Башкирия. Один день изыскателя

  .
 
Местность, где работала наша Московская экспедиция, было большим междуречьем  крупных Башкирских рек Белой и Уфы.   Каждую весну, паводковая вода этих рек, поднимаясь на десять (а то и двенадцать) метров, заливала эти огромные пространства и, не имея возможности быстро стечь обратно, стояла там как в ловушке  до середины,  а в иные, не жаркие годы, и на протяжении всего лета.

Более-менее хороший лес из дубов, берёз, елей (и других классических пород) рос лишь по одной стороне крутых берегов  бывших древних русел этих двух основных местных речных артерий, ставших старицами и превратившихся в  красивейшие, живописно изогнутые, большой протяжённостью,  замкнутые озёра. Другой берег этих стариц, как правило, был низким и поросшим камышовой растительностью, в которой находило укрытие большое количество водоплавающей дичи. 
А всё остальное  пространство между этими заповедными озёрами (которые были, большей частью, в ведении городских обществ рыбаков и охотников), в этом междуречье была покрыта чахлой древесной, преимущественно ольховой, растительностью и  ивовыми зарослями.

Местное  республиканское начальство решило осушить эти  гнилые места, чтобы потом там посадить породистые деревья, превратив эту территорию, по настоящему, в  «Парковую культурно-оздоровительную зону города Уфы».
Для выполнения этого хорошего замысла, местная власть пригласила нас  в Башкирию, для выполнения здесь проектно-изыскательских работ.   

А пока, все эти годы, как и многие столетия до этого,  вешняя вода этого большого междуречья, не найдя место, куда бы она могла стечь, продолжала, вынужденно, в этом замкнутом пространстве, просто стоять и  медленно испаряться, превращаясь в конце лета в отдельные, дурно пахнущие озерки и болота.
В нашей работе изыскателей и лесных геодезистов, несмотря на кажущуюся монотонность и однообразие работ, каждый день был по-особому нов и необычен, принося с собой, всякие неожиданные происшествия.  События этого дня происходили в середине лета.
Часов около шести утра, наш  шофёр  Виктор, отвёз меня с молодыми помощниками Алексеем и  Фанилем к лесному кордону лесника, откуда начиналась наша очередная съёмочная трасса. Высадив нас перед  кордоном, он уехал, надо было  успеть развести и других работников по «рабочим точкам».

Рядом с кордоном находились большой фруктовый сад и огород, где уже копалась жена лесника; увидев нас, она приветливо помахала нам рукой.  С встретившим нас лесником, я уже был знаком, в начале лета я жил здесь, в гостиничной части кордона.
Тогда, моя работа заключалась в прорубке просек в лесном заболоченном массиве и разбивке пикетов для следующей за этим геодезической съёмке под трассы будущих лесоосушительных каналов, благо территория эта стала к этому времени, суше (что  облегчало производство  нивелирной съёмки).

Лесничий ещё раз предупредил нас о том, что в лесу можно «напороться» на агрессивно настроенных лосей. В течение  всего нашего разговора,  в распахнутых окошках, из-за горшков с цветами, виднелись любопытные глаза его детишек.
Солнце стремительно поднималось, обещая к полудню  изнуряющую жару. И так было здесь красиво, уютно и   умиротворённо, что мне, по человечески, не особенно  хотелось покидать этот гостеприимный уголок. Ведь я уже знал, что  ниже кордона находилось красивейшее озеро, с почти не пуганой рыбой, где мне уже доводилось бывать и успешно рыбачить.
 
Но, внутренний голос сказал «надо Федя, надо» и, вздохнув, взял наперевес свой нивелир со штативом и топор и пошёл по еле заметной лесной тропе в сторону заболоченного леса. С геодезическими рейками, за мной послушно шли ребята. 
Мы постепенно спускались  в заболоченный лес, где нам предстояло произвести очередную геодезическую съёмку. В начале нашей трассы, уже стоял, вкопанный мной ранее,  деревянный столб, называемый пикетом, с вырубленной, в его средней части, «полочки», откуда  и предстояло вести последующий нивелирный ход.
Устанавливая треногу штатива и привинчивая к ней нивелир, я вдруг почувствовал запах тлена. Посмотрев на ребят, и увидев их наморщенные носы, понял, что и они его почувствовали.

Жара постепенно проникала и в это заболоченное пространство, погода была абсолютно безветренной. А этот специфически противный запах (несмотря на полное безветрие), всё равно, слабо струился  какой-то компактной струйкой, двигаясь в неведомом нам направлении, подчиняясь каким-то своим аэродинамическим законам.
Струя была настолько тонкой, что стоило сделать пару шагов в сторону, как он исчезал, а, сделав эти шаги обратно, он вновь оказывался на том же самом месте.
Подчиняясь естественному любопытству, и придерживаясь носом тлетворной струи, мы вскоре наткнулись в небольшом болотце, окружённом густым  ивняком, тушу огромного лося. Подойдя поближе, мы увидели, что он уже частично разложился, и на нём  сидела куча мух.

