У синего моря за серыми скалами часть6

Арш Аркадий Михайлович

У синего моря за серыми скалами

Глава 6 ДОБРЫЙ СОТ

  Добрый Сот — небольшое село, в одну улицу вдоль речки Проня. Село маленькое, но его легко найти на любой карте России. То есть, конечно, не само село, а место его расположения. Это примерно в 12–15 километрах от впадения Прони в Оку. Через Проню — 2 моста: один — железнодорожный, а по второму шло шоссе на Куйбышев — как мы теперь знаем, обе трассы стратегического назначения. Между этими мостами находилось процентов семьдесят всего села, и мы жили как раз неподалёку от железнодорожного. Напротив местного клуба нам выделили целый, чуть-чуть недостроенный, а может быть, разорённый, дом, и за домом — в 15 соток, как у всех, — участок. Мы завели козу, посадили картошку и просо — и это тоже, как у всех. В селе не было ни электричества, ни радио, а телефон наличествовал только в сельсовете. Рано по утрам мама принимала по этому телефону сводку Информбюро и затем пересказывала её на планерке, а кроме того выпускала стенгазету, боевые листки, создала в этом глухом селе драматический коллектив, с которым ставила не только разные военные скетчи (где мне доверяли создавать за сценой звуковые эффекты), но даже пьесы Островского, а клубный народный хор выступал на смотрах. С огромным уважением и гордостью (нет, это не те слова, не знаю, как это выразить точно) я вспоминаю о маме, ведь было ей в ту пору немногим более 30 лет.
  В селе я, наконец, пошёл в школу по-настоящему, не прогуливая. Засчитали мне два класса, а уж в 3-м и 4-м я не пропустил без уважительной причины ни одного урока. Надо сказать, что учился я с удовольствием и, в общем, хорошо. Были трудности с учебниками, не хватало тетрадей. Тогда в клубе мы разыскали рулон серой бумаги, типа обёрточной, я вырезал из рулона листы, карандашом разлиновывал и сшивал в тетрадь. Трудно было зимой — уроки делать надо, а источник света один — коптилка, то есть подобие керосиновой лампы без стекла... Летом, точнее, с ранней весны до поздней осени, все мальчишки — на реке. Уже на второе лето я научился плавать и к осени мог переплыть реку туда и обратно.
  Но во время сенокоса приходилось и работать. Поначалу меня «прикрепили» к перевозчику (это в одиннадцать-то лет!) — на лодке перевозили колхозников на другой берег, к месту сенокоса, потом перевели в бригаду, где мы, мальчишки, перетаскивали копны к месту скирдования — длинной верёвкой копну цепляли к лошади, и верхом тащили её волоком к месту назначения. Первое время никак не получалось залезть на лошадь, взрослые подсаживали, и я, уже не слезая, таскал эти копны до конца смены, натирая до боли соответствующее место — ездил-то без седла, а прямо, как говорили, охлупкой. Помню, на второй день работы развязалась охватывающая копну веревка... Всех позвали обедать, а я — не могу же оставить копну на полпути! (мама всегда учила: отвечать за своё дело, не врать и всегда выполнять обещанное) — спустился с лошади, подвязал веревку, а взобраться на лошадиную спину, ну, никак не получается! До слёз дело дошло. Наконец, подтащил лошадь поближе к высокой копне и кое-как влез. А когда подъехал к стану, оказалось, все уже поели, и пацаны повели лошадей к речке на водопой и купание. Так что, как сидел я на лошади, так на ней и поехал к реке. Берег оказался крутоват, лошадь нагнула шею, и я кубарем под общий смех слетел через её голову. Хорошо, что в воду... И ещё запомнилось, как осенью возле дома с телеги сгрузили почти полмешка муки и объяснили: «Это на твои трудодни». Гордости моей не было предела!
  Вечерами, когда читать становилось невозможным, а в клубе не было мероприятий, мама рассказывала нам всякие истории из времён своей учёбы — запомнились упоминания: Левушка Оборин, Маринка Ладынина, Ванюша Любезнов... А ещё она пела нам украинские песни и — по памяти — оперу «Снегурочка».
  Галя рассказывала (я-то подзабыл), как мы лежали на печке, и мама учила меня нотной грамоте. С Галей мы с малолетства участвовали в самодеятельности. Помню, как ещё до войны, после просмотра в театре спектакля «Финист — ясный сокол», мы повторили это представление в детском садике. Я отличался прекрасной памятью, короткие стихи запоминал с первого раза, а потому в этом представлении играл сразу три роли, и меня быстро переодевали то в халат, то ещё во что-то.
  Запомнилась мне и песенка Тома Кенти из пьесы «Принц и нищий», которую артисты маминого театра разбирали у нас на дому. Песенка запала в память, в самодеятельности я спел и её. В деревне читал стихи. Коронный номер — «Сын артиллериста», его я читал и в школе — на самодельных подмостках из снятых ворот, уложенных на парты, и со сцены клуба. Когда выходил к публике, колхозники просили: «Давай про Леньку!» И я начинал:

