Яростный стройотряд, 9

      Первая, прибывшая к ним комиссия, инспектирует условия быта. Хорошо ещё, что Шуркин плакат к тому времени уже покоится под кроватью. Но одного Saloon’a им вполне достаточно. Комиссар получает устный выговор за низкий уровень контроля за досугом подопечных. Наверное, до кучи ему припоминается и день строителя, но об этом умалчивается. Вместо его снятия с должности отряду наносится чувствительный удар, и если не ниже пояса, то тоже весьма болезненный – в район печени. Бар переходит исключительно безалкогольное обслуживание.
Скробат ходит мрачнее тучи.

      Но на этом неприятности не заканчиваются. Следующая комиссия проверяет ход строительных работ. С закрытием нарядов дела обстоят из рук вон плохо, и техника безопасности страдает. Поэтому с мастером обстоит всё круче и драматичнее. Его наказывают по комсомольской линии отправляют в другой отряд, с понижением, кажется бригадиром. И хотя до окончания работ остаётся всего две недели, этим вряд ли что можно будет что-либо поправить. Но топор уже занесен, и требуется чья-то кровь.

      На место проштрафившегося присылают нового.
      – Пётр, можно просто Петя, – представляется новичок, прибыв на место.
Оглянувшись по сторонам, хватает гитару и тут же исполняет пару романтических песен: хочет прямо с колёс, мягко, словно нож в масло, войти в незнакомый коллектив. Но с маслом здесь, как мы уже знаем, дело обстоит туговато. Народ относится к нему настороженно: неизвестно, что ещё за «перца» такого к ним прислали.

      – Проходит жизнь, проходит жизнь, как ветерок по полю ржи, – поёт он. – Проходит явь, проходит сон, любовь проходит, проходит всё…
      В глазах поволока. Ровная щетинка тщательно ухоженных усов спускается к подбородку. С таким роскошным экстерьером и уверенным подходом к делу он медсестру, нашу знойную русскую красавицу, тут же кинется обхаживать, думает Олег. Мастера – они на это дело мастера, и здесь нелегко удержаться от тавтологии. Ну да ладно, пусть закатывает глаза. Это всяк лучше, чем «Не кочегары мы, не плотники».

      – И бродят по миру, всю жизнь пилигримы, – продолжает греметь гитара. – И в поисках счастья обходят землю.
      Да, видать он тут уже не к первому отряду пытается прибиться. Ну да ладно, не мешал бы. Все и так уже давно знают, с какой стороны бревна следует держать ноги. А пилы доверять только бригадирам. А то ведь и до беды недалеко. Что и подтверждает история с Пугачёвым. Но до этого товарищам предстоит романтическая вылазка в местный клуб.


                * * *
      Вечер субботы. Бар закрыт «на просушку». Товарищи по комнате за исключением Сени Булавина – тот уже укрылся под одеялом – думают, как бы скоротать вечерок. Кто-то слышал, что по таким дням в местном клубе танцы. А не слиться ли им с деревенской средой, с этим, как им представляется, социально отгороженным от них барьером патриархального уклада жизни и километрами бездорожья, «этносом» в едином порыве единения культур?

      Проверка идеи классиков марксизма относительно устранения различий умственного и физического труда в ходе построения высшего общества ими уже выполнена. Результат не обнадёживает. Различия, причём существенные, пока не исчезают. И в этом ошибался даже отец народов – чего стоит один лишь тот факт, что командир с комиссаром так ни разу и не появлялись ни на лежнёвке, ни на сортировке.

      Единственный, хотя и не очень показательный пример – сближение Майкла с Вороховым, выходцами из разных социальных сред. Но это, как утверждает обычно Спиридонов – то самое исключение, которое подтверждает правило. Так, может быть, устранены хотя бы противоположности интересов города и деревни, предвосхищаемые марксистами? Любопытно проверить, в чём их суть.

      Собираясь в клуб, они прихватывают с собой малька. Чет-вертушка случайно обнаруживается в тумбочке Майкла Шперовым. Надо же, а молчал!

      Этот факт странным образом не вяжется с уже установившейся здесь традицией делиться всем имеемым. Любая посылка с «большой земли», пришедшая с оказией кому-нибудь, тут же становится достоянием всех обитателей комнаты.

      – Будешь? – спрашивает ни о чем не догадывающегося владельца малька Шперов, распечатывая бутылочку перед тем, как войти в клуб.
      Майкл с радостью откликается на эту щедрость. Он делает добрый глоток и протягивает малька соседу. Водка идёт по кругу.
      – Спасибо за угощение, Миша, – благодарит его Шперов, допивая остатки. Он почему-то называет Майкла по имени.
      Майкл недоумённо смотрит на приятеля.
      – Водка-то твоя! – усмехается Вова и на всякий случай от-ступает на шаг.

      Выражение благодушия мгновенно исчезает с лица «бутлегера», и он стискивает челюсти. Обидно, да и самолюбие задето. С одной стороны, он уличён в сокрытии чего-либо от товарищей, что уже неэтично само по себе. Но с другой, подзадоривает его рассудок: чего уж тут зазорного – это всего лишь чекушка, и делить тут особо нечего. Предмет интимного ухода за состоянием души, примиряющий её с действительностью, вроде тюбика зубной пасты с ароматом мяты, освежающей полость рта. Не выдавливать же её на щётку каждому соседу по умывальнику. Вот суки!
      И если бы не Ворохов, который, хитро сощурив глаз, выражает тем самым  своё неодобрение Майклу (что же ты, приятель!), Шперову могло бы не поздоровиться.