Так как мы его нашли совсем недалеко от кордона, мы предположили, что лось, будучи тяжело раненным браконьерами и спасаясь от них, убегал в сторону жилища лесника, у которого наверняка нашёл бы спасительную защиту. Может быть этот лось, даже знал лесничего, который в суровые зимы обычно подкармливал всё лесное население.   

Мы стояли молча и печально смотрели на огромную тушу, облепленную мухами. Тут я обратил внимание на его огромные рога, которыми мёртвый лось уткнулся в кусты ивняка. Рога были внушительного размера, у одного даже был отломан один из его отростков – это с какой же силой бились лоси между собой, чтобы суметь отломить роговой отросток около трёх сантиметров диаметром.

Подойдя к мёртвой голове и взяв её за рога, подёргал, рой потревоженных мух тучей взвился надо мной и стал недовольно кружить над тушей.
Я наивно думал, что рога у полуразложившегося лося тоже легко отвалятся, нот не тут то было – они крепко держались на его черепе. Пришлось взяться за топор. Держа рог одной рукой, крепко ударил обухом по черепу лося, бесполезно.
Тогда оставалось  одно, топором отрубить их от черепа.  Целясь лезвием топора в место соединения рога с черепом, стал методично рубить нижнюю часть кости рога. При каждом ударе, мухи, успевшие снова сесть на тушу, опять  взмывали вверх, при этом болотистые брызги с остатками лосиной плоти разлетались в стороны.

Трупный  запах многократно усилился, так и тянуло на рвоту, но я держался. Обернувшись назад, увидел, что моих  ребят уже  во всю травит. Сказал им отойти на некоторое расстояние, где запах был поменьше, а сам с ещё большим старанием продолжал отрубать рог.

Наконец он отвалился, посмотрев на его основание, понял, что и второй рог придётся рубить также до половины основания, не меньше. Со вторым рогом справился быстрее, уже знал, куда конкретно направлять лезвие топора. Закончив «операцию» и помыв бывшую лосиную красу в ближайшей лужице,  кликнул ребят.
Теперь нужно было навёрстывать упущенное и постараться уложиться в намеченное ранее  время. Тяжёлые рога несли с собой: один я, теперь уже дополнительно к штативу с нивелиром и топору, другой (по очереди) ребята.

Когда впоследствии, эти рога увидел мой начальник, Борис Лиховид, то сумел меня уговорить «подарить» ему один из рогов   (которые потом мы успешно в конце изыскательского сезона привезли в свои Московские квартиры).               
.
Закончив съёмку трассы, , уже шли по компасу и карте в направлении ближайшей лесной дороги, ведущей в нашу деревню. Теперь мы уже шли напрямую через, относительно сухой чахлый лес (паводковая вода уже ушла отсюда видно недавно), деревья которого были буквально усыпаны грибами вёшенками.
Те росли, крупными веерами, на многочисленных сухих, почти без сучьев, вязах, занимая по вертикали почти всё дерево, до самого его верха.

Мы шли сквозь фантастически красивое пространство, заполненное лохматыми  белыми столбами. Грибов было громадное количество, многие уже состарились, повяли и посерели. Как видно, сюда не забредали местные грибники, которые, обычно, в таком случае, собирают вёшенки мешками и потом успешно продают их в городе Уфе на колхозных рынках, где те пользовались (в то время) большим спросом.
Мы сами не раз их жарили, также хороши они были, с картошкой и луком, в супе . В нашей изыскательской жизни эти грибы много раз нас выручали, когда мы находились  вдали от населённых пунктов и, буквально, есть было нечего. 

Поэтому, я привычно снял с себя просолённую рубаху и полностью наполнил её самыми отборными грибами. На голом теле осталась, из плотной  материи «энцефалитка» -  так назывались наши куртки, особого покроя, защищающие тело от энцефалитного клеща, в которые мы все обязательно одевались перед выходом в лес. (Перед нашим отъездом в эти места, нам  делали мучительную прививку из укола под лопатку от энцефалита).

Теперь к моему тяжёлому рогу добавился солидный узел с грибами, но права пословица: «Своя ноша – не тянет». У ребят были небольшие сумки, в которых они приносили свой простенький обед, теперь они их тоже плотно набили вёшенками. Второй лосиный рог они продолжали нести по очереди.
Но это было ещё не всё, что ожидало нас на нашем обратном пути к дому.
   
Это лето было жарким, вода в затопленном лесном массиве испарялась быстро. Нам по пути встречались, уже отдельные,   разного размера озерки. Там, как в ловушке,  до самой середины лета, а в иные  годы, даже всё лето, выстаивала вода. Но это лето было очень жарким, и вода, в озерках  испаряясь, быстро превращала их в грязные и топкие болотца.
 
