Домой! Магдагачи, часть 2

6

Скоро мы пили чай,  с кусковым сахаром, замачивая его. Дули на дымящийся горячий ароматный напиток, с шумом втягивали в себя, прихлёбывая... Я уже отвык от такого способа пития, а в народе он ещё жил, и нет, нет да проявлялся... Вели разговоры... Разговоры обычные, я расспрашивал о соседях, все ли живы, о том, что всегда меня окружало в той жизни, которая была до... До моего поезда,* который «увёз меня в будущее»,  когда уехал поступать в институт. Родители же остались в прежней, и всё окружение стало заметней подвергаться натиску жизни и возраста, всё сильнее сказывалось на них давление груза прожитых лет... У Отца уже плохо слушались ноги, пошатывались из стороны в сторону, чаще просились принять горизонтальное положение, а сколько километров жизни отходили? не меряно. Дослуживают свой век, догуливают... А Мама? Мама пока неутомимо топчется, снуёт по квартире. Двигается, как всегда размерено, не делая резких движений, всё у неё подчинено воле, внутренней дисциплине и порядку...
Так, топая и «дотопала» до своих девяносто лет... Последние два года придавленная двумя инсультами она перестала самостоятельно двигаться. Заглядывала в окно, всё ли так, как положено, правильно ли дело делается... Видимо не совсем права была, когда говорила, что характером в отца пошла, что-то схватила и от матери. Помню, нарвали ей букет полевых цветов, она вся встрепенулась, глазки загорелись и вся она, как-то потянулась к цветам... Долго сидела и рассматривала, всё гадала, выискивая в памяти своей, какой цветок, и рос ли он в полях её детства. Непреодолимая тяга к прекрасному, а цветов, как известно, некрасивых не бывает, даже кактус колючий и злой на вид, вдруг выкидывает из своих потаённых недр красивый бутон с нежным орнаментом и насыщенным цветом... Значит и у него заложена Создателем прекрасная цветочная душа. Так и в жизни встречаются люди некрасивые внешне, неказистые, а тронешь, копнёшь глубже, скажешь слово правильное и откроется перед тобою душа человека изумительная по своей красоте...
Мама редко кого осуждала или обзывала за глаза, как это часто встречается, но двумя тремя словами давала ёмкую характеристику своим соседям, и не было в ней зависти, этого яда, поедающего человека изнутри. Об одном сожалела, что кто-то из соседей раньше её вышел в огород и принялся за работу. Сокрушалась в иронической форме, приговаривая...
— Гляди-ка, выхожу в огород, шесть утра, а Такая-то  уже в работе... А я всё сплю...
— Ну, всё, теперь тебе опоздание запишут, с занесением выговора, — подтрунивали над ней мы, когда она рассказывала, словно жаловалась...
 Отец большей частью помалкивал, при этом внимание его не ослабевало, в такие минуты раньше он выпускал в свет, какую-либо колкость, шутку в мой адрес, сейчас же следил за мною, я чувствовал... Взгляд от многих лет, не потускнел, хотя он и видел плохо, всверливался в меня им, словно анатомировал. Всё говорило: «Ну и что за «гусь» пожаловал, кого мы тут с матерью появили и выпустили в свет?..»
Необразованные, не читающие, в них была сильна житейская мудрость, которую я часто встречал в простом народе. Они вырастили и воспитали нас не детьми разлада, когда требования одного из родителей ослаблял другой. Тогда от природы чуткий ребёнок прибегал в зависимости от ситуации к тому, у кого в данную минуту меньше требований, дети психологи преотличнейшие, способные различить малейший оттенок в настроении родителя. Если наказывал один, а это большей частью был Отец, то Мама не заслоняла, не бранила ответно его, мол чадо обижаешь, а приговаривала:
— Добился своего, а сколько раз Отец тебе говорил, сколько просил... А ты ослушался... Вот тебе итог. Что ж, постой в углу и подумай. Стоит ли себя наказывать непослушанием!? — а ты стоишь и всхлипываешь, как обидно, что я сделал? только ведь поиграл, подумаешь, чуть заигрался, ведь я же..., ведь я же хороший...
В молодые годы над тобою нет власти воспоминаниям о детстве. Всё в молодости подчинено ритму порывов, активности, динамики движения. Редко, когда что цепляет и глубоко затрагивает, когда останавливаешься поражённый насквозь. Бывает, но не часто... Сейчас, находясь в том возрасте родителей, многое обнажается и становится выпуклым, понятным и умильно радующим душу... Не без стыда вспоминается, как я такой умный и начитанный позволил как-то поправить Маму, исправить её слог или предложение, на что получил:
— Ишь, умный какой, мать поправляешь... Дожила до таких времён... Нам уж ладно, как-нибудь дотелепаем... Там, поди, и безграмотными нас примут...
— А что к ней телепаться, сама в срок явится, — в шутку отзывался Отец, намекая на «белую в саване».
В этой атмосфере родительского крова я размяк от бессонной ночи, стало сладко зеваться, и я попросился лечь. Ещё перед этим строго для себя решил, что никуда в «центр» сегодня не выйду, буду со старичками, надышусь их разговорами, согреюсь в тепле их внимания, хотя мыслишками раскидывал в сторону возможных встреч с товарищами, было такое, греха не утаишь...

