Хозяин безлунной Москвы. Глава 17

Глава 17.

      Назойливая муха, в который раз противно прожужжав над слегка оттопыренным ушком, с наслаждением защекотала волосистыми лапками нежную розовую пятку. Изящная ножка, выпростанная наружу, дёрнулась и скрылась под пуховым одеялом, вынудив оскорбленное неуважением к своей важной персоне насекомое возмущённо метнуться к окну и нарочито громко затаробанить крыльями о стекло. Огромные глаза лениво распахнулись, сонные изумруды уставились рассеянно на изысканную люстру, не замеченную ранее, щедро отделанную малахитом, несколько визуально утяжелённую хороводом крепких восковых свечей, гордо вытягивающих вверх не тронутые огнём длинные фитили. Услышав ленивое тиканье настенных часов, Оля обернулась на звук, удивлённо заметив, что уже почти четверть двенадцатого, так поздно она давно не просыпалась, выпростала из-под уютного одеяла тонкую руку, прикрытую до острого локотка прозрачным рукавом воздушной ночной сорочки, растопырила пальцы и с сомнением устремила прозрачный русалочий взгляд на смутно поблёскивающее в сумраке задёрнутых штор золотое обручальное кольцо, надёжно сковавшее палец без имени – неоспоримое доказательство того, что вся эта невероятно странная и страшная история, чуть не завершившаяся вечными муками в кипящем котле, приключилась с ней на самом деле.
      Неохотно выбираясь из объятий упорно не отпускавшего Морфея, весьма благосклонного к ней ныне, девушка попыталась восстановить в памяти цепь событий вчерашнего бесконечного дня. Сцены венчания, печального торжества в родительском доме, скорбного переезда во вражеское логово, неравной схватки с великаном, уберегшего её от необдуманного поступка, наплывали одна на другую неровными обрывками, не желающими складываться в единую картину. Сцена объяснения за ужином на балконе запечатлелась в сознании ясно и чётко, несмотря на безусловно расслабляющее влияние терпкого красного вина, словно состоялась только что.
     Александр Сергеевич совершил в высшей степени благородный поступок, вырвав её из лап бесчестных непорядочных картёжников, в том числе, из-под опеки нерадивого зятя, чуть не погубившего жизнь юной свояченицы. В правдивости его рассказа сомневаться не приходилось: к чему придумывать такую закомуристую историю с фамилиями игроков, их профессиональной деятельностью, избитой до полусмерти девицей лёгкого поведения, делом, выпрошенном в полицейском участке. Да и подделывать документы, представленные перед её очами намедни, не было никакого смысла. К тому же, нервное поведение Бориса давно указывало на нечистую возню за её спиной. Бесспорно, вчера Орлов повёл себя с ней крайне тактично, стойко вытерпев истерику и избиение ногами, не опустившись до ответных действий, клятвенно пообещав не приближаться к девичьей постели, ждать взаимного чувства и даже отпустить через год, коли не разожжёт в сердце молодой супруги огонь любви.
      Конечно, она выполнит его просьбу, она же обещала, поживёт с ним под одной крышей, выслушает всё, что он хочет ей поведать. Но полюбить? Этакого верзилу из народа со свинцовым немигающим взглядом, почти сорокалетнего мужчину, годящегося ей в отцы, так и не выясненного рода деятельности и частоты нарушения седьмой заповеди? Хотя, отвечая за ужином на неделикатные вопросы, он в некоторой степени успокоил разбушевавшееся воображение. Но то было за ужином и вчера. Она была в некоторой мере пьяна. Совершенно не таким представляла Оля себе будущего спутника жизни в редких грёзах о возможном супружестве. Конечно, её знакомых барышень выдавали замуж и за господ гораздо старше Орлова, но то были, как правило, друзья семьи, дворяне, в порядочности которых сомневаться не приходилось. В таких случаях ответной любви не возникало – появлялись глубокая душевная близость и искреннее уважение.
      Смутные сомнения по поводу неуклонного соблюдения великаном условий устного, довольно странного договора и освобождения юной жены из плена брачных уз через год, встревожили белокурую голову, окончательно разбудив и вынудив Олю сесть. Мягкие подушечки тонких пальцев впились в нахмурившийся высокий лоб, нервно растирая. А вдруг он её обманул, опоив, наговорив приятных слов, отправив с миром спать в одиночестве, надеясь заставить забыть о бдительности? Вдруг эти здоровенные вооружённые мужики сторожат уже не ворота, а выход из комнаты, и  она - вечная пленница в роскошных зелёных хоромах? Вдруг?! Драный покоцанный коготь только покинувшего её зверя по прозвищу «Страх» заскрёб вкрадчиво под левой лопаткой. Девушка вздрогнула, спрыгнула с кровати и кинулась босая к двери, ведущей в коридор, принявшись остервенело дёргать позолоченную ручку почему-то на себя, налегла в отчаянии на деревянный массив и чуть не грохнулась, пулей вылетев в коридор, на огромную вазу с белыми высокими розами, установленную на безопасном для свободного выхода из покоев расстоянии. Из цветов торчала записка. «С любовью и глубоким уважением. А. О.», - прочитала растерянно юная жена, вынув и развернув послание. Оглядевшись по сторонам, она не заметила никаких стражей и иных намёков на пленение.
    «Слишком всё хорошо. Такого не бывает», - шептала Оля про себя, натягивая поверх ночной сорочки муаровый пеньюар, начищая в ванной зубной щёткой ровные зубы, долго остервенело умываясь, растирая полотенцем до покраснения бледное лицо. Вернувшись в комнату и нервно опустившись на колени перед иконостасом, прочитав утреннее правило и поднявшись, немного успокоившись, она с интересом рассмотрела старинные лики Спасителя, Богородицы и Николая Угодника, уже не казавшиеся столь суровыми, как накануне, заметила вдруг, что икона её покровительницы княгини Ольги сияет свежими красками и весьма искусно написана в более современном стиле, и стыдливо опустила ресницы, поняв, что работа сделана под заказ, вероятно специально для неё, укорив себя за сомнения и неустанные попытки приписать мужу демонические качества.
     С балкона послышались тихие осторожные шаги и монотонное шуршание. Отодвинув в сторону штору, девушка распахнула белоснежную дверь, выпустив, наконец, на свободу надоедливую муху, и шагнула на залитый полуденным солнцем каменный пол, щурясь от палящих лучей, забавно морща точёный аристократический носик с изящно вздёрнутым кончиком, и с наслаждением вдыхая жаркий густой душистый воздух. У перил Хранительница очага, плавно взмахивая полными руками, словно большая меланхоличная птица, отряхивала скатерть, снятую с освобождённого от вчерашней посуды стола. Неспешно обернувшись и расплывшись в благодушной улыбке, проявившей ямочки на круглых розовых щеках, она проговорила ласково:
- Добрый день, барыня. Рада вас видеть в добром здравии. Как вам спалось на новом месте?
