Наташа

Я не знаю почему так происходит. Видимо, память человеческая действительно весьма избирательна. И бог знает, по какому принципу она работает, и какие механизмы задействуются в том или ином случае. Уверена, что далеко не обо всех этих нюансах написано в учебниках. Почему о какой-нибудь незначительной чепухе, вроде того, какого именно оттенка был синий кримпленовый костюм, который моя мама даже не носила, а он просто вечно висел в шкафу, я помню по сей день, а что-то важное, например, подробности собственной свадьбы или каким было первое слово моей дочери, исчезают навсегда?
     Многие из тех, кто был ближе ко мне или просто дольше находился рядом, оставили лишь смутное, едва уловимое ощущение, напоминающее слабое послевкусие чего-то давнего, расплывчатого и не слишком реального. Оно может слегка напомнить о себе чем-то незначительным и бестелесным, похожим на легчайшее дуновение, например, каким-нибудь особенным ароматом, движением глаз или удивительным тембром голоса. После этого ты останавливаешься в недоумении, хмуришь лоб, покусываешь губы и думаешь: ведь когда-то уже это было, я же помню, ну точно, вот сейчас… И кажется ещё секунда и вспыхнет яркий свет, освещая самые тёмные и дальние закоулки твоей памяти, и ты вспомнишь всё: имя, обстоятельства места и времени, события, предшествующие вашему знакомству и даже кличку собаки, но нет… После нескольких мыслительных потуг и безрезультатного мнемонического подстёгивания, ты машешь рукой и идёшь дальше, стараясь больше об этом не думать, чтобы лишний раз не расстраиваться от того, что так много стала забывать и пора, в связи с этим, уже, наверное, принимать какие-то меры, пока процесс ещё не слишком запущен.
     Но Наташу я помню очень хорошо. Хотя знала её всего лишь около года, да потом ещё была пара коротких, суетных встреч, когда она прилетала к родителям из этой своей Латинской Америки. Однако, обо всём по порядку.
     Говоря о Наташе, в первую очередь, мне представляются её бледно-голубые, совершенно круглые глаза, придававшие лицу из-за своей формы всегда несколько удивлённый или даже испуганный вид. Высокие скулы, бледная кожа, короткий, прямой нос и русые волосы, которые она почти всегда стягивала резинкой в хвост. Среднего роста, очень подтянутая и спортивная. Она и была спортсменкой. Зимой - лыжи и коньки, летом - плавание. Знаю, что Наташа серьёзно занималась парашютным спортом, и после школы часто ехала на аэродром. Вот и всё, что мне известно об этой стороне её жизни. И не только потому, что познакомились мы с ней гораздо позже. Главным образом, по той причине, что я, как человек, к сожалению, бесконечно от спорта далёкий (причём, как в то время, так и сейчас), была уверена, что девушка, у которой в жизни всё хорошо, ни за что не станет сигать через день с парашютом, а найдёт себе более подобающее занятие. О чём высокомерно Наташе и заявляла. На что она пожимала плечами и говорила с улыбкой: «Не знаю, мне просто нравится…»
     Наверняка у неё были не только определённые достижения в этой области, но и серьёзные намерения связать свою жизнь с авиацией потому что, получив аттестат, идти она хотела не куда-нибудь, а в Харьковский авиационный, знаменитый на весь союз ХАИ. Надо сказать, что события, о которых идёт речь, происходили на Украине, в самом начале 90-х. То, что поступить туда было невероятно трудно, а девочкам практически невозможно, только подогревало её желание и добавляло азарта.