      Выпитое в силу микроскопичности своей дозы не способно вызвать сколь-нибудь ощутимого опьянения. Что называется, чисто для запаха: дури своей хватает. Она выступает лишь в качестве некоего триггера модуса операнде – стиля поведения. Это осознают все, и стараются соответствовать. А иначе – зачем, спрашивается?

      Входят в клуб – движения раскованные, взгляды вальяжные. Ну, что тут у нас? Музыка вполне себе подходящая, уровень средненький, но и это пойдёт. И девушки имеются, что тоже неплохо.
 
      Местные тоже бросают на них взоры, полные любопытства. Пришедшие легко различимы на общем фоне – все в зелёных стройотрядовских куртках и пока стараются держаться вместе. На одном – флотский бушлат. Это Кондратьев. Решил, что называется, выпендриться, позаимствовав этот, непонятно откуда взявшийся у Игонтича, Шуры Игонтьева, экзотический предмет обмундирования и посулив угостить его за это на отвальной фирменным напитком от Скробата (на завершающую вечеринку у руководства вряд ли рука поднимется). Непонятно откуда потому, что на флоте срочную он в свои годы никак не успел бы ещё отмотать. Разве что, если бы его отчислили с флота в институт за низкий моральный облик или упущения по службе.
      Эта внезапно пришедшая в голову фантазия тогда немало позабавила Олега.

      Девушки особой красотой не блещут. Может, с французской косметикой пока ещё не знакомы. Внезапно его взгляд останавливается на одной из них. Вот тебе и на! – ну просто самородок. И никакая косметика ей не нужна, только всё испортит! В глазах небесная лазурь, в волосах скромная незабудка. Мадонна с цветком, да и только.

      Друзья тоже замечают её - да и как не заметить: имеющий глаза да увидит! Есть ведь ещё красавицы в глубинке. Вокруг неё стайка подружек. Чувствуется, что её тут все воспринимают за приму, да и она себе цену знает. Это видно и по осанке, и по тому, как она поглядывает на остальных. Без робости и тайной надежды поймать на себе взгляд того, кто уже запал ей в сердце, но пока равнодушен к ней. Местные парни тоже глядят на неё с почтением, но никто на танец не приглашает. Впрочем, о чём тут говорить, танцы здесь исключительно групповые, в кружочке. Все как у людей, и культурная среда просто идентична городской. Короче говоря, и здесь слияние налицо.

      Пугачёв толкает Олега в бок.
      – Отнеси этой крале записку, – и сует ему клочок бумаги. – А заодно спроси, как звать.

      Видно, тоже впечатлён, глаза горят. Ну как не помочь товарищу? Олег небрежно одёргивает бушлат и через весь зал направляется в сторону девицы. Казалось, даже музыка притихает. Он подходит вплотную к девушке – вблизи она оказывается ещё привлекательней. Девушка слегка настораживается, непроизвольно поправляя цветок в волосах. Надо же, городской, и в бушлате.

      – Барышня, вам депеша, – произносит Олег чинно, протянув ей бумажку. Внезапно он тоже смущается, но вовсе не потому, что неожиданно для себя использует столь несвойственное ему, довольно пафосное обращение, а потому, как она глядит на него, опаляя своим лучезарным взором.
Местные недовольно косятся на него. Ишь ты, ещё один хлыщ отыскался на нашу «Глашу».

      Он слегка кивает, передавая записку, и, снова войдя в роль бывалого моряка и прикрывая ею своё смущение, вразвалочку возвращается к своим. Она прячет бумажку в карман юбки, не рискуя прочесть её тут же, демонстративно, под взорами любопытных подружек и прочих свидетелей этой сцены.

      После танцев (назовём это действо так исключительно условно, поскольку в них никто из наших бойцов участия так и не принял, а назвать его перетаптыванием, чем, собственно, они и занимались, язык как-то не поворачивается – это было бы оскорбительным для милых читательниц, часто оказывающихся в подобных ситуациях), Пугачёв предлагает Олегу задержаться у выхода из клуба. Опять у него что-то на уме!

      Они останавливаются на ступенях и закуривают. Мимо проходят их товарищи. Кучка местных о чём-то воркует по соседству и недовольно поглядывает в их сторону.

      – Валентину дожидаетесь? – спрашивает рыжеволосый детина. Ага, значит её зовут Валентина, вспоминает Олег о невыполненной просьбе приятеля.
Взгляд рыжего не сулит ничего хорошего. Прищуренный, с холодом металла в глазах.
Олег где-то слышал, что рыжие подразделяются на очень добрых и очень злых, обиженных жизнью людей. Серединки не встречается. Похоже, этот из числа последних.
 
     – С чего ты взял?
     – Да видел, как ты к ней чалился. Не советую.
     В его голосе звучит неприкрытая угроза.

     Дело принимало нешуточный оборот. Не хватало ещё деревенской драки с оглоблями и прочим подручным материалом.


      Продолжение следует