     Непривычное обращение «барыня» без приятно щекочущей ушки шипящей вызвало в воображении Оли образы роскошных дам в «овалах» на многочисленных полотнах Рокотова. И хотя она не рискнула бы причислить себя к столь важным особам, всё же невольно выпрямила осанку и приподняла выше голову, просияв улыбкой в ответ:
- Добрый день. Благодарю. Спала, как убитая.
- Это потому что муж ваш всё предусмотрел, - Арина Тимофеевна, сверкнув радушно васильковыми глазами, медленно проплыла к столу, набросила скатерть и принялась тщательно её разглаживать пухлой ладонью. – Ведь так волновался, понравятся ли вам кровать, перина, подушка, одеяло, бельё. Только подобными вопросами и занимался в предстоящую неделю до свадьбы. Всё боялся, что постель будет слишком маленькой, да ложе жёстким. Да что там спальное место? Больше всего переживал, правильно ли комнату подобрал. Раньше здесь гардеробная его была, потому и дверь в неё дополнительная, чтобы по коридорам не расхаживать полуголым. Но барин мудро рассудил, что вам нужны покои с ванной, а на втором этаже только две комнаты с ванной – его и ваша. Вот и кинулся всё переделывать, мастеров нанимать, обои старые сдирать, да тканью обивать, дабы запах клея не смутил молодую жену. Эх, если бы обо всех женщинах супруги так заботились, Рай бы на земле настал, - Хранительница очага рассмеялась мягко и женственно, выпрямилась, уперев круглый кулачок в уставшую поясницу, и обернулась на субтильную «барыню», стыдливо опустившую взгляд в пол. Оле в голову не могло прийти, что Орлов расположил супружеские покои рядом исключительно из соображений бытового удобства, а не по неким похотливым идеям.
- Ой, да что же вы босяком стоите? – Арина Тимофеевна, всплеснув в ужасе руками, кинулась к девушке, схватила её под руку и потащила в комнату, бормоча: – Подведёте меня под монастырь. Кому Рай, а кому вечером преисподняя настанет, коли Ангел хрупкий простынет. Немедленно обуйтесь, - то ли попросила, то ли приказала она, подведя Олю к золочёным спальным туфелькам из парчи, отделанным лебяжьим пухом, валяющимся у кровати, ловко подхватив с пола сброшенное прошедшей ночью нижнее бельё. «Барыня» с трудом скрыв улыбку, совершенно не представляя как можно простудиться в такую жару, шлёпая по разгорячённому полу балкона и ворсистому тёплому ковру, послушно сунула ноги в мягкие тапочки. – И одеться вам не мешает, что это за разгуливания по улицам в пеньюаре? Пойдёмте, я покажу вам гардеробную. Ах, да, а где свадебное платье? Я его заодно повешу. – Хранительница очага помнила, казалось, обо всём. Оля безропотно распахнула створки шкафа, выудила из него скомканное накануне творение великого модельера и молча сунула в пухлые руки, отметив, что та сдержала себя от замечаний, только недовольно качнула короной из пшеничной косы, плавной походкой направляясь к двери, поманив барыню царственным кивком головы за собой, восхищаясь на ходу дивным букетом, невесть как и где раздобытым Александром Сергеевичем, учитывая, что он отбыл из дома в начале восьмого.
      В прохладных сумерках просторной гардеробной, расположенной направо от девичьей светёлки, в стройном ряде высоких зеркал во всю стену, меж которыми сверкали золотом ажурные канделябры, отражались величественные, красного дерева, полотняные шкафы высотой в потолок, у окна красовались туалетный столик с расписными Палехскими шкатулками и галантерейными принадлежностями на нём и массивный комод. Раздвинув тяжёлые шторы синего бархата, пустив в комнату солнечный свет, Арина Тимофеевна распахнула створки шкафа, приглашая барыню выбрать подобающий случаю и соответствующий погоде туалет. На никелированных гравированных вешалках, зацепленных изящными крючками за перекладину, на ровном расстоянии друг от друга покоились тщательно отутюженные платья, приобретённые намедни сёстрами Истомиными на Кузнецком. В конце висело незнакомое атласное, цвета морской волны, чудо. «Это Маланова прислала», - забавно исковеркала Хранительница имя модного модельера, расправив и повесив рядом свадебный наряд. Подав Оле выбранное ею лёгкое воздушное бледно-фисташковое платье с белым воротничком, расшитым мелкими цветами, белым пояском и короткими рукавами фонариком и сатиновые туфли, украшенные бисером, Арина Тимофеевна указала на комод, в котором сложила ранее чистое нижнее бельё, и деликатно вышла, обещая вернуться вскоре, дабы помочь барыне застегнуться.
      Вернувшись и скрепив крючки платья на хрупкой спине, Хранительница, попросив «любезную Ольгу Николаевну» спуститься к завтраку через четверть часа и предложив пока осмотреть дом, удалилась на первый этаж на кухню. Завершив туалет у столика с галантереей, отказавшись от сложных причёсок в пользу простого гладкого «конского» хвоста, схваченного зелёной атласной лентой, вчерашняя гимназистка по старой привычке показала себе в зеркале острый розовый язычок и отправилась в путешествие по особняку.
     Выйдя из гардеробной и свернув налево, она пустилась вдоль длинного коридора, крытого красной ковровой дорожкой, освещённого единственным окном, оставшимся за спиной, миновала свои покои, мимоходом коснувшись пальцами нежных лепестков роз, кабинет мужа и лестницу по правую руку. Приоткрыв осторожно дверь в следующую за кабинетом комнату и ступив внутрь, Оля наткнулась взглядом на аккуратно уложенные на мягкие подлокотники широкого кресла шёлковые золотисто – коричневые домашние брюки и тщательно расправленный на спинке, такого же цвета короткий халат, огромных, нечеловеческих размеров, покосилась на зеркала и платяные шкафы, поняла, что находится в гардеробной мужа и, несколько смутившись, немедленно её покинула.
   Три последующие комнаты, оклеенные дорогими насыпными обоями и крытые роскошными персидскими коврами, были абсолютно пусты. Очевидно Орлов, приобретя этот большой красивый дом, не знал, как человек несемейный, что делать с таким количеством помещений.
      Меж дверьми на стенах коридора висели с десяток картин в позолоченных рамах. Оля с интересом пробежала по ним глазами, замерла, затаив дыхание, заметив подлинный талант, профессионализм и зрелость автора, и принялась внимательно изучать каждую работу: от унылых пейзажей с мёртвой осенней и зимней природой, чёрными голыми вётлами, окутанными серым сырым воздухом, фиолетовыми прядями тумана над узкими замерзающими речушками, пронизанных печальной лирикой, веяло тоской, безысходностью и глубоким чувством одиночества. Только поздний, более тёмный вариант знаменитых «Грачей», датированный тысяча восемьсот восемьдесят (дальше не разглядеть) годом в левом нижнем углу и помеченный там же неуверенной, убегающей вниз подписью «СаврасовЪ» напоминал о некогда счастливом периоде жизни великого передвижника. Она слышала о бедственном положении и тяжёлой зависимости выдающегося художника, вздохнула, сочувствуя ему, а себя ощущая полной бездарностью и поплелась в расстроенных, хотя и распалённых прекрасным чувствах к последней, завершающей коридор крепкой дубовой двери, подумав неожиданно с лёгкой иронией, поворачивая ручку, что, несмотря на категорический отказ от приглашения на домашнюю выставку, ей всё же пришлось лицезреть полотна прославленного живописца, собранные её мужем.
