Шевырев и поэзия младоархаистов

                (Языковая программа поэзии С. П. Шевырева в русле традиций «младоархаизма»)


        Фундаментальная работа Ю. Н. Тынянова «Архаисты и новаторы», как известно, стала важнейшей вехой в углубленном изучении динамичного творческого взаимодействия принципов поэтики классицизма и новых романтических веяний в поэтическом наследии целого ряда активных участников литературного процесса 1810-х – 1820-х годов, включая таких крупных и ярких поэтов, как В. К. Кюхельбекер, П. А. Катенин, А. С. Грибоедов, а также целый ряд других, несколько менее заметных фигур [1]. Предложенная Тыняновым концепция расстановки литературных сил позволила вскрыть знаменательный  факт напряженного внутреннего диалога между поэтами державинского и пушкинского поколений через голову поколения карамзинского, минуя стилевые и языковые нормы сентиментализма, – диалога, основанного на стремлении к синтезу важнейших художественных достижений классицизма с жанрово-тематическими возможностями романтической поэтики при условии отказа от нивелирующих лексико-стилевых тенденций сентименталистского поэтического словаря и общего мелодраматического тона весьма негативно оцениваемой «младоархаистами» субъективной лирики последователей Карамзина и Дмитриева [2]. Сторонники державинских одических заветов сознательно настаивали на сохранении в своей поэзии высокого стилевого строя русского классицизма для возрождения торжественного пафоса лиро-эпического творчества как искусства, способного преобразить и облагородить жизнь, выразить глубину и силу поэтического вдохновения, проникнутого чувством горячего патриотизма и вольнолюбия.

        В таком комплексном мировоззренческом и эстетическом контексте обращение поэтов-«младоархаистов» к языковому и синтаксическому потенциалу идущих от Ломоносова принципов «высокого штиля» явилось действенным средством придания поэзии агитационно-просветительского статуса, соединения лирического творчества с философскими штудиями. Поэтому отнюдь не случайно то обстоятельство, что к группе «младоархаистов» тяготели представители школы романтического любомудрия во главе с Д. В. Веневитиновым, С. П. Шевыревым и А. С. Хомяковым. При этом особенно существенно то, что Шевырев и Хомяков, чье поэтическое творчество достаточно интенсивно продолжалось и позднее, в 1830-е – 1850-е годы, во многом в русле традиций «младоархаизма», остались по сути верны исходной установке всей позднеклассицисткой литературной группы на активное пользование богатым лексико-стилистическим арсеналом ломоносовско-державинского поэтического словаря, открыто противопоставляя его французским языковым влияниям, внедренным в русскую поэзию Карамзиным и ранними романтиками. Таким образом, сугубо литературный спор о предпочтительном языке поэзии перерастал в программное размежевание двух резко несходных между собой типов понимания национальной самобытности и специфики русской поэзии, присущих, с одной стороны, последователю «младоархаистов» Шевыреву, а с другой – А. С. Пушкину и поэтам его плеяды.

        Именно эта диаметральная противоположность взглядов на пути развития русской поэзии привела в итоге к дистанцированию Пушкина от Шевырева и его единомышленников, издававших в 1827–1830 годах литературно-философский журнал «Московский вестник» и поначалу весьма надеявшихся на постоянное пушкинское сотрудничество. Однако, несмотря на отдельные публикации пушкинских произведений на страницах журнала, чаемого любомудрами интенсивного взаимодействия с Пушкиным все-таки не состоялось, и дело здесь не в каких-либо субъективных факторах: причина кроется глубже, в самой типологии литературных воззрений Пушкина и его молодых по возрасту, но «младоархаичных» по эстетическим позициям московских знакомых. Неоднократно остро критикуемая Шевыревым «школа гармонической точности», «гладкости», ощутимого влияния французских стилевых образцов – школа, общепризнанным главой которой во второй половине 1820-х годов был именно Пушкин, оказалась по своим принципам и художественным ориентирам совершенно чужеродна творческим стремлениям последователей «младоархаизма». Вот почему безответным осталось шевыревское увещевательное «Послание к А. С. Пушкину» (июль 1830), задуманное как своеобразный манифест постклассицистской литературной группы, рупором которой охотно выступил сам Шевырев.

        Рассмотрение выдвинутой в этом «Послании» языковой программы поэзии Шевырева воочию демонстрирует четкие классицистские стилевые пристрастия автора, апеллирующего к непререкаемому для него авторитету Ломоносова и Державина при попытке дать ответ на вопрос «Что сделалось с российским языком?»:

                Сей богатырь, сей Муромец Илья,
                Баюканный во льдах под вихрем мразным,
                Во тьме веков сидевший сиднем праздным,
                Стал на ноги уменьем рыбаря
                И начал песнь от Бога и царя.
                Воскормленный средь северного хлада
                Родной зимы и льдистых Альп певцом,
                Окреп совсем и стал богатырем,
                И с ним ревел под бурю водопада [3, с. 191–192].

