Казанская Икона Божией Матери

Дата 6 августа 2012 года кому-то ничего не скажет, у кого-то в этот день день рождения. а мы в этот день провожали на новую жизнь нашу единственную оставшуюся в деревне лошадь Цыганку.
 
С одной стороны, было грустно, потому что с лошадью уходила из деревни жизнь. В прошлом жители ухаживали и двух, и даже пятерых лошадок, а сейчас пришло такое время, деревня состарилась.
 
У тех, кто сажал огороды, были мини-трактора. Пусть Цыганку и брали большинство жителей. но косить сено на зиму. а тем более ухаживать зимой желающих особо не находилось. Все, кто брали лошадь окучить картошку или наехать грядки, первые и ворчали, что нужно избавляться от неё. что не по силам.
 
По силам ухаживать за лошадью зимой было лишь двум тщедушным уже далеко не молодым женщинам. Они тянули Цыганку последние три года: ходили по очереди по две недели. Конюшня, где стояла лошадь, была в отдалении от жилых домов, и ходить приходилось два раза в день, по пояс по снегу, таща с собой и комбикорм, и воду. Разумеется, дело далеко не в том, что лошадь была так уж нужна в хозяйстве, нет. Справлялись бы и на тракторах с огородами. Просто лошадь была частью деревни, её любили, как члена семьи, как такого же жителя.

Эти женщины не могли себе представить, что когда-то Цыганки не будет. Примерно лет за семь-восемь до этого у деревни украли двух красавиц лошадей. Тогда многие грешили на наказание Божией Матери Казанской.
 
Дело в том, что в дореволюционные времена деревня Жеребуд принадлежала царской фамилии. Владетельницей деревни была Елена Павловна, жена дяди правящего тогда императора, которую в кругу семьи называли «Семейный учёный Романовых» за её образованность и начитанность.

Когда Александр II только задумывал освобождение крестьян из крепостничества, Елена Павловна, подавая пример, одной из первых освободила принадлежащих ей крестьян. Так наша деревня стала свободной, а потому люди летом занимались земледелием и животноводством, а зимой ездили в Петербург на заработки, чаще всего кучерами иль ямщиками. Лошади чаще всего были свои, деревенские. На них ездили в Петербург, на них зарабатывали.
 
В какое-то лето, точного года сейчас уже никто не скажет, в деревне начался сильнейший падёж скота. Для крестьян скотинка - это кормилица. Любая, будь то корова, лошадь или свинья. А тут деревня оставалась вообще без животины. Служили молебны в приходских Храмах, молились сами крестьяне от мало до велика, но мор скота не останавливался.

История сейчас умалчивает, сколько осталось на деревне поскотинки, но решили крестьяне идти пешком в Гатчину. Тогда, в ту пору, была там на поклонении Чудотворная Икона Казанской Божией Матери. про что, скорее всего, рассказали те, кто зарабатывал в Петербурге, остальным жителям деревни. Деревенские пошли, отслужили молебен перед Казанской Иконой и дали зарок на много веков вперёд, что, покуда стоять будет деревня, в Праздник Казанской Иконы (21 июля. 4 ноября) работать люди не будут: «Пусть хоть камни с неба падают, а в Праздник будем благодарственные молебны служить».

После падёж прекратился. а зарок тот дошёл до наших дней. В советское безбожное время, конечно, люди работали в колхозах-совхозах. их не спрашивали, праздник не праздник, - иди и выполняй трудодни.
 
До войны, правда, в деревню в летнюю Казанскую приходил батюшка. Деревенские брали Икону Казанской Божьей Матери и священник возглавлял крестный ход по деревне. Иногда по приглашениям заходил в дома освятить жилища. В войну и после войны традиция прервалась.  Да и сама деревня на какое-то время перестала существовать - во время войны её пожгли за помощь партизанам, одну на всю округу.

Но зарок люди помнили. По возможности ходили в храмы в праздник Казанской Иконы. Старались не работать на собственных хозяйствах в праздничные дни, если те выпадали на выходные или отпуска от совхозно-колхозных работ. Но были, конечно, и те, кто махал рукой: «А, праздник, подумаешь!». И шли делать свои дела, воспользовавшись выходным и хорошей погодой.
 
Казанская зачастую показывала таким людям, что, живя в деревне, должно чтить традиции, завещанные предками. Например, бывало такое, что нарушители ехали косить сено на лошади вброд через реку, причём не впервый раз, и возвращались пешком. Потому что конь вдруг вставал на дыбы, подавался в сторону и тонул. Кто-то сушил сено в Казанскую, а на следующий день находил в хлеву павшую племенную скотинку. Одним словом, такая работа всегда приносила печаль и убыток для деревенских жителей.
 
