Дура де-юре

               
                Дура де-юре, чудо де-факто
                А. Вознесенский. Выпусти птицу


         Славно жить в Гиперборее!
         Славно?
         Скрип колёсной пары железнодорожного вагона по промёрзшим рельсам среди заснеженной страны означает возвращение в реальность дурочки с забавным именем Хлоя.
          От чего же забавное? Ведь вот же:
«охотясь, в роще, нимфам посвященной, зрелище чудесное я увидел, прекраснее всего, что когда-либо видал, картину живописную, повесть о любви. Прекрасна была та роща, деревьями богата, цветами и текучею водой; один родник все деревья и цветы питал. Но еще больше взор радовала картина; являлась она искусства дивным творением, любви изображеньем; так что множество людей, даже чужестранцев, приходили сюда, привлеченные слухом о ней; нимфам они молились, картиной любовались.» *
*©Лонг. Дафнис и Хлоя. Роман.  II  век. Греция
           И с нею ли случилось в сказочном городе на воде так что
«…пастушку/ Уложил в траву Сатир. /Как ребенок погремушку,/ Он за грудь ее схватил./ А в груди гремит осколок/ Темно-красного стекла…»* ?
* © Мориц Ю. Античная картина. Стихи. 1973
           Может быть и да. Да вот, однако же, и стало:-Деньги давай! *
*©  Галин.А. Плащ Казановы. Фильм. 1993 г.
           И -  глаза полные слёз от осознания обширности той грязи, в которую рухнули в одночасье грёзы о сладкозвучной птице любви. Теперь одна дорога - из прекрасного мира её представлений о, казалось было, сбывшейся мечте - в промёрзшую страну скрипучих сугробов и привычных людей.
               
                *** 
           А моего доброго читателя ждёт ещё одно испытание. Ему нужно будет если не понять, то хотя бы принять авторский пируэт, от кинематографической метафоры - о промёрзшей колёсной паре вагона, устало маневрирующего на путях полустанка захолустья - стартовавшей уж в недра метафор другого рода. Так даёт о себе знать происхождение его, автора, чувствительности через чувственность примитивного уровня - кажется, порой, что через желудок, а отнюдь ни через сердце, и, тем более, душу. Мало того – ещё сочинитель берётся убедить всякого встречного, что потаённые основы глубинного его народа обязаны своим происхождением совокупностью мизерных отношений именно низменного уровня, для которых высокие категории - всего лишь прикрытие самости от прессинга насильников разного рода, о которых здесь умолчим. Но, довольно оправданий. Не любо –не слушай!   

                ***
             Пресыщенный  до тошнотиков всепроникающим контентом сиюминутной  варки, блуждал я очумело вокруг да около. Конечно не только ни сатир, но и никто другой не только не валил меня в траву, и уж тем более не хватал мня за грудь, которая, однако же была стеснена печалью, словно  и не навещала меня -  да не единожды - звонкоголосая птица, напевавшая мне песни о том, как чудесен этот мир, как много забавного происходит в нём, так что жить легче – пусть хоть и не становится - но всё-таки веселее от понимания причин  того или другого, что происходит вокруг, захватывая и тебя самого частью своей: малой, но от этого не менее ощутимой.
             А ныне же собственная чувствительность словно покинула меня, словно скушал я что-то неудобоваримое и вот теперь былая сладость бытия стала недоступна восприятию вкусов, словно ты уже не жилец этого мира, а всего лишь этакий чурбан некогда весёлого дерева, пересохший до самой своей сердцевины.
- Дзинь, дзинь, дзинь…
- Кто там?
- Дзен.
- Ну уж нет!

                ***
            А вот «не читайте… газет! - этот совет профессора Преображенского*
 * . Булгаков М.  Собачье сердце. Повесть. Предположительно до 1926 
  выдаёт сейчас наивность того старорежимного мудреца.  Какие газеты? Когда человека окутал липкий туман всеобъемлющих испражнений, генерируемый самой изощрённой техникой передачи информации.  Удивительна наша способность самые совершенные возможности обращать во скверну самим же себе, всё более преграждая себе путь к тому, что мудрецы уж древние называли Совершенством.

