Картина маслом!

               
Существуют четыре человеческих темперамента. Я - флегматик, следовательно, у меня медленное возбуждение и медленное торможение нервов, короче - тормоз во всём!  Это пожизненно, и это приговор!  И среди художников бывали быстрые и медлительные.  Но талант художника вовсе не зависит от его темперамента.  Вот Леонардо да Винчи - наш брат флегмат!  Когда речь заходит о моей медлительности, то я люблю сравнивать себя с Леонардо да Винчи, а когда речь идёт о моей бедности и непризнанности, то я люблю сравнивать себя с Ван Гогом.  "Ты не Леонардо да Винчи! Можешь себя с ним не сравнивать!"- шипит, как гусыня, на меня моя тётя.  А я ей преспокойно отвечаю: "Леонардо да Винчи писал свою Джоконду четыре года! Если бы мне кто-то дал четыре года на любую мою икону, то у меня ещё и лучше вышло бы!"  Леонардо да Винчи за свою жизнь написал штук 20 картин, а Иван Константинович Айвазовский - шесть тысяч (так говорят)!  То есть, вообще-то, на 5980 картин больше, и все они высочайшего качества - вот вам роль темперамента в искусстве!  Другой пример, Александр Иванов писал "Явление Христа народу" двадцать лет, и, кажется, так и не закончил, а Карл Брюллов за это же время написал множество картин и больших и малых портретов, и тоже все - высочайшего качества!  Но, какой бы ни был темперамент, место этих гениев в искусстве от этого не изменится.  Если выпала удача и вышел шедевр, то пусть потом историки искусства разбираются быстро или медленно писалась картина - это не имеет никакого значения.  Я же сейчас провожу ту мысль, что сангвиник (быстрый) не может долго писать картину потому, что он начнёт её портить - таково свойство его темперамента.  А флегматик (медлительный) не может писать быстро, иначе он только  всё испортит и очень быстро, поэтому, чем дольше он пишет, тем лучше для его произведения - это тоже свойство его темперамента.  В картинах Леонардо да Винчи специалисты не находят ни слоёв, ни мазков - им вообще непонятно, как это написано!   Ха, это им не понятно, мне-то всё понятно - тюкал, тюкал и тюкал тонкой кисточкой, вытюкивал своё "сфумато", вот годы и проходили!  Помню, как мы в художественном училище рисовали женскую обнажённую натуру, и нам на это давалось 50 часов (по 4 часа в день).  Моя сокурсница, Люда Юрченко, которая была по темпераменту ярко-выраженный сангвиник (быстрая), сделала прекрасный рисунок за 18 часов.  Я ей и говорю: "Ты свой рисунок уже закончила, дальше ты его будешь только портить - бери новый лист и делай другой рисунок!"  Людмила мне отвечает: "Ну, я не знаю, мне же преподаватель не сказал об этом".  Тут входит преподаватель, художник Владимир Яковлевич Бушуев, и говорит ей: "Ты видишь, что ты уже начинаешь портить! Бери новый лист и начинай другой рисунок!"   А мне 50 часов на рисунок катастрофически не хватало, и мне Бушуев говорил (не без ехидства): "Тебе бы ещё 50 часов - вот это был бы ШЕДЕВР!"  Помнится, тот мой рисунок забрали у меня в художественный фонд (единственный мой рисунок, который взяли в фонд)!  Лучшие работы учащихся забирали в художественный фонд училища, и это было высшей похвалой и честью для автора.  На такой работе просмотровая комиссия ставила буквы "Х Ф", или просто "Ф" - это означало, что работа забирается в фонд, и автор, видя эту буковку на своём рисунке, трепетал от радости, а товарищи его поздравляли.  Когда люди узнавали, что я учусь в художественном училище, то часто говорили примерно так: "У вас же там голых женщин рисуют!"  Ну да, конечно, голых женщин, кого же ещё?  Последние два курса только голых женщин и рисуют!  Помню, к нам на живопись (для портрета масляными красками обнажённой натуры в рост) привели девушку лет шестнадцати поразительной красоты.  