Глава 48, Об одной максиме

Сегодня автор поймал себя на мысли, что каждая глава Великих Скрижалей несет в себе столь колоссальный заряд мудрости, что читателю, возможно, хотелось бы ознакомиться с чем-то менее нравоучительным, тем более, всем сейчас нелегко.
Поэтому расскажу, пожалуй, что-нибудь из школьной жизни.
В 56-й школе города Тбилиси, где прошла юность классика, учились, точнее, проводили время, дети разных народов, — айсоры, чеченцы, езиды, немцы, дагестанцы, кумыки, осетины, русские, евреи, армяне, азербайджанцы... В общем, перечислять можно до вечера.
Курдов у нас было великое множество. Курдянские дети полюбили школу всем сердцем, видимо, она серьезно разнообразила их жизненный сюжет.
В основном все наши школьные курды были Гасановы. Они сидели по три года в каждом классе, вытряхивали из малышей деньги на завтрак, к пятому - шестому году "обучения" становились вполне сформированными дядями, носили в карманах ножи и бритвы.
Тети уходили из школы раньше, классе в третьем - четвертом —  замуж. Многие из курдянских детишек отбывали годик-другой на малолетке, а потом все равно обязательно возвращались в школу, - непреодолимая тяга к знаниям, разумному, доброму и вечному влекла их в 56-ю.
В семействах Гасановых были свои легендарные персонажи. По 56-й школе, например, разгуливал такой известный Гасанов, запамятовал его имя, который любому встречному, держа руку в кармане, говорил, - "Мой костыл, твой жоф застыл". При этом внимательно-внимательно смотрел собеседнику в глаза.
Это он произносил директору школы, завучам, учителям, малышам из продленки - кому угодно.  В зависимости от собеседника, или собеседницы, менялась лишь интонация — она могла быть утвердительной либо вопросительной. Больше он ничего не говорил, не уверен, что он вообще умел разговаривать.
Сережа Кервалишвили был моим основным другом детства и соседом по дому, жил на втором этаже, под нами.
Он был сыном тети Нины и дяди Левы. Папа его был винный алкоголик, во время запоев тетя Нина таскала ему огромные сумки с вином – боялась двух вещей, - что он начнет пить вне дома и не вино. Видимо, был печальный опыт. Еще ему на керосинке (подобие кухни располагалось прямо в комнате, где они все и жили) поджаривали папиросы, для усиления крепости.
В коротких перерывах между запоями Сережин папа говорил нам какие-то весьма разумные вещи, человеком он был очень образованным, преподавал историю. Тетя Нина была русская, дядя Лева – армянин. Фамилия "Кервалишвили" была взята из Тбилисского космоса – типа «первый муж тети Нины».
На самом деле, у Сережи была довольно серьезная умственная отсталость, - он едва научился читать, просто за счет титанических усилий тети Нины. Насчет писать как-то вообще не задалось. Да и таблицу умножения выучить не вышло, это я помню хорошо.
Вместе с тем, он был очень хороший, бесконечно добрый мальчик и надежный друг.
Внешне Сережа был таким ангелочком - с большими голубыми глазами, соломенного цвета волосами, тоненькой шейкой и каким-то постоянно беззащитным выражением лица. В общем, Сереже была прямая дорога в церковный хор, существуй он, конечно, в Советском Союзе.
Учился Сережа, если происходившее в школе можно так называть, естественно, в 56-й.
Уж не знаю почему, но гасановская максима "Мой костыл твой жоф застыл" произвела на него какое-то магическое действие.
Сережа начал ее за ним повторять с застенчивым выражением лица, тоненьким ангельским голосочком, основательно затмив по степени воздействия знаменитый гасановский бас. Правда, заменил слово "жоф" на "жоп".  Так ему, видимо, казалось правильнее. Привел, так сказать, в соответствие со сложившимися нормами русского языка.
