Заговор слепых. 25

Глава XXIII. ЖЕЛЧЬ ЖЕЛАНИЯ

Он сделал очередную попытку – всё тщетно. Звонок трещал, как оголтелый, но квартира упорно хранила партизанское злое молчание.
Глеб обивал порог Неточкиного дома третий раз за сегодняшний день.
Вообще-то, хозяйка предупреждала, что её могут задержать на работе, однако два с половиной часа – это немножечко слишком!

Снова тащиться на улицу ему не хотелось.
Глеб вдоволь успел нагуляться, дожидаясь возвращения со службы плясуньи уродского Цирка. Несколько раз прошёлся он по Египетскому мосту, взирая новыми глазами на квартет зеленеющих сфинксов. Полюбовался Домом Культуры Слепых. Добрёл даже до Обуховской больницы.

Скитаясь по улицам, Глеб с удивлением обнаружил, что смотрит на город  так, словно никогда его раньше не видел.
После вчерашней лекции Кубика многие заурядные вещи обрели вдруг значение и смысл. Номер дома, надпись на стене, чугунный узор канализационной крышки – во всём ему чудились скрытые знаки и вензеля заманчивых тайн.
Подходя к Центру Коррекции Зрения, Глеб обнаружил верстовой столб, сиротливо прильнувший к обочине шумной дороги. В этих краях он бывал множество раз, но столба не замечал.
Теперь же не только обратил внимание на мраморного истукана, но даже озаботился определить его дислокацию на циферблате профессорских часов. Глеб был уверен, что время столба – четыре часа и четыре минуты.
Паранойя топографического созерцания медленно, но верно овладевала его воспалённым сознанием.

Дошло до смешного!
Прогуливаясь возле моста со сфинксами, он заметил рекламное панно - пиар конторы быстрого питания. На плакате была изображена пятипалая звёздочка, объятая всполохами пионерского пламени - небезызвестная эмблема эпохи светлого прошлого. От канонического спецсимвола фальшивку отличала одна недостоверная деталь: вместо лобастого профиля «друга детей» в центре звезды красовался дымящийся гамбургер колоритной наружности. Лозунг у подножья эмблемы гласил: «Всегда готов!».
«И тут пентаграмма», - подумал Глеб и ужаснулся собственной психопатической мнительности.
 
Нет уж, хорошего понемножку! Прогулки утомили скитальца.
Облюбовав уютный подоконник, Глеб взгромоздился на него с ногами. Широкая стена в тылу позволяла привалиться к ней спиной, а батарея отопления подогревала снизу продрогшие чресла. Ни дать, ни взять – кабина-люкс, плацкарт усугублённого комфорта.
Кроме того, с этой позиции хорошо просматривалась входная дверь.

Чтобы скрасить ожидание,  часовой решил причаститься тайн рукописного слова – благо, генеральский талмуд прибывал под рукой.
Шатаясь по улицам, он поносил последними словами увесистый фолиант за его непомерную тяжесть, теперь же наличие читабельного имущества пришлось ко двору. Раскрыв мемуары на середине, Глеб погрузился в пучину былого.

*   *   *

Из записок Генерала Тотлебена.

   Снова в маньчжурских краях очутился я, спустя шесть лет. Разгромив фашистских германцев на Ближнем Западе, наша Держава взялась за японцев на Дальнем Востоке.
9 августа мы объявили войну Стране Восходящего Солнца.

   Меня с моими пластунами срочно перебросили в район Харбина. Нам было поручено ликвидировать отряд 731 и захватить их секретные материалы.
Задание каверзное, не кот начихал!
Отряд 731 – сверхсекретное формирование японских милитаристов. Официальное название его: «Главное управление по водоснабжению Квантунской армии».

   Хороши водопроводчики!
 
   На самом деле под покровом водокачки притаился поганый змей.
В «управлении» этом экспериментировали с биологическим оружием и испытывали на людях плоды кощунственных трудов. Своё научное любопытство затейники в белых халатах утоляли и иными способами. Под час, весьма экзотичными!
Например, пытались оживить замороженного во льду человека или, окатив подопытного бедолагу крутым кипятком, наблюдали, сколько протянет «мыслящий тростник».