«Был у майора Деева товарищ — майор Петров.
Дружили еще с гражданской, еще с 20-х годов.
Вместе рубали белых шашками на скаку,
Вместе потом служили в артиллерийском полку.
А у майора Петрова был Лёнька, любимый сын.
Без матери, при казарме рос мальчишка один...»

  А Галя без всяких репетиций плясала, для неё главное, чтобы звучала музыка — в клубе был баянист, инвалид, без ноги, другие мужики воевали на фронте. После 43-го начали возвращаться раненные и контуженные. Один из них — Иван, по прозвищу Марала — был общим кумиром, невероятной смелости мужик и до войны самый известный на всю округу кулачный боец. Был он нашим другом, помогал маме поддерживать порядок на вечерах с танцами. Соня, жена его, работала в клубе библиотекарем, а летом — воспитателем-няней в детском саду, который мама организовала при клубе.
   
  Конечно, и по дому мне работы хватало: воду из колодца принести, картошку. прополоть и окучить (а 10 соток — это и для взрослого немало), да ещё 5 соток проса, да козу покормить, да «коровьих лепёшек» для топки печи натаскать, и мало ли чего ещё. Жили трудно, но не унывали — мама не давала и всегда говорила: «Вот, встретимся с папой, тогда всё будет хорошо». И ещё говорила, что папа ни в чём не виноват и арестовали его по ошибке.

  А наш папа в то время «работал» на одном из приисков Колымы. Он и вправду виноват ни в чём не был, арестовали заодно с членами бюро горкома комсомола, за которыми тоже какой-то вины не числилось — видимо, так, вслед за Косаревым, «чистили» комсомольский актив. Перед моим отъездом из Магадана мне показали документ, где говорилось, что с отца судимость снята «за отсутствием состава преступления». В 51-ом ему разрешили выехать в отпуск «на материк». Правда, всё равно запретили останавливаться в Москве и даже в Днепропетровске, где ещё жива была его мать, и он вынужден был регистрироваться в пригороде. В 2002 году я получил из Челябинского областного суда официальный документ, подтверждающий, что отец мой реабилитирован, а его семья признана пострадавшей от необоснованных политических репрессий.

  Но это было позже, а тогда, в 1942 году, по освобождении, оставили его в Магадане, как в ссылке, хотя и разрешили заняться нашим поиском. Как он нашёл, не знаю, но нашёл. Однажды по телефону в нашу сельскую управу из почтового отделения, что находилось в другом селе, продиктовали телеграмму: «Ливитьюи из Мачадана». Мама догадалась, что телеграмма от отца, а текст означает: «Левитской из Магадана». Радости не было предела! Я быстренько по картам и энциклопедии выискал, что это за «Магадан» и где он находится... после чего в ожидании встречи с отцом прошли ещё долгих три года.

  Победу мы встретил в деревне Добрый Сот. Было еще темно, ставни закрыты, и вдруг — в ставни сильный стук и женский крик: «Зоя Константиновна! Вставайте!» Мы перепугались, думали опять пожар (несколько ранее был пожар, сгорело два дома — крыши соломенные, загораются легко). Выскочили — а это одна из девчонок-солдат, что в трёх домах от нас охраняли мост через речку Проню, спешила сказать о Победе — они получили информацию по своей связи, радио-то в деревне не было. А у моста уже началось! Девчонки выскочили на улицу прямо в белье, а их лейтенант в одной комбинашке. Кричат, прыгают и пялят из оружия в воздух! Накануне пронёсся почти ураган; за рекой, на горизонте стоял посёлок с обычно видимой из нашей деревни трубой спиртзавода (вроде и посёлок тот назывался как-то типа Спиртовый), так говорили, что трубу ветром завалило. Вот и 9 мая был сильный ветер и холодно. И всё равно утром около школы состоялся митинг. Помню, что выступили председатель колхоза Фатькин и лейтенант, которая потом дала Фатькину свой пистолет, и он вместе со взводом девчонок произвёл «салют». А вечером мы, мальчишки, собрали весь свой арсенал запасов разной взрывчатки и устроили в честь Победы свой салют.