Ещё до начала урока, пока её не ввели в наш класс, староста нашей группы, Сергей Капранов, собрал всю группу и сказал: "Не дай Бог, кто-нибудь вякнет при ней что-то не то! Девушка юная, любое неосторожное слово может её смутить!"  После этого в класс вошёл художник Бушуев и сказал: "Не дай Бог, кто-то скажет при ней хоть одно скабрёзное слово - выгоним из училища к чёртовой матери!"  Но мы и сами это прекрасно понимали, к тому же рисовать юную красавицу было куда интересней, чем надоевших постоянных училищных натурщиков - дедов с искривлёнными руками и ногами и шишковатыми суставами.  Ту девушку посадили на высоком подиуме в высокое кресло, в пол оборота и лицом к стене специально так, чтоб она не видела группу, как на неё все смотрят, и не смутилась бы от этого.  И вот, когда девушка так сидела, когда в классе была полнейшая тишина, и только слышно было как скрепят грифели карандашей о грунтованный холст, вдруг красная волна начиная от кончиков её пальцев на ногах пробежала по всему её телу, разлилась по её шее и её щекам.  Она вся вспыхнула на несколько секунд. И потом эта красная волна также внезапно схлынула вниз к её ногам, и её тело опять стало белым, как молоко.  О чём она подумала в тот момент?  Я никогда не видел ничего подобного, это было красиво и ужасно!  Вообще, рисовать фигуру человека настолько трудно, что в этот момент просто некогда думать ни о чём постороннем.  Как-то в Петербурге я рисовал портрет своего друга, Бори Золотухина, по натуре тонкого психолога (он тогда и готовился к поступлению куда-то на психологию), и он сказал мне: "Мне смешно наблюдать за тем, как ты меня рисуешь. Ты смотришь на меня, как на какую-то бутылку!"  И это была правда, ведь на белой плоскости мне надо передать форму, объём, портретное сходство. Я слежу за тем, как располагается свет по этой форме, как располагается тень, конечно, я смотрю на лицо модели точно так же, как на любой неодушевлённый предмет или на бутылку в натюрморте.  Да и чем таким лицо человека сильно отличается от бутылки? Те же бесконечные сопряжения цилиндрических и сферических поверхностей...  Вообще, я давно понял, что для того, чтобы сделать что-то красивое, надо убиться!  Никогда в жизни красота не давалась мне легко - всегда только тяжёлым трудом.  Это только мои родственники считают, что водить кисточкой - легко и нетрудно.  Ну и ещё это моё новое баловство, мои воспоминания - их писать легко потому, что весело!  Но, когда я не успевал (а не успевал я из-за своего темперамента всю свою жизнь), мне было вовсе не до веселья.  Так было, и когда я в художественном училище писал свой диплом.  Все мои сокурсники, как нормальные люди, выбрали для своих дипломных картин однофигурные композиции, и только я один, как идиот, выбрал для своей картины композицию, где было больше тридцати фигур!  Меня всю жизнь тянуло сделать любое своё произведение как можно красивее, и потому я всегда выбирал самый красивый вариант.  А он, зараза, почему-то всегда оказывался самым сложным!  Попытаюсь рассказать, как меня угораздило ввязаться в ту многофигурную композицию.  После третьего курса наша группа ездила на летнюю практику в Старую Утку.  Я сейчас не смогу назвать статус этого места, что это: небольшой город, или городской посёлок, или большое село.  Весь посёлок состоял из обыкновенных бревенчатых изб.  Это место находится у слияния красивейшей уральской реки Чусовой и другой речки Утки.  Там в старину люди Акинфия Никитича Демидова поставили железоделательный завод и запустили его в 1729 году.  Вокруг завода, естественно, возник рабочий посёлок или слобода, и завод работал худо-бедно почти три века и при Царе-батюшке и при Советах, и даже сколько-то лет спустя, и сдох только в середине 1990-х.  Вроде бы там ещё делают какую-то металлическую дробь, и вроде бы хотят наладить там какой-то туризм.  Мечтать не вредно!  