   Результаты изысканий косоглазые гиппократы аккуратнейшим образом документировали. Захватить людоедский архив и было поручено летучему отряду пластунов под руководством полковника Тотлебена - до такого вот чина дослужился я к исходу германской войны.

   События разворачивались стремительно. Наступление наших войск грянуло, как гром среди ясного неба. Японцы драпали, уничтожая всё, что могли впопыхах уничтожить. Не прошло и трёх дней после объявления войны, а мои пластуны уже овладели военным поселением в районе станции Пинфань и захватили главную базу «управления водоснабжением».

   Увы, мы опоздали. Почти всему составу отряда 731 удалось бежать.
Чтобы скрыть следы преступлений японцы разрушили постройки, сожгли архив, убили всех пленных.
Впрочем, полностью ликвидировать движимое и недвижимое барахлишко им не удалось – не хватило времени. Тюрьма сгорела только на треть. Её пытались взорвать, но бетонные стены в пол руки толщиной оказались не по зубам динамиту.
В печи, где обычно кремировали трупы подопытных, спалили документы и препараты. Самих заключённых сперва отравили, забросав камеры гранатами с синильной кислотой, а потом пустили на утилизацию - тела свалили кучей в яму, облили мазутом и подожгли.
В ту же яму кинули для запалу остатки архивной трухи: описание биологической заразы и протоколы вскрытий.
Трупы горели плохо. Их было много, а мазуту мало.
Когда мы заняли базу, кругом стоял удушающий смрад. Пахло жжёной костью и тлеющей помойкой.

   В тюремных корпусах царили хаос и разорение. Двери камер были распахнуты, пол усеян осколками медицинской утвари. Пустые сейфы и шкафы стояли вдоль стен, оскалив беззубые пасти.
Нелюдимая темница производила мрачное впечатление, даже более гнетущее, чем вид её недожаренных постояльцев. Во всём здании потолки были выкрашены тёмно-красной краской. Как выяснилось, цвет запёкшейся крови был выбран из гигиенических, а не эстетических соображений. Якобы, мухи, комары и прочие крылатые разносчики инфекций не жалуют кроваво-красный колорит.
На самом деле всё это чушь, самурайские выдумки. Насекомые в помещении обитали в изобилии, несмотря на тон и расцветку.

   Бетонные стены камер были испещрены надписями, процарапанными алюминиевой ложкой. Среди сотен китайских иероглифов попадались и русские слова.
Одна из надписей врезалась в память:
«Простые мысли – самые верные. Простые чувства – самые сильные. Желание – это желчь души. Надежда – изжога сознания.
У меня больше нет ни того, ни другого. Я чист перед Небом и перед Собой.
Смерть японским оккупантам!»
      
   Странные тезисы для обречённого на погибель!
Быт тюрьмы. Исповедь на досуге. Представляю себе этого философа с ложкой…

   Однако более всего позабавили меня сигаретные пачки, приклеенные к стене комочками рисовой каши. Смекалистые арестанты использовали их в качестве вешалки. Забавная штука – человек. В любой ситуации умудряется урвать у жизни кусок легкомысленной радости. Пусть даже островок уюта не больше пачки папирос.

   Заключённым разрешали курить, выдавали табак. И кормили их сытно. Не ради гуманности, а из практических соображений - подопытный образец должен быть здоров и упитан, иначе клиническая картина навязанной ему болезни получилась бы искажённой. Одно дело заразить чумой молодца, у которого кровь с молоком, и совсем другое – доходягу и хлюпика.

   Обречённых на заклание пациентов называли здесь «брёвнами». Употребив «бревно» по назначению, его возвращали в тюрьму, но не в общую камеру, а в отдельный апартамент.
Я видел эти изоляторы: ни надписей, ни сигаретных пачек на стенах. Лишь красный потолок и чёрные кровати, врытые в земляной пол. К этим койкам пристёгивали заражённого и наблюдали за ходом болезни.
Прокрустово ложе!