        В аристократические ноздри бросился специфический, обожаемый ею запах бумаги, типографской краски и кожи. Вдоль стен от пола до потолка тянулись крепкие полки, сплошь забитые книгами. Даже на паркетном полу и подоконнике, вероятно за неимением места, были сложены стопки с печатными изданиями. Оля, восторженно оглядываясь по сторонам, грешным делом усомнилась в искренности Орлова, не веря, что всё это возможно за год прочитать. Возле широкого вместительного кресла Честерфилд, стянутого тёмно-коричневой кожей с ромбовидным узором, под витражным красно-жёлтым полукруглым окном, на маленьком столике, упирающемся в пол тонкой резной ножкой, рядом с нарядной, отделанной мрамором жирандолью с огарками свечей, покрытых каплями застывшего воска, в рожках, на новой, судя по слишком ярко сияющим чёрной краской буквам на сиреневой обложке книге, лежали очки в золотой оправе. Осторожно обхватив двумя пальчиками и приподняв, девушка покрутила их перед удивлённо распахнувшимися глазами: ей не приходило в голову, что у её исполинского мужа могут быть хоть какие-то проблемы со здоровьем, подобно обычным людям. Отложив бережно в сторону очки, она потянулась к книге, прочитала: «Сказки Мельпомены. Шесть рассказов. А. Чехонте», пролистнула несколько страниц, подумав с досадой, что ещё не успела познакомиться с творчеством популярного ныне молодого автора, о котором гудит вся Первопрестольная, и что это срочно необходимо исправить, дабы не пасть перед супругом лицом в грязь, коли ему захочется обсудить новинку. Вернув книгу на стол, решив сегодня же её прочитать, Оля покинула библиотеку и спустилась на первый этаж.
      Из помещения по левую руку от лестницы раздавался размеренный характерный помешивающий стук ложки, сопровождаемый в такт тихим мурлыкающим напевом, и доносился волшебный аромат свежесваренного кофе и ванили. Не смея мешать Хранительнице очага колдовать на кухне, барыня скользнула направо по сумрачному коридору, распахнула белоснежную с позолотой двустворчатую дверь и оказалась в величественном зале с декорированными голубой с серебряными узорами парчой стенами, серебристыми шторами с кручёными шнурами на высоких окнах, с мраморным, уложенным в сложный геометрический рисунок полом, длинным столом, покрытым лазоревой, богато расшитой парчовой скатертью и высокими стульями, обитыми кожей, вокруг него. Сквозь витражные стёкла огромного резного буфета орехового дерева просматривался кипенно-белый, расписанный золотом фарфор. Оля подошла к изготовленному в пышном стиле викторианского барокко роялю, открыла крышку, проиграла начало полонеза Огинского, нежно касаясь счастливо отзывающихся волшебными звуками не затёртых пальцами, возможно не тронутых вовсе блестящих клавиш, задумчиво постояла, задрав голову вверх и задержав изумрудный взгляд на роскошной люстре с неопалённым огнём ореолом свечей, свисающей из сердцевины овальной витиеватой потолочной розетки, прислушиваясь к гулко загулявшей эхом по столовой и печально оборвавшейся элегической мелодии и направилась к приоткрытой рядом с мраморным камином двери, ведущей в очередное помещение.
      Уютная комната, отделанная насыпными обоями цвета бисмарк – фуриозо, насквозь пропитанная почему-то весьма приятным для деликатных аристократических ноздрей ароматом сигар, посещалась явно гораздо чаще нетронутой человеческим духом ослепительной столовой. Об этом свидетельствовали не только запах, но и пара затёртых бархатных кофейных кресел и засиженный диван, расположенный у такого же полукруглого витражного окна, как и наверху в библиотеке. На дубовом столе в бретонском стиле с мастерской резьбой по периметру и толстыми ножками  расположились деревянный сундучок с ящиками с позолоченными ручками, походящий на крошечный кукольный комод, украшенный искусным растительным орнаментом по всему корпусу и фигурками диких животных сверху, латунная пепельница с рельефным изображением на подносе сцены брачной схватки оленей и высоким держателем со спичечным коробком в цепких лапках и забавная бронзовая фигурка в виде морды быка. Девушка осторожно потянула за угрожающе выставленные вперёд загнутые рога, пасть животного распахнулась, обнажив вместо зубов круглое отверстие и острое лезвие над ним, и звонко щёлкнула, как только тонкие пальчики боязливо отдёрнулись от загадочной конструкции, напоминающей миниатюрную гильотину. Широкая витрина почти во всю стену в стиле ренессанс с богатой резьбой по фасаду: львами, тиграми и длинношеими жирафами, застеклённая с трёх сторон, была заполнена запечатанными и початыми бутылками с коньяком престижных марок «Ожье», «Курвуазье», «Салиньяк», прозрачной, как слеза «Смирновской», графинами с красными и нежно-жёлтыми напитками, хрустальными рюмками и бокалами. Глубоко втянув напоследок ноздрями экзотический аромат сигар, так и не поняв, отчего он ей так приятен, не на шутку задумавшись, чем из увиденного многообразия спиртного Орлов угощает заезжих дам, барыня покинула курительную и, быстро пройдя сквозь одинокую необжитую столовую, вышла в тёмный коридор, затрепетав длинными ресницами, с трудом привыкая после дневного света и блеска хрусталя к полумраку.