А там сохранились ещё старинные Демидовские цеха, от которых веет древностью и прежней нашей славой, впрочем, как и нынешним нашим бесславием...  Но тогда, во время нашей летней практики там была настоящая ДОМЕННАЯ ПЕЧЬ!  Я это пишу, и у меня слёзы наворачиваются на глаза!  Что такое доменная печь?  Я, человек вовсе не технический, и могу объяснить это так: доменная печь - это мать и начало всему сталелитейному процессу!  Различных сталелитейных цехов разных видов - огромное количество, а доменная печь больше их всех, и процесс плавки на ней никогда не прекращается.  Если он прекратится, то печь придёт в негодность, и её надо будет разбирать и строить заново, а доменная печь, повторяю, это огромное сооружение!  Я вырос рядом с Верх-Исетским металлургическим заводом, начало которого такое же древнее, как у Староуткинского завода, и в школе вместе со мной учились, в основном, дети рабочих этого завода.  Я с детства видел промышленный ландшафт, и он меня волновал!  Я видел на берегу Верх-Исетского пруда, куда я ходил купаться, огромные градирни, над которыми, как над кратерами вулканов постоянно курился пар.  Я видел лес труб, из которых выходил лес дымов, которые в разную погоду и в зависимости от разных ветров принимали различные причудливые очертания.  Я видел целые леса гигантских высоковольтных вышек, от которых тянулись миллионы проводов и уходили куда-то за горизонт!  Издали, за километры, эти высоковольтные провода трещали, если подойти ближе, то треск становился оглушительным, а если бы я подошёл ещё ближе, то, наверно, волосы бы мои стали дыбом!   Я давно не был в этих местах и не знаю, что там теперь. Не удивлюсь, если там давно ничего не осталось.  Не удивлюсь, если через какое-то время к нам протянут какую-нибудь тощенькую линию электропередачи откуда-нибудь из Китая, чтобы городское население могло включить свет на пару часов перед сном, а в деревне будут освещать избы лучинами. Ну, я нарисовал пост-апокалипсис какой-то!  Тем интересней будут мои воспоминания для детей постиндустриальной эпохи!   "В густых металлургических лесах, Где шёл процесс созданья хлорофилла, Сорвался лист. Уж осень наступила..." цитирую я стих Александра Ерёменко, пытаясь из стихов поэтов сформировать какой-то зрительный ряд, близкий к тем индустриальным пейзажам, которые я видел с детства.  Или вот: "А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?"  Ну, допустим, трубы не водосточные, а вентиляционные, но в них точно звучали и ноктюрны, и фуги, и из них выстраивались и флейты, и органы и весь оркестр!  И эти трубы своими изгибами выписывали такие кунштюки и кульбиты, что век будешь смотреть и не поймёшь, почему эта вентиляционная труба так извернулась и замоталась в такую сложную загогулину!  Всевозможные цилиндры, конусы, кубы и сферы самых разнообразных масштабов и цветов - всё это складывалось в фантастическую сюрреалистическую картину, до которой никакой Пикассо никогда бы в жизни не додумался - фантазии бы не хватило, со своим примитивным кубизмом из змеек, квадратиков и треугольников!  В нашем художественном училище, когда какой-то ученик начинал громоздить какие-нибудь бессмысленные формы "а-ля авангард", то его творчество презрительно называли "пикасятиной"!  Но вот, вспомнил же я кубизм в своей попытке описать портрет уральского завода - сам себе удивляюсь! Но в этом фантасмагорическом нагромождении форм не было хаоса или бессмысленности, как в кубизме, наоборот, человек (например, я), даже ничего в этом непонимающий,  чувствовал нужность и полезность всего этого царства железа!  А в Старой Утке это великолепие усугублялось ещё и красотой старинных цехов из красного кирпича с окнами-арками - это тебе не советские коробки тупые и прямоугольные, а изящные произведения зодчества из кирпича, похожего на византийскую плинфу, и сами чуть ли не как византийские храмы!  