   Такой вот изолятор и принял меня на ночлег.
Казарма для сотрудников отряда 731 была разрушена взрывом, пришлось довольствоваться тюрьмой.
Камера смертников? Почему бы и нет!
Слабонервным я себя никогда не считал, брезгливость тоже не мой порок. Доводилось мне ночевать и в окопе, пристроив голову на талию трупа.
Впрочем, чёрной койкой воспользоваться я не решился – улёгся рядом, постелив на полу циновку из стеблей гаоляна.

   В эту ночь мне снова приснился Берке. А может, это я ему приснился. Кто знает?
 
   Почудилось мне, что я пробудился от сна. Очнулся в той же самой комнате.
Рядом – кровать. На голой железной решётке лежал человек, связанный по рукам и ногам. Голый, с почерневшим, вздувшимся телом.
Весь он, от макушки до пят, был покрыт язвами и изгрызен гангреной. Лимфатические узлы под мышками и в паху чудовищно опухли и стали размером с крупный картофель. Кожа лица, когда-то грубая и жёсткая, будто мозоль, истончилась, точно её натянули, собрав в пучок на затылке.
Берке чудовищно переменился.
И всё же я узнал его. Это был он – мой давнишний спаситель.

   Почуяв рядом шевеление живого, старик откупорил щели глаз и уставился на меня.

   - А… Пришёл, командир, - проскрипел он на своём чудном наречии, но я его понял, ибо во сне и на том свете все говорят на одном языке.

   - Берке, что с тобой? – пробормотал я, вглядываясь в неживые черты воскового лица.

   - К японцам… в плен угодил. Они меня до… трусов раздели и к столбу привязали. Дрянью какой-то пылили. Прямо в лицо. Теперь… я больной.

   «Откуда у монгольского шамана трусы?» - удивился я. Господи, до чего же нелепые мысли лезут в голову во сне.

   - Мне японцы трусы выдали. Вместе с формой… Порядок такой, - утолил моё любопытство Берке. На то он и шаман, чтобы мысли читать.

   - Как же ты в плен-то попал? Ты что, с японцами воевал?

   Представить старика в гимнастёрке и солдатской шинели, с ружьём-берданкой на плече, было выше моих впечатлительных сил. Всё равно, что вообразить английскую королеву за прядильным станком орехово-зуевской мануфактуры.

   - Нет, не воевал. Я же…

   Берке не смог договорить.
Силы оставили его. Он с хрипом выдохнул из себя нерождённое слово, зашторил веки и провалился во тьму смертельной дремоты.

   Жирная муха, описав замысловатую окружность над умирающей головой, приземлилась на щёку и поползла в сторону переносицы, мечтая полакомиться гноящейся кашицей, сочившейся из зажмуренных глаз.
Крась потолки, не крась, всё равно эти твари тут как тут, несут свою мародерскую вахту. Я прогнал беспардонную муху, и она улетела, обиженно шелестя насекомыми крыльями.
Время остановилось и съёжилось.
Я прибывал внутри его, стиснутый путами тесных секунд. Неподвижный, ненужный и всеми забытый. Смотрел на Берке и силился понять: кто из нас двоих мертвее?

   - Да жив я, жив. Не ссы, - отозвался шаман на мою безголосую мысль.

   Старик пришёл в себя и глядел на меня с насмешливой улыбкой.
На этот раз одним только глазом - левое яблоко зрения так и не сумело выбраться из ловушки слипшихся век.

   - Ты-то как, командир? Здоров? Не помер ещё? Или с того света ко мне заявился?

   - Вроде бы жив, - отозвался я, но весьма неуверенно. За последние лихие годы я столько раз под смертью ходил, что уже и сам сомневаться начал в реальности этого предположения.

   - Раз сомневаешься, значит живёшь, - успокоил меня Берке. – Тебе, командир, ещё много отмерено. Жизней у нас, как пальцев на руке. Рождаемся мы с кулаком, а умираем с пятернёй протянутой. Я лично сейчас последний свой палец разгибаю.

   Метафора заинтриговала меня, и я невольно кинул взгляд на его заскорузлую конечность, прикрученную к боковине кровати медицинским жгутом.