 «Дзен – это платформа, на которой можно читать и создавать интересные истории. Здесь есть статьи, видео и нарративы от блогеров и популярных медиа. Умный алгоритм Дзена понимает, какие темы вам нравятся, и составляет ленту на базе ваших интересов. Каждый раз Дзен узнаёт вас лучше, а лента становится интереснее.»*
*© Википедия. 
           Врёт эта шельма Вики - алгоритм Дзена много умнее того, чем он себя объявляет; он не только составляет ленту интересов, он её внедряет в сознание мало о чём подозревающего гуманоида, спекулируя на и его интересе ко всему-всему от источника агрессивного дилетантства. Печально?  Но это и полезно. Для зрелого аналитика с устойчивой психикой, так открывается обширная возможность оценить состояние человеческой популяции, да избавить себя от иллюзий в отношении вида сапиенс, не прибегая к услугам стерилизованных  источников информации.
Слабое, кажется, утешение. Ну, уж какое есть. Другого же становится всё меньше и меньше. А пресловутый этот дзен уж распространился настолько широко, что чувствуется как он становится вообще доминантой нашей жизни.
И вот перед вами один от этого пострадавший, то есть обожравшийся суррогатами, да ещё и озабоченный своей неспособностью отделить здесь мух от котлет. Которая печаль…
             А может быть это печаль ни о чём? Как ни о прошлом, настоящем и, тем уж более, будущем. Может быть мир пришёл к такому своему состоянию, что чистое знание теперь как бы ни к чему, а будущее – за свободным жонглированием изощрённо придуманными смыслами наперёд заданного свойства.
Не ты ли как-то присочинил такое вот своё изощрение?:
-Это просто игра перед зеркалом вечной зимы.
-А что же стоит в предзеркалье?
-Да много чего.

                ***               
             У самого подъёма на улицу, начинающуюся от берега протоки реки вечнозелёных вод стоял в своё время основательный сибирский дом из  кондовой лиственницы. Фотография из девятнадцатого века показывает его доминирующее положение в этой оживлённой части города больших возможностей, крепко ставшего на земле не закончившихся открытий беспредельного нового света.  А ко второй половине века двадцатого дом этот, хоть и не вполне состарился, но и как бы превратился в посеревший центр окружающих его развалин начала улицы Коммунистической, известной в городе разве что адресом бани да ритуального зала при морге городской больницы.
               Дом этот в коммунистические времена привлекал внимание окрестных жителей элементарно прагматично как магазин продовольственных товаров. Была у старинного здания и кособокая пристройка из новых времён. Там шла торговля молочкой.  Ещё  магазин имел и другой филиал напротив. Здесь, в совсем уж сарайке, принимали у населения стеклотару. У этих двух филиалов случалось быть и ажиотажу. Стеклотару у населения с мешками порожних бутылок принимали от случая к случаю; а вот молочку покупатели ждали каждый день, загодя выстраивая длинные очереди. В самом же магазине было покойно. Полки на стенах были украшены пирамидами консервированной морской капусты; прилавки же с витринами блистали безнадёжной белизной, хотя надо быть справедливым, чтобы признать что изредка здесь появлялась мороженная рыба,  всё более диковинных сортов. В воздухе же храма торговли витал застарелый запах деревенского сельпо с его ржавой селёдкой, хозяйственного мыла и керосина. Что было источником этого аромата – оставалось тайной на все времена. Иногда к магазину приезжала хлебовозка, и тогда уж к тому призрачному аромату присоединялся запах свежеиспечённой черняшки, становившейся со временем всё темнее и темнее своего второго сорта из пшеничной муки с тайными добавками от хлебозавода, строго подконтрольного властям, весьма стратегически озабоченным.
               