      Она уже было собралась свернуть налево в сторону кухни и неучтиво прервать  колдовской обряд над завтраком, совершаемый Ариной Тимофеевной, затянувшей бесконечную песнь, дабы спросить, куда ей дальше идти, но тут в конце тёмного коридора блеснула призывно медная ручка на еле различимой чёрной двери, весьма простой, деревенской, далеко не роскошной по сравнению с остальными. Оля подкралась к ней, ощутив непонятно откуда возникший в груди страх, подёргала неуверенно за медное кольцо, но дверь не поддалась. Девушка удовлетворённо кивнула, решив, что это кладовая и, скорее всего, не её ума дела, какие предметы обихода таятся внутри, развернулась, чтобы уйти, коснулась ненароком плечом стены и услышала слабое звяканье. Покосившись на звук, она увидела массивный ключ, болтающийся на внушительного вида крючке. Простояв в замешательстве с минуту, барыня всё же решилась снять его, отыскать во мраке, нервно царапая металлом по дереву, замок и войти в единственную, запертую в доме комнату. Осторожно шагнув в хмурое помещение, освещённое редкими лучами солнца, мучительно пробивающимися из равномерных щелей жалюзи, чихнув от облака пыли, радушно  влетевшего в ноздри, она осмотрелась по сторонам, замерла и побледнела. Именно такой ей представлялась преисподняя. По выкрашенной серой краской стенам, избегая соприкосновения с диковинным заморским оружием: изогнутыми шашками и ребристыми кинжалами, ползли, извиваясь, гремучие змеи, распахивая пасти с острыми зубами, бежали здоровенные пауки, перебирая кривыми лапками, лениво волочились, высунув длинные языки, ящерицы размером с младенца; зацепившись когтями за потолочные балки, крошечными головками вниз свисали летучие мыши, покачивая широкими крыльями в сладостном сне. Над черепом, стоящим на комоде, скорбно зияющим пустыми глазницами, сцепились в нешуточной борьбе два коршуна; с кривой коряги, венчающей высокую тумбу, мрачно взирал на беспредел чёрный ворон. В смятении Оля не сразу поняла, что весь этот жуткий животный мир не настоящий, а выкованный из стали незаурядным мастером по металлу. Она опустила взгляд на узкую, застеленную суровым суконным покрывалом кровать и почувствовала, как меж лопаток побежал озноб: на ажурной металлической спинке в ряд болталось с дюжину кандалов с искусной гравировкой на браслетах. Выскочив ужасе из помещения, хлопнув дверью, заперев и облокотившись о неё спиной, девушка прошептала: «Так я и знала. Здесь закончится моё земное существование».
      Вернув ключ на место, с усилием тронувшись в обратный путь, навстречу ванильно - кофейному аромату, вяло перебирая ватными ногами, она вошла в мирное царство еды Хранительницы очага и упёрлась потухшим взглядом в неё, спокойную, безмятежную, невозмутимо помешивающую в глубокой миске, крепко прижатой к пышной груди, расписной деревянной ложкой тесто.
- Ах, как вы играли! Как чудесно вы играли! – воскликнула Хранительница, едва заметив хрупкую фигурку в проёме. Не зря Александр Сергеевич приобрёл для вас рояль. Что с вами? – Арина Тимофеевна, заметив отчаяние в бледном личике, встревоженно подплыла к юной барыне, внимательно вглядываясь васильковыми глазами в помертвевшее лицо.
- Там, там комната, - пролепетала девушка непослушными губами, съёжившись, заикаясь, не оглядываясь назад.
Пояснять, о какой комнате шла речь не пришлось.
- Батюшки мои! – деревянная ложка упала в миску. – Да что же ваш супруг не предупредил, чтобы вы туда не ходили? Совсем от любви голову потерял. Я ведь говорила этому охальнику, - пухлые пальцы сжались в кулак, с угрозой нацелившийся на окно, расположенное за спиной, - говорила: дурно такие гадости по стенам, потолкам, кроватям развешивать, да по тумбам расставлять. Ведь как увидела я всю эту мерзость, зайдя впервые прибраться, чуть со страху не померла. А он мне строго в ответ: «Моя комната! Как хочу, так и украшаю. Не ваше, - мол, - дело». А я ему говорю: «Вот и намывайте сами своих гадюк, шибазубук окаянный». А он мне: «Вот и буду. Нечего в мои владения свой нос совать». И замок врезал, дабы я нечаянно не зашла, но ключ оставил рядом на случай всякий, пожара, к примеру.
- Так с ним бесцеремонно и разговаривали? – изумрудные глаза изумлённо округлились, в затуманенной голове возник образ разъярённого Орлова.
- А чего мне его бояться? Выпорет он меня что ли? – спелые сахарные губы нахально хохотнули. – Даже барин, и тот, заглянув проверить, как он обустроился, выскочил пулей в коридор, пробормотав: «Тьфу, гадость! В сию преисподнюю я больше ни ногой».
- Барин? – Оля растерянно захлопала ресницами, оживая. – Разве это не его комната?
- Да что вы! Упаси Господь! – Арина Тимофеевна благоговейно перекрестилась и взялась за ложку, принявшись мешать тесто. – Александр Сергеевич хоть и имеет суровую внешность, богатырскую, человек исключительно добрый и миролюбивый. Не признаёт он никаких напоминаний о войне. Там Платон Нилыч обитает, кучер, конюх наш и кузнец по совместительству. Он сегодня не занят, барин нынче верхом изволили отправиться в путь, вот и куёт очередных василисков. Ох, уж мне этот беспокойный вояка! Вообще-то у него свой домик имеется у конюшни, - гладкая белоснежная рука махнула ложкой в сторону окна, разметав капли теста по каменному полу, - но когда господин в отъезде, он в этом логове со своими аспидами спит, особняк, значит, сторожит.
        Барыня, облегчённо выдохнув, укорив себя лёгкой улыбкой за сомнения и страхи, взглянула с любопытством сквозь тщательно намытое прозрачное стекло, демонстрирующее противоположную виду с балкона второго этажа местность: посреди широкой лужайки, рядом с длинным деревянным прямоугольным строением, типичным для конюшни, и крохотной нарядной избой с ажурными молочными наличниками, в просторном загоне мирно паслись знакомые гнедые лошадки, впрягаемые в экипаж Орлова, и дремал, опустив изящную головку к земле, подрагивая пышной гривой, роскошный серый в яблоках конь. У распахнутых настежь дверей расположенного чуть поодаль чёрного от копоти сруба, из многочисленных щелей которого и дверного проёма валил дым, низко склонившись над объёмной бочкой, умывался, поигрывая внушительными мускулами на руках, высокий седовласый мужчина с голым, внушительно волосатым, красным от жара торсом, в синих шароварах с красными лампасами на крепких ногах и длинном кожаном фартуке сверху. Выпрямившись, он аккуратно раздвинул посеребренную бороду на две половины, потряс головой, выправляя запутавшиеся в серьгах волоски, неожиданно остановил взор на кухонном окне и нарочито сурово погрозил ему пальцем, словно зная, что за ним наблюдают, хотя вряд ли мог что-либо видеть за пределами залитого солнцем стекла. Узнав в нём Платона Нилыча, Оля подумала, что обязана пополнить коллекцию своих рисунков образом экзотического кучера.
- Ишь ты! Вот я тебе! – воинственно выставила ложку в ответ Арина Тимофеевна, вынудив барыню, наблюдающую за особыми отношениями прислуги, хихикнуть. – Любит он всё боевое. «Где тревога, туда казаку и дорога», - женщина кокетливо повела сдобными плечами, - и всё, что с Кавказом связано. Там этих тварей кусачих – пруд пруди. Воевал он там, - она зачем-то понизила голос до шёпота, - против  самого..., как его, забыла, Мишаля!
- Шамиля, видимо, - поправила девушка, с трудом сдержав очередную порцию смеха, с любопытством разглядывая просторную кухню с рядом полок, уставленных начищенными до блеска кастрюлями, сковородками и белоснежной печью. Судя по «Малановой», «шибазубуку» и «Мишалю» коверкать незнакомые слова было для Хранительницы делом обыденным.
