Жизнь продолжается

  Зимний вечер в Москве это нечто особенное. Зимним вечером город оживляется. Включается иллюминация на мостах и высотках. Вспыхивают рекламными огнями витрины супермаркетов, рядом с которыми теперь уже приходится искать место для парковки. Народ, вырвавшись с работы, потихоньку перетекает из офисных центров в торгово- развлекательные, заполняя собой уютные кафешки, фитнес- клубы, театры и вернисажи. Кто-то слушает музыку в пробке, кого-то засосал шоппинг, тот же, кому еще предстоит дожить до получки, совершает бесплатный вечерний моцион. Жизнь продолжается.

   В отличие, например, от того же села, где любая общественная жизнедеятельность с заходом солнца замирает, ввиду отсутствия на улице освещения. И вообще, чем дальше от цивилизации, тем больше народа разбредается в сумерки по своим домам, поближе к своим телевизорам и холодильникам. Снаружи  носятся только стаи бродячих голодных собак, поскольку они и в темноте  тоже неплохо ориентируются. В остальном же вы ничего интересного вечером за городом не найдете.  Внутри полиса, как видите, все наоборот, а внутри мегаполиса тем более. К восьми часам проспекты и улицы столицы забиты сумасшедшими толпами народа, особенно это бросается в глаза в  центральной ее части, а если быть  совсем точным, то где-нибудь в районе Малой Дмитровки. Я, знаете ли, люблю эту улицу в позднее время суток, обожаю ее закатную суету. Смотрю, иной раз, точно завороженный на бьющую в ней ключом  вечернюю жизнь, которая так богата на разные сюрпризы, порой непредсказуемые и ошеломительные.

  Ну вот хотя бы, буквально на днях, находясь внутри этого бешеного людского водоворота, выделяю взглядом у пешеходной зебры одну растерянную женщину, лет, как мне показалось, очень преклонных. Ее силуэт в беличьей шубке и берете застыл рядом со свихнувшимся светофором немым укором остальному человечеству- тому, которое спешит, едет, либо скачет, перебегая дорогу между автомобилями. И по всему видно, что несчастную бабусю на ту сторону перевести некому.
- Да уж, времечко настало, - с горечью сетую я, глядя на снующий народ, которому до несчастной женщины,как, впрочем, и до всего остального вокруг,  дела немногим больше, чем до выборов в Гваделупе, - Ну и где вы, гой еси, тимуровцы, пионеры, скауты, или хотя бы просто отзывчивые граждане! Знаю, о чем вы сейчас подумали. Я бы в другой раз, конечно, и сам ее, не задумываясь перевел. Но только стою, как назло, по другую сторону улицы. И поток, как назло, очень плотный. Народ ведь с работы возвращается. А мне, получается, чтобы ее сюда провести, надо сначала туда проскочить, а потом еще обратно изловчиться. Отлучится же надолго не могу, ибо с минуту на минуту встреча у меня тут важная произойдет.
   А бабка все стоит и ждет. Может даже вообще забыла куда направлялась. Такое в ее возрасте часто бывает. Вышел из дома человек и все. Обнулился. Забыл где право, где лево, где собес, а где дом родной.
 
    Наконец, вижу я, как недалеко останавливается шикарная представительная машина. Оттуда  вылезает щеголеватый молодой человек и спешит на всех парах прямо к этой бабуле. Подскочив, он о чем-то любезно с ней переговаривается, потом, глазам своим не верю, бережно хватает ее за хрупкий стан и переводит, аккуратно придерживая под ручку, через кишащую автомобилями  магистраль.
У меня даже от сердца отлегло от проявления такого человеческого благородства: Не перевелись еще люди неравнодушные на белом свете. Особенно приятно осознавать, что  в этом деле у нас впереди молодежь .
     Ну и само собой, не удержался я от того, чтобы, не отметить высокие морально- волевые качества парня, когда эти двое возле меня оказались.
- Молодец, - говорю, - юноша, уважаю. Машину свою даже, гляжу, не счел за труд остановить, чтобы несчастную старушку через дорогу препроводить. А ты, что бабуся стоишь, как в рот воды набрала? - между прочим бросаю я  упрек старой даме, видя ее совершенно безразличное к такому поступку отношение, - Поблагодарила бы хоть внучонка.
 