                В обширных же объёмах магазина царили три продавщицы немалой же телесности. По обыкновению, они посиживали каждая в своём углу, изнемогая от лени даже хоть как-то говорить.
                Когда шальной покупатель, материализовавшийся в храме в надежде что-нибудь да купить, останавливал свою прихоть на морской капусте, продавщицы некоторое время переглядывались между собою, подвигая товарок к тому чтобы кого-нибудь из них решился оставить насиженное место ради пришельца. Наконец, самая слабонервная из них, тяжело вздыхала и направлялась совершить подвиг труда. Покупатель скоро исчезал, и покой в обители восстанавливался до уровня жужжания мух, залетевших с непрошеным посетителем - покупателем консервированной океанской травы.
                Случалось и мне быть таким же беспардонным вожделенцем, да не из любви к растительным морепродуктам - которые, при всей её полезности  и по сию пору не принимает моя душа – а следуя животному инстинкту где-нибудь да добыть корм  едокам своей семьи.
                И вот однажды я был ошеломлён видом горки розоватых костей на белом эмалированном подносе. Немедленно кости эти – все два с половиной килограмма были куплены мною, и я продолжил свой путь домой уже безмятежно, ибо на оставшихся пяти сотен метров улицы никаких торговых точек уж не бывало.
                Привычка размышлять о том о сём на этот раз получила изрядную порцию пищи.
                В сумке моей покоились кости не каких-то там суповых наборов из которых бабушка её умножающихся да подрастающих внуков умудрялась наскрести мясца на котлеты да ещё и сварить наваристый суп.  Но на сей раз добычей охотника за случайностями были тщательно ободранные кости    о к о р о к а!
               
                Ну, уж это-то - особая история из жизни обладателя счастливой покупки. Её исток обнаруживает себя в колхозном, каким-то неведомым мне образом ставшим нашим, амбаре  из усадьбы некогда зажиточного крестьянина.
                После октябрьских праздников, с первыми устойчивыми морозами среди заснеженных полей, обещавших праздники зимней безмятежной поры, когда необходимое для жизни приготовлено и запасено, там, в студёном, амбаре, появлялись висящими на крюках полутуши моих друзей ушедшего в небытие лета, изобильного своими заботами. Поросёнок и телёнок – теперь уж не мычат и не визжат, а умельцами убойного дела приведены к товарному виду. Вторые их половинки уже увезены в город на продажу, и обратились в тощую пачку денежных купюр. Завёрнутые в чистую тряпицу, они лежат в, известном только нашей матушке, местечке, ожидая неизбежно скорого расхода на зимнюю одежду, оплате долгов за покупку школьной формы. Да сенокос.  Да дрова. Да много чего ещё требуется для выживания семьи, в которой один только работник – колхозница-матушка, с темна и до темна проводящая дни на работе за совдеповскую валюту под названием трудодни.

                И вот, наконец, зима.  Огород убран; сено заготовлено; скот, избежавший ножа местного умельца по этой части, почивает во хлеву. Основательно выпал белый снежок, пришёл бодрящий морозец, да плюсом к такой благодати -тепло натопленной печи в нашем доме. Вот и настало время праздных медитаций на тему дальних стран с таинственными островами сокровищ.
Медитации эти были не из рода случайных фантазий. Хотя бы потому что однажды в наш деревенский клуб привезли кинокартину про жизнь не казаков с Кубани, и даже не свинарки и пастуха, а жизнь праздную - не нашу. Двенадцать девушек и один мужчина катались на лыжах  там, где прекрасная музыка оркестра сливается с музыкой горних сфер. Чарующая атмосфера австрийских Альп: снежные горы, синее небо и ещё более прекрасные девушки, не похожие ни на одну из твоих одноклассниц.
*© Двенадцать девушек и один мужчина. Ханс Квест. Фильм. Австрия.1959
 
                Разумеется, трудно определить - что же более всего из этого сказочного мира впечатлило паренька из сибирского дымно-навозного захолустья. Но. Но! Неизгладимый след оставил в его памяти интерьер горной хижины, используемой владельцем под склад продовольствия. Вид развешенных там колбас, сосисок и окороков задвинул на задний план и красоты и самих красоток. Хотя, надо честно признать: случалось и ему отведать городской колбаски, и даже сосиски несколько дней кряду поедал он в школе, с белой булкой и горячим к о ф е на молоке – когда пришла блажь кому-то из начальства организовать школьные завтраки.
                Весёлая кутерьма с закупкой городских продуктов, приготовлением пищи в учительской и выставлением её на партах в классах тогда быстро закончилась без малейшего намёка на возобновление. Но матушка наша и тут оказалась на высоте креатива: в доме появился высокий кофейник, молоко было от своих коров, а кофе из цикория стоило в городе недорого. Конечно, ни колбасы, ни сосисок, ни булок на нашем столе не выставлялось. Но каравай из нашей печи был весьма недурён, особенно в свежеиспечённом состоянии. А от полутуш из амбара матушка топором отделяла куски, которые трансформировались её прилежанием в пышные нежнейшие котлеты; да и просто мясо, запечённое в картофеле от заполненного до верха подпола, делали грёзы о щедрости альпийских лугов баловством детских мечтаний о том, о сём не конкретном.
                Но вот окорок!
                Теоретически я представлял его существование в природе, да и самый вкус гастрономически как бы рождался в моём воображении прежде всего от вида в книжке о вкусной и здоровой пище, какими-то судьбами появившейся в нашей избе, в которой книги уже давно перестали быть диковиной.

