Демоница с курочкой

- Рената, к чему ёжики снятся? Мне сегодня снились, много-много.

- Ни к чему. Это признак ежанутости на всю голову. Замуж тебе надо, Валя.

- Вот, уже нашла: «девушкам увидеть во сне ежа – к успеху в делах и знакомству с неприятными, опасными людьми». Не больно-то радует.

- Так оно и есть. В воскресенье по неблагополучникам поедем, от души на неприятных людей насмотримся, Валечка.

Вслушайтесь в это имя: Валентина Юрьевна. Плавно и мягко оно звучит, будто ириску во рту перекатываешь. Прибавьте фамилию Теплогубова - ни одной грубой буквы, ручейком журчит, вкусно и сладко, как сметана: Валентина Юрьевна Теплогубова. С таким именем лучше всего воспитателем в детском садике работать: дети любить будут без памяти. Сказки им рассказывать, на ушибленные коленки дуть, в подвижные игры играть и книжки читать вслух.

Валентина Юрьевна Теплогубова и правда работает с детьми, но не в садике. Она инспектор ПДН - подразделения по делам несовершеннолетних, раньше оно детской комнатой милиции называлось. Внешне старший лейтенант Валентина Юрьевна такая же мягкая и округлая, как своё имя - молодая полная женщина с нежными серыми глазами, ласковым крупным ртом и короткой тёмно-русой причёской кинозвезды. Иногда Валентина красится в рыжеватый, иногда в золотистый, но никогда в чёрный, считает, что её это старит.

Три маленьких звёздочки носит она на плечах, плечи у инспектора Теплогубовой пышные, погоны кажутся игрушечными. От роду Валентине Юрьевне двадцать семь лет, отвороты серо-синего полицейского мундира едва сходятся на крупногабаритном бюсте. Тыльная женская часть её тоже пышна, две ягодицы в форменной юбке выше колена напоминают два прожектора, обтянутых прорезиненным чехлом.

До отказа наполнена юбка сытым телом Валентины Юрьевны, плотно сидит, ни одной лишней складки, если не считать двух пружинистых линий, выдающих контур трусиков. Если Валентина Юрьевна присаживается на стул или нагибается ботинок застегнуть, особенно хорошо видно эти линии белья, облегающие сверхупитанные прожектора-ягодички.

За объёмы и покладистый характер коллеги-полицейские дружески зовут её Теплушкой. Весит Теплогубова изрядно и стесняется этого, стул у неё скрипучий, иногда колыхнётся на нём женщина, на весь кабинет слышно: ага, шелохнулась Валентина Юрьевна, работающая с бумагами! Или позу затёкшую сменила, или спину расправила ненадолго, или попой по сиденью повозила, может, трусики ей там что-то лишнее сдавили, некомфортно даме стало?

Любит Теплогубова носить юбочки чуть повыше колен, поскольку дама она молодая, незамужняя – а вдруг кто посмотрит? Колготки Валентина предпочитает из тёмного шелковистого капрона, коричневые, чёрные, изредка - в мелкую сеточку или со швом, надеясь, что тёмные её больше стройнят. Коленки инспектора Теплогубовой крепки и упруги, блестят от нейлона, будто черносливом обмазанные.

- Шесть часов дотикало, - Валентина закрывает квартальный анализ доставленных подростков и гасит компьютер. – Сбегу домой, буду пятничную курочку в духовке готовить.

- То-то, - говорит Рената. – Ёжиками сыт не будешь. В воскресенье рейд, не забудь.

Ах, как идёт Валентина Юрьевна! Собрала бумаги в папочку, встала, оправила одежду – и тронулась к выходу. Разгоняет плавно свою телесную массу, воротничок форменной рубашки облегает нежную шею будто накрахмаленный, пуговки на груди трещат. Сапоги, колготки, юбка до упора набиты пластами женского тела, всё это колышется, искрит, похрустывает, шелестит. Покачиваются все достоинства женщины при ходьбе, ягодицы ныряют и выпрыгивают, грудь мерно вздрагивает, ножки Валентина Юрьевна ставит аккуратно, как манекенщица: пяточка за пяточку, каблучок за каблучок, икры круглые при этом шелестят между собой, будто секретничают или целуются, и трутся, и лёгкий свист колготки капроновые издают, будто бисер рассыпается.

По пути завернула Теплогубова в уборную – встала к зеркалу, баснословный бюст под мундиром поправила, подвела рот сладко-розовым блеском, закатала на бёдрах форменную юбочку, чтоб бельё с колготками на дорожку подтянуть. Колготки у Валентины шаловливые, чёрные, украшены закорючками-скорпионами, рассыпанными в боевых позициях от носочков до самого паха.

Придерживая подол, инспектор Теплогубова выравнивает скорпионьи шеренги в чёткий строй, капрон в её ладошках шуршит и пощёлкивает как заиндевелая ноябрьская трава.

Чуть выше вскидывает Теплогубова тесноватую юбку, на прожекторном заду сквозь чёрную дымку просвечивают бледно-жёлтые трусики – словно силуэт неведомой птицы на рентгеновском снимке. Долгий рабочий день в колготках и кружевных трусиках не прошёл даром: бёдра Валентины дышат ароматом дрожжевой опары, круто сваренного жирного бульона, капронового зноя и дамского пота.

Живёт Валентина Теплогубова не очень далеко от отдела, на краю промзоны. Туда ходит пятнадцатый автобус, однако симпатичная кругленькая инспекторша предпочитает прогуливаться пешком: наказывает себя за неумеренный вес и любовь к жареным во фритюре курочкам. В супермаркете через три квартала Валентина покупает замороженную тушку бройлера, два пакета пикантных приправ и плывёт дальше, дворами и арками в дебри улицы Северной. Когда женщина пересекает облетевший липовый сквер, в сумочке курлычет сотовый телефон.

- Валюша, привет. Ты освободилась?

- Да, я слушаю, - отвечает Валентина с робким намёком на надежду. – Здравствуй. Я закончила, а ты?

- Прости, сегодня не могу, - невнятно говорит мужчина. – Эта жаба опять устроила мне концерт, не даёт забрать из кладовой зимние покрышки, а ведь скоро обещают заморозок! Эта жаба будет только рада, если я разобьюсь на скользкой дороге, о чём и сообщила мне прямым текстом, а я...

- Спасибо, я поняла, - Валентина Юрьевна грустнеет. – Завтра я буду дома, послезавтра на выезде… Звони, если можешь... и хочешь.

После звонка старший лейтенант Теплогубова идёт чуть медленнее, и чёрные колготки со скорпионами шелестят на её полных ножках печальнее и тише. Пшшширк-пшшшисссь… Двадцатисемилетняя Валентина Юрьевна живёт в трёхкомнатной квартире с родителями, кошкой и парой домашних хомячков. А звонил ей сейчас довольно близкий приятель, техник горэлектросетей по фамилии Рогаликов, но этот самый Рогаликов в последнее время занимает в прекрасном сердце Валентины не очень много места, поскольку до сих пор находится в состоянии какого-то затяжного и вялотекущего развода с прежней женой.

Первое время неопытная Валентина полагала, что развод – процедура скорбная, но недолгая. Она пылала жаром и участием к нелёгкой судьбе Рогаликова, строила зыбкие женские планы, утешала друга своей заботой, стряпнёй и доверчивым телом.

Однако спустя несколько месяцев Валечка стала думать, что бракоразводные процессы – нечто бесконечное и трудоёмкое… примерно как разгрузка угольной баржи детской формочкой для песка. С понедельника по пятницу Рогаликов упорно ночует на квартире у старой жены, объясняя это тем, что «им нужно наконец расставить все точки над i», «обсудить раздел имущества и машины», «разобраться с общими долгами» и «мне пора забрать кое-что из запчастей в гараже».