    Тут вдруг старушенция теряет свою индифферентность и вспыхивает белым пламенем. - Какой- такой еще внучонок? – возмущается она, распрямляя, насколько это возможно, свой беличий полушубок, - Супругом он мне законным приходится, ясно? И я тебе никакая не бабуся вовсе. Мне даже семидесяти еще никто не давал пока. Глаза пошире разуй, дядя.
А сама смотрит на меня с ненавистью и возможно даже презрением.
- Простите покорно, - ошарашено мямлю я, а потом почему-то добавляю. - Обознался я сослепу, девушка.
- Смотри-ка, он еще издевается. На себя обернись лучше- мухомор облезлый. Пойдем, котик, отсюда, - процедила, скривив рот, разъярённая старушенция  и с силой дернула парня за руку, - Не хватало еще, чтобы нам с тобой перед премьерой всякое мурло престарелое настроение опускало.
Парень, надо отдать ему должное, за все время нашей перепалки ни слова не проронил. Только морщился от холода и плечи поглубже в дорогой кожаный реглан втягивал.

     Не знаю, как вам, окажись вы на моем месте, но мне на душе, если честно, чуточку даже обидно с ее слов стало. Проявляй вот так заботу о ближнем, пекись. И потом, с чего это я вдруг престарелое мурло, - рассуждаю, - Мне пятьдесят только-только на днях отмечали. Хотя, конечно, по сравнению с мужем этой вечно юной девы, я уже давно пыльный антиквариат. Но с другой стороны, что я хотел – это Москва, а не какой-нибудь отсталый хутор близ Диканьки. Каких только умодробительных фокусов в культурной жизни столицы не встретишь. Можно даже в пятьдесят оказаться видавшей виды ветошью на вкус игривой молодки, которой всего-то лишь за семьдесят.

    Наконец, ход невеселых мыслей "престарелого мурла" был прерван легким скрипом снега, что раздался у меня спиной. Еще через секунду я почувствовал, как нежные теплые женские ладони прижимаются к моему лицу, плотно прикрывая мне рот и глаза.
- Маша? - уловив аромат знакомых духов, произношу я, с трудом шевеля зажатыми губами.
В ответ слышу заливистый смех той, которую я с таким нетерпением ждал последние полчаса. Оборачиваюсь, чтобы упереться взглядом в румяные с мороза щеки и два ровных ряда зубов, обнажившихся в широкой улыбке.
- Что- то ты сегодня не особо торопилась, - не удерживаюсь я от упрека, кивая на уличные часы, показывающие половину восьмого, - Договаривались же, вроде, на семь.
- Прости, пупсик. В институте ни с того ни с сего четвертую пару объявили. Издеваются над второкурсниками, как хотят.
- А как насчет того чтобы позвонить?
- Еще чего. Ведь должна же я была немного тебя помучить. Снова раздается ее хрустальный смех, за который  мужик  пяти десятков от роду готов простить многое, если не все.
- Ну и куда, куда мы сейчас? –Лицо моей спутницы на мгновенье становится серьезным и проникнутым ответственностью момента.
- Как и договаривались, сегодня ты у нас кормчий… ну ведешь в смысле, - поправляюсь я, в ответ на ее недоуменный взгляд.
- Типа, сперва по магазинам, а потом в ночной клуб что-ли?
-Типа, - обреченно вздыхаю я и машинально хлопаю себя по карманам, проверяя, не забыт ли в машине бумажник.
- Ты самый лучший пупс из всех! - Маша хлопает в ладоши, а потом подпрыгивает, чтобы, согнув ноги в коленях, доверчиво повиснуть на моей шее, испытав на прочность ее остеохондроз.

    Через минуту встречные прохожие могли наблюдать, как два, взявшихся за руки человека,  напоминающих чем-то отца с дочерью на променаде, беззаботно смеясь, шагают по Малой Дмитровке, в сторону неоновой вывески «D- Stile». А еще через пять минут, тот из них, кто больше смахивал на доброго и щедрого родителя, уже не помнил о недавнем курьезном происшествии и нанесенной ему обиде. Что бы там ни было, а жизнь ведь продолжается.