Горячий завтрак

Лена уперлась головой в стену и сомкнула руки. Больно. Больно. Больно. Не стоило спрашивать, кто тянул ее за язык? Он раньше всегда был с ней честен, но сейчас лучше бы не был. Он что-то говорил, но все его оправдания и объяснения превращались в ее голове в невнятную кашу. Слишком много, чтобы она сейчас переварила это. Слишком больно.
Вот бы сейчас эта стена просто ее расплющила. Надо собраться.
Она села на край дивана, и налила себе еще виски. Выпила залпом. Обжигает. Дышать. Налила еще. Снова выпила. Треснула стаканом об стол, он крепкий, выдержит, крепче, чем ее хрупкое мироощущение.
Да, стоило бы прервать его, когда он спросил, хочет ли она слышать правду. Надо было тогда сказать нет, уже же понятно было, какой последует ответ. Если бы она не услышала это прямым текстом от него, она бы могла сейчас сохранить в себе ощущение стабильности и спокойствия. Он рассказал, и этой откровенностью переложил огромную часть боли на нее.
Стакан не разбился, и этот факт  ее совершенно добил. Она просто встала, и вышла из комнаты. Заперлась в ванной. Хотелось разбить все тело о кафель, но она напомнила себе, что переросла желание причинять себе вред, чтобы кому-то что-то доказать. Она у себя одна.
Пустила воду и подставила волосы под струю. Виски не отпускал.
Он спал с ней и в ванной тоже, и когда Лена находила черные волосы в сливе в ванной – теперь все это сложилось – она сама врала себе, что это были ее, что они темнели от воды, что освещение меняет цвет, да что угодно, лишь бы не признавать правды. Теперь у нее не было спасительного островка в океане безумия.  Почему он не сохранил ее от этого знания? Да, она всегда говорила себе, что готова к любой правде и что любую проблему можно решить, любой конфликт проработать,  главное не скрывать ничего, но она никогда так не ошибалась.
Стук в дверь не прекращался.
- Оставь меня одну, чтобы я не наговорила вещей, о которых пожалею. ПОЖАЛУЙСТА – последнюю фразу она сказала с такой повышенной интонацией, что ей стало страшно, но нет, в слезы она не сорвалась.
В эту ночь он лег спать один, и ему удалось заснуть. Как же она завидовала этому спокойствию. Завтра ей снова на работу в магазин, к 9. Когда она заставила себя все-таки встать с холодного краешка ванной, было уже около 5.
Решение было принято окончательно.
Он сам признал, что к той другой чувств у нет, использовал даже какую-то фразу про волну и наваждение, которые отступили. Она не хотела терять то, что чувствовала к нему, и, даже понимая, что пора уйти, она хотела остаться с ним и проработать проблему.
Есть ли тут еще, ради чего прорабатывать, с его стороны? Он говорил, что любит ее.
Бла-бла-бла. Пуфф, и не было.
Она подумает об этом когда-нибудь.
Она выпила еще стакан виски и легла в постель, просунув голову между его рук, приткнувшись к нему.  Он сквозь сон, одним инстинктивным хозяйским движением сгреб ее к себе в объятия. Она целовала его грудь и плакала. Через некоторое время рука показалась очень тяжелой, и  она почувствовала, что начала задыхаться. Выбралась из рук, постаравшись его не разбудить, и змейкой сползла с кровати.
Она сидела на холодном полу и ощущала сюрреализм ситуации. Как она могла допустить такое в своей жизни? Почему она не может просто решиться и убрать весь этот беспорядок?
Так и сидела она на полу до самого утра, смотря вникуда, разбираясь с проблемами сама, как ее учили. Когда-то мама сказала ей, что нельзя показывать людям, где у тебя болит, и поэтому она всегда избегала любых конфликтов и не выражала свое мнение, чтобы не быть уязвленной. Ее мысли принадлежали только ей, и ее гнев тоже. Никто не имел права доступа к ее реальным чувствам.
А потом, когда посмотрела на часы и увидела шесть утра, она встала  и пошла на  кухню делать то, что ее всегда успокаивало.
Утром на кухне его ждал омлет и горячий кофе, и они оба ушли на работу, как будто не произошло совершенно ничего. Она не переставала думать об этом никогда, но все всегда решал горячий завтрак и виски.