Валентина Юрьевна уже в курсе, что будними вечерами звонить Рогаликову нельзя – он опять что-то «делит и вывозит» от бывшей. По самым скромным подсчётам, за четыре месяца их близкого знакомства техник Рогаликов разделил с полубывшей супругой около тридцати машин, восемнадцать тонн запчастей, сто гектаров дачных участков и выплатил около шести годовых бюджетов страны в виде совместно нажитых долгов. С понедельника по пятницу Рогаликов недоступен и закрыт для Валентины Юрьевны, он уделяет ей только выходные дни, да и то не всегда.

Теперь инспектор Теплогубова ловит себя на мысли, что почти привыкла к этому. Даже неизвестно, что будет, когда Рогаликов наконец-то окончательно разведётся и достанется ей целиком? Выдержит ли такое счастье её бедное девичье сердце?

Возле жёлто-серой пятиэтажки, во дворе, упятнанном канализационными люками, Валентину окликает сверху детский голос:

- Тётенька, доброго здоровья вам! Не подскажете, сколько времени?

Подняв голову с красивой причёской, Валентина Юрьевна видит за балконной решёткой второго этажа смышлёного мальчугана лет семи в белой рубахе. На коленях у пацанёнка – тяжёлая потрёпанная книга в старинном переплёте. Инспектор Теплогубова с земли улыбается пацанёнку добрыми и тёплыми губами.

- Времени двадцать минут седьмого, прелестное дитя. Как тебя зовут?

- Благодарствую премного, – важно изрекает сверху мальчик. – Фомой я наречён. А батюшка мой – Александер.

- Что ж он тебя на балконе держит, твой батюшка Александер? – шутливо спрашивает Валентина. – На улице сентябрь, а ты в одной рубашке.

- Через час впустит, - говорит Фома. - Если ишо два псалма наизусть выучу.

Ай-яй-яй! Валентина Юрьевна хмурит красивые лепные брови. Непорядок налицо – нельзя выставлять детей по осени на балкон и заставлять учить церковные псалмы, ни в одном законе этого не сказано. Зонально улица Северная, на которой она находится, - не её район, это «земля» инспектора Галки Балуевой, однако служебный долг призывает Валентину немедля принять меры и воспрепятствовать безобразию.

Запущенные и брошенные детки – её прямая компетенция, да и Галка всё равно на больничном сидит, чего её попусту дёргать? Следует зайти в дом, представиться по форме да провести с папашей профбеседу, чтоб ребёнка не притеснял, если на учёт попасть не хочет.

- Мальчик, твой папа не пьяный? - с пьяным мужиком умная Валентина в одиночку бы связываться не стала, сперва наряд бы по телефону вызвала.
 
- Спиртного наш батюшка не приемлют, - строго отвечает из-за решётки псаломщик Фома.

- Непьющий? – ободряется Валя-Теплушка. – Тогда жди, я сейчас сама к вам поднимусь. Проверю жилищно-бытовые условия, перекинусь с твоим папой парой слов насчёт псалмов и семейного воспитания. Какая у вас квартира?

Оглянувшись на балконную дверь, Фома чешет затылок:

- Квартира наша зело грязная.

- Антисанитария, значит? – почти радостно отмечает Валентина Юрьевна. – Разберёмся. Ты не понял, Фома. Номер квартиры у вас какой?

На скамейке две бабки сидят, с интересом прислушиваясь к разговору балконного мальчика с очаровательной и гладкой девушкой-полицейской.

- Сорок первая у них квартира, - подсказывают бабки. – Аккурат напротив Марьи Игоревны.

Вмешательство скамеечных бабок почему-то сердит честную инспектора Теплогубову.

- Стыдно, женщины! - говорит она. – Отец на холодный балкон ребёнка выгнал, а вы бездействуете. Где ваша общественная позиция? Почему не сообщаете куда надо?

- Чтоб нас по повесткам потом затаскали? – справедливо огрызается одна бабка. – Не можу ходить, у меня радикулит и давление, аж в шарах темно.

- А у меня сердче и ноги, - ябедничает вторая. – На уколах сижу.

Валентина готова поклясться, что большую часть суток бабки сидят на лавке у подъезда, а вовсе не на уколах, у неё самой во дворе день и ночь прохлаждаются такие же «хворые» старушенции.

- Они недаве сюда переехали, - добавляет первая бабка. – Паренёк ихний, Фомка этот, часто на балконе посиживает, молитвы учит.

- Значит, мы имеем систематическое унижение ребёнка, сопряжённое с религиозным уклоном? – старший лейтенант ПДН Валентина Юрьевна словно уже составляет протокол на Фомкиного отца.

Впрочем, религию Валентина задела зря – скамеечные бабки моментально настраиваются против «атеистки в погонах». Начинают горланить наперебой:

- Сразу и «уклоны» какие-то! Бюрократка! Парнишка слово Божие учит, не похабщину вашу нынешнюю!

- Других-то слушать тошно - одни рэпы да сексы на уме, прости меня, грешную. А Фома – мальчик верующий, тихой, культурной.

- Ни разу нам на папку не жаловался, тока время у нас иногда с балкона  спрашивает – сколько ему ишо сидеть?

- Дисциплина, стало быть, всем нужна. Может, вырастет Фома, в священники выйдет?

И припечатывают ехидно:

- Как бы сама к нему потом на исповедь не пришла!

Здесь бабки осуждающе смотрят на коротковатую форменную юбку старшего лейтенанта Теплогубовой, на блестючие её упругие коленки, на выступающий сзади рентгеновский контур трусиков, модный каблучок и сексуальные чёрные колготки со скорпионами. Пшшширк-пшшшисссь…

Заметно смущённая, Валентина Юрьевна быстро уточняет, с кем ещё живёт Фома. Бабки нехотя отвечают, что кроме «отца Александера» у Фомы есть мать и старшая сестра. Сестра появляется редко, возможно, где-то учится, а мать - поведения примерного и тишайшего, перебивается разовыми заработками на рынке и на мытье полов, всегда ходит закутанной в платок и глазами в землю, ни с кем не заговаривает. Судя по всему, она ужасно боится мужа Александера, который нигде не работает и сидит у неё на шее.

- Он с придурью, должно быть, сам-то, - снижает голос одна бабка. – Фомка сказывал: батя даже электричество включать не даёт, провода оборвал. Дескать, провода все - от беса.

- Может, на инвалидности сидит, - предполагает другая. – Его в подъезде за глаза Санькой-Баптистом зовут. Вроде Красновы у них фамилия.

Валентину Юрьевну определённо заинтриговала загадочная квартира с мальчиком на балконе. Немного подумав, инспектор Теплогубова начинает решительно подниматься в сорок первую квартиру Красновых, имея при себе из оружия только янтарные ногти, красное удостоверение, кожаную папочку и сумку с курицей. Даже газового баллончика нет с собой у старшего лейтенанта Теплогубовой. Ни дубинки, ни «Макарова», ни наручников. Вся её амуниция - серо-синяя форма, колготки да сапожки на каблучке.

***

Вот и дверь сорок первой квартиры. Стандартная стальная коричневая дверь, похожая цветом на обложку старой общей тетради. Ничем не отличается от трёх таких же дверей на лестничной площадке, разве что над нею прибито потемневшее деревянное распятие. Не наспех отчёркнутый мелом крестик (мама у Валентины Юрьевны сама такие над окнами чертит), а настоящее большое распятие размером с альбом, прибитое даже с каким-то вызовом.

Валентина безрезультатно ищет кнопку звонка, затем вспоминает слова старух, что Баптист отвергает электричество, «ибо все провода - от беса». Переложив сумку с бройлером в левую руку, Валентина решительно и официально брякает костяшками в железную дверь, раздумывая: достаточно ли у неё солидный вид с этой неуместной продуктовой покупкой?