Уже в наши дни случилось одно лето, когда что ни день, то дождь. Сено всё рыжело, чернело, а проще говоря, гнило. Кто-то ловил солнечные часы и смог хотя б частично заготовить корм на зиму скотинке. Те, кто заложил сено в сараи, на Праздник отправились в храмы - возблагодарить Матушку Казанскую. Но большинство жителей деревни работали. День стоял солнечный, жаркий. Люди спешили: сушили сено и к вечеру свозили в сараи. В ночь пошёл дождь. Люди были усталые и довольные, что не упустили редкий погожий день. И, говоря честно, никто особо не задумывался, что работали они в Заветный Праздник, когда предки завещали Богу молиться, пусть хоть камни с небес. Но погода подкачала, как приговаривали практически все, так что раскаяния не было и в мыслях.

А спустя несколько дней пропали две деревенские лошади, которые, как и племенной бык, были в деревне общественными. Для них стоял хлев не далеко от домов. Косили сено все вместе. Летом лошадей выпускали в специально огороженный загон, где они паслись круглосуточно. В зиму ухаживали за всеми по очереди те, кто брал или лошадей на обработку огорода, или быка для коровы.

Пропажу лошадей обнаружили случайно. Неизвестно вообще, когда они пропали. Многие помнили лишь то, что в Казанскую они были в загоне. Вначале решили, что где-то, может, пролом в загоне, и лошадки пошли погулять. Обьездили на тракторах все окрестные поля - не нашли. Обнаружили лишь следы, ведущие к машине, на сыром поле.

Вызвали милицию, осмотрели все места. А спустя несколько недель милиция привезла подозреваемого. Провели следственный эксперемент, подозреваемый сознался. Но лошадей было не вернуть: по словам задержанного, их просто забили. К новому году состоялся суд, на который от деревни поехал староста. Там, в перерыве заседания, его окружила многочисленная родня подсудимого: стали просить, чтоб забрал он заявление, что у их брата-свата детей мал мала меньше, чтоб пожалел семью с единственным кормильцем. Что оставалось пожилому не очень сильному уже человеку? Махнув рукой, дедушка забрал заявление. Не было ни поддержки, ни помощи, ведь на суде он был один. Да и в деревне в зиму оставались восновном старики, потому обижаться, что отправили его одного, было не на кого.
 
Надо было где-то к весенне-летнему сезону добывать хоть одну лошадь. Трактора тогда были далеко не у всех. Стали разговаривать, что нужно скидываться и покупать лошадку. Но к весне, примерно в начале марта, привезли родственники прощённого вора захудалую, едва живую лошадёнку. Конечно, для кого-то это не было неожиданностью. Кто-то требовал хоть какой-то компенсации за двух украденных красавиц.
 
Ну, привезли, отвели в отведённый для общественной животинки хлев. Конечно, лошадка была тощая, маленькая. Но хоть какая-то, как решили жители. Так появилась у нас Цыганка.

Кормили и выхаживали её буквально все, кто собирался и не собирался ею пользоваться. Несли овёс, хлеб, комбикорм, яблоки, картошку - вообщем всё, чем были богаты. И к огороднему сезону лошадка окрепла, поправилась и стала работать.

Так продолжалось порядка десяти лет. Но деревня далеко не молодела. Кто-то приобрёл мини-трактор. Кто-то попросту отказался от посадки огорода. Кто-то переселился в мир иной. И лошадь от года к году становилась всё ненужнее, была уже в тягость. Последние три года, как я уже сказала, за неё боролись две женщины. Они сами предложили поочерёдно ухаживать за ней зимой, с остальных лишь то требовали, то просили-умоляли покосить и убрать сено. Надо признать, людей поднимали. И уговаривали. И получалось.
 
Лошадь жила спокойно и не подозревала, какой ценой она оставалась жить. Не знала о том, как любили её те, кто, не жалея себя и не жалуясь, спасал её, потому что отдать живое рыжее сокровище мяснику не поднималась рука. Не поворачивался язык согласиться на убой той красавицы, каковой она стала за годы жизни в деревне, какую сделали из неё любовь и забота.
 
Большинство жителей сложили руки: просто атрофировались души, чувства, сердца людей. Не хотелось им затруднять себя даже заготовкой сена. Хотя собрать около десятка мужиков, сильных и относительно молодых, накосить, высушить и убрать сено для одной-единственной лошади, вовсе не было делом неподьёмным. Просто «содержать» трактор и выполнять на нём все земельные работы, конечно, было быстрее и проще. По крайней мере, для тех, кто помоложе. Но деревенские старики признавали, что плуг, запряжённый лошадью, мягчит землю, тогда как тракторный берёт глубоко, снимая первый плодородный слой. Да и вообще трактор делает из участков попросту цементные поля.
 
Но сделать со своими домочадцами старики, увы, не могли ничего. К тому же в деревню теперь приезжали в основном для отдыха, а не для того, чтоб вырастить что-либо на грядках. Нет, конечно, огороды пока ещё не ушли в прошлое окончательно, но сажались, так сказать, из-под стариковской палки чаще всего. Те же, у кого не было пожилых, постоянно живущих в деревне родственников, занимались чаще всего покосом газонов, зеленевших на земле, некогда бывшей огородом.

