Чудо рождения

Она лежала на холодном полу, и будто тысячи маленьких острых камушков впивались ей в тело. Боль не скапливалась в одной точке, а расползалась по всем уголкам равномерно  через кровь. Двинешь рукой - и в глазах темнеет, попытаешься найти хоть немного баланса в пространстве –  грудь сковывает железом и становится ужасно тяжело дышать. Она все равно старалась выжить, считая каждый глоток воздуха, силясь поймать ритм вдохов и выдохов, как ее учили, и не двигалась.
Ослабить боль, принести себе хоть каплю холода, хоть каплю оцепенения было совершенно невозможно. К черту всех советчиков, они не знают о боли ничего. Они не пытались действительно помочь ей выжить, им просто надо было получить от нее результат. Любой ценой. Они говорили, убеждали, останавливали ее, но где сейчас хоть кто-то из них, когда она лежит извиваясь на кафеле? Кто поможет ей, когда нечеловеческая боль не дала ей даже добраться до ванной?
К черту их всех, где тот, из-за кого все начиналось, тот, из-за кого она сейчас так корчится. Исчез, испарился, растворился в воздухе, оставив ее одну.
Ну и черт с ними – снова повторила она про себя, удивившись, что ее сознание пропустило эту звонкую мысль сквозь толщ у тумана.
Вся ее животная часть, все, что было в ней инстинктивного, настоящего, направленного на выживание напрягалось в этот момент. Она растягивалась  на полу, стонала и кричала, как могла, извивалась, чтобы не сойти с ума от боли. Ей хотелось кричать, рассказать всему миру, что ей страшно и больно, передать хоть частично силу разрывающейся боли внутри. Держась за ледяную металлическую батарею, она чувствовала жар, и этот жар пылал внутри нее, грозясь разорваться.
Через некоторое время лязг металла перекрыл ее крики. Оглушающе-громкий, ощутимо-болезненный, тяжелый. Вместе с болью в ушах пришла и другая боль. Батарея сильно ударила ее ногу и расколола кафель рядом, один из осколков впился в ее кожу. Она тужилась, и с каждым напряжением мышц становилось все больнее. Изнутри нее шла кровь, но не было сил для страха за свою жизнь. Кровь мешалась с потом и водой из батареи.
Ей было за кого сражаться, и оно того стоило, даже если младенец убъет ее при родах, если часть нее выживет.
Когда показалась голова, с ней случилось что-то невообразимое, словно кто-то ей вколол сильнейший эйфоретик. Боль стала для нее уже чем-то совершенно естественным за эти несколько часов, и сейчас напряжение ее было ближе к разрядке.
Потом разрядка пришла. Моментальная яркая вспышка, ей казалось что внутри сломаются все кости от этой боли, и ребенок показался полностью.
Она не видела его, не имела возможности увидеть его целиком, только лежала обессиленная на кафеле, который казался ей теперь невообразимо холодным.
Титаническое усилие над собой – и она  едва присела, поддерживая себя руками снизу,  подползла к раковине и оперлась о нее. Только тогда она увидела младенца – это было странное, зеленое, крошечное существо. Не было никакого крика – только глубокие черные глаза , раскрывшиеся полностью и  смотревшие на нее с исследовательским интересом.
Самым первым порывом бежать, хотелось бросить существо здесь на верную смерть, отказаться от уродца, не отвечать за него, притвориться, что она не имеет к существу, которое только условно можно назвать ребенком, хоть какое-то отношение. Она смотрела на зеленого странного, нелепого монстра и не знала, как жить дальше.
Два года носила она его в себе, и он все никак не мог появиться на свет вопреки ожиданиям всех врачей, окружения и ее самой. И теперь, когда чудо рождения произошло, как она покажет его всем знакомым? Как она покажет его отцу, который наверняка ждет сына. Он убъет ее за это, посчитает ее больной и неполноценной, уйдет от нее.
Коллеги и знакомые будут потешаться и удивляться, как это существо вышло. За спиной, конечно. Но она все равно будет это знать и чувствовать.
И вдруг ребенок посмотрел на нее и легко улыбнулся ей уголками беззубого красного рта, и она поняла, что, каким бы он не был, она назовет его сыном. Чего бы ей это не стоило. Она пройдет через все страдания вместе с ним и даст ему все, что нужно.
Она взяла ребенка на руки- и вдруг ребенок впился ей острейшими зубами в грудь и вырвал с мясом кусок кожи. Она продолжила его держать, а он грызть. И вдруг она поняла, что ребенок выгрыз ей сердце,  и в этот момент начала падать в пустоту.

А ранним утром, часа в 4 утра, когда для всего еще слишком поздно или рано, она проснется, и не в силах больше уснуть, сядет писать до самого вечера, и закончит, и засветит красным в текстовом редакторе долгожданное слово КОНЕЦ, и, решив  не перечитывать в миллионный раз, отправит редактору.  Самой же ей хотелось только очиститься, выплеснуть из себя и смыть всю ту грязь, что была внутри нее. Она не готова была вылизывать текст, не готова была преклоняться перед ними – внутри этого файла жил ее зеленый монстр, требующий еды. И он ее получит. Она готова.