«Но в конце концов, здесь не моя территория. Не съедят же меня? Я будто бы не совсем при исполнении, а с дружеским ознакомительным визитом, вот!»

На стук никто не отзывается. Подождав, Валентина стучит ещё раз, потом машинально берётся за ручку – и дверь сорок первой вдруг открывается, она вовсе не была заперта. Такое в практике инспектора Теплогубовой тоже бывало. Иной алкаш среди бела дня хоронится за семью замками, а другой круглые сутки живёт с распахнутой дверью, хоть самого выноси, вместе с недопитой водкой.

- Ау, есть кто дома? – зовёт в притвор Валентина Юрьевна.

Тишина. Внутри ни единого привычного звука – ни шума холодильника, ни музыкальной скороговорки радио, ни рёва стиральной машины. Только сбоку от входа тикают дешёвые часы – ещё советские, ереванского производства. Половина седьмого.

«Ну что, Валентина Юрьевна, вламываемся? Будем надеяться, Фома не соврал, что папаша Александер у него непьющий».

С первого взгляда Валентине бросается в глаза ужасающая бедность квартиры Красновых. Голые полы, голые окна без штор (возможно, занавески – тоже от лукавого?), ни цветов, ни телевизора, ни приличной мебели. Будто инспектор Теплогубова-Теплушка шагнула из типовой пятиэтажки прямиком в средневековую монастырскую обитель. В солдатской казарме, небось, и то уютнее.

Жилище Фомы и Александера напоминает Вале Михайловский скит, куда она ездила на экскурсию с подучётными детьми. Спартанская обстановка: в ближней комнате видны лавки, стол и огромный, во весь угол, иконостас. В иконах Валентина не разбирается, но интуиция ей подсказывает, что они древние и довольно редкие.

Квартира двух- или трёхкомнатная, но больше из прихожей Валентине ничего не видно, не считая полки с кипой церковных книг, навроде той, что лежала на коленях у Фомы. В доме пахнет воском, ладаном, елеем и кислыми позавчерашними щами. Полы действительно грязные – разуваться в этом склепе наверняка не принято. Бедная мамка Фомы! Наверно, до того устаёт мыть чужие полы, что на свои уже сил не остаётся.

- Здравствуйте! – Валентина нарочито громко топает каблучками. – Это полиция! Есть кто дома?

Никто не отвечает. Странно. Вероятно, таинственный Александер просто-напросто выскочил в магазин за хлебом насущным, потому и дверь не запер? Помешкав ещё минуту, Валентина Теплогубова плюёт на условности и объявляет:

- Вы как хотите, господа хорошие, но ребёнка на балконе запирать нельзя! Сейчас я его выпущу, завтра ждите вызова на комиссию по делам несовершеннолетних! У вас не жильё, а свинарник!

Быстро сориентировавшись, в какой стороне комната с балконом, Валентина Юрьевна проходит туда прямо в сапогах. Круглые икры в чёрных колготках шелестят между собой, будто секретничают или целуются, и трутся, и издают лёгкий капроновый свист, будто бисер рассыпается.

Вот и нужная комната, первая слева, за стеклянной балконной дверью Валентина видит оробевшего мальчугана Фому. Он поднял перед собой растрёпанную раскрытую книгу, будто хочет спрятаться. В комнате голо и пусто, вместо люстры остался только тёмный круг штукатурки, на стенах нет розеток, зато всюду расставлены свечи, целые, половинки и совсем огарки.

«Ишь, свечек себе припасли, богоизбранные! - раздражается Валентина. - Надо же по вечерам свои талмуды читать!... Н-да, дело ясное. Бабки у подъезда где так шустрые, а тут ни мычат, ни телятся. Как бы бедного Фому в детприёмник изымать не пришлось».

Оттолкнув бедром голый стол и длинную тяжёлую лавку с какими-то брусьями и накладками на концах, инспектор Теплогубова крейсером приближается к балконной двери.

- Фома, я пришла, сейчас тебя впущу. Мрак! У вас кошмарные бытовые условия, а твоего папу я пока не видела...

- Оборотись и узришь, - говорит через стекло мальчик, продолжая прятаться за книжкой.

Старший лейтенант Валентина Теплогубова оборачивается и обнаруживает у себя за спиной плюгавого бородатого мужичонку с зобастым, не по размеру выпирающим кадыком. Волосы у батюшки грязны и взлохмачены, ноги босы, в бороде застряли стружки квашеной капусты. Из одежды на кадыкастом мужичке белая дырявая рубаха да заношенные белые штаны. Чем-то он неуловимо похож на безумного отца Фёдора из комедии «Двенадцать стульев».

- Не думайте, что Я пришёл нарушить закон или пророков: не нарушить пришёл Я, но исполнить, - неожиданно глубоким басом говорит плюгавый мужичок. Видимо, перед мадам Теплогубовой и есть отец семейства, Александер Краснов по прозвищу Баптист.

Но главное не в этом. В руках у Баптиста - обрез ружья, нацеленный Валентине в живот.

 
***


За четыре года работы в ПДН Валентина Юрьевна посетила множество семей разной степени неблагополучия. Досыта насмотрелась на пьяных, обколотых и судимых родителей, равно как на пьяных, обколотых и агрессивных детишек, но везде скромнице Теплогубовой как-то везло. К визиту красивой и мягкой инспекторши шебутной народец относился более-менее уважительно, как к неизбежному злу. К тому же в рейды инспекторы ездят не поодиночке, а в составе комиссии: есть кому прикрыть сверхупитанную задницу Валечки, напоминающую два прожектора, обтянутых прорезиненным чехлом.

- Гражданин, если вы не заметили, я сотрудница полиции, - Валентина пытается справиться с собой и придать мягкому голосу твёрдость. – Я бы попросила вас…

- Нишкни, демоница, крамолой и скарядием одержимая! – басом рокочет кадыкастый хозяин. – Да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных, - Баптист строго зыркает в сторону сына. - Откель изречение сие, отрок?

- Евангелие от Матфея, глава пятая, - бормочет из-за стекла Фома. – Тётенька, не перечьте ему. Наш батюшка и взаправду стрелить можут, оне матушку в деревне уже стрелямши, она прихрамывает теперь.

В руках Валентине Юрьевне доводилось держать лишь табельный ПээМ, зато оружейную теорию она знает хорошо. В руках Баптиста обрез ижевской двустволки МР-43. Двенадцатый калибр – это вам не зефир в шоколаде, из него в тайге медведей валят, а уж инспекторов полиции – раз плюнуть.

На занятиях по самбо инструкторы объясняли Валентине, как защищаться от ножа и пистолета. «Движением корпуса влево уходим с траектории огня, одновременно нанося рубящий удар по тыльной стороне вооружённой руки противника… перехват оружия, подсечка, добивающий удар на земле…» На бумаге всё звучит складно, и на тренировках у крупной и медлительной Валентины Юрьевны тоже кое-что получалось, хоть и на жидкую «троечку». Но как применить эти знания на практике, когда тебя застали врасплох в чужой квартире, с мороженой курицей в руке, на каблуках и в тесной юбке? Про защиту от обреза двенадцатого калибра инструкторы не говорили ни слова, иначе Валентина бы запомнила.

Вывод напрашивается один: поднимать лапки и не дёргаться попусту.

- Гражданин? - Валентина Юрьевна чувствует, как лифчик и жёлтые трусики под одеждой наполняются липким потом. – Вас с этим штуцером очень заждались в отделе лицензионно-разрешительной работы. Хранение в доме боевого оружия - двести двадцать вторая статья УК…

- Оно у батюшки завсегда заряжено, - предупреждает с балкона Фома. Мальчишка расплющил нос о дверное стекло, приобрёл комичное сходство с собачонкой породы чау-чау, однако Вале-Теплушке не до шуток.