7

Проснулся далеко за полдень, стало смеркаться... День зимою короток, обозначился с рассветом, немного порадовал, потом в вечер переходит, и «спать» идёт... Мать суетилась у печи, готовя ужин, Отец полёживал. Топилась печь, она была двойная, правильно ли так сказать, не знаю, но топки было две... Всегда затапливали нижнюю, внутреннюю со сводами,  на подобии русской, она разгоралась, её жар пробегал по многочисленным коленам дымохода и разогревал кирпичи. В доме быстро нагревалось, затем хозяйка брала раскалённые угли и разводила огонь под плитой, для готовки необходимого кушанья. Было в хате тепло и уютно, всякий раз это отмечал про себя, когда просыпался Дома, телевизоров в то время не было, вернее в посёлке нашем, ещё не транслировали сигнал, и тишина нарушалась разве что редким позвякиванием посуды, да отстукиванием часов. Маятник метался из стороны в сторону, обозначая время, как в этом случае говорят «отмеряя наше бренное существование». Хорошо, когда осознаёшь, что впереди все оставшиеся дни нахождения здесь, и тебя ничто особо не тревожит... Подошла Мама со словами, думала, что я сплю:
— Просыпайся, негоже на закате спать, — всегда меня поднимала, если солнце катилось к своему заходу. Говорила, что будет голова болеть и весь организм станет вялым. Видимо примета народная, а она старалась придерживаться правил, которые народ веками слагал...
Встал, оделся и вышел на улицу... Ещё ходили прохожие. По-прежнему с неба падал лёгкий снежок... Была в этом какая-то умиротворённость, в лёгком снежке, в чистоте его, в том, что так нас всегда радует, когда после слякоти и грязи осени, на утро, просыпаясь, видели в окно, как вокруг всё белым бело. Невольно восклицалось: «Эх!.. Хорошо-то как!»
На улице, мохнатый друг подбежал ко мне, виляя хвостом. Его холодный и мокрый нос сунулся в руку. Пожалуй, преследовал две причины, желание, что б приласкали, вторая более меркантильная – вкусным поживиться, вдруг перепадёт... Изъелозив носом руки, успев лизнуть и не найдя ничего, «Верный» виновато, а может с укоризной визгнул и сел поглядывая... Вроде тихий и ласковый, этот пёс,  был настоящим кошмаром местных кур. Где бы ни завидел, стремглав бросался, и только перья летели... Как мы не грозились, как не «увещевали» его – всё напрасно. В нём видимо просыпался дремлющий охотничий инстинкт или срабатывала генетическая дикость его предков... Нам доставалось от соседей благодаря его «генетики».
Сумерки становились всё гуще, слышимость отчётливее... Постоял, прислушался... Собаки побрёхивали, поезда отстукивали в морозной дали, словно и не было пробежавших годов с тех дней, когда весь во льду возвращался с хоккейных баталий,**  стоял на крыльце и слушал, слушал, словно запоминал их на всю оставшуюся... Набирался, напитывался ими, чтобы вспомнить через годы, как элемент особой личной жизни, не сверх ординарной, но твоей, в которой каждый звук имел значение, как отправная точка отсылки памяти в прошлое. В этом есть своя красота, особый настрой, по которому скучаешь, которого не хватает в жизни, какая заряжает тебя своим, неповторимым в других местах, позитивом, понятным только тебе. Так в детстве запоминаемое, формируемое, пусть ещё не осознанное, наследуется психикой взрослого человека через интеллект и чувства, через ум и сердце... Создаётся целостность внутреннего мира, контакт с самим собой и с внешним миром. Велика роль детства на всю оставшуюся жизнь и должна, должна оставаться связь человека с ним, не инфантильностью, а восприятием живым внешнего мира, познаванием его... 