Сережа, в отличие от Гасанова, происходил все же из русскоязычной семьи, к тому же с отцом-интеллигентом, не чуждым отечественной литературной традиции. Поэтому, то ли какие-то наитивы, то ли чувство великого языка, ощущение слова, отцовские рассказы, привели Сережу к тому, что он постепенно начал абсолютно четко произносить, - "Мой костыль в твоей жопе застыль".
Это поэтическое, легкое, нежное "застыль", к тому же так хорошо зарифмованное с "костыль", Сережа произносил как-то особенно вдохновенно, поэтично, талантливо.
К Гасанову все привыкли, связываться не хотели, да и не так чтобы уж очень на него обращали внимание, а вот кроткого, голубоглазого, абсолютно искреннего, не чувствующего за собой хоть какого-то греха Сережу, начали ругать.
Сережу убеждали, просили, вызывали родителей, пытались объяснить, воздействовали положительными примерами мальчиков и девочек ничего про "застыль" директору  и учителям не говоривших.
Ничего не помогало. Если Гасанов произносил свою сентенцию исключительно в коридоре, индивидуальным порядком, встретив, например, химичку, то Сережа мог задуматься, встать во время урока, а он был очень воспитанный мальчик, и, глядя на добрую учительницу, при всем классе, с ней, как бы это сказать, объясниться. Вести урок после костыля и застыля было просто невозможно.
Ситуация начала носить патовый характер.  В школе стало два больших поклонника разговорного жанра, - здоровый такой дяденька с ножом в кармане, и ангелочек с тоненькой шейкой.
"Как же разрешилась эта коллизия?", - спросит автора его верный читатель. "Наверно, это мешало учебному процессу...", - посочувствует другой поклонник авторского таланта.
Как известно, многие, если не большинство сложностей в жизни, решаются как-то сами по себе. Этот случай не явился исключением.
Гасанов пожаловался на измучившую его конкуренцию не то старшему брату, не то папе. Автор, заметим, путается в родственных связях этой большой и дружной семьи, но не исключает, что это вообще было одно и то же лицо.
Этот папа, или брат, пришел в школу, отловил в коридорчике у буфета Сережу, и долго о чем-то с ним говорил. Никто точно не знает о чем можно было говорить с Сережей.  И уж тем более долго.
Тем не менее после этого, Сережа полностью вышел из конкурентного поля с Гасановым, никогда и ничего романтического про "костыль" от него больше никто не слышал.
Возможно, это было и чистым совпадением, но вскоре у Сережи, в числе немногих, перестали отнимать деньги на завтрак, в том самом маленьком коридорчике перед буфетом. Поэтому, Сережа, во время большой перемены, получил возможность спокойно съедать сосиску "школьную", проложенную двумя кусками серого солдатского хлеба, или так называемый  "угольник" - слойку, слегка посыпанную сахаром.
При этом с какими-то вопросами типа "не устал ли ты глотать", к нему даже никто и не думал подойти.
Может, кстати, благодаря и этому развороту событий, Сережа вырос в здорового  и красивого парня под метр восемьдесят. "Звезд с неба" он, конечно, не хватал,  но какого-то бытового ума ему на жизнь оказалось вполне достаточно.
Уж не знаю, как это все в природе устроено, но глядя на его плечи, трудно было представить мальчика по два раза за зиму болеющего воспалением легких. Тетя Нина в девяностых пристроила Сережу к какой-то тетке-челночнице, он ездил с ней в Польшу, ворочал полосатые сумки, неплохо зарабатывал, а потом, когда челночный бизнес кончился, переехал в Питер, став известным и востребованным паркетчиком.
К чему я это все?
Дорогие мои, глядя на все происходящее вокруг, еще неизвестно чей и у кого застыл. Только точно понятно, где. Хотя в последнее время, автор стал подозревать, что у нас, у всех. Да и насчет "чей", положа руку на сердце, ситуация начала более-менее проясняться.
Так что предвидению Гасанова суждено было сбыться.
Особенно сильным, надо заметить, это не самое приятное чувство становится почему-то в Рабочий Полдень.

7.11.2020