Последняя шутка Жванецкого

                «Знаменитый еврей. Как отношусь? С интересом отношусь. Знаменитый, конечно, но еврей. Но знаменитый. Но еврей. Хотя и знаменитый. Это не отнять, конечно. Если учесть, что еврей, то каким бы ни был знаменитым… Ну а если знаменитый, ну и что? Еврей – и всё!»

 


  Пихал Пихалыч Жванецкий , как я тогда его окрестил,  не слыл  сексуальным маньяком и в свой райдер на июль 1997 года отдельно про девочек ничего не  написал, как это делали другие артисты из "Машины времени" или Студии ТРИТЭ Никиты Михалкова. Вы можете себе представить , как набрасывались на молодые незнакомые  тела Михалков или  Макаревич, оторвавшиеся от уютного и опостылевшего  домашнего очага.  Не надо представлять, не советую.
  Это  не сильно облегчало нашу задачу по  приёму Жванецкого  и организации его  концертов  в Литве. Точнее принимали мы его в Вильнюсе . А концерт  намечался  в Клайпеде, где рускоговорящая аудитория  была в большинстве. Планировалось встретить Жванецкого на аэродроме Вильнюса и сопроводить его на автомобиле в Клайпеду. Там  переночевать в отеле, с утра погулять по берегу моря и вечером порадовать клайпедистов  шутками Жванецкого. А Жванецкому выплатить гонорар три тысячи долларов с собранной кассы Дома культуры моряков. Ну, конечно, проводить Михаил Михайловича Жванецкого до самолёта в Москву. Праздновать успех мы с Инной наметили на другой день  в сауне.
   Инна Точёнова была очень привлекательной  русской женщиной средних лет, но жила в Вильнюсе после  развода с мужем. Она занималась шоу- бизнесом под крышей вильнюсского авторитета Адрея Грибоедова, но я на ней даже женился из корыстных соображений.  Дело у нас спорилось до тех пор, пока я не пригласил в Вильнюсский оперный театр звёзд балета Марриинского театра  и Инна с Андреем Грибоедовым меня кинули. Но о грустном попозже.
  Встречать Жванецкого поехал я и по его расстерянному взгляду и грустному выражению лица сразу понял, что он ожидал увидеть Инну. Однако....
- А где Инночка? спросил Михаил Михайлович.
- Она ждёт Вас в Клайпеде, хлопочит  по приёму - соврал я не моргнув глазом.
Дорогой  мы молчали и очень скоро Жванецкий крепко уснул в мягком мерседесовском кресле. По приезду в Клайпеду нас встретил местный бизнесмен Витя и сразу предложил погреться в баньке с девочками.
-А где Инночка? - снова взволнованно спросил Жванецкий.
  Тут я понял, что к его волнениям на сексуальной почве присовокупился страх не получить свой гонорар, обещанный на словах. Артистов тогда часто "кидали" местные бандиты, присосавшиеся   к  шоу-бизнесу. В бане Михаил Михайлович парился неохотно,на девочек поглыдывал изредка и без интереса. Видимо Инночка запала ему в сердце и никого  другого он туда впускать не хотел.
  Утром за завтраком появилась Инночка и  Жванецкий  засиял, как медный самовар, задымился и стал с аппетитом вкушать блинчики. Прогулка по морю его взбодрила ещё больше, он даже  заглянул в местный аквариум, но чаще поглядывал на Инночку.
  Зал был полон. Мы с Инночкой дождались выхода Жванецкого на сцену и пошли выпить кофе и разобраться с деньгами. Дополнительный концерт в Паневежесе  отменили по причине антироссийских настроений и возможных провокаций. К тому же зал там был очень маленький и собрать приличный гонорар не позволял.   Отправлять Жванецкого в Москву Иннка опять поручила мне и зажав в кулачке свою часть гонорара  уехала в Вильнюс  к малолетней  капризной доченьке. Видимо Михаил Михайлович не вызывал у Инночки ответного влечения, и соблазнив его колыханием своих бёдер в Москве она тут же про него забыла.
  Я побрёл к залу.  Дорогой я сожалел, что литовские националисты не любят шуток Жванецкого и не дают мне заработать на нём  лишнюю тысячу долларов. Открыв дверь служебного входа, которая вела прямо на сцену, я замер.  Меня оглушила мёртвая тишина зала. Как так? Они же должны хохотать ,как защекоченные.
   В этой зловещей тишине я мгновенно очутился в кулисах и обмер, увидев пустую сцену с одиноко стоящими столиком и стулом. На столике сиротливо лежал потёртый портфельчик Михал Михалыча....Зрители тихо сидели в зале. Не повесили ли эти националисты моего Жванецкого? Я медленно поднял глаза ,но Жванецкого там не висело. В полном недоумении я уставился на пустую сцену, не понимая что и у кого спрашивать. В это мгновение  над рампой появилась большая голова и лысина Жванецкого и он стал подниматься на сцену со стороны зрителей с маленькой девочкой на руках, которая  держала ручонками огромный букет цветов. Зал взорвался долгими несмолкающими аплодисментами.