                Читал я тогда вообще всё что только попадалось в поле моего зрения. От современных корабельных артиллерийских систем; гидрографии бассейна реки, протекающей по среди нашего города; описания поездок неких писателей во глубину саянских гор, самые вершины которых можно было заметить по пути в школу соседнего села, когда морозец трескучий делает воздух прозрачным до тёмной синевы и только снежники Саян розовеют у края земли, про отдалённые страны которых так интересно пишет Карл Маркс в своей  толстой книжке Капитал. Таким вот фертом стали известны мне и правила советской торговли, которые этот призрачный окорок предписывают отпускать по запросу покупателя необходимыми граммами, в пределах точности весов, тонко нарезанным от кожицы во глубь к кости, отделяя эти кости для последующего взвешивания образовавшихся костных остатков.
Спешу здесь заверить читателя, что я, и как автор, так и просто обыватель, не так примитивен, как это можно представить из моих виртуальный контактов с такой сущностью как окорок.
                Ко времени, когда я «земную жизнь пройдя до половины» оказался в столице гостем семьи ответственного работника весьма высокого ранга одного из союзных министерств; утром, выйдя из дома, на улице центра столицы, увидел там гастроном. Войдя во-внутрь, я впечатлился его интерьерами едва ли не меньше, чем когда-то от экранных видов австрийской действительности. К тому времени я побывал во многих местах своей страны и, причём, далеко не праздным наблюдателем, а реальным участником совершавшихся в ней дел весьма значимых в планах государства. Но тут я вновь почувствовал себя откровенной деревенщиной. Видел я витрину, сплошь заполненную сырами разных сортов, видел я и продавщицу нарядно одетую, с приветливой улыбкой встречавшую покупательницу,  которая нимало не настороженно, а, напротив непринуждённо приближалась к прилавку сырных чудес.
Моя естественная наблюдательность так возбудилась от такого развития событий, что, несмотря на некоторую удалённость от места последовавших действий, послышалось мне как покупательница сообщила продавцу о своём желании купить сыра в количеств   с е м ь д е с я т и  граммов. Ожидая реакцию злобной отповеди работницы прилавка на столь изуверскую прихоть посетителя, я ещё сильнее был обескуражен тем, что продавщица не только принялась за дело, но и спокойно выполнила дополнительную последовавшую просьбу п о р е з а т ь ТОНКО !!!
                Мысленно перенеся себя на устоявшееся место своего пребывания, хотя бы и в тот же магазин  на улице Коммунистической, я представил себе что те его дородные тёти советской торговли сделали бы с неосторожно взыскательным посетителем. Чисто умозрительное предположение, ибо посетитель, мною воображаемый, в реальности отнюдь не потребовал бы нарезки, а и готов был, не мешкая ни минуты, завладеть всей сырной головкой целиком. Когда ещё выпадет такая удача? – умозрительное моё предположение несравненно более низкого уровня.               
               
                ***               
                Теперь уместно сообщить о моём гостевом визите в семью ещё одного жителя столицы. На этот раз это был генерал весьма преклонных лет. Я был представлен ему, когда он отдыхал на своей почти солдатской постели. Он с некоторым любопытством оглядел меня и на этом аудиенция закончилась. А меня взяли в оборот две генеральские дочки. Они к тому времени накрыли стол и принялись угощать меня не бог весть какими деликатесами, которые я назвать не смогу, не потому, что это имело для меня тогда какое-либо значение, а потому что сёстры наперебой стали расспрашивать меня о жизни в провинции. Я же простодушно начал отвечать на их расспросы не в теме культурных событий нашего края, а чем же питается народ сибирской городской цивилизации. Мои утверждения, что всё нормально, и что даже колбасу жители областного центра могут купить в единственном специализированном магазине, заняв очередь в него затемно. Разумеется, я не сказал им, что самое главное при этом было уцелеть в давке, когда двери в магазин открывались посредством швабры, которой рисковая работница сбрасывала запирающий крюк. Но и сказанного мной было достаточно для того, чтобы у воспитанных девиц всё-таки проступили признаки недоверия к рассказчику небылиц. Ведь уже известно мне было, сколь суров и по-большевистски неподкупен был их отец. С каким презрением отвергал он попытки посыльного вручить полагающиеся ему приглашения в спецмагазин. Посыльный всякий раз отбывал восвояси, а дочки робко просили папеньку хоть изредка да принимать пропуска в закрома деликатесов. Что эти их увещевания, когда за это ли боролся их отец ещё в годы своей боевой революционной молодости?               
               
