Университеты в решении национального вопроса

                (Из опыта урегулирования русско-польского межнационального конфликта в 1860-е годы)

        Российская Федерация, как и Российская империя в прошлом, является многонациональным государством, с достаточно и сложными и зачастую напряженно развивающимися межнациональными отношениями в отдельных регионах – в частности, на Северном Кавказе. Необходимость оптимизации решения национального вопроса продолжает оставаться более чем актуальной, будучи одной из первоочередных задач общества, в том числе и университетского звена системы высшего образования. В таком контексте обращение к опыту решения национального вопроса с участием классических российских университетов в XIX веке может представлять не только теоретический интерес, но и способствовать выработке практических рекомендаций по активному вовлечению вузов в процесс гармонизации и укрепления межнациональных взаимоотношений. 

        Традиция участия университетской среды в вопросах национальной политики берет начало в 1860-е годы, когда, в условиях переживавшегося Российской империей глубокого общественно-политического кризиса, резко возросло социальное напряжение на национальных окраинах империи, в первую очередь – в Царстве Польском, входившем в тот период в состав Российской империи. Инициаторами подъема национально-освободительного движения выступала прежде всего студенческая молодежь, представлявшая передовые круги общества и игравшая, по верному замечанию А. И. Герцена, совершенно особую роль в общественно-политическом процессе: «Значение университетской молодежи в России совершенно иное, чем в других странах. В университетах, лицеях, академиях и небольшом кругу литераторов укрывалась и возросла русская мысль; во все времена тридцатилетнего избиения ее там жила надежда, и жили верования, там лились слезы и сердце билось человеческим негодованием... Инициатива эта по праву принадлежала студентам, – они одни чисты; гражданская русская мысль тайно воспиталась в университетах...» [1, с. 395].

        Не говоря уже о самих поляках, горячая симпатия российских студентов к угнетенной Польше, товарищеская солидарность молодого поколения с борцами за национальную и государственную независимость стало естественным выражением демократических убеждений и было зафиксировано многими современниками, например, Е. А. Штакеншнейдер, отмечавшей в своем дневнике (запись от 21 августа 1864) участие петербургских студентов в траурной панихиде по жертвам расстрелянной в Варшаве русскими войсками демонстрации поляков, добивавшихся независимости своей родины: «Оно [русское студенчество] на самом деле протянуло руку студентам-полякам, и, когда товарищи-студенты неохотно принимали ее, пошли за ними в их церковь, чтобы большинством подкрепить несколько опасное дело, чтобы опасность разделить с ними, если нужно, чтоб закрепить союз» [2, с. 338].

        Совершенно иначе рассматривались студенческие демонстрации правительственными властями. Их реакцию четко зафиксировал официозный историк С. С. Татищев: «Вопрос о таком печальном положении высших рассадников русского просвещения обсуждался весною 1861 года в Совете министров в связи с движением в Польше, которому русские либералы выражали явное сочувствие» [3, с. 306]. Для серьезной обеспокоенности у имперских властей были все основания, поскольку приобретение Царством Польским суверенитета означало, в представлении значительной части консервативных общественных кругов, существенный откат России от Запада, затруднение контактов с европейской цивилизацией и, как следствие, ущерб жизненно важным интересам России. Об этом писал находившийся в то время за границей, в Италии, представитель консервативной части русской университетской профессуры С. П. Шевырев своему единомышленнику М. П. Погодину (22 октября 1861, из Флоренции в Москву): «У нас, кроме крестьянского, два вопроса: университеты и Польша. Поляки изо всех сил бьются, чтобы оттереть нас в Азию. <...> Более чем когда-нибудь следует теперь сознавать нам свое историческое значение и поднимать знамя высоко перед Европой. А у нас Бог знает, что делают. – Об университетах следует писать за границею. Плачевно состояние нашего просвещения» [4, с. 38].

        Последние горькие сетования были вызваны переходом имперского правительства, в ответ на подъем национально-освободительных настроений в студенческой среде, к попыткам силового решения национального вопроса – резкому ужесточению дисциплины, преследованию инакомыслящих, ограничению доступа в университеты неблагонадежным, с точки зрения власти, разночинцев. Шевырев делился с Погодиным в другом письме (8 ноября 1861) своими переживаниями из-за непродуманной и ошибочной тактики правительства в отношении национального движения среди студентов: «Сердце болит за Россию, за наше просвещение, за университет, за студентов. Бедным людям запираются двери в храм науки. <...> Довели до того, что усомнились в необходимости университетов. В самом деле, так не может идти наука. Погибают целые поколения в тревогах и смятениях, и ученья нет. Еще на столетие отстанет Россия от других народов. Что это, что это?!» [4, с. 39].