   - Ты на мою лапу не косись. Нечего на неё пялится. Лучше свою покажи.

   Я послушно протянул ладонь к лицу старика.

   - О, да ты у нас шестипалый. Счастливчик! Запасную жизнь урвал. Поздравляю… Как про тебя толмач говорил? «Судьбы баловник».

   Берке попытался рассмеяться, но смех был задушен дыхательным спазмом. От кашля зашевелились кости груди, а глаз увлажнился гнилою слезой.

   - Только запомни, командир - на одной удаче далеко не уедешь, - предупредил меня старик, оклемавшись от приступа респираторных конвульсий. – Мой тебе совет – учись смотреть. Даром что ли ты дар получил? Так разуй свой внутренний глаз, обнажи его. А то живёшь, точно муха слепая: бьёшься геройской грудью о стекло, колотишь башкой закрытые окна. А свобода – вот она, рядышком. Притаилась в лазейке распахнутой форточки. Всего-то и нужно – прозрачную стену от истинной воли уметь отличить.

   Монгол говорил, и слова его падали в меня, как камни в колодец. Падали, ударялись о сонную гладь неподвижной воды и, отозвавшись в душе томительным всплеском, уходили на дно.

   - И ещё… Запомни, командир, это не жизнь вокруг нас вертится, а мы вокруг неё. Кто-то от жизни бежит, улепётывает. Кто-то, напротив, догнать пытается. А жизнь – она туточки, на месте стоит. Жизнь, как гвоздь полярный, в небесную крышу вколоченный. Все звёзды окрест того гвоздя хороводят, а ему – хоть бы хны! Торчит тишком, над суетою сует возвышается. Сейчас ты молод, поэтому слова мои для тебя – пустой надоедливый звук. Однако время придёт - вспомнишь, что я тут наплёл. И про жизнь шестипалую вспомнишь, и про голову гипсовую…

   Берке поперхнулся, хватил воздух ртом, и внутри него что-то забулькало. Жизнь, и без того еле-еле трепыхавшаяся, вздрогнула и затихла.

   - Я всё сказал… Теперь уходи, - зашептал он.

   Судорога пробежала по телу дрожащей волной.
Старик сперва стиснул кулак, а затем напряг и растопырил пальцы.
Он умер с протянутой к смерти ладонью.

   На следующее утро я получил донесение - противник капитулировал. Война с японцами продлилась пять дней.

*   *   *

Входная дверь жалобно скрипнула, а потом захлопнулась с грохотом, приведённая в изначальную позу тугой проржавевшей пружиной. По каменному полу зацокали каблучки – знакомая песня.

- О, кавалер! Не меня ли караулишь? На свиданку припёрся? А чего без цветов? – завалила Неточка вопросами подъездного сидельца.

- Цветы сдохли, пока тебя дожидались, - парировал Глеб ироничную реплику. – Ты обещала в три вернуться, а теперь уже шесть!

- Мало ли кто чего обещал?! Я дама, имею право слегка припоздниться. Тем более что и повод для проволочки весьма уважительный - в Цирке собрание учинили, новую штучку будем ставить. Про Клеопатру слыхал?

- Которая из Египта? Припоминаю.

- Ну, вот. Сегодня роли распределяли.

- Неужели царицу станешь играть! – Глеб хотел всплеснуть для эффекта руками, но помешал генеральский талмуд.

- Жди, царицу! Для козырных ролей существуют персоны поглавнее меня. Я вообще пока зависаю. Вакантными остались два амплуа: служанки и носорога. Я бы предпочла прислуживать.

- М-да, служанка, это ближе к телу, - согласился Глеб. - Для носорога ваша фактура, мадмуазель, мне кажется, слегка мелковата.

- Это карликовый носорог, - уточнила Неточка. – Кроме того, натурализм нынче не в моде. В искусстве тенденция на аллегорию.

- С ума сойти! Столько умных слов за раз. Они у тебя поперёк говорилки не встали?

- Тренируюсь. Чаурели решил повысить наш общеобразовательный уровень. Говорит: «Урод и дебил – это не одно и тоже. Мне нужны просвещённые выродки».