     Но, как говорится, не случилось. Наташа влюбилась. Познакомилась на том же аэродроме с военным лётчиком и … потеряла голову. Как она рассказывала мне несколько лет спустя, он был похож на Патрисию Каас, но только в брутально-небрежном, мужском исполнении. Я видела несколько любительских снимков. Голубоглазый и светловолосый молодой человек, с правильными, довольно тонкими чертами лица, обаятельная улыбка, открытый взгляд. И ещё - лётная форма была ему очень к лицу. Наверное, он об этом знал, потому что фотографировался часто и явно делал это со знанием дела и немалым удовольствием. Наташа от этой первой, действительно сумасшедшей любви просто потеряла голову. Казалось, что она обрела способность летать без всякого парашюта и прочих технических изобретений. Это состояние в сочетании с творящимся в природе майским буйством красок, цветов и запахов этой её семнадцатой весны, совершенно вскружило Наташе голову. Когда он смотрел на неё своими глазами, цвета лазурного, промытого июньской грозой неба, она реально чувствовала, как у неё подкашиваются ноги и кружится голова. Она познакомила его с родителями. Её матери он очень нравился, - серьёзный, целеустремлённый, воспитанный и в целом, очень какой-то правильный.
     От этой своей любви Наташа совершенно не помнила, как окончила школу, каким образом смогла сдать экзамены и получить аттестат. Даже на выпускной не пошла. А для чего? Ведь там не было Игоря. А потом он сказал, что его переводят в другую часть. Не просто далеко, на другом конце страны. Нет, её он взять не может… Никак… Потому что это невозможно… Прости, но помни, что я всегда буду любить тебя, моя Натали… Так он её называл. И всё. Сначала Наташа просто не поверила, что так может быть. Потом ждала, что он одумается, поймёт, как без неё плохо и вернётся. И она всё простит и ни разу не упрекнёт. Ведь так, как она его любила, больше никто не сможет. Уж она-то это точно знает. А потом его приятель и сослуживец, которому Наташа давно нравилась, и он пытался за ней ухаживать, (правда, безуспешно), вдруг в сердцах бросил, что зря она так ждёт и надеется, ведь Игорь женился ещё месяца два назад на дочке одного высокопоставленного военного чиновника. Назначение он, может и получил, вместе, кстати, с повышением, но вовсе не на Камчатку, как сказал ей, а в очень ближнее Подмосковье. Наверное, что-то изменилось в лице Наташи, потому что парень испугался и сделал к ней шаг. Она замотала головой, понимая, что если останется на месте и не сделает хоть что-нибудь, то просто сойдёт с ума.
     … В конце декабря у неё родилась девочка. Рожала Наташа тайно, незаметно и тихо, будто ничего и не было. Так они решили с мамой. Вернее, мама предложила, а дочь не считала нужным сопротивляться. Не было на это ни сил, ни желания. Нужно родить и написать отказ от ребёнка. Вон сколько бездетных, несчастных пар… А аборт нельзя делать, рассуждала мать - медицинский работник. Наташе ещё замуж надо выйти и детей иметь. Законных и согласованных. И это будет правильно.
- Не дай бог, отец узнает, из дома выгонит, это самое малое… - мать махала руками и делала «страшные» глаза, - Да и меня заодно… А люди, ты подумай, что скажут?! А я знаю что, - она смотрела на отвернувшуюся к стене дочку, - Нагуляла, скажут и всё. И словом припечатают дополнительно… И будешь ты всю жизнь в шалавах ходить, а дитё это разнесчастное байстрюком расти, - добавила мать и заплакала…  А Наташа… Наташе было всё  равно. Бдительный и строгий отец не заметил беременность дочери даже на самых поздних сроках. Живота почти и не было. Выручил отлично натренированный пресс и общая спортивная подготовка. А также широкие брюки и просторная куртка, в которых она ходила до самых родов. А потом случилось всё так, как они и спланировали. Наташа легко родила - чудную девочку с ясными, как у отца, большими голубыми глазами, написала отказ и вернулась домой. Но дальше всё пошло совсем не по плану. Оставленная малышка стояла у неё день и ночь перед глазами, хотя видела она её всего лишь дважды, да и то мельком. Наташа перестала спать, потому что во сне слышала, как горестно плачет её крошечная дочка и зовёт маму. Кроме этого, ей казалось, что грудь