        Гораздо более радикально высказался по этому поводу Герцен, призвав к решительному общественному противодействия обскурантским и шовинистическим мерам имперских властей, на время закрывших ряд университетов и выславших многих студентов из столиц в провинцию, под строгий надзор: «В России закрыты университеты, – в Польше церкви сами закрылись, оскверненные полицией. Ни света разума, ни света религии! Куда они хотят вести нас впотьмах? Они сошли с ума – долой их с козел, если не хотите с ними грохнуться о землю!» [1, с. 392]. А ближайший сподвижник Герцена Н. П. Огарев усматривал в репрессивных мерах правительства не только окончательную дискредитацию самодержавного режима, но одновременно и удачно представившуюся возможность организации эффективной политической пропаганды силами ссыльных студентов, несущих научные знания и политические учения в народные массы: «Учиться под надзором шпионства нельзя. <...> Никто не пойдет незапятнанно в этот сословный храм науки III отделения. Пускай его закроют. Настоящая наука – свободная наука – от этого не пропадет. <...> Университетская молодежь, рассыпавшись по России, послужит соединительным мостом между сословиями» [5, с. 65–66]. В своей статье «Университеты закрывают!» Огарев провозглашал новый тип высшего образования в России, представляющий собой «не ту казенную науку, которой цель – чин, не ту школьную науку, которой цель – диплом; а ту человеческую науку, которой цель – образование народное, бессословное, повсеместное» [5, с. 65].

        Историческая справедливость требует признать, что часть вины за конфронтацию между властью и студенческой средой лежала в значительной степени на последней, сознательно шедшей на обострение отношений без учета реального соотношения сил и общественного положения в стране. О пагубной роли политических радикалов и экстремистов из студенческой среды проницательно писал славянофил Ю. Ф. Самарин: «Эта нелепая среда, лишенная всех корней в народе и в продолжение веков хватавшаяся за вершину, начинает храбриться и дерзко становится на дыбы против собственной единственной опоры (как-то: дворянские собрания, университеты, печать и проч.). <...> Но это не может долго продолжаться, иначе нельзя будет избежать сближения двух оконечностей – самодержавной власти и простонародья – сближения, при котором всё, что в промежутке, будет разделено и смято, а то, что в промежутке, обнимает всю грамотную Россию, всю нашу гражданственность. Хорошо будет, нечего сказать! <...> Прибавьте польскую пропаганду, которая проникла всюду и в последние пять лет сделала огромные успехи, в особенности в Подолии. Прибавьте, наконец, пропаганду безверия и материализма, обуявшие все наши учебные заведения – высшие, средние и отчасти даже низшие, – и картина будет полная...» [3, с. 314–315].

        Возможный выход из тупиковой ситуации противостояния власти и студенческой общественности, в том числе из числа крайне националистически настроенных студентов-поляков, указал ученый-филолог А. Ф. Гильфердинг. Он полагал, что именно роль университетского сообщества, призванного просвещать нацию и повышать уровень культурного самосознания народа до усвоения идей необходимости надгосударственного, всеславянского единства, могла бы стать ключевой в решении столь болезненного назревшего национального вопроса: «В ослеплении своем мы думали, что поляк мало образованный есть враг менее опасный, чем поляк просвещенный. <...> Мы не понимали, что именно враг опасных для нас польских идей и стремлений есть наука и просвещение, что эти идеи и стремления, будучи основаны на религиозном фанатизме и исторической неправде или ошибке, принуждены либо игнорировать выводы науки, либо искажать их. <...> С поляком основательно и серьезно образованным мы можем еще столковаться; полуобразованный или вовсе невежественный обыватель будет всегда игрушкою людей, которые захотят фанатизировать его религиозную и патриотическую ненависть к москалям» [6, с. 377–378].

        Стало быть, в решении национального вопроса университеты должны принять на себя функцию формирования культурной среды, характеризующейся высокой степенью национальной толерантности и государственности мышления. Это будет способствовать созданию фундамента здоровых общественных сил, на которые можно было бы опираться при цивилизованном, отвечающем критериям гуманизма и политкорректности, типе выстраивания межнациональных отношений. В современных российских условиях такая роль университетского сообщества особенно востребована, и, как представляется, именно с ней во многом могут быть связаны надежды на гармонизацию и повышение культуры контактов между представителями разных народов, населяющих Российскую Федерацию, что, в конечном счете, должно внести весомый вклад в оптимальное решение национального вопроса.      

                Литература

    1.  Герцен А. И.  Собрание сочинений: В 9 т. Т. 7. Статьи 1853–1863 гг. – М.: ГИХЛ, 1958. – 728 с.
    2.  Штакеншнейдер Е. А.  Дневник и записки (1854–1886). – М.-Л.: Academia, 1934. – 582 с.
    3.  Татищев С. С.  Император Александр II. Его жизнь и царствование. – М.: АСТ, 2006. – 1008 с.
    4.  Погодин М. П.  Воспоминание о Степане Петровиче Шевыреве. – СПб.: Печатня В. Головина, 1869. – 60 с.
    5.  Огарев Н. П.  Избранные социально-политические и философские произведения: В 2 т. Т. 2. – М.: ГИХЛ, 1956. – 683 с.
    6.  Барсуков Н. П.  Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 20. – СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1906. – Х, 402 с.

         Июнь 2006