- Молодец, кахетинец, - одобрил Глеб генеральную линию циркового начальства. – Знание – сила!

- А, по-моему, чушь всё это. Показуха сплошная! На кой ляд нам это говенное просвещение? Гробить время, да мозги засирать? Лучше бы зарплату прибавили… Ну-ка, подвинься. Расселся, как король на именинах.

Подчиняясь приказу сварливой жрицы монструозного шоу-бизнеса, Глеб свесил ноги и освободил половину плацдарма. Отделавшись от варежек, Неточка взялась за край доски, ловко подтянулась на руках и уселась на подоконник. Несмотря на внешнюю тщедушность, она оказалась особой спортивно подкованной.

- Хорошо ты тут устроился, - оценила диспозицию физкультурница. – От окошка не дует, батарея под задницей. Шик, блеск, красота! А ещё ноет, что долго ждать пришлось. Не стыдно? Да в такой лафе цельный день провести – одно удовольствие! Нетерпеливые вы, мужики, просто ужас какой-то.

Заклеймив адамово племя, Неточка достала из сумки сигарету и прикурила.

- Эх, приятно, однако, подымить, сидя на подоконнике, - проворковала она, наполняя подъезд табачным фимиамом. – Романтика! Прямо, как в юные годы - портвейна только не хватает. В остальном же, полный ажур! Ты-то чем без меня занимался? Книжку читал? Генеральскую? Ну и как, есть прогресс?

- У снов прогресса не бывает. Особенно, у бредовых. А вояка наш не вылезал из состояния сомнамбулизма. Все мысли об одном: как заснул и кто приснился. Не генерал, а спящая красавица! По-моему, мы на ложном пути - ничего путного в тотлебенских откровениях нет. Хотя, пишет забавно. В этом смысле он – молоток!

Ты в конец-то заглядывал? Чего там Венин дед отчебучил под занавес?

- Какой ещё занавес? – сбитый с толку нежданным вопросом, Глеб не сразу сообразил, куда клонит его собеседница.

- Что значит, «какой занавес»? Финальный, естественно! Зачем мусолить мемуары от корки до корки, если можно залезть на последнюю страницу и поглядеть, что стряслось на кануне пропажи. Конец – делу венец! Я лично всегда начинаю читать детективы с конца. Выяснил что к чему, и душа спокойна. Не люблю недомолвок!

- А что, неплохая идея, - одобрил предложение Глеб.

- Ещё бы! У меня плохих идей не бывает. Чаурели всегда говорит: «У тебя, Неточка, светлая голова! Внутри и снаружи. Не часто встретишь толковых блондинок».

- Ваш Чаурели мракобес и половой узурпатор. Попадись ему боевая феминистка, она бы его за такие слова на шашлык порубила.

Неточка с удивлением покосилась на поборника прав светловолосой части дамского общества.

- На шашлык? Раскатал губу! В Цирке у нас всякие уроды имеются, но феминисток среди них нет, это точно. Так что за Чаурели можешь не волноваться, никто его обижать не станет. Лучше расскажи, как там у вас-то дела? Что-нибудь новенькое обнаружили?

- Новостей вагон и полная тележка! После твоих воспоминаний о Вениных странностях Кубика переклинило. Такую бурную деятельность развёл – кричи караул! Ночь просидел над профессорской книжкой, потом весь день по городу рыскал. В конце концов, этот активист добился таки своего - вышел на след какой-то загадочной банды.

Выжав из вчерашней беседы эссенцию основополагающих тезисов, Глеб в нескольких лапидарных словах изложил суть событий соседке по подоконнику: начал с расшифровки шахматного ребуса и закончил описанием составных компонентов пятиконечной звезды.

- Такие делишки! Забавно, не правда ли? – подытожил он сенсационное донесение. – Как тебе нравится такой раскардон?

- По-моему, всё это чушь на постном масле, - ответила Неточка, выпустив изо рта пушистое облако дыма. Пока докладчик распинался, она успела выкурить две сигареты и взялась за третью. – Венин папаша псих был голимый. Кому ж ещё шарады мудрить? Тоже мне невидаль.