С одной стороны, да, пахота и вообще земельные работы на лошади - это адский труд, сгоняющий с людей семь потов. Но ведь так трудились все наши предки, и они выжили, всегда выживали с лошадкой. Лошадки голодали вместе со своими хозяевами. Падали и умирали на пашнях. Но и выживали, как бы воскресая вместе с людьми с первым тёплым лучом солнца. С первой зеленью по краям пашни. А сейчас всё это уходило. Но пойти на убийство казалось и было неоправданной жестокостью, жуткой неблагодарностью к той, которая была кормилицей для всей деревни десяток лет.
И потому женщины, ухаживающие за Цыганкой, попытались начать договариваться с молодыми приезжающими мужиками на четвёртый год покоса. Всё должно было идти привычным ходом. Мужчины косили (не в ручную, разумеется), сушили и убирали сено, а вся зима вновь должна была лечь на женские плечи. При том, что у обеих доброволиц, надо отметить, и своих личных проблем было ох, как много. Одна была уже глубоко пожилая, зимой жила одна, без помощников, вместо коровы держала коз, а при необходимости помогала сыну с внуками. В общем, не нуждалась она в лошади с точки зрения возделывания земли. Вторая была возрастом на порядок младше, но и проблем имела на порядок больше: была дочь инвалид, был отец, слёгший от болезни и нуждающийся в постоянном уходе, было своё подсобное хозяйство с коровой, птицей и мелочью вроде кошек и собаки. На всём этом богатстве она трудилась практически одна. Была, правда, ещё пожилая мать, которая, конечно, помогала, чем могла, но большая часть забот лежала на хозяйке. Но, несмотря на всё это, не могла она отпустить лошадь на смерть. Не могла представить, что своими руками отправит свою любимицу, почти родную кровинку на убой. Они обе попытались договориться старым испытанным методом с мужиками, на что один из работников просто со смехом сказал:

-Не, Валентина, ты кобылу жалеешь, а мы тебя жалеем. Но всё, мы выдохлись, пора ставить точку. До осени пусть побегает, а там пускай её вон местный дачник-мясник забирает.

Конечно, сказать, что это было ударом для обеих женщин - не сказать ничего. Обе они и плакали и пытались как-то поговорить с другими мужиками. Но попытки эти не увенчались успехом. Было ясно, что лошадь доживает свои последние дни.
О Казанской иконе, конечно, никто никогда не забывал. Особенно из тех, кто почитал и закон предков, и просто был верующим. Женщины те были верующими и закон чтили. Молили Матушку Божию о помощи и, будучи не в силах бездействовать, решили попытаться дать обьявление о продаже живой лошади.
В итоге пошли звонки со всей России. Видимо, страна наша настолько стала цивилизованной, что лошадей скоро будут высматривать, как динозавров - такая же редкость. Большинство предложений нам не нравилось. Проскальзывало, что купить лошадь хотят либо явно сейчас прямо на убой, либо, чтобы выжать из неё все соки на прогулочном катании в городе и содержании в нечеловеческих условиях. Но были, конечно, и обнадёживающие звонившие. Записывали номера, обещали подумать и перезвонить.

В самый праздник Казанской в соц сети к дочери младшей ухаживающей постучалась она, Настя. В группах в соц сетях также были даны обьявления. Настя написала в ночь на Казанскую. Познакомились, немного пообщались и Настя пообещала перезвонить днём, что и сделала. И так расположила к себе, что спустя всего день они с мамой уже приехали познакомиться с Цыганкой. На знакомство привезли пакет очищенной моркови, что тоже, конечно, знаково. Стало понятно, что эта хрупкая женщина влюблена в лошадей с детства. Выяснислось, что она преподаватель верховой езды. И просто спасает приговорённых к убою лошадей. Цыганка, как стало ясно впоследствии, была не единственной гривастой красавицей Насти.
Так, приехав с морковным угощением, Настя договорилась, что покупает лошадь, что увозит её в Пушгоры. А спустя примерно две недели приехала коневозка за последней деревенской лошадью.
 
Перед отьездом к Цыганке проститься ходили все. От мала до велика. Ходили даже те, кто за всю жизнь к ней не наведался ни разу. Но все понимали, что у лошади начинается новая жизнь. И что помогла в этом Казанская Икона Божьей Матери. Матушка Божья спасла ту, что должна была пасть от рук предавших её людей. Но люди же отстояли её, благодаря помощи Богородицы.

 Цыганка прожила у Насти без малого пять лет. Валентина с дочерью однажды приезжала к Насте с Цыганкой в гости. Хочется верить, что она их узнала. Переродившись из рабочей ломовой лошади, тягающей плуг и другие инструменты, Цыганка превратилась в хитрую своенравную фифу, катающую верхом детей и обожающую их. Она продолжала быть такой же счастливой, как и была в деревне, когда пахала и обьезжала огороды многочисленным хозяевам. Но сейчас у неё были иные обязанности. Она работала радостью детей и это ей поистине нравилось.