- Лучше бы подмогу вызвал, мальчик, - шепчет она через кругленькое плечо. – Всё равно без дела на балконе стоишь… э-э, гражданин Краснов! Вы бы потише с оружием?

Санька-Баптист взмахивает огромными, с блюдце, стволами:

- Цыц! Блудлива и похотлива ты, демоница. Возложи руци свои за главу и тыльно ко стене повернись. Резвее, дева нечистая, докамест не баздахнул громом и молнией.

Против лома нет приёма, гласит старая полицейская мудрость. Положив на подоконник сумку и папку, Валентина Юрьевна послушно закидывает на затылок свои полные «руци» (отвороты мундира трещат на глобусном бюсте) и грузно становится лицом к ободранной стенке.

Продолжая удерживать женщину на прицеле, Баптист ловко загибает ей одну руку за спину, складывает охнувшую женщину пополам и подталкивает к скамейке с непонятными брусьями по бокам.

- Возляг, нечистая, дух из тебя вон!


***


- Ну и чего вы добились, Краснов? – мрачно говорит снизу Валентина Юрьевна. – Отпустите меня! Вы совершили нападение на сотрудницу правоохранительных органов. А у меня, между прочим, курица в сумке тает.

Инспектор Теплогубова чувствует себя не в своей тарелке. Удерживая подмышкой взведённый МР-43, ненормальный Санька-Баптист уложил незваную гостью на лавку лицом вниз и сам уселся ей на спину, будто лягушка вскарабкалась на загривок великанской черепахи. Непонятные брусья с торцов скамьи, которые Валентина приняла за подлокотники, оказались колодками для защемления рук и ног – Баптист на свой манер назвал их «смыками».

Спустя минуту руки растянутой кверху задом женщины с янтарными ноготками защёлкнуты в деревянном «смыке» на одном конце скамьи - так далеко, что зубами не достать. Сдобные ножки Валентины в колготках со скорпионами точно так же прикованы к противоположному концу скамьи, икры в узких сапожках плотно встёгнуты в обручи, зафиксированы какими-то клиньями. На раздвинутых бёдрах Валентины отчётливо трещит форменная юбка, она заливается краской стыда, но ощущает под левой лопаткой ствол ружья и не сопротивляется сумасшедшему Баптисту, хотя очень хочется.

- Гражданин! – лепечет она, пуская слюни на лавку. – Гражданин Краснов, вы разве не понимаете? Вы совершаете посягательство на жизнь и здоровье полицейского!

- Блазнью и лестью в дом проникла! – сумасшедший Баптист туже заворачивает «смыки» на запястьях и щиколотках растянутой Валентины, отрезая той все пути к освобождению. – Фома, тебе попрёк! Пошто дверь в жилище не затворену оставил, василиск мерзостный?

- Должно, запамятовал, егда мусор выносил, батюшка. Виновен…

Забив руки и ноги «демоницы» в колодочные петли, хозяин встаёт с неё как ни в чём не бывало. Беспомощная Валентина ворочается на голой жёсткой лавке, под задранной юбкой видны бледно-жёлтые ажурные трусики, похожие на ломтик голландского сыра в кружевных дырочках.

Лежать в колодках в чужой квартире очень больно и досадно, а уж как противно – слов нет. Разве положено старшей лейтенантке при исполнении должностных обязанностей находиться в обществе посторонних мужчины и мальчика с прикованными к доске руками и ногами? Молодые и крепкие ляжки Валентины Юрьевны оголились почти до пояса, лифчик рвётся наружу из-под кителя, а груди обиженно надулись – лёжа на животе, Теплогубовой некуда деть свой баснословный бюст и от напряжения он тестом лезет во все стороны, натягивая рубашку и мундир. 

- Батюшка меня такоже на лавке возлагает, ежели пороть собирается, - говорит сочувствующе с балкона Фома.

Скованная Валентина Юрьевна изворачивается на скамье между двух колодок, сама себе напоминая матёрого волжского осетра на рыбном рынке, приготовленного к потрошению. Проверив крепость «смык», завернув болты до упора, Баптист преспокойно выходит из комнаты. Слышно, как он запирает в коридоре входную стальную дверь. Щелчок замка отрезает пленную женщину и бородатого психопата с обрезом от всякой связи с внешним миром.

- Мальчик, не смотри на меня, пожалуйста, - распятая ничком Валентина почёсывает лоб о вытянутые руки. – Это неприлично, у меня юбка задрана.

Потом до неё запоздало доходит смысл сказанного Фомой:

- Пороть? Хочешь сказать, твой папаша собрался меня пороть?

- Оное возможно, - степенно говорит Фома. – Ибо внутренний бес розги и лозы пужается.

- Какой бес? – нервничает лежащая Валентина. – Какие лозы? Я взрослая женщина, я офицер полиции, меня нельзя пороть и мучить! Чего ты ждёшь, мальчик? Кричи с балкона, позови кого-нибудь!

- Боязно мне, тётя, - сознаётся Фома и снова повторяет: – Батюшка и в меня запросто стрелить можут, оне в деревне мамку уже стрелямши. Хромает матушка теперь.

- Дебил твой батюшка!

Обычно Валентина Юрьевна избегает крепких выражений, но сейчас исподлобья смотрит на свои зажатые в «смыке» запястья, неуклюже шевелит ягодицами и ничего цензурного на ум ей не идёт.

- Дурдом! Бардак! Дерьмо! Обрезом в зубы тычут, юбку задрали, руки заковали! И как Галка Балуева ваш зверинец на своей территории проморгала? Придёт с больничного – всё ей выскажу!

Пленница пытается здраво оценить обстановку. На спецподготовке в полиции ей приходилось иметь дело с конвойными наручниками, Валентина даже обучена их тайно открывать булавкой или скрепкой, но с самодельными деревянными колодками сроду не сталкивалась. Её вытянутые руки и ноги разведены на ширину плеч и плотно прижаты к скамье особыми накладками. Баптист отрегулировал кандалы так, что кольца облегают красавице Теплогубовой кисти и лодыжки в сапогах почти без просвета – пока замки заперты, конечности из хомутов не вынуть, если, конечно, сдуру не отпилишь их ножовкой.

Опираясь на локти, изворачивая ладную шею, Валентина близоруко щурится на торец ручной «смыки». Ножную колодку ей не увидеть – она загорожена её собственным выпуклым, спелым задом, нечего и башкой вертеть понапрасну. Судя по всему, «смыки» накрепко прибиты к доске гвоздями, половинки колодок скреплены сбоку какими-то зубчатыми рейками, разобраться в их устройстве издали невозможно. Если бы Валентина Юрьевна была в состоянии проползти по лавке чуть вперёд, попыталась бы расстегнуть замки зубами. Но в том-то и беда, что скованные ноги не дают ей елозить на животе. Пленница растянута как навесной мостик между двух берегов, как коврик для просушки.

Ненормальный Санька-Баптист бухтит молитвы и кропит углы святой водой, искоса поглядывая на беспомощную соблазнительную невольницу, распятую на «экзекуционном ложе». Прикованная пышка в полицейской форме вносит в застоялую монашескую вонь сорок первой квартиры свои вкусовые аккорды: Валентина нежно благоухает женским парфюмом «Кензо» (амариллис, кувшинка, розовый перец), ванильными нотами, сверкающими кожаными сапожками, взбудораженными подмышками и глубоко впившимися в пах жёлтыми трусиками.