8

В доме зажёгся свет... Из окна на снег упали квадратики желтоватого света, временами затемняющиеся снующими фигурками. То Мама находила себе занятия, вечно озабоченная заботами... Снег не переставал, шёл медленно и торжественно, временами порывами воздуха кружась и вихрясь, попадал за воротник... Я поёживался, но в хату не шёл, хотел издали понаблюдать за ходом жизни в доме. Отец изредка вставал и проходил до печи, брал спички и прикуривал... Своей привычки не смог покинуть, не курить. Правда, с трудом, уговорили перейти на сигареты с фильтрами. Своими силами уже не сворачивались самокрутки, рассыпалась махорка, руки тряслись. Шторы не были задёрнуты, и мне было виден неторопливый ход маминой фигуры. Кто присматривался в зимнюю холодную пору к освещённым окнам, согласится, что за ними всегда кажется тебе покой и уют, как в отражении зеркала кусочек комнаты мнится привлекательным, даже если это реально не так... И сейчас веяло от всего, что видел, теплом особой атмосферы, что даёт нам наш Дом, тот запоминаемый на всю жизнь с запахами, памятью, родителями, вот почему и стремимся из отдалённых местечек Домой!..
Я стоял и смотрел на ту, что всю свою жизнь посвятила нам, детям, забывая себя без остатка... Сказал «без остатка», выражение избитое, но какое правильное, что поставь на его место другое, уже исказится суть желаемого выражения. Поставь синоним, а уже не то, что хотел сказать, вот ведь слово какое – живое! Мама отдавала последнее в голодные годы для старших моих сестёр, всю себя, а мне едва ли не отдала жизнь, при моём рождении... Полгода маятник колебался в стороны, одна из которых была несовместимой с жизнью... Это не словесный оборот, а истина, которая словами не в состоянии выразить всю полноту того момента, когда и у Отца опускались руки, глядя на немощь жены, если бы не старшие дети, не выдержал бы... Но жизнь такая штука интересная, она порою держится в самом немощном теле, почти тлеет, а потом вновь возрождается новыми «побегами и цветами». А при этом, рядом, здоровый цветущий организм посмотришь, «кровь с молоком», здоровьем так и пышит. Вдруг поникает, соки истаивают и глядь, в короткий срок уходит из мира этого. Так и здесь... Наступила весна, всё зазеленело, возрождаясь, а с нею постепенно стала вливаться сила жизни не только в землю, но и в Маму мою... Цветы, птицы, солнце и огороды приподняли болезненный организм и запустили его в ход жизни... Возможно, поэтому в свои детские годы я был привязан к ней, Маме, до фанатизма, боясь упустить из вида... А когда уезжал с Отцом по необходимости – плакал...
Да простит мне нетерпеливый читатель, что я  часто возвращаюсь к понятию МАМА. Известный лингвист,***  считал, что слово «мама» - это единственное, что способен произнести сосущий младенец и означает на его «языке» - еда. Сжав и разжав губы, у младенца получается звук, схожий на «мама», и произносят они это, когда видят приближающуюся еду, то есть маму или чуют запах молока, то есть мамы. И само звучание «мама», на многих языках похоже, к примеру: ирландский – mama;, итальянский – mamma, норвежский – mamma, румынский – mama, валлийский – mam, сербский – mama. Можно продолжать этот список, но вот на грузинском языке, «мама» это папа, а «деда» это мама. Главное женское божество в большинстве мифологий мира, также звучит, как – МА! «Ма», — так ласково и кратко мы обращаемся к близкому и самому родному человеку. Наверное, поэтому отношение к матери есть божеское дело, к отцу – человеческое...
Дома разговор тихий, неторопливый, по-доброму, коснулся покойной бабушки, воспоминаниям о ней и плавно перетёк к моим сёстрам, которые жили две в Юрге, а две в Магдагачи. Такие разговоры о незначительном со стороны, с каждым годом взросления и моим посещением Дома, становились всё более продолжительными и милыми сердцу. Я получал от них куда больше наслаждения, чем от всяческих философских рассуждений. Мама рассказывала о детстве своём, о моих сёстрах, которые оставались жить в посёлке, парой фраз «прошлась» по зятьям, это мне она Мама, а им таки тёща. Как известно, редко какие мужья родной кровинушки, то есть дочерей, удовлетворяют всем требованиям и представлениям их родителей. Такова жизнь, куда деваться, такой был и я, попадал под жернова тёщиных требований... Незаметно добежало время до глубокой ночи, а мы всё сидели, пили чай, разговаривали. Отец похрапывал, он раньше прилёг, утомился, годы давили и давали знать о себе...
Не исключено, что мы раньше легли, это мне сейчас мнится и кажется - сидели долго... Правда в том, что всю значимость таких посиделок, начинаешь понимать, когда у тебя голова седая, а вокруг снуют непоседливые, вечно куда-то спешащие дети и уже внуки... А хочется, ой как! хочется посидеть с теми, кого уже нет... Кажется, прилепился бы на край стульчика рядом, и всё слушал бы, слушал и молчал...