И посреди этого огромное, сложнейшее, многоярусное сооружение - доменная печь, с какими-то многочисленными трубами, вышками и фермами наверху, как надстройки какого-то гигантского корабля.  И поверх этого, как вишенка на торте, в самой вышине над домной ещё и какая-то маленькая избушка, непонятного назначения, как избушка на курьих ножках среди металлических балок.  Рабочие Старой Утки относились к нам художникам очень хорошо!  Ни малейшего переживания за то, что кто-то из нас, городских детей, упадёт в какой-нибудь жёлоб с расплавленным чугуном!  Никаких инструкций по безопасности - становись с этюдником, где хочешь, и пиши, что хочешь!  В лучшем случае они тебе скажут, что тут балочный кран ходит и может своим крюком проломить тебе голову, поэтому лучше стань на пару метров дальше.  Они относились к нам, как к взрослым разумным людям!  И тут мы увидели, как происходит плавка.  Откуда-то сверху (очень высоко) потекла белая струя расплавленного металла и стала извиваться, подчиняясь каким-то невидимым руслам.  Есть такие змеи ярко-оранжевого цвета - бамбуковый полоз в Китае и маисовый полоз в Мексике.  Так и эта струя расплавленного металла стала извиваться, как гигантский полоз, опускаясь всё ниже и ниже.  И рабочий маленьким черпаком на очень длинной ручке подхватил из тела этого полоза капельку белого металла и залил в какую-то маленькую форму, с видом хозяйки, которая пробует свежеприготовленный борщ.  Я в это время, как угорелый носился по всем ярусам цеха и писал этюды.  Потом художник, Владимир Яковлевич Бушуев, очень хвалил эти мои этюды перед всей группой.  Ещё задолго до описываемых событий, в 1890 году Староуткинский завод у Демидовых выкупил представитель другой фамилии старейших колонизаторов Урала, граф Сергей Александрович Строганов.  У этого графа была удивительная и очень не простая  судьба, на войне он был настоящим героем и в мирное время был горячим патриотом России, и ещё он был владельцем нескольких заводов на Урале.  В 1895 году он построил в Старой Утке новую доменную печь (ту самую, где я писал свои этюды), которая стала выдавать более 2000 пудов чугуна за сутки и более 6 миллионов пудов чугуна в год!  После падения Советского Союза завод был приватизирован, и, как все приватизированные заводы, претерпел банкротство и в середине 90-х был разделён на несколько более мелких предприятий.  И, ставшая мне родной, доменная печь перестала существовать.  Всё, что было на ней железного, было срезано и продано, от домны остались одни Демидовские и Строгановские руины, впрочем, ещё довольно величественные.  Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что Россия медленно, но верно скатывается в 17 век в допетровскую эпоху, когда никаких заводов не было вообще.  Думаю, из моего рассказа вы поняли мои предпочтения, почему я для своей дипломной картины выбрал именно заводскую тему.  Мне бы не хотелось, чтобы мой рассказ принимал совсем уж краеведческий характер, но потерпите ещё пару деталей.  Когда я в детстве ходил купаться на Верх-Исетский пруд, я проходил через рабочий посёлок возле самого завода - самое тихое и спокойное место.  Идёшь, бывало, солнечным летним утром по дороге, густо заросшей травой, по сторонам улицы выглядывают избушки такие древние, что их окна со ставнями почти касались земли.  Возле каждого домика свой палисадник с низким забором, заросший бурьяном вперемежку с цветами, среди которых были целые заросли разноцветной ромашки-космеи, высокие бело-розовые львиные зевы и рядом тёмно-синие колокольчики-кампанулы, в лазуритовые пещерки которых с самым деловым видом постоянно вползали и выползали пчёлы и улетали, и на их место тут же прилетали другие.  