- Тогда сказал царь слугам: «связав ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю, там будет плач и скрежет зубов», - басовито ворчит кадыкастый Баптист. - Ибо много званых, а мало избранных… Фомка, сыроядец! Кроме зри! Не иссушивай очей о стегна и глезна демоницы хупавой в ипостаси её диавольской.

Мальчик на балконе послушно утыкается в фолиант в старинном переплёте. Впрочем, от Валентины Юрьевны не укрывается, что сам батюшка Александер нет-нет да останавливает диковатый разбойничий взгляд на её облитых колготками «стегнах» и «глезнах», то бишь на ляжках и икрах. Чуть позже, смилостивившись, отец впускает Фому с балкона – словно возвращает чадо из сибирской ссылки.

- Сопли прибери, наследок! Выучил нонешний урок?

- Выучил, батюшка, - тихо, но чётко отвечает покорный сын.

- Жди! Проверю дословно по скрижалям, а то как же! Метись в уборную, обыходь чело своё замурзанное. Да к демонице похабной близко подойти не вздумай – убью обоих купно!

- Фомушка, ты бы снял с меня колодки? – шепчет измученная Валентина, едва Баптист отворачивается, но Фома лишь бессильно пожимает костлявыми плечиками.

- Не отперети руками, - тоже шёпотом поясняет он. – Батюшка особым ключом энти смыки запирают и с собой его носят. Когда меня в них в назиданье уложит, бывало, когда и мамку…

- Фома-а-а… - бормочет взопревшая женщина, обтянутая сукном и влажным капроном. – Всё-таки позови людей с улицы, как-нибудь тихонечко?

- Семь часов пополудни минуло! – объявляет вернувшийся с ружьём Баптист. – Послух, пора идти Священное писание честь, само оно из уст не снизойдети. А ты, демоница, усмири буесть и похоть окаянную. Не оскверняй дочери твоей, допуская её до блуда, чтобы не блудодействовала земля и не наполнилась земля развратом.

Мужчина с мальчиком уходят в другую комнату, к иконостасу, но добрый Фома успевает шепнуть пышной скованной «демонице»:

- Тётушка, я покуда на балконе стоял, голос подавать боялся, дабы батюшку не озлить. Но страничку из книжки вырвал, записку бабушкам нацарапал и книзу кинул. Мож, поймут чего?

- Спасибо, мальчик! – шепчет несчастная Валентина Юрьевна. – А то моя курица в сумке совсем растает, у вас же холодильника нет.

Четыре месяца назад, когда Валентина Теплогубова только начинала близкое знакомство с вечно недоразведённым техником Рогаликовым, она позволяла себе маленькие шалости: несколько раз приносила с собой на свидание наручники, украдкой позаимствованные со службы. Все девчонки в отделе так делают: редкая сотрудница полиции не занималась сексом в наручниках… хотя бы разик, чисто из женского любопытства, если, конечно, есть где и с кем.

Встретившись с Рогаликовым, Валентина Юрьевна снаряжала себя в восхитительное атласное боди для крупных дам, надевала чулки в сеточку, поверх белья накидывала форменную рубашку с погонами, и они мило играли в «захваченную гангстером полисменшу».

Техник Рогаликов приковывал мадмуазель Теплогубову к кровати или скручивал ей руки за спиной, после чего вечер проходил увлекательно и весело для обоих – в неразборчивом мычании сквозь кляп из шарфика, в скрипе женских сапожек о постель и лёгком посвисте ремня, ритмично опускающегося на прожекторную попу Валентины Юрьевны. Вале нравилось повиноваться мужской силе (в разумных дозах), в шутку вырываться, звать на помощь, кататься в наручниках по сбитым простыням, истекать на постель потом и любовной влагой – а в качестве десерта получать заслуженное наказание в виде порки.

Всё это было неплохо… если бы случалось чаще, чем один раз в неделю, когда техник Рогаликов соизволит оторваться от своих неистощимых бракоразводных забот и выкроить время для скучающей Валечки.

- Иисус запретил ему, сказав: замолчи и выйди из него, - нараспев читает в соседней комнате Санька-Баптист. - И бес, повергнув его посреди синагоги, вышел из него, нимало не повредив ему. И напал на всех ужас, и рассуждали между собою: что это значит, что Он со властью и силою повелевает нечистым духам, и они выходят? И разнесся слух о Нём по всем окрестным местам…

- Итак, умертвите земные члены ваши, - тонким голосом вступает Фома. - Блуд, нечистоту, страсть, злую похоть и любостяжание, которое есть идолослужение, за которые гнев Божий грядет на сынов противления…

Валентина Юрьевна слыхала, что колготки изготавливают из остатков нефти: путём химической реакции свивают тончайшую полимерную пластичную нить. Ей кажется, что нефть на её разбухших ляжках кто-то поджёг. Колготки со скорпионами сдавливают чресла, бока и живот, они насквозь вымокли от пота, особенно в области живота, обжигают и жмут, словно мадмуазель Теплогубова лежит на тазу с кипящим маслом. На взмокших бёдрах под полиэфирной оболочкой бушует нестерпимый зуд, не иначе как полчища вытканных в капроне скорпионов жалят Валентину в мягкие чувствительные части тела, спина невыносимо чешется под застёжками лифчика, но никакого выхода не предвидится.

Страдалица в мундире вновь и вновь тщетно изгибается в колодках, ищет слабину в гвоздях, болтах, проржавевших шарнирах злополучных «смык». Пожилое дерево (Валентина отчего-то убеждена, что это осина) заматерело, рассохлось от времени, кое-где по брусьям разбегаются паутинки трещинок, зубчатые рейки-замки на торцах тоже не производят впечатления сверхпрочных. Если бы у пленницы была длинная отвёртка, чтоб её можно было взять в зубы и попробовать что-нибудь расковырять...

«Нет, не дотянуться, слишком далеко! Да и нет у тебя отвёртки, глупая Валечка-Теплушка, ежанутая на всю голову. Есть только ногти, мокрые трусы и погоны старшего лейтенанта».

Чтобы не закиснуть без движения, женщина в задранной юбке делает рывки ногами – вместе и попеременно. Чёрные лаковые колготки тут же откликаются сладостно-терпким «пшшширк-пшшшисссь». Иногда Валентине Юрьевне мерещится, что ножная колодка немного шатается, она удваивает усилия, азартно сучит коленками, трясёт ступнями, пытается провернуть защемлённые лодыжки в деревянных кругах. Но сколько-нибудь ощутимых успехов узница не достигает: её щиколотки в модных сапогах намертво засажены в отверстия «смыки», будто замурованы в тазу с бетоном, как в допотопном чёрно-белом фильме про Аль Капоне.

«За что мне такая мука? Зачем я попёрлась в сорок первую квартиру без подкрепления? Ни колготок поправить, ни спину почесать… что со мною хочет сделать этот бородатый апостол с обрезом?»

Молитвы и песнопения завершились, Фома бочком возвращается к взмыленной, распростёртой в кандалах Валентине, взирает виновато: мол, знал бы как помочь, тётушка, уж небось помог бы… А как?

Телефон! Мобильник лежит в сумке у Валентины Юрьевны, вместе с прокладками, тампонами, удостоверением, кошельком и запасными колготками! Набрать ноль два – и старший лейтенант Теплогубова будет спасена.

- Фома… - шепчет растянутая Валентина, отплёвываясь от пота. – Фомушка, милый, хороший, найди в моём ридикюле телефон, пожалуйста?

- Телефон? – повторяет Фома.

- Да, видал трубки у людей? То есть не трубки, а чёрные плоские коробочки, иногда они бывают красные, иногда синие? – Теплогубова лопочет сбивчиво, затрудняясь описать гаджет первобытному ребёнку из семьи сектантов. – Чёрненький такой, размером с мыльницу, с чертёжную готовальню, гладкий, сбоку кнопочки…. У вас-то в доме, наверное, такого нет, вы же без электричества живёте.