9

На следующий день я вышел в «центр», так называли мы место, где располагались основные магазины, клуб, поселковый совет, железнодорожный вокзал...
По первому от аэропорта переулку, дошёл до улицы Дзержинского, в проулке первом от аэропорта жили наши друзья Смокотины.  Толя, младший из них, был частым гостем на Крутом у нас. Интересная компания подобралась Толик Смокотин, его двоюродный брат тоже Толик Смокотин, Лёня Куликов и я, также Лёня, но фамилия чуть длиннее на «ский». Вчетвером дружили и часто собирались вместе до моего переезда на улицу Первомайскую. Однажды под вечер мы слонялись в поисках занимания себя и увидели мою сестру с подругой, а с ними шли два парня. И решили попугать весёлую компанию. Засели под мостом, дело было на улице Ленина, рядом с кирпичными розовыми домами. С криками «ура!» бросились к ним... Дальше как в кино... Я вдруг поднялся на воздух и полетел, потом обо что-то ударился и «ляпнулся» внизу под мостом. Сразу и сообразить не мог, что произошло? Ведь я только что бежал к сестре и вдруг!.. Ко мне подбежали, подняли, по лицу побежало липкое, солёное... Кровь быстро залила мне всё лицо, глаза, так, что я не мог уже ничего видеть. В смерть перепуганная сестра и парни, подхватив меня бегом к нам на квартиру, недалеко было. Дома сестра Валя, увидев залитое кровью лицо,  запричитала:
— Ой! убили!.. Убили, глаз его нет! — её успокоила Оля, она рассмотрела, что разбита только голова. Глаза свои я от липкой крови разлепить не мог, меня отмыли и кой-как перевязали. Потом со мною в травмпункт...
А произошло вот что... Один из парней, что был с сестрой, увидел как бегут к ним четверо с непонятными намерениями, и надо защищать своих подруг... Схватив первого попавшего, то был я, швырнул его с моста, было принялся за другого, но моих друзей быстро узнали... Им повезло, а я уже под мостом временно «отдыхал». Во время моей перевязки спаситель моей сестры всё повторял:
— Я сразу не понял, всё само собой произошло, я не хотел..., — и было понятно... Достойный кавалер у дам оказался, защитил... В школе красовался с повязкой на голове, а отметина шрамом до сих пор красуется у височной части.
… От улицы Дзержинского дворами прошёл к улице Ленина... Между деревянными двухэтажными домами располагались туалеты, сараи и квадратные, обитые опалубкой ёмкости для слива помоев. Они застывали на морозе, потом опалубку разбирали, и кубы льда, нечистот разбивали и увозили. Этой дорогой было хожено и перехожено. Сколько в этих домах выросло моих товарищей, сколько детских криков слышали они, сколько неподдельной радости услышали уже обветшалые строения. Двухэтажные дома, с печным обогревом и топками для готовки еды, являли собой лицо посёлка, выстроились они ровными рядами, словно воины в строю, располагались на трёх улицах... Я шёл, мне вспоминалось... Этой дорогой всегда выходили в «центр», чтобы пройтись, просто обозначиться на «бродвее», сначала перед клубом, потом непременно  на перрон железнодорожной станции, где работало немало киосков с различным товаром, в основном, съестным. Где обязательно должны встретиться знакомые девочки, с задорным, весёлым смехом и лукавым взглядом. И точно встретить приятелей, если не друзей - друзья, все разъехались по учебным заведениям, надо было летом приезжать... И сейчас, по знакомому маршруту, несли меня ноги «обозначиться», зафиксировать себя...
Незаметно для себя, прячась за вспоминания, оказался в «центре»... Не путайте с воспоминаниями, то громковато и как-то официально. В пространстве, справа, выхватилось новое здание 156 школы. Неожиданно возникло!?.. У меня в этих самых «вспоминаниях» было по-другому, наверное, я включал для себя «машину времени», а новое строение на мгновение выбило меня в реальное время...
Придется опять включать механизм «машины...» и перемещаться в прошлое.

----------------------------------
* Намёк на мой рассказ «Уходящий в будущее…»
** Намёк на мой рассказ «Хоккей»
*** Роман Якобсон (1896-1982), известный советский и американский лингвист