- Верно, Шамиля, - согласно тряхнула короной из косы Арина Тимофеевна, - путаю я имена и названия, которые редко слышу. – Так вот, Платон Нилыч создал атмосферу, напоминающую о войне. Нравится ему вспоминать о боях в отличие от барина, который на дух не переносит разговоры о баталиях, в коих участвовал, с превеликим удовольствием отдающего в пожизненное пользование нашему казаку все остроконечные подарки от купцов. 
- Александр Сергеевич тоже воевал? – девушка застыла в растерянности.
- А то! – Хранительница очага, опомнившись, принялась снова мешать тесто. – Да чтоб этакий исполин избежал поля боя? Где это видано? – воскликнула она. – Впрочем, - женщина неожиданно насупилась, быстро орудуя ложкой, - не мне вам об этом рассказывать. Коли Александр Сергеевич посчитает нужным, сам поведает о себе.
- Вы правы, пусть он расскажет, - вежливо улыбнулась Оля, чувствуя лёгкий укол стыда за то, что не раз отвергла приглашение будущего мужа к доверительной беседе.
- Ступайте в сад, - то ли попросила, то ли приказала Арина Тимофеевна, уставившись васильковыми глазами в тесто, яростно его взбивая, - там беседка по дорожке направо. Барин велел вас на воздухе кормить, коли погода позволит. А я сейчас закончу стряпать и туда вам завтрак подам.
- Хорошо, благодарю, - девушка покинула кухню, вышла в коридор и распахнула входную дверь, замешкавшись на крыльце, оглядываясь с любопытством по сторонам, с удовольствием вдыхая в лёгкие сладкий аромат цветущего шиповника.
        Спустившись по лестнице вниз и прошагав по аллее, посыпанной мелким, приятно хрустящим под ногами гравием вперёд под сенью старых тучных дородных яблонь, капризно склоняющих тяжёлые, уставшие за долгую жизнь ветви с крошечными плодами к земле, выйдя из тени на солнцепёк с пёстрым цветником, фривольно порхающими над ним бабочками и сердито жужжащими шмелями, Оля собралась повернуть направо, как велела Хранительница, на тонкую тропу, но заметила, устремив взгляд вдаль, что точно таких же троп впереди ещё с полдюжины. Она остановилась, растерянно захлопав длинными ресницами, не понимая куда идти дальше. По левую руку неожиданно зашевелился роскошный куст белого шиповника, заставив девушку подпрыгнуть от испуга и обернуться: из-под него вырос невысокий щуплый мужчина с остроконечными седыми усами, клиновидной седой бородой и почему-то ярко-рыжим мушем под нижней губой на узком лице с тонкими женственными чертами, в длинной рубахе из небелёного льна, подпоясанной бечёвкой, а-ля Лев Толстой, штанах свободного покроя и внушительных размеров, поблескивающей влагой на щетинистых волосках, малярной кистью в тощей руке. Стянув с головы, оказавшейся плешивой и пятнистой, широкополую соломенную, потрёпанную ветром шляпу, он произнёс скрипучим тенором, грассируя, как истинный француз:
- Bonjour madam. Desole de faire peur, - и перешёл на русский,  искусно картавя: - Вы, вегоятно, наша госпожа, супгуга Александга Сеггеевича, Ольга Николаевна?
Барыня вежливо кивнула, смущённо пробормотав в ответ:
- Bonjour,monsieur. Оui.
- Гад знакомству! – бодро воскликнул внезапный визави. - Тогда позвольте пгедставиться и мне, - продолжил он, деликатно поклонившись, - Нагкис Ивонович, потомственный садовник и супгуг многоуважаемой пгислужницы вашей, Агины Тимофеевны.
        В богатом воображении юной художницы моментально возникла странная картина: пышная, красивая даже в возрасте Хранительница очага, выбирающаяся из несмелых объятий тщедушного мужа с рыжим крашеным мушем под губой. Тонкие аристократические брови удивлённо взмыли вверх. Боясь проявить бестактность, она не стала расспрашивать, откуда взялось такое чудесное произношение и каким образом судьбы людей с разных планет соединились в законном браке, лишь пролепетала учтиво:
- Очень приятно. Мне бы беседку найти. Я, кажется, заблудилась.
- Не заблудились. Вы на пгавильном пути, - сверкнул щербатыми зубами Наркис Ивонович, охаживая походя влажной кистью белоснежные цветы. – Идите впегёд, - он задрал голову к небу, словно что-то подсчитывая в уме, - пгойдёте гОвно десять кустов шиповника, гОвно десять, - подчеркнул он, будто сомневался (и не безосновательно) в математических способностях юной барыни, - не девять и не восемь, а именно десять, свогачивайте напгаво и смело идите впегёд, там вас встгетит наша чудесная la gloriette.
     Оля поблагодарила садовника, попрощалась и двинулась указанным путём, с трудом сдерживая заклокотавшие в груди смешинки. «Надо же, - думала она, чувствуя щекочущий спину взгляд маленьких невзрачных восторженных глаз, - есть на свете удивительные люди, у которых путь отмеряется по количеству кустов, растущих вдоль дороги. Хорошо, что я не спросила как мне добраться до Москвы». Она затряслась в беззвучном смехе и пошла быстрее, свернув за десятым шиповником на широкую дорожку.
       Пройдя под нещадно палящим солнцем по нахоженной, плотно вбитой ногами тропе, украшенной по обеим сторонам извилистыми островками голубых и жёлтых фиалок, пристально взирающими на нежданную гостью чёрными дотошными глазками, и розовых колокольчиков, смущённо опустивших головки-рюмочки долу, она попала в ласковую сень пушистых высоких елей, щедро украшенных продолговатыми шишками, касающихся, казалось, острыми макушками небесного свода. Неожиданно, по левую руку, за особо величественной красавицей, показалась ажурная прямоугольная беседка с двумя обширными окошками позади, открывающими вид на сосновый бор. Ступив в неё, ненароком вспугнув стайку крохотных жёлто – зелёных чижиков что-то деловито клевавшую на дощатом полу, суетливо взмывшую и укрывшуюся в хвойных ветвях, Оля замерла, расплывшись в умилённой улыбке: на краю длинного овального стола, покрытого богато расшитой цветными нитями скатертью, дремал огромный холёный рыжий кот, отгоняя округлыми ушами развезвившихся мошек. Тонкие пальцы осторожно прикоснулись к лоснящемуся меху. Кот лениво приоткрыл один глаз, бестактно зевнул, мурлыкнув коротко, будто принимая в свою беспечную жизнь новое человеческое существо, и повернулся на спину, сладко потягиваясь, демонстрируя белый в крапинку живот. Рассмеявшись, она ласково погладила мягкую шерсть и устало опустилась на первый попавшийся плетёный стул, обитый подушками, физически ощущая, как измученный сомнениями мозг покидают жуткие и нелепые фантазии, глубоко вдыхая в грудь насыщенный аромат хвои. Из ели с любопытством выглянули чижи, издавая смешные скрипучие звуки, вероятно осознали, что ничего им с появлением странной девицы не грозит, и ринулись сквозь ромбовидные просветы беседки, чуть не касаясь маленькими крыльями белокурой головы и пушистого кошачьего живота к резной деревянной кормушке с треугольной металлической крышей, на забавных деревянных «курьих ножках», надёжно вогнанных в плотную землю, по другую сторону от хвойного укрытия, разогнав истошно пищащих, неповоротливых и глупых птенцов синиц.