               
                ***
                Вот теперь после всех моих гастрономических перипетий, минуя прочие множественные особенности страны  вечнозелёных помидоров, распростёршейся с южных гор до северных морей,  самое время вернуться к Хлое. Случилось так, что впервые я увидел её на экране в санитарном поезде времён  гражданской войны.*
*©Панфилов Глеб. В огне брода нет. Художественный фильм. Ленфильм. 1967

                Ну дура-дурой была она среди всех, одержимых революционными, бытовыми и плотскими проблемами людей. Назвать её красавицей было решительно невозможно. Дурнушка, да ещё дурочка – куда, казалось бы, ещё больше. Так нет же – она ещё и рисовала трогательные картинки. И это – среди грязи, боли и крови. Сейчас я умышленно не пытаюсь вспомнить, что стало с той девочкой по имени Таня. И умыслом своим я хочу сохранить её трогательный образ, более всего достойный любви. Удивительное сочетание девичьей нескладности и внутренней красоты. Такие люди первыми гибнут не только на войне, но и от элементарной человеческой подлости. Всякий раз, когда обнаруживаешь среди дня такое потаённое чудо, становится особенно невыносимо греховное и своя беспомощность что-либо изменить в такой предопределённости.
                Так вот вернёмся же к тому моменту, когда я «пресыщенный до тошнотиков всепроникающим контентом сиюминутной варки, блуждал очумело вокруг да около» да вдруг заметил, показавшиеся мне знакомыми глаза под вуалью раритетной шляпки. Взгляд этот остановил меня и уж дальше я не смог оторвать себя от ненавистного телеэкрана, на котором Таня-Хлоя оказалась что не только нашла брод в огне той далёкой нелепой войны, но и сохранила свою неизбывную способность любить так, как это может она, среди своих соотечественниц как-то совсем иных настолько, что они вроде как бы из другой стаи победившей и протухшей революции.  За что боролись?..
                Но и Хлоя тоже хороша – разве не отрыв такой, типа, интеллигенции от глубинного, как нам говорят умники, народа лежит в основе всех наших общечеловеческих проблем?
                Ну вот и поделом же тебе: поверженной и оскорблённой возвращайся вагоном, скрипящим своими колёсами по промёрзшим рельсам страны, которую хочется назвать Гиперборей. Но нет – у страны этой другое имя.

                ***
                Много в той стране есть такого, что тебя заботит и беспокоит. Да только что из того? Ведь в сущности важно не то, какую пользу ты, беспокоясь озабоченный, ожидаешь, а то что   все свои претензии к жизни вообще растворяются, когда водрузишь, например, себя на горную вершину и откроются тебе виды мира. И вот стоишь ты такой из себя ошеломлённый - всякого твоего меркантильного интереса как не бывало. Не думаешь ты о том -  какая польза тебе вот от этой долины, этого ручья, от этого дерева одинокого на скале. Само существование этих сущностей обращает тебя в человека иного. Ты теперь социальный идиот, то есть человек мира, человек от мира сего. То есть – само совершенство.
                Но ты ещё и существо мысли и чувства. А у каждого из нас есть своя внутренняя вершина. И внутренним своим зрением, которое-то и есть резонатор души, ты озираешь с неё уже страну людей.  И когда, может быть случайно, обнаруживаешь в толпе человека достоинств – это ли повод думать о какой-то от него тебе пользе. Что такие люди существуют в этом мире - уже одного этого достаточно, просто потому что - необходимо.
Ну и пускай это будет дура де-юре. Но ведь чудо же де-факто.
04.11.2020    07:17