- А лабиринт? Клеймо звезды на теле города? Это тоже, по-твоему, пустяки и досужие домыслы?! – обиделся Глеб. Пренебрежительный тон собеседницы задел в душе его струну обидного негодования.

- На счёт сфинксов врать не стану, тут я профан. И про Центр Коррекции Глаза первый раз слышу. А то, что Цирк, Клуб и Дом Слепых – родные звенья единой цепочки, я и без вашего Кубика знала. «Египетские Ночи» - предприятие Чаурели. Он открыл его, поднакопив барыш на Цирке. Дом Культуры – заведение Бобринского. Гуманитарный проект. Старикашка эту контору на свои кровные бабки содержит. Оно и понятно - главный слепец столицы, ему и знамя в руки. Кому же ещё незрячей шоблой верховодить? Говорят, даже в любительском театре с ним вместе играет.

- Ну и что? Какая тут связь?

- Что значит «какая»? – подивилась Неточка недогадливости собеседника. – Да самая наипрямейшая! Барон с кахетинцем старые кореша. Не даром же свадьбу в Цирке справляли. Общий капитал и взаимные корыстные интересы – лучшая база для искренней дружбы. Тут-то всё как раз понятно. Я другого смекнуть не могу: коли Бобринский с Чаурели взаправду верховодят этим нелепым лабиринтом, на кой чёрт им сдался такой дундук, как ты? Много чести, не находишь? Подозреваю, что Кубик ваш чего-то перемудрил.

С кощунственным выводом малорослой плясуньи трудно было не согласиться.

- Да уж, вопросов – бездонное море, загадок – непролазный лес. Носишься в поисках разгадки, как белка в колесе, а толку – ноль без палочки! – посетовал Глеб на превратности жизни. – Если бы в кармане у меня лежал выигрышный  лотерейный билет, я бы с радостью обменял бы его на доходчивое объяснение: за что мне все эти напасти.

- Бог ты мой! Сколько «бы» в одном предложении, - воскликнула Неточка, украсив реплику ядовитым смешком. – И нечего страдальца тут изображать! Все твои беды – лишь четвертинка настоящей беды. Вот если б тебе трамваем ноги отрезало…

Надо отдать должное Неточке - она знала подходцы и умела утешить сочувственным словом.

- Не всё так паршиво, как кажется. По крайней мере, ты встретил меня. Я твой фартовый лотерейный билет! Хочешь в «Ночи» попасть? Могу устроить. Нет, серьёзно. По-моему, гениальная идея! Организуем тебе «хождение по мукам». В Цирке ты уже был, очередь за Клубом.

- А что, можно? – предложение показалось Глебу заманчивым, но тут он вспомнил рассказы Тимура о клубной дороговизне. – Только, это… с деньгами у меня туговато. Говорят, там цены – будь здоров!

Признание в уязвленной кредитоспособности позабавило кандидатку на роль лотерейной фортуны:

- А то я не знаю, какого Рокфеллера мне ветром надуло. Без паники! Слушай сюда - мы с Веней в «Ночах» несколько раз халтурили. Так сказать, шефская помощь дочерней фирме. За каждое выступление дают контрамарку – можно бесплатно в Клуб попасть. У меня этих «проездных купонов» целая стопка накопилась. Я по собственной воле туда ни ногой. Пусть обормоты, вроде Кузьмы Лукича, этот богемный гадюшник окучивают, а мне и Цирка по горло хватает. Обидно, что контрамарка именная. Так бы можно было её налево загнать, осчастливить любителя гламурных тусовок за половину реальной цены.

- Ты что, предлагаешь мне под твоим именем в Клуб пробираться?!

Глеб представил себя в женском наряде, загримированным под Неточку и оробел. Перспектива щеголять в юбке и парике показалась ему малоприятной.

- Дурак! Зачем? Без маскарада обойдёмся. У меня Венина контрамарка тоже имеется. Внешность у вас похожая, а имя «Глеб» у тебя на лбу не отпечатано. Кстати, чтобы ты не скучал, могу компанию составить. Так уж и быть, тряхну стариной! Согласись, вдвоём на празднике жизни гулять веселее.

