Обращение Достоевского к Александру II

                (Адрес Александру II, написанный Ф. М. Достоевским от имени Славянского благотворительного общества)

        Внешним поводом к составлению Ф. М. Достоевским в первой половине февраля 1880 года верноподданного адреса на имя государя послужили официальные торжества в ознаменование 25-летия царствования императора Александра II. Члены Славянского благотворительного общества, товарищем председателя которого Достоевский был только что избран, посчитали своим патриотическим долгом откликнуться на эти торжества и заявить свою поддержку политике верховной государственной власти. Перед Достоевским была поставлена задача написать к 19 февраля 1880 года – 25-ой годовщине восшествия Александра II на российский престол – от имени Славянского общества приветственный адрес, первоначальный вариант которого был представлен на рассмотрение министру внутренних дел Л. С. Макову, настоявшему на внесении в текст адреса нескольких поправок. После произведенной Достоевским доработки адрес был представлен министром непосредственному адресату, всемилостивейше повелевшему «благодарить Славянское общество за выраженные им верноподданнические чувства» [1].

        Текст адреса был опубликован впервые уже после смерти как самого Достоевского, так и Александра II, в изданном отдельной брошюрой «Отчете об экстренном собрании членов Петербургского благотворительного общества, проходившего 22 марта 1881 г.» (СПб., 1881). Кроме того, адрес был тогда же перепечатан некоторыми газетами, что свидетельствовало о немалом интересе у читающей России к этому, по определению «Рижского вестника», «одному из последних произведений Ф. М. Достоевского». 
      
        Вместе с тем, помимо внешнего формального повода, у Достоевского были и собственные мотивы для обращения к императору, главным из которых являлось стремление привлечь внимание верховной власти к делу политического объединения всех православных славянских народов под эгидой Российской империи. Как видно из подготовительных материалов к адресу, не вошедших в окончательный его текст, Достоевский напрямую связывал свой заветный идеал русского народа-богоносца с великой миссией духовного братского (в качестве братьев во Христе) единения славян, что призвано было послужить вдохновляющим примером для народов всего мира: «Мы, Славянское общество, верим и веруем, что вопрос славян, единения их, равно как и всего Востока, есть вопрос православия. <...> Мы имеем для всех целей наших эту великую мысль: явления Христова образа миру – выше которой никогда и не было, которая умирит и накормит человечество и даст ему не рабскую свободу, а свободу свобод и т. д. » [2, c. 49].

        Однако по требованию министра внутренних дел «славянский акцент» адреса пришлось затушевать: власть ожидала от своих подданных проявлений однозначной политической лояльности, а не заводящих чересчур далеко громких панславистских деклараций, и Достоевский вынужден был основной упор адреса сделать именно на выражении солидарности с правительством в противостоянии нигилистическому «бесовству». Краткий обзор, в котором Достоевский рассматривает эволюцию нигилистических веяний в России, вполне совпадает с генеалогией нигилизма, показанной в «Бесах»: от поколения духовных отцов, демагогов сороковых годов (Степан Трофимович Верховенский) – к людям реальной разрушительной работы, революционерам-заговорщикам (Петр Степанович Верховенский).

        Резкими, отчетливыми штрихами намечает Достоевский контуры сменяющих друг друга типов поколений нигилистов, вышедших из недр русской интеллигенции, утратившей живые религиозные основы: «Давно уже среди интеллигентного слоя государства нашего, рядом с драгоценнейшими плодами науки и просвещения, взросли и многочисленные плевелы. Рядом с истинными и горячими сердцем слугами отечеству явились люди, не верующие ни в народ русский, ни в правду его, ни даже в Бога его, а вслед за сим пришли нетерпеливые разрушители, невежды уже по убеждению, отрицающие не только Бога, но уже и науку, которую еще столь недавно сами же ставили выше самого Бога, злодеи искренние, провозглашающие мысль о всеразрушении и анархии и твердо верящие тому, что какая бы гибель, какой бы хаос ни произошли от их кровавых злодейств, но все-таки происшедшее будет лучше, чем то, что они теперь разрушают. Эти юные русские силы, увы, столь искренне заблудившиеся, подпали наконец под власть силы темной, подземной, под власть врагов имени русского, а затем и всего христианства» [2, c. 47].

        Центральная идея адреса – принципиальное размежевание с безбожием и нигилистическим экстремизмом («Мы же, Славянское общество, стоим в убеждениях наших крепко и противоположно – и малодушию столь многих отцов, и дикому безумству детей их, уверовавших в злодейство и искренно ему поклонившихся» [2, c. 47]), противопоставление соблазнам политических свобод идеала свободы духовной, зиждущейся на христианской любви и взаимном доверии между властью и обществом («Мы верим в свободу истинную и полную, живую, а не формальную и договорную, свободу детей в семье отца любящего и любви детей верящего, – свободу, без которой истинно русский человек не может себя и вообразить» [2, c. 48]. Таким образом, тургеневская формула «отцов и детей», примененная в первом случае в своем привычном общественно-политическом значении, переводится Достоевским в область христианской этики, которая должна была, по его заветному убеждению, служить прочной объединяющей основой общественного и государственного устройства. Более того, в самом распространении Славянским обществом  подлинно христианских идей в среде зараженной ядом нигилистических доктрин русской интеллигенции Достоевский усматривал залог возможного спасения России от болезни революции: «Вот, великий монарх, убеждения наши, коим мы служим, убеждения точные и положительные, и мы верим, что они уже проникают в интеллигентное общество наше чем далее, тем более, а затем ободрят, облегчат и обновят его» [2, c. 48].

        Заслуга Славянского общества в деле всемерного распространения «точных и положительных» политических убеждений давала, в глазах участников общества, право на доведение их голоса до сведения государя, причем своего рода рупором для этого был закономерно избран Достоевский – один из авторитетнейших писателей и мыслителей своего поколения.

        Официальный верноподданный характер адреса диктовал совершенно определенную торжественную стилистику, неизбежно в таких случаях окрашенную патетикой и риторикой, сознательно использованными Достоевским: «Кланяемся Вам, великий государь, вслед за всем великим народом нашим и желаем всем сердцем нашим, чтобы продлилось государствование Ваше еще на много и много лет. Да и слишком нужен царь-освободитель земле своей, ибо далеко еще не от всех зол освобождена она» [2, c. 48]. Но в этих этикетно-лояльных строках нельзя не усмотреть трагическую иронию истории, выразившуюся в роковой непредсказуемости человеческих судеб. «Много и много лет...» Всего через год с небольшим после написания адреса в живых уже не было ни его автора, ни того, с чьим именем Достоевский связывал надежды на мирное и поэтапное преобразование России.

                Литература

    1.  Волгин И. Л.  Адрес на высочайшее имя: возможности жанра. Верноподданный нигилист // Волгин И. Л.  Последний год Достоевского. – М.: Сов. писатель, 1991. – С. 112–115.      
    2.  Достоевский Ф. М.  Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 30. Кн. 2. Дополнения к изданию. Дарственные и другие надписи и пометы на письмах. Сводные указатели. – Л.: Наука, 1990. – 431 с.

        Май 2000