- Ах ты рыжий паскудник! Опять на господском столе валяешься? – послышался знакомый голос. В беседку вплыла Арина Тимофеевна с расписным жостовским подносом в руках, сердито взирая на кота. Тот вскочил, демонстративно отряхнулся и, спрыгнув на пол, вышагивая по-королевски, громко презрительно фыркая, скрылся под чижиной елью. – Простите, барыня, совсем не могу с этим балованным негодяем справиться, позвольте скатерть хоть отряхну, - женщина взволнованно засуетилась в поисках временного пристанища для подноса.
- Нет, - выпалила Оля, выставив предупредительно вперёд узкие ладони. – Не надо, я люблю животных и не брезгую шерстью.
- Ну хорошо, будь по-вашему, - Хранительница всё же одёрнула цветастую ткань, ухитрившись оторвать одну руку от тяжёлого подноса, сместив место лежанки кота в сторону, и принялась расставлять серебряные кофейник, молочник, сахарницу, розетку с румяным земляничным вареньем, фарфоровые тарелку со стопкой тонких пятнистых блинов, чашку и блюдце. Наполнив чашку из кофейника на три четверти горячим кофе, она предложила барыне самой довершить букет, добавив сливок и сахару на её вкус, конфузным тоном причитая: - Извините, я бы не допустила такого хамства со стороны кота, я бы строго его воспитывала, но Александр Сергеевич, он потакал ему во всём с рождения, позволял на столе валяться, пока сам завтракает. И вот результат – совсем рыжий обнаглел.
- Так это кот моего мужа? – плотные розовые губы расплылись в обескураженной улыбке, тонкие пальчики деловито взялись за щипцы, уложив в чашку отменный кусок сахара, затем обхватили изящную ручку молочника, плеснув от души жирных сливок, и размешали содержимое крошечной серебряной ложкой.
- Конечно, чей же ещё? Не мой же, - Арина Тимофеевна царственно качнула пшеничной короной. – Я, знаете ли, предпочитаю более полезную живность. Кур, например, петухов...
- Да вы присядьте, - пригласила Оля, обильно сдабривая верхний блин тягучим вареньем, - побудьте со мной, а то я совсем чужой здесь себя чувствую. - Эта крупная женщина с античными чертами на круглом лице и дивными васильковыми глазами, которой Рембрандт ван Рейн, родись она в семнадцатом веке в Голландии не оставил бы никакого шанса прозябать на кухне, ласково смягчающая, словно закругляющая все «Ж» и «Ш», произносящая слова «хорошо», «рыжий» и «живность» на какой-то иностранный, может польский манер, нравилась ей всё больше с каждым часом. –Расскажите, пожалуйста, про котика.
- С удовольствием, merci, - Хранительница, в отличие от садовника, чисто по-русски произнеся краткую французскую порцию благодарности, чинно расправив пухлыми ладонями белоснежный передник, присела на ближайший стул, то ли попросив, то ли приказав: - А вы извольте, пожалуйста, кушать, поскольку худы и измождены донельзя. – Убедившись, что барыня послушно сунула в рот первый блин, свёрнутый в трубочку с сочащимся из неё вареньем, она, задумчиво закатив глаза к деревянному потолку, изрекла: - Да что рассказывать? Подобрал господин котёнка тощего умирающего на Хитровке где-то с год назад, спустя несколько дней, как сюда переселился; привёз в особняк и принялся выхаживать: из бутылочки кормил, врачей приглашал, микстуры какие-то давал, даже спать с собой укладывал. Вот и результат – абсолютно наглое животное. – Из недр ели раздалось недовольное скворчание, дерево опасно зашевелилось, будто в нём шли нешуточные бои, наконец, на дорожку выскочил всклокоченный и помятый кот. – Опять с белкой сцепился? – вопросила строго Арина Тимофеевна, уставив грозно кулаки в бока. – Сколько же можно? Иди поешь, пострелёнок, я сметанки тебе на крыльце поставила. – Кот отряхнулся и уверенно направился в сторону дома, словно понял строгий указ. – Главное, как назвал его мудрёно, - обернулась женщина к Оле, давящейся от смеха, безуспешно пытающейся глотнуть кофе из чашки. – Кемадонским, представляете? В честь себя почти. Смех в окошке, - на полных щеках обозначились ямочки.
- Македонским, наверное, Александром, - юная барыня расхохоталась в голос громко, заливисто, морща точёный носик. В данный момент эта размеренная деревенская жизнь, этот кот, эти красивая служанка, и экзотический казак, и садовник-француз показались ей самым прекрасным, что могло случиться за всю её крошечную юную жизнь.
- Ах да, Македонским, - беспечно кивнула Арина Тимофеевна. – Ох, чуть не забыла, - она порывисто скользнула ладонями в карманы фартука, выудила из них по горстке семечек, поднялась со стула и, выплыв из беседки, подсыпала в кормушку, спугнув пищащих синичат и скрипучих чижей. – Барин приказал целый день кормить, дабы детей пернатых поддержать, - пояснила она, присев и отряхнув руки от шелухи.
Оля, приготовившись отправить в рот второй блин, застыла, сомкнув губы, распахнула ошарашенно огромные глаза и рассеянно отложила завтрак на тарелку.
– Мой муж выхаживает ещё и птенцов? - спросила она, поражённо хлопая длинными ресницами. – Вы об Александре Сергеевиче сейчас говорили? Точно? – она с сомнением качнула белокурой головой.