- Договорились, - одобрил Глеб стратегический план. – Когда пойдём?

- Да хоть сегодня. Чего резину тянуть? Давай в двенадцать у Клуба встретимся. Раньше там делать нечего, всё интересное после полуночи начинается.

Неточка бросила на соучастника интриги пристальный взгляд и, сокрушенно качнув головою, добавила:

- Только учти - сто процентной гарантии дать не могу. У них там «фэйс-контроль». Могут запросто послать тебя в задницу, не взирая на контрамарки. Я лично на месте халдея так бы и поступила.

- Это ещё почему? – обиделся фальшивый обладатель клубного пропуска. – Чем я плох, интересно знать?

- Физиономия у тебя неубедительная. Сразу видно, что в богемном стаде ты – паршивая овца. Нет в тебе этой, как там её…

Неточка запнулась, вспоминая очередное словечко, вызубренное по приказу начальственного просветителя. Наконец, после недолгих, но мучительных усилий, искомый термин был найден.

- Харизмы! Харизмы в тебе нет, понимаешь? Скажем, заявится в Клуб Кузьма Лукич отдохнуть в шикарной среде от беспробудного домашнего пьянства. Пиджак порванный, штаны помятые, в бороде вермишель, под глазом фингал. А ему: «Добро пожаловать!». Любая дверь на распашку. Почему так? Да потому, что у него вся морда в харизме. Любой халдей понимает - припёрся нужный человек. Он свой в доску и право имеет. А ты!

Слов, способных описать непрезентабельность Глеба, в Неточкином лексиконе не нашлось, и она лишь махнула рукой.

- Корче, в полночь на углу. Попрошу не опаздывать! И паспорт Венин прихватить не забудь.

- Слушаюсь и повинуюсь!

Глеб спрыгнул с подоконника и помог спуститься вниз его начальственной даме.

- Тогда до вечера?

- Ишь, какой шустрый, – осадила его Неточка. – Побежал он, понимаешь! Нет, братец, от меня так просто не отделаешься. Мой респект ещё заслужить надо! Пойдём-ка в квартиру. Чайку попьём, вафли покушаем – время терпит. А чтоб не скучать, разделим обязанности: я буду заварку заваривать, а ты мне генеральское чтиво прочтёшь. У тебя декламировать вслух хорошо получается!

- Последние страницы? – догадался Глеб.

- Вот именно! Заглядывать книжке в конец и подсматривать в замочную скважину – две радости, которых у меня никому не отнять!

*   *   *

Из записок Генерала Тотлебена.

   Страх.
   Гнусный, липкий страх.
   Подкожный, внутривенный, утробный.
   Я начинаю бояться самого себя. Что есть во мне такого ужасного?
   А может, я боюсь покойников? Да, да – покойников! Именно.
   Может я  труп? Сбривая по утра щетину со щеки, я вожу лезвием по лицу мертвеца?

   Труп. Живой труп. Откуда это? Какая-то пьеса, что-то из классики.
   Человек жив, но для всех он мертвец.
   А я?
   Я мертвец для себя самого.
   Призрак. Упырь. Привидение. Какая мерзкая догадка!

   Чего добился я в этой нафталинной жизни?
Что есть у меня на текущий момент?
Есть работа, семья. Жена и две дочери: одна под боком, другая в Москве.
Квартира есть. В квартире - собственный кабинет. В кабинете – письменный стол.
На столе – солидная тетрадь, в которую я записываю свои «солидные» мысли.
Какая прелесть…

   Душно! Душно мне, братцы!!!
   Задыхаюсь я.
   Воздуха нет…

   Вчера…
   В три часа по полудни…

   Вчера, в три часа по полудни, я получил окаменевшие останки генерала Тотлебена. Лично, в руки, под расписку. Десять кило скульптурного гипса!

   Мальчишка. Очкарик. Шестёрка. Стажируется у нас в музее…
   Вчера он привёз ко мне в запасник тринадцать ископаемых истуканов: бюсты героев Японской войны, снятые с довольствия и списанные в архив по причине своей абсолютной ненужности.
Тринадцать безликих шедевров монументально-патриотической пропаганды. Лежалый товар протухшей эпохи.
И среди чёртовой дюжины твердолобых черепушек – мой собственный гипсовый кумпол.