 Пост скрип. Провожал Михал Михалыча я  в полной тишине. Нам обоим , как мне показалось, было грустно расставаться. Мы обнялись , рассмеявшись  от   рассказа  о  моих переживаниях. 
-Инночке большой от меня привет- прохихикал  Жванецкий и подмигнул. Скажи, чтобы заходила без стука, когда приедет в Москву.
Я помахал ему рукой....Прощай Мигал Мигалыч! Прощай, щутник! Но он уже этого не услышал.

Приложение к моему рассказу. Н выпавшим из портфеля Жванецкого, листке  было написано карандашиком:

 

О Советской Родине:

«Она была суровой, совсем не ласковой с виду. Не гламурной. Не приторно любезной. У неё не было на это времени. Да и желания не было. И происхождение подкачало. Простой она была.
Всю жизнь, сколько помню, она работала. Много. Очень много. Занималась всем сразу. И прежде всего — нами, оболтусами.
Кормила, как могла. Не трюфелями, не лангустами, не пармезаном с моцареллой. Кормила простым сыром, простой колбасой, завёрнутой в грубую серую обёрточную бумагу.
Учила. Совала под нос книги, запихивала в кружки и спортивные секции, водила в кино на детские утренники по 10 копеек за билет.
В кукольные театры, в ТЮЗ. Позже — в драму, оперу и балет.
Учила думать. Учила делать выводы. Сомневаться и добиваться. И мы старались, как умели. И капризничали. И воротили носы.
И взрослели, умнели, мудрели, получали степени, ордена и звания. И ничего не понимали. Хотя думали, что понимаем всё.
А она снова и снова отправляла нас в институты и университеты. В НИИ. На заводы и на стадионы. В колхозы. В стройотряды. На далёкие стройки. В космос. Она всё время куда-то нацеливала нас. Даже против нашей воли. Брала за руку и вела. Тихонько подталкивала сзади. Потом махала рукой и уходила дальше, наблюдая за нами со стороны. Издалека.
Она не была благодушно-показной и нарочито щедрой. Она была экономной. Бережливой. Не баловала бесконечным разнообразием заморских благ. Предпочитала своё, домашнее. Но иногда вдруг нечаянно дарила американские фильмы, французские духи, немецкие ботинки или финские куртки. Нечасто и немного. Зато все они были отменного качества — и кинокартины, и одежда, и косметика, и детские игрушки. Как и положено быть подаркам, сделанным близкими людьми
Мы дрались за ними в очереди. Шумно и совсем по-детски восхищались. А она вздыхала. Молча. Она не могла дать больше. И потому молчала. И снова работала. Строила. Возводила. Запускала. Изобретала. И кормила. И учила.
Нам не хватало. И мы роптали. Избалованные дети, ещё не знающие горя. Мы ворчали, мы жаловались. Мы были недовольны. Нам было мало.
И однажды мы возмутились. Громко. Всерьёз.
Она не удивилась. Она всё понимала. И потому ничего не сказала. Тяжело вздохнула и ушла. Совсем. Навсегда.
Она не обиделась. За свою долгую трудную жизнь она ко всему привыкла.
Она не была идеальной и сама это понимала. Она была живой и потому ошибалась. Иногда серьёзно. Но чаще трагически. В нашу пользу. Она просто слишком любила нас. Хотя и старалась особенно это не показывать. Она слишком хорошо думала о нас. Лучше, чем мы были на самом деле. И берегла нас, как могла. От всего дурного. Мы думали, что мы выросли давно. Мы были уверены что вполне проживём без её заботы и без её присмотра.
Мы были уверены в этом. Мы ошибались. А она — нет.
Она оказалась права и на этот раз. Как и почти всегда. Но, выслушав наши упрёки, спорить не стала.
И ушла. Не выстрелив. Не пролив крови. Не хлопнув дверью. Не оскорбив нас на прощанье. Ушла, оставив нас жить так, как мы хотели тогда.
Вот так и живём с тех пор.
Зато теперь мы знаем всё. И что такое изобилие. И что такое горе. Вдоволь.
Счастливы мы?
Не знаю.
Но точно знаю, какие слова многие из нас так и не сказали ей тогда.
Мы заплатили сполна за своё подростковое нахальство. Теперь мы поняли всё, чего никак не могли осознать незрелым умом в те годы нашего безмятежного избалованного детства.
Спасибо тебе! Не поминай нас плохо. И прости. За всё!
Советская Родина».

М.Жванецкий