- Видал, - кивает Фома. – Батюшка глаголют: сие бесовская бляха. Бабушки у подъезда по ним иногда говорят, и ребята во дворе тоже.

- Вот-вот! Найди в моей сумочке «бесовскую бляху» и нажми… нет, долго объяснять! Найди сбоку кнопку, проведи по экрану пальчиком… Господи, как проще-то растолковать?... О! Фомушка, ты просто достань и вложи мне его сюда, в руку, а дальше я сама попробую…

Поддавшись уговорам, мальчик делает шаг к подоконнику, но поздно - в комнату вкатывается батюшка Александер с обрезом и гипертрофированным кадыком. С подозрением и вожделением Баптист пялится на свою очаровательную добычу - рабыню в чёрных колготках и деревянных колодках.

- Цыть, демоница! Фомка, стой, куды телеса свои влачишь? Подначивает она тебя, девка паскудная? Вскую отрока блазнит, изветы бесовские плетёт? Замкнуть зычь твою поганую! А ну, Фомка, подай убрус!

Ей хотят вставить кляп! Как ни крутит головой Валентина Юрьевна, но Баптист цепко сжимает ей загривок, грубо пихает в розовый сияющий рот арестантки смердящий «убрус» - суровое захватанное полотенце. Это совсем не тот кляп, какой Валя-Теплушка иногда получала в постели от Рогаликова: не безобидная полоска пластыря, не пропитанный духами шарфик и не скомканные колготки с лифчиком. От гнусной кухонной ветоши Баптиста разит луком, дымом, постным маслом и немытыми ногами. Горькая затычка заставляет Валентину испытать жуткий приступ тошноты.

Запечатав невольнице рот, Баптист с руганью и молитвами вновь удаляется вглубь квартиры. Фомка переминается с ноги на ногу, лишившись команд и руководства к действию. Стонущая инспектор Теплогубова силится выбить кляп языком. И тут полузадохшаяся, расплывшаяся по лавке, она слышит мелодичный звонок своего мобильника. Валентина непроизвольно дёргает руками, пытается встать, но жёсткие «смыки» её, конечно, не пускают.

Распятая женщина колотится меж брусьев и так и сяк, гладко вылепленное тело волнами плещется над пыточной скамьёй. Что делать? Ей звонят! Это может быть мама, или Рената, или ещё кто-нибудь с работы… или подружки, или даже, на худой конец, техник Рогаликов из горэлектросетей. Как ей ответить? Как снять трубку?

Классическая мелодия в ридикюле пиликает десять секунд, двадцать… Бултыхаясь растянутой рыбиной, Валентина делает знаки глазами Фоме: возьми, ответь, ради Бога! Звонок не будет длиться вечно - надо успевать, вызывать помощь в отсутствие чокнутого садиста-батюшки!

Вняв мысленным мольбам кандальной арестантки, запуганный мальчик на цыпочках подкрадывается к сумке. Осторожно вынимает мобильник, держа его вверх ногами, смотрит на аппарат как на восьмое чудо света. Валентина в смятении понимает, что пользоваться им Фома не умеет, где ему было научиться? У него нет и не было собственного мобильного телефона.

- Обращаться с имя не обучен, тётушка! – в отчаянии подтверждает мальчонка. – Эк, лихоманка, не ровен час батюшка услышит… Как с ним, куда, чего?

Валентина Юрьевна вьётся по лавке, виляет задом в тугих бледно-жёлтых трусиках, расцарапывает о колодки запястья, с подбородка капает пена. Её воспалённые серые глаза, обычно сонные и добродушные, беззвучно надрываются во весь голос:

«Там на экране две трубочки, зелёная и красная! Надо задеть кончиком пальца зелёную! Догадайся, Фомушка! Ты же умный?»

Догадался Фомушка или нечаянно нажал – Валентина не знает, но в комнате раздаётся мурлыканье Рогаликова:

- Алло? Валечка? Валюша?

Инспектор Теплогубова в исступлении скачет на животе, рычит в кляп из «убруса», но не может ничего объяснить, а в коридоре уже шлёпают ненавистные босые шаги: возвращается встревоженный её мучитель и палач Санька-Баптист.

- Валя? Почему молчишь? – равнодушно бубнит в телефоне Рогаликов. – Связь плохая, что ли? Алло-о?...

- Она не может говорить, дяденька, - внезапно выдаёт растерянный Фома. – Вашу тётушку мой батюшка к лавке привязал, да кляп засунул ей… шибко глубоко!

Валентина Юрьевна молча роняет голову. Ей хочется смеяться и рыдать одновременно над наивным Фомой Александрычем.

- Гм… вот как? – помолчав, говорит Рогаликов. – Что ж, спасибо за откровенность, неизвестный мальчик. Я знаю, «тётушка Валя» трепетно любит связывание, пытки и кляпы. Передай ей… передай, чтоб она шла к чёрту! Шлюха!

Фома торопливо кидает замолчавший мобильник обратно в сумку. В ответ на немой укор Валентины Юрьевны лишь разводит руками:

- Тётенька… я же истину сказал, тётенька? Батюшка привязал и вставил кляп… Обманывать грешно.

Вошедший батюшка Баптист без предисловий сгребает сына за ухо:

- Кто смел? Кто кому блажил? Ответствуй, ирод, аль скудельницу тебе оторвать?

- Ничаво, батюшка, ничаво! – хнычет Фома, вися на одном ухе. – С улицы, должно, музыка играла, аль ишо откуда…

Впрочем, Баптист видит, что полицейская «демоница» по-прежнему крепко закована в колодки, томится с кляпом во рту и не представляет опасности. Вытерев руку, он небрежно стряхивает Фому на пол, как бездомного котёнка.

- Червь пакостный! Проваливай, репы да картошки начисть, матушка явится, трапезничать будем!

Придерживая больное ухо, мальчишка убегает на кухню. Санька-Баптист по-хозяйски обходит вкруг лавки с арестанткой. Полоумный мужичок притворяется, якобы проверяет замки на колодках заложницы, но Валентина Юрьевна отлично понимает: Баптист любуется её сладким обтянутым телом, крупными бёдрами, женственной статью. Пленница почему-то уверена, что законная матушка-супруга Александера страшна как дикобраз, ходит в обносках, да ещё и хромает после старого огнестрельного ранения. Интересно, где обитали эти Красновы до приезда в город, почему Саньку до сих пор не упекли в психушку?

Валентина невольно вздрагивает, когда Баптист вдруг алчно хватает её за скользкую колготочную ляжку, мнёт упругое мясцо на внутренней части бедра, ведёт широкой мужицкой ладонью под самый подол, прислушиваясь к фарфоровому звону и потрескиванию капронового зеркала… Раздувая волосатые неухоженные ноздри, секулатор обоняет ягодный запах лакомой пленницы: испарения возбуждённого женского естества и напряжённой плоти, полиэфирных масел и кожного сока, жгучего слизистого сахара и волшебных интимных приправ…

Баптист уже чуть не ущипнул рабыню за заманчиво облегающие лоно трусики - но вдруг передумывает, зло выдёргивает лапищу из-под юбки.

- Велелепа, однако ж греховодна, демоница лукавая, - бурчит над нею жарким шёпотом. – Очи адамантами горят, перси у демоницы облы, калиги со скрипом, губы – аки вертоград поднебесный, стегна просторны, аки удолия… Во искушение ввесть мя блазнит, претыкатися купно, в сатанинские брозды дух мой взаяти…

Ероша бороду, Баптист косолапо устремляется к столу, хватает первую попавшуюся книгу:

- Отринуть демоницы сласти телесныя! Крепиться! Мя не переклюкаешь, стервь поганая... «Когда Израильтяне перебили всех жителей Гая на поле, в пустыне, куда они преследовали их, и когда все они до последнего пали от острия меча, тогда все Израильтяне обратились к Гаю и поразили его острием меча...»