        В высшей степени показательно, что свой краткий схематический экскурс в историю развития русского поэтического языка Шевырев строит в соответствии с лексическими канонами «высокого штиля», акцентированно прибегая к обильному использованию архаизованных стилевых форм церковнославянской лексики, не  говоря уже о перифрастических отсылах к литературным заслугам выходца из рыбачьего сословия северянина-помора Ломоносова и автора знаменитой философской оды «Водопад» Державина. Самое замечательное, однако, то, что собственные языковые образчики следования нормативным традициям «высокого штиля» Шевырев прямо рекомендует Пушкину в качестве достойных примеров истинно поэтического языка, каким следует пользоваться современному поэту.

        Впрочем, указанием вдохновляющих языковых примеров дело не ограничилось. По принципу контраста со славным прошлым русского поэтического языка Шевырев рисует безотрадную картину кризиса, наступившего вследствие засилья карамзинистского языкового космополитизма. К искреннему огорчению автора «Послания», реальная художественная практика поэтов-современников представляет собой плачевное зрелище закономерных последствий пагубного влияния превратно понятых карамзинистских принципов заимствования чужеязычных (а именно французских) лексико-стилистических штампов. По убеждению Шевырева, такая скудная и однообразная «галльская диета» является абсолютно неплодотворной для языка русской поэзии и служит главной причиной упадка современной литературы, в первую очередь поэзии, по сравнению с былыми высокими ломоносовско-державинскими заветами:

                Что ж ныне стал наш мощный богатырь?
                Он, галльскою диетою замучен,
                Весь испитой, стал бледен вял и скучен
                И прихотлив, как лакомый визирь... <...>
                Что, если б встал Державин из могилы,
                Какую б он наслал ему грозу!
                На то ли он его взлелеял силы,
                Чтоб превратить в ленивого мурзу? [3, c. 192–193]

        Выход из создавшегося языкового тупика виделся Шевыреву в безусловном возвращении к сохраняющему свою продуктивность потенциалу лексических и стилевых традиций классицизма, в придании языку русской поэзии ярко выраженной национальной окраски, причем осуществить этот патриотический поворот в современной поэзии, по убеждению Шевырева, призван был именно Пушкин – это как раз ему в шевыревской концепции отводится ответственная роль возродителя и исцелителя литературного языка по чисто русским рецептам:

                Врачуй его: под хладным русским Фебом
                Корми его почаще черным хлебом,
                От суетных печалей отучи
                И русскими в нем чувствами звучи [3, с. 193].

        Прямая дидактика, вполне в духе классицистской поэзии, явственно звучащая в предлагаемой Шевыревым программе «лечения» языка русской поэзии, не была и не могла быть принята Пушкиным, который предпочел деликатно отмолчаться и ничем не ответить на призывное шевыревское «Послание», вполне ясно выразив тем самым свое принципиальное несогласие с навязываемой ему ролью вождя «младоархаистов». В своем творческом развитии Пушкин, развивая неприемлемый для Шевырева карамзинистский принцип «писать так, как говорим», последовательно двигался в сторону дальнейшей демократизации языка, сближения его со сферой широкого разговорного словоупотребения (в этой связи достаточно вспомнить известный пушкинский совет учиться богатству и красоте русского языка у московских просвирен), тогда как Шевырев остался верен обаянию классицисткого «высокого штиля» и даже декларативно отозвался на гибель другого лидера молодой романтической поэзии – Лермонтова – в своей по-прежнему нарочито архаизованной лексико-стилевой манере, вызвавшей недоумение и иронические реплики современников:

                Не призывай небесных вдохновений,
                Не высь чела, венчанного звездой,
                Не заводи высоких песнопений,
                О юноша, пред суетной толпой [3, с. 201].

        Благодаря такой лексико-стилевой подаче образ безвременно погибшего поэта исподволь приобрел у Шевырева черты некоего адепта «младоархаизма», что, конечно же, ни в коей мере не соответствовало реальному положению Лермонтова в литературном процессе начала 1840-х годов, зато оказалось глубоко закономерным для самого Шевырева, очень ярко характеризуя его собственную принадлежность к угасавшим «младоархаистским» традициям.

        Развитие русской поэзии, а вместе с ней и поэтического языка, шло вовсе не по тем путям, которые пытался указать им Шевырев, однако его упорная верность старым литературным заветам представляет собой симптоматичный и поучительный пример необратимости постепенного вытеснения остатков классицистской поэтики на периферию литературного процесса и, в исторической перспективе,  объективного характера намеченного противостоявшими группе «младоархаистов» поэтами пушкинской плеяды радикального опрощения и обновления языка художественной литературы.      

                Литература

    1.  Тынянов Ю. Н.  Архаисты и новаторы. – Л.: Прибой, 1929. – 595 с.
    2.  Тынянов Ю. Н.  Пушкин и его современники. – Л.: Наука, 1968. – 424 с.
    3.  Поэты 1820–1830-х годов: В 2 т. Т. 2. – Л.: Сов. писатель, 1972. – 768 с.

         Апрель 2006