   Я и не сразу узнал-то себя.
Не мудрено – «нетленка» разнообразием портретных характеристик не отличалась.
«Все равны, как на подбор, с ними дядька Черномор…».
Такое впечатление, что анонимный халтурщик  ваял свой «шахер-махер» под копирку. Только причёску менял да усами жонглировал: кому пышные, с выкрутасами, а кому тощие да узенькие, как недобритый лобок.

  А когда я лепнину с прейскурантом сравнивать начал и до литеры «Т» дотащился, тут-то и узрел единицу хранения, озаглавленную моими родными инициалами: Тотлебен Георгий Лаврентьевич.
Вот тебе на! Нашла награда героя…

   Вспомнил я и Манчжурию, и ночь у костра, и рану мою халхин-гольскую.

   Вспомнил старика Берке, лопатку его баранью. Вспомнил сон, в котором мне голову эту под расписочку выдали.

   Так вот оно что! Вот к чему вся эта канитель!

   Вынул я голову из героической кучи, взял её в руки, чтоб получше рассмотреть. Бедный Юрик!
И понял я: не бюст это вовсе, а надгробие моё.
Гипсовый гвоздь, вколоченный в крышку житейского гроба.
Повестка инфернального военно-полевого суда.

   Выдохся Тотлебен!
   Испустил свой клокочущий дух.
   Пылью музейной стал. Плесенью хладной сделался.

   Пробил мой последний час.
   Но как-то тихонько пробил, без ажитации: ни тебе молнии, ни грозового раската. Небеса не разверзлись. Из чрева адова черти чубатые за мной не примчались.

   А с какой стати-то? Я и так уже мёртв. В этом и есть вся соль послания.
   Труп. Живой труп.
   Таков постмортальный диагноз.

   А ведь я  не стар. С формальной, ботанической, так сказать, точки зрения. Уже не орёл, но пока ещё сокол. Годиков тридцать протянуть точно смогу, а то и все пятьдесят.
Тотлебенская порода на долголетие крепкая. Жилистые мы!
Да только к чему канителиться?

   Шаман Берке назвал меня шестипалым. Шесть жизней мне обещал.
А сколько я прожил? Одну? Две? Самое многое – три.
Куда ж подевались остальные?

   А стрела? Что стало с моей маньчжурской раною? Куда исчезла роковая зарубка?
Не та, что на шее, а та, что в душе.
Выходит, просрал я дар «Белого Война». Профукал самобытный свой шанс.
Никакой я, стало быть, не избранник.

   Тогда зачем?

   Зачем всё это случилось со мной? Зачем тащил я сквозь жизнь самобытное бремя?

   А может это ещё не конец? Может гипсовый истукан не надгробие моё, а наоборот… Фанфара горниста, трубящего сбор!
Мол, очнись, генерал. Приди в себя, ведь ты же шестипалый! Эти пальцы не для того, чтобы ими нос ковырять.
Сбрось с себя бремя ржавых цепей прозябания. Лучше ладная гибель, чем гунявая жизнь!

   Верно. Всё верно.
   Что держит меня в этом мире? Не знаю.
   Что ждёт меня в мире том? Не пойму.

   А может и не надо ничего понимать?
   Может, стоит решиться. Кинуться в омут, с плеча рубануть.
   Всё отринуть и с нуля…

   Да только так, чтобы ноль был кромешный, безоговорочный и абсолютный. Коли стал я местом пустым, так пусть пустота меня и поглотит!

   Как там нашкрябал на стенке барака тифозно-язвенный смертник?
   «Простые мысли – самые верные. Простые чувства – самые сильные. Желание – это желчь души. Надежда – изжога сознания…».

   Желчь желания? Почему бы и нет!
Всё лучше пердения старости и слюней безучастной апатии.
Может в этой самой «желчи» и есть спасенье моё?

     Глупо бояться старости, если ты – труп.
     Всё с нуля, и будь, что будет…