***


В стальную дверь сорок первой квартиры вдруг громко и требовательно стучат. По одному ритму и уверенности стука Валентина мгновенно определяет: за дверью её коллеги. Столь д о х о д ч и в о умеет стучать только полиция! Фома возникает на пороге – с рук бежит грязная вода, глаза слезятся от лука:

- Батюшка, пожаловал ино кто-то?

- Нишкни, прыщ! – отец отшвыривает книгу, точно так же как отшвыривал Фому, поудобнее вздымает обрез. – Не ждём никого! У матушки есмь ключ, остальные бесы – прочь! «А вы не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос, все же вы – братья! И отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, который на небесах…»

Бах! Бах! Бах! Гудят стальные листы. Каждый «бах» отдаётся в больной, заткнутой кляпом голове Валентины Юрьевны, словно падающая с крыши глыба весеннего льда. От грохота у женщины ломит виски и сводит челюсти, но она ему безмерно рада.

«Ломайте, мальчики! Сносите! К чёртовой матери сносите! Да!»

- Батюшка! – сжимается Фома. – Снова бахают! Сильно!

- Исчадия адовы, вон! «Если же траву на поле, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, то кольми паче вас, маловеры!»

В стальную дверь уже не просто стучат, её начинают бомбить - тяжёлыми ботинками или облегчённой штурмовой кувалдой.

- Гражданин Краснов! – за окном из динамика звучит усиленный мегафоном голос. – Гражданин Краснов Александр Фомич! К вам убедительная просьба: сложить оружие, выпустить заложников и сдаться! У вас есть десять минут, в противном случае произойдёт штурм.
 
«Наши! Точно наши подошли! – приободряется в заточении Валентина Юрьевна. – Значит, подобрал кто-то записку под балконом, милицию вызвал? ай да Фома!»

- Не ищите, что вам есть, или что пить, и не беспокойтесь, потому что всего этого ищут люди мира сего, - каркающим басом грозит в пространство помешанный батюшка Александер, любовно обнимая обрез. - Ваш же Отец знает, что вы имеете нужду в том…

- Не советуем причинять какой-либо вред заложникам! – полощется под балконом усиленный голос. – Мы знаем, что в квартире против воли удерживаются сотрудница полиции и малолетний ребёнок! Всякое насилие над ними усугубит вашу вину, гражданин Краснов! Теперь с вами хочет говорить ваша жена.

- Матушка с работы, раненько вернулась… - изумлённо шепчет Фома, сидя в углу и обняв худые коленки. Он жадно ловит каждое слово с улицы.

- Батюшка Александер… - слышится под балконом слабый, хоть и умноженный мегафоном женский тенорок. – Санечка, голубь! Не претыкайся, пестун, смири нелюбие. Выпусти кощеев с юз…

Маленький бородатый Александер приотворяет балконную дверь:

- Изыди, подлая! – вещает громогласно. - Сердце мудрых – в доме плача, а сердце глупых – в доме веселья! Лучше слушать обличения от мудрого, нежели слушать песни глупых… Каково сие гранословие, Фома?

- Екклесиаст, глава седьмая, - бормочет сын. – Батюшка, лихо мне. Войдут ведь, вельзевелы, всё одно войдут численностью. Бог не выдаст, свинья не съест. Сдались бы вы, а?

Вместо ответа сумасшедший отец бросается вдруг к прикованной на скамье «демонице». Валентина с кляпом во рту панически мяучит, ощущая, как Александер пытается содрать с её бёдер чёрные колготки со скорпионами и бледно-жёлтые трусики. Нет! Нет! Зачем? Неужели он всё-таки решился на это?

Сырой полиэфир облегает женщину слишком плотно и скользко, а Баптист чересчур тороплив и неловок в снятии тонких дамских вещей. Кроме того, ему мешает обрез, он вынужден действовать одной рукой. Усталая и чуть живая Валентина Юрьевна нарочно вжимается животом в скамью, мешая снять с себя бельё – это единственное сопротивление, которое способна оказать обездвиженная женщина, распятая в колодках.

Но более всего ей до слёз досадно, что кадыкастый старый гад решил-таки плюнуть на христианские принципы и взять сексапильную «демоницу» силой, когда под окном уже стоит спецназ и помощь так близка…

- Вы уже очищены через слово, которое Я проповедал вам! – частит над ухом Баптист, наискосок стаскивая с шокированной Валентины бледно-жёлтые трусики, похожие на кружевной ломтик свежего голландского сыра. Трусики тормозят на полной женской фигуре, они закручиваются узлом, буксуют на ляжках, отнимают у насильника драгоценные секунды.

«Похоже, в последние минуты животное начало берёт верх, - морщась, думает распятая в «смыках» Валентина, не имея возможности защитить своё сдобное тело и честь. – Господи, что он творит, выродок безмозглый? Хочет успеть изнасиловать напоследок? Ай, ай, как больно схватил, прямо за... Мамочка родная, роди меня обратно! О-ох, мои колготки! Недаром мне сегодня ёжики снились…»

- Грех же, батюшка, грех! – плачет семилетний Фома, закрывая лицо руками.

- …пребудьте во Мне, и Я в вас, - вопит Санька-Баптист. - Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы, если не будете во Мне…

Распластанная по лавке Валентина закрывает глаза и думает о свежих бананах, чтобы не видеть и не чувствовать, когда в неё ворвётся безумный проповедник Александер.



***


Стальную дверь сорок первой квартиры сносят с петель, в коридоре ослепительно срабатывает светошумовая граната. Всем присутствующим закладывает уши. В следующую секунду в комнату с пленницей ураганом вваливается дюжий ОМОНовец со щитом и в каске-полусфере.

- Лежать! На пол! Всем лежать!

Сидя верхом на оцепенелой Валентине и ничуть не напуганный, Санька-Баптист вскидывает обрез МР-43: 

- И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, ибо всё – суета и томление духа!

Старец спускает оба курка прямо в грудь штурмовику, защищённую бронежилетом. Валентина сжимается в своих колодках… Раздаётся сухой спичечный треск – осечка! Ничего не происходит. Бронированный ОМОНовец вихрем сметает сумасшедшего пастыря на пол, выбивает двустволку в дальний угол. Несмотря на обуявший её пережитый ужас, инспектор Теплогубова в восхищении: вот кто умеет применять самбо не только в тренировочном зале!

- Лежать, падла, йоп твою мать! – штурмовик прикладом вколачивает косматого Баптиста в половицы, лишая сумасшедшего всякого шанса на отпор.

- Давеча, пока молились, я ружжо батюшке разрядил тихонечко и в уборную боеприпасы ссыпал, - покаянно говорит с пола Фома.

- М-м-м! – говорит ему сквозь убрус Валентина Юрьевна. – Ух-хм!

Ей хочется расцеловать храброго бледного парнишку, но мешают колодки-смыки и заткнутый полотенцем рот.

Убогая комната стремительно заполняется народом, мелькают фотовспышки и видеокамеры. Богатырь-ОМОНовец скрутил окровавленного Баптиста и теперь решительно пресекает любопытство: загораживает щитом полуобнажённую Валентину Юрьевну.

- Брысь, суки! Лишние - назад! – гремит из-под шлема. - Здесь женщина не одета, чо непонятно? Иванов, йоп твою мать! Я тебе щас твою камеру знаешь куда засуну?