Когда мы обходили стороной очередную  такую большую лужицу, то один из ребят неожиданно воскликнул, да тут рыба плавает. Остановившись, мы стали смотреть в тёмную воду озерка и увидели, что действительно, в нем плавало большое количество мелкой рыбёшки, почти все размером с ладонь. 

Вглядевшись внимательнее, мы определили, что это маленькие щурята, неизвестно как здесь оказавшиеся и не успевшие в половодье удрать отсюда и попасть в родную речную стихию. Ребята предложили мне заняться их ловлей (время позволяло) известным им деревенским способом.

Озерко было не глубоким, не заливало даже больших резиновых сапог и ребята, войдя в воду, стали усиленно мутить воду ногами. Через некоторое время озерко превратилось в большую лужу коричневого цвета от взмученного ногами ила. Все щурята поднялись к самой поверхности, где испуганно плавали, выставив над поверхностью свои выпуклые глазки, ну вылитые маленькие крокодильчики.

Тут началось главное действо: ребята стали, в массовом порядке, выплёскивать рыбёшек на берег ладонями. Я же бегал по берегу и собирал трепыхавшуюся  мелюзгу, в сумки, пришлось из них вытряхнуть грибы и частично добавить их в мою, заполненную грибами рубаху. 

Как мне сказали ребята, щурята всё равно погибли бы, вода в озерке через некоторое время испариться окончательно и их потом съели бы вездесущие вороны, так, что лучше нам самим это сделать. Через пол часа ребята полностью справились со своей задачей и мы двинулись дальше.

К  нивелиру, лосиным рогам, рубахе, набитой до предела  вёшенками, теперь добавились ещё сумки, наполненные щурятами. По пути, мне ребята рассказали, что на такую рыбалку они ходят каждый год, начиная с середины лета,  в уже известные им места, когда сходит основная масса вешней воды.

Тогда, обычно в отдельных пойменных понижениях и ямах остаётся рыба, не успевшая во время ускользнуть обратно в речное русло. И, если не удаётся её поймать сетью или корзинами, то прибегают к другому способу, который они мне только что продемонстрировали, они сильно мутят воду, и вычёрпывают, поднявшуюся к поверхности рыбу черпаками или малыми корзинами. Сегодняшняя «рыбалка» говорила, что уже пора им идти в другие, им известные,  полные рыбой ямы.   

Неожиданно, небо потемнело, закапал дождь, быстро превратившийся в ливень с грозой, но мы уже входили в свою деревню, на краю которой стояла здание почты, в которую мы и успели вбежать со своим грузом. За окнами почты страшно грохотал гром,  сверкали молнии.
Тут, внезапно распахнулась дверь и,  в набитое людьми, почтовое отделение ввалился в большом (до пят) плаще с капюшоном местный пастух. Он громко плакал и по-детски утирал своими большими, как  лапы, руками слёзы на мокром от дождя лице.

Наконец от него удалось добиться, что в его стаде молнией убило самую лучшую тёлку; все, присутствующие на почте, стали его успокаивать и говорить ему: пусть скажет спасибо, что его самого молнией не убило.
Но он продолжал громко, в полный голос, навзрыд жалеть убитую корову,  и что не сумел её уберечь. Через некоторое время грозовая канонада утихла, дождь закончился и набившийся в зал почты народ постепенно стал выходить из него на улицу, вышли и мы.

Вечером  я пригласил  на вечернюю трапезу  своих помощников, всё-таки, благодаря их смекалке и усилиям и должен был состояться рыбный ужин. Коллективным решением, было решено их зажарить.  У нас получилось две большие сковородки из плотно лежащих друг к другу, обваленных в муке,  щурят.
Еда получилась превосходной – рыбёшки были нежные и, буквально, сладкие, ни в какое сравнение с взрослой рыбой.    

В ближайшее воскресенье, когда я шёл в местное сельпо, вдали деревни увидел похоронную процессию, в которой шли, главным образом, школьники. Это было как-то необычно.
Я спросил у стоявшей неподалёку старушки, и узнал, что в тот грозовой день, когда молнией убило деревенскую корову из колхозного стада, на лесном кордоне молнией убило дочку лесника. 
Старушка плакала и всё говорила, за что же молния убила такую молодую и  невинную душу, нет, чтобы убить хотя бы её, уже старую и грешную.   

Вернувшись из магазина, в котором, дополнительно к буханке чёрного хлеба и нескольким банкам свиной тушёнки, я купил  чекушку  местной водки, чтобы помянуть ни в чём не повинную душу   невинной девчушки, которую помнил ещё во время моего постоя  на кордоне её отца лесника.
Расставив всё принесённое съестное на деревянном столе и налив водку в стопку, печально помянул, непонятно за чьи грехи пострадавшую, молодую школьницу, старшую дочку лесника.