скоро разорвётся от пребывающего молока, а голова от пульсирующей в ней боли. Мать, закусив губу, туго перевязывала ей грудь простынёй, заставляла глотать какие-то лекарства, а Наташа тихо плакала и говорила, что хотела бы заснуть и больше не просыпаться. А ещё повторяла, что теперь она проклята. Несколько дней она горела от высокой температуры, а когда поднялась, осунувшаяся, почерневшая, словно пережившая страшное горе, твёрдо сказала матери, что хочет забрать ребёнка. Мать, которая видела в каком она состоянии, только молча кивнула. Но девочку им не отдали, сказали, что она уже у приёмных родителей. Больше выяснить ничего не удалось…
     С Мигелем Наташу познакомила сама мать. Он проходил стажировку в их больнице после окончания института. Родом Мигель был из Боливии, куда и собирался в скором времени вернуться. Мать, чтобы вытащить дочь из её чёрной депрессии, устраивала молодым людям как бы случайные встречи. То Наташу попросит подъехать к ней в больницу для чего-то, а там Мигель, с мягкой улыбкой, светло-коричневой кожей и иссиня-чёрными волосами. То самого Мигеля пригласит под благовидным предлогом в гости, а у самой срочное дело отыщется. Затея матери казалась Наташе смешной и нелепой. Но дочь начала отвлекаться, когда слушала Мигеля, подсказывала ему нужное слово на русском языке или даже слабо улыбалась его милому, немножко детскому акценту. - А это уже хорошо, - думала мать, - Главное отвлечь, а там всё, глядишь, и наладится.
     Наладилось так, как мать вовсе и не планировала. Наташа и Мигель расписались. Отец, узнав об этом, не захотел принять этот латиноамериканский брак, так как про мир и дружбу между народами хорошо слушать на партсобраниях, а не видеть похожего на индейца зятя у себя в ванной и выгнал обоих. Наташа запоздало пожала плечами: «И чего она так боялась этого?» И переехала вместе с мужем в  семейное общежитие. Вскоре молодые улетели в Ла-Пас. Перед отъездом Наташа сделала тщательную уборку, скорее напоминающую ревизию. Под аккомпанемент собственных слёз уничтожила дневник со своими стихами, рисунками и признаниями в любви Игорю, большинство его фотографий и плакаты с Патрисией Каас. Несколько бережно хранимых пластинок с её песнями, мать, вовремя зашедшая, выбросить не разрешила, резонно заметив, что бедная французская певица вовсе не виновата, что некоторых сволочей угораздило быть похожими на неё.
     Одна за другой у Наташи родились две прехорошенькие дочки. Когда она прилетела со старшей девочкой первый раз, с большим трудом собрав денег на билеты, тогда мы с ней и познакомились. Так получилось, что я вышла замуж за её родного брата и Наташа оказалась моей золовкой, - сердечной, открытой и бесконечно доброй.
    Я не помню, чтобы она когда-либо повысила голос или отозвалась хоть о ком-нибудь нелицеприятно. А это был самый разгар лихих, беспредельных девяностых и жили мы в то время, что называется, друг у друга на голове. И ко всему прочему, я вместе со своим мужем (её брат был полной её противоположностью) вовсе не напоминала розовый подарок в упаковке. Кроме того, Наташа однажды рассказала, что с мужем у неё большие проблемы, он довольно быстро охладел к ней и почти не скрывал этого.  И заметно это было хотя бы потому, что он не очень настойчиво звал их с дочерью обратно. И при всём при этом, она оставалась выдержанной и абсолютно спокойной. Я поражалась её терпению, какой-то внутренней самодисциплине и мудрости.
     Именно в ту зиму мы с ней по-настоящему сдружились. Я помню, как заказывала она международные переговоры,  писала мужу длинные, нежные письма, высылая фотографии и рисунки дочери. Я со свойственной молодости категоричностью, удивлялась:
- На черта он тебе нужен? Где твоя гордость? Она качала головой:
- Он нужен моей дочери… Так нельзя… Одного ребёнка я уже лишила родителей… Я закатывала в недоумении глаза и искоса смотрела на маленькую Лану, - настоящую индейскую принцессу с велюрово-чёрными миндалевидными глазами, оливковой кожей и длинными жгуче-угольными волосами. Она мягко улыбалась, в точности, как её отец, и опускала бархатный взгляд, отбрасывая тени от ресниц на обе свои щёчки, а я начинала думать, что может Наташа и права.
