и случилось это. Пролог

  … и случилось это в тот краткий промежуток между весной и летом, когда тополя уже распустили свои клейкие листочки, и они уже зашелестели на ветру, но смола на них ещё не выветрилась, а цвет не утратил первозданную зелень;
    когда трава уже взошла повсюду, но ещё не пошла в рост, а лишь покрыла всю землю вокруг мягким ровным ковром;
    в тот час, когда солнце уже приподнялось над горизонтом и рассеяло туман, но ещё не засияло в полную силу и пологими лучами легко касалось поверхности планеты, по которой отправился к речке, протекавшей совсем неподалёку от дома его бабушки, маленький мальчик.
 
    Ему надо было всего только пройти по ещё прохладной улице мимо двух домов, свернуть налево и дальше уже по утоптанной тропинке вдоль соседского огорода, вдоль лужайки – выйти на берег.
 
    Речка была совсем не широкой, солнце стояло как раз над её изгибом, уходящим своим рукавом на восток к другой уже большой реке. Берега круто, но не слишком высоко возвышались над ровной почти зеркальной гладью, в которой отражались тонкие, чуть зазеленевшие прутья ивняка, кое-где притопленные водой, и мальчик не пытался спуститься к самой воде. Там, внизу, было глинисто и вязко, ещё слишком сыро после схлынувшего весеннего разлива. Он не хотел и переходить дальше – на противоположный берег, хотя тропинка вела к небольшому мостику, но за ним начинался другой мир – совсем неизведанный, загадочный и немного пугающий, скрывающийся весь в тени невысоко поднявшегося солнца.

    Мальчику было уютно именно здесь, на небольшом ровном пяточке, с которого он обозревал всё ему уже знакомое: лужайку, поросшую мягкой травой, соседский огород за забором, засеянное картошкой небольшое поле, чернеющее узкой полосой и неширокий дощатый мостик без перил над речкой.
    В речке у берега плескались серебристые мальки и сновали юркие головастики, а над головой стремительно проносились стрижи.
    Мальчик даже не смог бы объяснить, что именно привело его в это утро сюда одного. Просто он поднялся раньше обычного и возможно поэтому, увидел мир в другом свете, словно в розовых очках, а возможно, так необычайно горело само солнце под воздействием какой-нибудь вспышки; и ощутив вдруг какое-то беспокойство и бесстрашие, мальчик без спроса открыл калитку ворот и шагнул за неё. И ноги сами повели его к реке, будто кто-то позвал или повёл за руку. Здесь он уже бывал не раз, но непременно с кем-нибудь из взрослых. Даже учился ловить на удочку гольянов, и ему это удалось.
 
    И вот снова оказавшись здесь, оглядывая весь этот чистый, спокойный утренний мир, он неожиданно понял, что он – один в этом мире.
 
    Не потому, что никого не было даже слышно вокруг, не потому, что никто из взрослых не опекал его, а потому, что всё ЭТО он увидел и почувствовал САМ, словно впервые – изнутри.
    И лишь этого «самого себя» увидеть и понять он никак не мог.

    Весь мир притягивался и вливался в него своими красками, звуками, запахами, прикосновениями; он различал и принимал все эти долетающие до него сигналы мира, которые рождали в нём какой-то почти щенячий восторг, желание поваляться тотчас на густой травке, подставить лицо всё ощутимее греющим лучам утреннего солнышка.

     И в то же время он был для маленького существа так огромен – этот мир, так многообразен и непонятен в своём великолепии, что вселял в его душу почти страх.
     Но это был всё же не страх, а тот изначальный трепет религиозного поиска объяснения, откуда и как взялось ВСЁ ЭТО.
     В нём шевельнулось впервые ещё им не осознанное желание понять и что-то сказать «самому себе», отыскав то заветное Слово, которым всё это:
     обозримое и необозримое, видимое и скрывающееся, недостижимое, – как река за поворотом, как местность в густой тени за мостиком, – можно было бы, охватить, приблизить и сделать своим, таким же уже родственным, как травка под подошвами сандалий, как тёплый бабушкин дом, из которого он совсем недавно вдруг внезапно выскользнул и пришёл на этот берег.
 
     Мальчик погружался своей новой, словно отделившейся от него сутью, в иное, отстранённое, никем никак ему не названное. 
     И было это щемяще больно и радостно одновременно, это Созерцание Мира, как Открытие, как второе рождение, как крещение души на неизведанном пути к просветлению и любви.