Руки и ноги инспектора Теплогубовой наконец-то раскованы, проклятые колодки разбиты, под прикрытием дружеского щита она торопливо подтягивает свои стильные чёрные колготки со скорпионами. Придерживая подол, Валечка-Теплушка выравнивает скорпионьи шеренги в чёткий строй, капрон в её ладошках шуршит и пощёлкивает как заиндевелая ноябрьская трава.

- С Галки Балуевой причитается, - вдруг говорит она. – Вон мы какой содом у неё на административном участке накрыли!

- С виду обычный шизик, - философски изрекает командир сводного отряда. – Чудаковат, но соседи не жаловались. Не пьёт, не шумит, знай молится да псалмы читает…

- Ага, - усмехается Валентина. - Ещё обрезом в приходящих тычет и в «смыки» заковывает!

- Обострение, должно быть, нашло, - первый ОМОНовец мечтательно глядит на фигуру старшего лейтенанта Теплогубовой. – Дело-то к осени, а тут такая девушка в мини-юбке – и сама пожаловала!

Все смеются.

- Эх ты, маньяк-расстрига, – презрительно роняет Валентина Юрьевна обезвреженному Александеру. – Святошу корчил, а на чужую женщину при исполнении накинулся. Своей игуменьи мало?

- Это я, я догадалась записку от мальчонки развернуть! – верещит в подъезде самодовольный фальцет кого-то из «скамеечных» бабулек. – Фомка бумажку вокруг свечки обмотал, ниточкой прикрепил – с балкона нам под ноги бросил. Томка отпихнула было, думала – мусор, а я развернула, будто чуяла, что неспроста!... Гляжу, написано: «Поможите, люди добрыя, батюшка тётеньку в юзах истягнул, цвилити и глуму подвергати ея хочет…» Я и думаю: девка такая ладная, с папочкой, на кой ляд пошла к этому юродивому?...

Наспех подтянув колготки и поправив юбку, Валентина Юрьевна ласково смотрит на спасителя Фому.

- Фомушка, когда всё закончится, пойдёшь ко мне в гости? Моя мама будет рада, я сегодня курочку пожарю.

- Оно бы велелепно, должно быть, - взросло и серьёзно говорит мальчик. – А … рази дозволяется скоромное по пятницам?

- Сегодня – да! Ты любишь поджаристую курочку, Фома?

Фома застенчиво царапает мохнатый белобрысый затылок – маленький крестьянин с рассудительным взором.

- Дык оно… Ежели вам не в тягость, тётушка, мы бы крылышко обглодамши не без удовольствия.

Столько в его виде мудрости и вежливого достоинства, что Валентина Юрьевна не может удержаться от улыбки – теперь всё позади, к ней наконец-то вернулась способность улыбаться своими розовыми тёплыми губами. В общем шуме и гаме инспектор поднимает с подоконника свою «разъездную» сумочку.

- Только прежде надо бы мне в уборную, Фомушка, переодеться и прибраться. Работает у вас в доме уборная или она тоже закрыта – от беса и искушения?

- Работает. Тамо капуста хранится, ты на неё не гляди, тётушка Валя.

- Не бойся, я её не съем.

Столпившиеся в комнате мужчины в форме и без формы как по команде провожают взглядами освобождённую из неволи Валентину Юрьевну. Её славная тыльная женская часть до отказа наполняет укороченную полицейскую юбку, ткань сидит плотно, ни одной лишней складки, не считая двух пружинистых линий, выдающих контур трусиков.

Сапоги, колготки, серая форма до упора набиты пластами женского тела, всё это колышется, искрит, похрустывает, шелестит. При ходьбе покачиваются все достоинства женщины, корабли-ягодицы ныряют и подпрыгивают, грудь мерно вздрагивает, ножки Валентина Юрьевна ставит аккуратно, как манекенщица: пяточка за пяточку, каблучок за каблучок.

- Вот кому-то счастье привалит… - ни к кому не обращаясь, вздыхает богатырь-ОМОНовец, зорко подметивший, что нет у симпатичной Валентины обручального кольца.

В туалете, заваленном подгнившими овощами (Фомкина мать наверняка таскает их из рыночных отбросов) и мутными огуречными засолками, Валентина Юрьевна тщательно умывает лицо и руки, снимает с ног раскалённые сапожки. С огорчением понимает, что запястья и лодыжки распухли от тугих колодок и завтра осыплются синяками. Извлекает из сумочки запасные сухие колготки и сменные шёлковые трусики тёмно-синего цвета – как предусмотрительная девушка, она держит при себе необходимые женские мелочи.

«Но какими затейливыми комплиментами этот Баптист меня награждал! – вспоминает вдруг романтичная Валечка. - Больше вряд ли от кого услышу… Как там? Очи адамантами горят, перси у демоницы облы, калиги со скрипом, губы – аки вертоград поднебесный, стегна просторны, аки удолия… Хоть бы слово понять! Может, Фомушка мне переведёт?»

- Комментариев не даём! Просим лишних удалиться! – надрывается в коридоре командир сводного отряда. – Отставить съёмки! Гаврилов, выметай всех к едреней язве!

- Я им для зачистки щас ещё одну светошумовую в подъезд жахну! – грозится неизвестный Гаврилов. – Камеру убрал, козёл, кому сказано? Все папарацци приравниваются к пособникам терроризма!

Присев на замызганный унитаз, инспектор Теплогубова выскабливает себя из мокрого белья, пропахшего ароматом дрожжевой опары, круто сваренного жирного бульона, капронового зноя и сексуального дамского пота. Заталкивает интимные предметы гардероба поглубже на дно сумки.

Вскинув упругие колени, пухлые как круассаны, Валентина проворно вдевает себя в тёмно-синие трусики, ввинчивается в них будто в игольное ушко, следом втискивается в трескучие шоколадно-кофейные колготки. Мы уже упоминали, что колготки светлых тонов старший лейтенант Теплогубова не жалует. Её пальцы с янтарными ноготками порхают по гладким бёдрам как пальцы пианистки над клавиатурой, охорашивая, расправляя, распределяя клейкие «Сан-пелегрино» по сытным «стегнам» и «глезнам».

Валентина почти влезла в колготки, когда в сумочке тарахтит её мобильник. На проводе приснопамятный техник Рогаликов.

- Алло? Валя! Валечка! Где ты была? – возбуждённо тараторит он. – Я недавно звонил, а мне ответил какой-то странный ребёнок. Он сказал, что ты… тебя… Кто это был?

- Мальчик Фома, - бесцветно говорит Валентина. - Хороший мальчик.

- Прости, Валюша, я сорвался на грубость! Сейчас открываю местный сайт новостей – там суматоха и кипиш: «ОМОН взял штурмом квартиру на улице Северной!», «Религиозный фанатик захватил в плен сотрудницу полиции и угрожал расправой!», «Полицейская и ребёнок в заложниках у маньяка!» И на одной из фоток – твоё лицо за щитом у какого-то вооружённого мента, прямо с места событий. Валя, что это было?

- Уже ничего, - прижимая телефон плечом, Валентина Юрьевна машинально утрамбовывает себя в тесноватый шоколадно-кофейный капрон. – Просто мне сегодня снились ёжики – к успеху в делах и встрече с неприятными людьми. Всё сбылось. Я узнала, что я демоница, внушающая блазнь и лесть. И … знаешь что, Рогаликов?

- Что, Валечка?

- Семилетний ребёнок сегодня спас меня от насильника. А ты… ты к чёрту меня послал!

- Валечка, дорогая, я же просто не понял!... Не расслышал! Я же не…

- Извини, мне надо домой, - обрывает его демоница Валентина. - Курочку для Фомы жарить. Ты разводись себе дальше, Рогаликов, а мне больше не звони. Никогда.