     Второй раз она приехала уже с двумя дочками. Рыжеволосой и белокожей бестии Паолите с карими раскосыми глазами, на тот момент было около четырёх лет. Она бегала по квартире и жаловалась по-испански на потребность в сладком:
- Сhocolate! -  обращалась с мольбами она ко всем сразу и каждому в отдельности, - Por favor!
      Наташа в тот, как гораздо позже выяснилось, последний приезд, как раз стала свидетелем того, как мой недолгий и неблагополучный брак с её братом, подходил к своему логическому завершению.
     Наташа выглядела, как всегда: подтянутая, сдержанная, улыбчивая. Уйдя в глубину собственных переживаний, я и забыла тогда, наверное, какой стержень имеется внутри этой женщины и решила, что в её личной жизни всё хорошо. Уже перед самым отъездом она рассказала мне, что у Мигеля давно появилась ещё одна семья. И там тоже двое детей.
- Мальчишки, - Наташа улыбнулась, будто вспомнила что-то очень приятное и согревающее душу, - такие славные, ты не представляешь… Она смотрела в сторону, погрузившись в свои мысли, и не видела моего лица. Теперь я думаю, что хорошо, что она его не видела:
- Ты чокнулась там окончательно, - немного придя в себя, и догадавшись в чём дело, констатировала я, покачивая с видом медицинского светила головой, - Наташка! Да ты - ненормальная… Ты себя слышишь? Аллё!
Она посмотрела на меня каким-то глубоким, точно просветлённым взглядом: - Так получилось, что ж теперь… Я его не виню… Сама виновата, я ведь без любви замуж выходила и знала на что шла. Ну, почти… А мужчина всегда чувствует, если смотрят на него, а видят другого… Но с тем, другим, видишь, не судьба… - Она встала, улыбнулась и произнесла совсем другим голосом, -  А дети его любят, и он их, - Наташа обернулась, - Очень… А это и есть главное…
- Блаженная! - подумала я и решила, что пора действительно валить из этого дома, потому что ежедневные цирковые представления в нём, демонстрируемые то одним, то другим членом семьи, начинают порядком утомлять…
     Больше я Наташу не видела никогда. Хотя изредка от неё приходили письма. В последнем она рассказала, что красавица Лана уже замужем, а Паолита поступила в полицейскую академию. Я вспомнила бешеный темперамент и настойчивость этой девочки со славянской внешностью и индейской кровью, и подумала, что у неё наверняка получится стать хорошим полицейским. А ещё Наташа жаловалась на беспрестанно мучавшие её головные боли. Мигель, писала она, настаивает на госпитализации и не говорит, почему ему не нравятся её анализы. Дойдя до этого места, я вспомнила, что её муж специализировался в онкологии и непроизвольно вздрогнула.
     Больше писем от Наташи не было. И мне неизвестно, как дальше сложилась её судьба. Иногда я задумываюсь о том, кто всё-таки принимает жизненно важные решения и делает выбор. Мы сами или кто-то ещё? А кто этот кто-то? Или что? Я смотрю на небо и вдруг вспоминаю лётчика Игоря, которого никогда в жизни не видела (пара чёрно-белых фотографий - не в счёт) и ловлю себя на том, что размышляю, а вспоминает ли он хотя бы изредка, чистую и преданную ему всем сердцем девочку со смешным русым хвостиком? Стал ли счастлив с генеральской дочкой? А как жилось на свете той маленькой, оставленной Наташей девочке?
     А может быть всё заранее предопределено? И мы всего лишь пешки в какой-то бесконечно повторяющейся матрице? У меня нет ответов на эти вопросы, но вспоминая Наташу, мне очень хочется надеяться, что она ни разу не пожалела ни о чём и верила, что поступает правильно. А за то, что сделала неверно, однажды всё-таки смогла себя простить…

Конец