Золотые шары возвышались над всеми прочими цветами, а иногда из зарослей выглядывал подсолнух и поворачивал в мою сторону свою жёлтую голову.  Старая лиственница пыталась длинными ветвями дотянуться до стоящей через дорогу берёзы, которая всё время плакала густыми ниспадающими потоками мелких зелёных листьев.  Но на той улице было одно место, от которого моё сердце вздрагивало.  С того места вдруг внезапно становилась видна маленькая старинная церковь с колокольней, и через несколько шагов она также неожиданно исчезала.  Как она так пряталась, я не знаю, но она всегда возникала внезапно, её не было видно с улицы, её можно было увидеть, только, если подойти к ней совсем близко.  Это место - улица Школьная, 1.  Церковь была естественно не действующей, на весь миллионный Свердловск тогда была только одна действующая - Ивановская церковь на Ивановской горке.  Все знают, какое щемящее чувство вызывает вид церкви на картине Алексея Кондратьевича Саврасова "Грачи прилетели", но эта маленькая церковь без крестов, с выгоревшей растрескавшейся штукатуркой, вызывала во мне чувство восторга и восхищения.  Между прочим, я нашёл её в интернете, смотрю на неё и удивляюсь: архитектура - проще не бывает, что в ней вызывало у меня в детстве такой восторг и трепет - Бог знает!  В советское время очень пропагандировалась тема рабочего труда, поэтому во всех художественных заведениях устраивались экскурсии на заводы.  Теперь это называется "производственный туризм", и за это, наверно, берут большие деньги, а тогда это было бесплатно и в обязательном порядке.  Вот и нас однажды повезли на экскурсию на Верх-Исетский металлургический завод.  Каково же было моё удивление, когда прежде завода нас привели в ту самую церковь, мимо которой я ходил всё детство!  Оказалось, что в этой церкви в то время располагался заводской музей.  Музейный работник, который нас встречал, горько сетовал на то, что помещение церкви слишком маленькое и совершенно недостаточное для всех экспонатов музея такого большого завода.  Но то, что мне нужно было тогда увидеть, я увидел!  На стенах висели огромные и очень качественные групповые фотографии рабочих дореволюционного Верх-Исетского завода.  Меня поразило, что все рабочие были очень хорошо одеты  в, естественно, старинные, но  очень добротные и опрятные костюмы, что резко контрастировало с воспитанным во мне с детства представлением о дореволюционных рабочих.  Но больше всего меня поразили лица этих рабочих - это были умные лица!  Я жил в рабочем районе, и каждый день видел тысячи лиц рабочих, их жён и детей, я каждый день проходил мимо огромных фотографий передовиков производства этого завода.  Но никогда в жизни я не видел таких умных лиц, как на тех дореволюционных снимках - их лица качественно отличались от наших!  Ещё одна деталь: на лицах тех рабочих было написано достоинство!  А я-то считал, что до революции их положение было чуть ли не, как в концлагере!  Если я напишу, что в том музее я понял, что всё, что нам усердно вдалбливали в наши головы о Царской России, было чудовищной ложью, и что я понял это, глядя на те старинные фотографии, - это не будет правдой.  Ничего я тогда ещё не понял и был весь в плену советских антимонархических шаблонов.  Но тогда эти фотографии дали мне очень ценную информацию, а уже потом я начал очень понемногу, по мере поступления новых фактов, кое о чём догадываться.  Но в тот момент мне очень захотелось, чтобы на моей дипломной картине были эти дореволюционные рабочие с их удивительными лицами, умными, проникновенными и полными достоинства!  Вот сейчас покопался в интернете и  узнал, что Верх-Исетский металлургический завод ещё существует и называется "ВИЗ-сталь".  Трудно, наверно, ему теперь.  ДЕРЖИСЬ, РОДНОЙ!  Не хотелось бы, чтобы и тебя не стало!  Вот такая картина маслом получилась.
05.11.2020