- Нет, о Петре Первом, - бойко рассмеялась Хранительница, сверкая приветливыми ямочками. – О ком же ещё? – ямочки исчезли в посерьёзневшем лице. Не только их, ещё он спасает бельчат, лосят, кабанчиков, в общем, всех, кто нуждается в поддержке. Он же знаете, что учудил? – полная ладонь хлопнула по тонкой морщинке на лбу. – Запретил мужикам охотиться у себя в имении. Это же надо до такого додуматься – мужикам отказать в охоте. А он взял и заявил: «Я ем мясо и ношу пальто, отороченные мехом, но полная нелепость состоит в том, что я на данной территории подкармливаю животных, а потом их кто-то убивает!» Направившись в деревню, господин собрал мужиков и предложил им выкупить их ружья, пообещав выплачивать неустойку за непроданные шкуры и мясо. Александр Сергеевич – удивительно добрый и сострадательный человек, несмотря на суровую внешность и этот жуткий взгляд, - васильковые глаза театрально застыли, упершись в нежное девичье лицо, пытаясь не мигать, подражая Орлову, пока из уголков не брызнули слёзы. У нас тут случай был, - сдобные кулачки смахнули влагу с пушистых ресниц, - ехал барин верхом мимо деревни, а в одном из дворов, как часто водится, муж устроил показательную порку жены в огороде, лупил долго за какую-то провинность, а потом стал за волосы по грядкам таскать под хохот и наставления сельчан, обожающих подобные зрелища за неимением других. Хозяин наш соскочил с коня, перемахнул через забор, двинул садисту хорошенько в физиономию, схватил за реденькие волосёнки, да и оттаскал, тыкая харей в траву, приговаривая: «Почувствуй теперь, что она только что испытывала». Огляделся по сторонам, хищно взирая на раззявивший рты народ, да и прохрипел своим великолепным басом с угрозой: «Того, кто жену или дочь свою обидит, ждёт такая же участь», бросил непутёвого в навозную кучу, да и ретировался с миром. С тех пор в нашей деревне спокойствие царит: бабы, как водится, пилят мужей, а те всё терпеливо сносят, подальше от греха, - Арина Тимофеевна откинулась на плетёную спинку кресла, оттягивая рукой душный ворот глухого платья, словно той самой битой женой являлась она сама и сейчас воспоминания захлестнули её. – Да вы кушайте, - попросила она, обернувшись к застывшей в напряжённом внимании Оле, а то я схлопочу от барина.
- Однако, блинчики очень вкусные, - уголки плотных губ вежливо и благодарно приподнялись вверх, тонкие пальчики обхватили серебряную ложку, зачерпнув варенье и поиграв немного с тягучей сладостью, пока мозг лихорадочно трудился на подступах к щекотливому вопросу – Думаю, - изумрудные глаза нарочито невинно обратились к пушистой ели, - вся эта прелесть: кот, птички, белки, кормушки весьма умиляет и вдохновляет наведывающихся в гости дам?
- Каких ещё дам? – Хранительница озадаченно подалась вперёд. – Здесь дам не бывает. Совсем. С тех пор, как Александр Сергеевич купил имение, ни одна женщина не переступала порог особняка, кроме девок из деревни раз в месяц намывающих окна в его отсутствие. Но то ж девки, не дамы.
- А для чего тогда в курительной такой богатый набор наливок в графинах стоит? И мебель затёрта чуть не до дыр? – в Оле неожиданно пробудился дух некого, не слишком толкового, а может и вовсе бестолкового следователя из полицейского участка.
- Наливки! – васильковые глаза мечтательно обратились к небу. – Ох, и мастак он на эти наливки. – Теперь подалась вперёд Оля, внимательно вслушиваясь в восторженное бормотание женщины. – Барин ему позволяет сколь угодно времени проводить в курительной, алкоголем баловаться и трубкой дымить, коли не занят он на следующий день.
- Кому ему? – не поняла юная хозяйка усадьбы.
- Платону Нилычу, кому же ещё, - Арина Тимофеевна многозначительно усмехнулась, приглаживая белоснежный фартук на внушительной груди. – Наш казак всё же не совсем слуга, скорее ординарец при Орлове, его правая рука. Они с господином часто вместе выпивают и курят, о жизни рассуждают и диван засиживают до дыр, в шахматы играя - со смягчённой буквой «ш» предпоследнее слово прозвучало ласково, как «щяхматы». Что касается затёртых кресел, то да, - продолжила она, - к барину иногда наведываются купцы, промышленники по каким-то неотложным делам, бывает, что и любезный Бушмарёв заезжает... – Оля чуть не поперхнулась кофе, услышав странное сочетание слов «любезный Бушмарёв».
- А может дамы посещали моего мужа, когда вы уже спали? Дабы не скомпрометировать его, – не унималась она, сунув в рот очередной блин.
- Ой, бросьте, - Хранительница уверенно махнула полной рукой, - да что я, девочка что ли, дабы такие вещи не замечать? Я бы сразу всё поняла – по чужому запаху, смятым не в том месте простыням в кровати вашего супруга, по второму, плохо вымытому фужеру и по многому другому. Вот, к примеру, - взметнулся вверх, приглашая ко вниманию, полный палец, - прежний владелец особняка купец Алексей Спиридонович, которому я ранее прислуживала, не гнушался пуститься в загул, отправляя на все лето супругу с детьми в заморские страны. Меня в те месяцы он гнал пораньше домой, поясняя, что устал, желает лечь засветло и выспаться. Так я с утра при уборке сразу понимала, что о сне тут речи и не шло, хотя ни разу любовниц его не видела. А с Александром Сергеевичем совсем другое дело. Могу сказать вам точно: в этом доме он всегда спал один. – Оля довольно кивнула, уминая завтрак, вполне удовлетворившись ответом. Хранительница очага помолчала, с материнской любовью глядя на девушку, потом всхлипнула, как накануне, и запричитала: - Как же я рада за вас, как счастлива! Какая вы красивая пара!
- Пожалуйста, только не плачьте, - попросила юная барыня с набитым ртом, сложив молитвенно ладони, измазанные вареньем.
- Не буду, простите, - заголосила Арина Тимофеевна, послушно кивая. – Когда барин чуть больше года назад купил этот особняк и переселился сюда, я была поражена, что он не вдовец, а многолетний холостяк. Такой видный мужчина! Ну, - подумала я, видно характер у него не сахар, раз никто на такое чудо не позарился. Пообщавшись с ним немного и не заметив ни одного недостатка, я решилась спросить, почему он не женат. А он мне ответил, что никогда никого не любил. Я посоветовала ему обратиться к свахе, дабы подобрала достойную девушку, пусть не любимую, но послушную и плодовитую, а он ответил, как обрезал, что с ума сойдёт от тоски рядом с нелюбимой женщиной, тем более послушной. Оставила я его в покое со своими советами, только сердце за него болело: уедет на целый день в город по делам, вернётся с мрачным выражением лица, поест и удалится в библиотеку. И так целый год! Ну что за жизнь для мужчины в самом рассвете лет? Вдруг, возвращается он как-то в апреле в особняк, хватает меня за талию, если так можно назвать то, что у меня повыше бёдер, поднимает вверх, целует в щёку и кричит: «Влюбился! Впервые влюбился! Ах, какая красота! Какая русалка с зелёными глазами! Добьюсь! Женюсь» и впервые на моей памяти рассмеялся.
- Арина, дорогая, куда же ты запропастилась? – раздался из-за хвои взволнованный знакомый тенорок садовника, неожиданно чётко произносящий русскую «р». - Я набрал тебе в огороде лука и пряностей для борща, - беспокойно выглянув из-за пушистой ели, скользнув маленькими невзрачными глазками по хорошенькому лицу барыни и виновато воззрившийся на супругу, он тупо застыл с кучерявым букетом зелени в руке, глубоко разочаровав девушку, сделавшую неутешительный вывод, что вся эта игра в грассирование являлась не более, чем дешёвым театральным представлением перед её скромной аристократической персоной.
- Вот всегда ты не вовремя, на самом интересном месте прервал, - всплеснула недовольно полными руками Хранительница, но, тут же подскочив со стула, округлив васильковые глаза, испуганно вытаращившись на поедающую третий блинчик юную госпожу, протараторила в явно наигранном ужасе: - Борщ! Я забыла про борщ! Всё, он меня убьёт! Вы трапезничайте, барыня, - попросила она, поправляя судорожно идеально уложенную на голове косу, - а там Мишенька придёт и проводит вас к реке, где Александр Сергеевич бельморт поставил. А я пойду готовить, простите, а то в землю живьём закопает без борща, - Арина Тимофеевна неторопливо выплыла из беседки.
- Мольберт, - расхохоталась вслед Оля, давясь едой, провожая восхищённым взглядом высокую статную фигуру, вполне удовлетворённая  результатом недолгой беседы, сожалеющая лишь о том, что не успела расспросить о странном садовнике и по совместительству - супруге. Допивая задумчиво третью чашку кофе, вспомнив последнюю угрожающую фразу, брошенную Хранительницей невзначай, ранее уже слышанную от мужа относительно горемычной судьбы Бушмарёва, она внезапно поняла, что эти страшные угрозы являлись всего лишь шуткой, всеми поддерживаемой игрой в несуществующего жестокого дядьку. Василий, совсем не похожий на восставший из пепла труп, вполне себе упитанный, сопровождал её на свадьбе, а слуги мужа, которых можно было так назвать с большой натяжкой, добротно одетые, благожелательные и расслабленные никак не походили на потенциальные жертвы некого отъявленного садиста. Словно в подтверждение её мыслей в беседку влетел хорошенький ухоженный разрумянившийся Миша в новой кумачовой рубахе, радостно предложив барыне сопроводить её на природу, будто здесь среди высоких елей, она находилась в тюремных застенках. Встав и ласково взъерошив коротко стриженые детские волосики, тщательно расчёсанные на прямой пробор, барыня попросила сомлевшего от удовольствия мальчика для начала вернуться в дом и помочь донести коробку с художественными принадлежностями. Тем более, ей не мешало вымыть руки и привести себя в порядок после обильного завтрака.
       Спустя четверть часа она, возбуждённо обхватив узкими ладонями бледные щёки, плюхнувшись растерянно на широкое сидение резной скамьи в прохладной тени вековой раскидистой сосны перед заботливо разложенным и надёжно воткнутым чьей-то крепкой мужской рукой тонкими ножками в островок поросшей травой земли переносным мольбертом, разгребая маленькими ступнями в новых туфельках мелкий золотистый песок, всматривалась широко распахнутыми от восторга глазами в дивный красочный пейзаж, открывшийся за небольшим бором, разрезанным ровной тропой, легко преодолённой в сопровождении юного пажа, немедленно сбежавшего после доставки коробки: вдоль узкой извилистой, как змея, спокойной серебристой речки, огороженной с обеих сторон от небольшого пляжа чугунной оградой, неумолимо указывающей на частные владения, окантованной по мели россыпью сочно-жёлтых кувшинок, окружённых зелёными сердцевидными листьями, рассекая отражение ровного солнечного блина и крошечного барашкового облака, чинно проплывала пара белоснежных лебедей с добрым десятком пушистых палевых чад позади, прилежно перебирающих в воде крошечными лапками. На противоположном берегу, разрывая стройную композицию густой берёзовой рощи, смотрящейся в водную гладь, резвились коричнево-кремовые отпрыски кряквы, под чутким наблюдением родителей, устало выбравшихся на сушу. На острые колени, прикрытые воздушной юбкой, то и дело присаживались, подрагивая прозрачными крыльями, голубые и изумрудные стрекозы, удивлённо тараща круглые глаза на незнакомку. Одна из них, особенно смелая и решительная, рискнула устроить себе отдых на изящно вздёрнутом вверх кончике точёного аристократического носика и даже почистить, восседая на нём, кривые ершистые лапки. Оля чихнула, вскочила, вспугнув не только стрекозу, но и мечтательно квакающую, распластавшуюся позади скамьи  лягушку, и ринулась к коробке с некогда отвергнутыми подарками от Александра Сергеевича, вытаскивая из неё впопыхах упаковку куньих кистей, палитру, акварель в алюминиевых кюветах (о, мечта всех художников) от компании «Винзор и Ньютон», папку со стопкой качественного шероховатого торшона. Установив один лист на мольберт, она, нервно облизывая плотные розовые губы, как всегда в моменты творческого возбуждения, провалилась в блаженное забытье, различая сверкающими изумрудами только умиротворяющий сочный пейзаж, не думая ни о чём постороннем, кроме кувшинок, лебедей и крякв.
      Когда вернулся Миша с приглашением отобедать и, восторженно присвистнув, уставился на набросок, она, присев на скамью в блаженной истоме, с минуту вспоминала, кто этот милый мальчик, нарушивший её уединение, а потом, наконец, узнав маленького пажа, попросила его отнести эскиз в дом и побрела вслед за ним, бормоча сурово себе под нос, что «Саврасов лучше, Саврасов – гений».
       На обед были поданы ароматный борщ с румяными пампушками и золотистый цыплёнок, которого Оля едва коснулась, насытившись первым блюдом. Арина Тимофеевна, с готовностью присев рядом, вполне удовлетворила её любопытство относительно превосходно грассирующего супруга, отменно излагающего бесхитростные мысли на французском, пояснив, что Наркис Ионович – из потомков «тех самых мерзавцев», раненых под горящей Москвой в тысяча восемьсот двенадцатом, выхоженных нашими сердобольными крестьянами и осевших в России, «чтоб они пропали», навсегда. Отец его, «варвар несчастный», излечившись, покаявшись, обратившись в истинную веру и найдя призвание в садовническом деле, завёл семью, народил семеро полугаллов, младший из которых свалился на её бедную голову, когда ей едва минуло шестнадцать лет. В браке родился всего один сын Венсан, Венечка, бестолковый, дурак - дураком, «как супруг». Женился он на местной красавице Варе, «гулящей непутёвой девке». Родив внука Мишеля, Мишу, значит по-нашему, загуляла Варвара, да и сбежала с заезжим офицером из дома. Следом Веня подался на заработки в Москву, да так и пропал, «ни слуху о нём, ни духу», - тяжело вздохнула Хранительница. - Вот и воспитываем теперь Мишу одни, вернее я одна, - подытожила печально она, встав и удалившись из беседки готовить ужин.
       Оля прошла в дом, умылась и, зайдя в библиотеку, прихватив новинку с рассказами Чехонте, вернулась в беседку и, пристроившись поудобней на стуле, открыла в предвкушении книгу.
      Из-под ели, вкрадчиво, оглядываясь по сторонам, показалась рыжая морда Македонского. Осознав, что врагов рядом нет, он подошел развалистой походкой к барыне, мяукнул, прыгнул на острые колени, свернулся калачиком и, сладко урча, стал засыпать. Она улыбнулась ему, коснулась пальчиками умного выпуклого лба и, поглаживая, приступила к знакомству с молодым автором.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...