Добрые драники

     Сева проснулся от злости. Он открыл глаза, чувствуя, что его трясёт от настоящей внутренней ярости, которая захлёстывала волнами и пыталась вырваться из сковывающего тела.
"Это ещё что за фокусы? - подумал он, повернулся на бок и посмотрел на часы. - Ёлы-палы! Проснуться в шесть утра! Да ещё в субботу!
Ему показалось, что сердце, печень и желудок, не сговариваясь, пустились в пляс, трепыхаясь в разных музыкальных ритмах.

Сева резко поднялся и рванул на кухню. Дрожащей рукой вытащил из пачки сигарету и закурил. Ожидаемое успокоение не пришло, голова закружилась, а внутренности задёргались ещё сильнее. Он затушил сигарету и тихонько зарычал.
"Может, разбить что-нибудь или врезать кому? Как выплеснуть из себя эту злобу?" - подумал он, сжал кулак, размахнулся и со всей силы ударил по стене: стена не шелохнулась, а ярость только усилилась от боли в припухшем кулаке. Кошка Муся со страхом выскочила из-под стола, оскалилась и недовольно уставилась на хозяина, демонстрируя крючковатые клыки.
"Нет-нет, тебя не трону. Только не тебя", - испуганно прошептал Сева и сунул кулак под струю холодной воды.

Шальная мысль моментально подкинула ещё один вариант, но Сева тут же отмёл его: во-первых, жена Зинуля ещё спала, а во-вторых - она в юности занималась гиревым спортом, и любая ссора с ней могла закончиться для него плачевно.
Сева подошёл к окну и упёрся носом в стекло.
"Как назло, во дворе никого, - подумал он. - Ни дворника, грохочущего мусорными баками, ни загулявших алкашей. Тишина. Жаль, сейчас бы кулаками помахать, чтобы пар выпустить. Поеду по городу, может, успокоюсь".

Сева быстро оделся и вышел на улицу.
-Только попробуй не заведись, я тебе устрою, - пригрозил он видавшей виды "восьмёрке".
Он открыл дверь, сел в продавленное кресло, обтянутое выцветшим чехлом, и повернул ключ. Двигатель нехотя чихнул и завёлся.
"Ёлы-палы, когда надо - не заводится, а тут с пол-оборота!" - подумал Сева, прислушиваясь к непроходящей внутренней трясучке.
Сева неспешно ехал по дороге. Он, как хищник, озирался по сторонам, выискивая жертву. Но сонное субботнее утро бабьего лета действовало на водителей, как успокоительное. Никто не гнал, не подрезал, не суетился. Машины вяло тащились в своих рядах, соблюдая правила движения. Поколесив по городу минут сорок, Сева вернулся во двор и припарковал машину. Заглушил двигатель, откинул назад спинку сиденья и закрыл глаза.

"С чего вдруг я такой раздражённый? - подумал он. - Да ни с чего. Просто так. Глаза не успел открыть, а уже злой. И сон вроде снился прекрасный. Ёлы-палы! Мне же бабушка снилась. Точно! Моя бабуля!"

На минуту трясучка успокоилась. Сева открыл глаза и улыбнулся. Он вспомнил, как в детстве, летом, приезжал к бабуле в небольшую деревню под Минском, и бабушка каждое утро готовила драники: мягкие, нежные, румяные. Когда она тёрла картошку, то постоянно пела какую - то весёлую песню о девахе с длинной, туго заплетённой косой.
-Почему ты поёшь, бабуля? - спрашивал Сева.
-Это я своё сердце от злости освобождаю, чтобы она в драники не попала. И тогда они получаются вкусными. Я называю их - добрыми...

    Сева вышел из машины. На время затихшая тряска принялась за своё, но уже не так бурно. Воспоминания о бабуле утихомирили её.
Он быстро поднялся в квартиру и заглянул в спальню: Зинуля ещё спала. Сева переоделся, зашёл на кухню и закрыл за собой двери. Достал из пакета восемь крупных картофелин, бросил их в раковину и принялся чистить. Он ловко орудовал ножом, вымещая злобу на воображаемом неприятеле. Картофельная кожура сопротивляясь, поскрипывала, но сдавалась и плюхалась в наполненную водой мойку.

Почищенные картофелины выстроились на разделочной доске, как шеренга врагов.
-Сейчас, сейчас, я с вами расправлюсь, - проговорил Сева и достал из висящего на стене шкафчика тёрку. - На какой же стороне тереть?
В памяти всплыли слова бабули, ему даже на секунду показалось, что он вспомнил её лицо и услышал тихий вкрадчивый голос:
"Драники - это рваная бульба. Городским всё надо быстро, быстро! Вот и трут бульбу на крупной тёрке. А надо на острой, тогда деруны будут мягкие и нежные".
-О, как! - воскликнул Сева. - Спасибо тебе, бабуля!
Он покрутил тёрку и провёл пальцем по острым торчащим зубцам:
"Да уж! Сколько содранной кожи и ногтей видело это чудовище, - подумал Сева, - но меня так просто не возьмёшь".

Он достал эмалированную миску и с остервенением начал тереть в неё картошку. Заданный ритм никак не ложился на лирическую мелодию, и Сева шёпотом запел "Интернационал" - любимую песню отца.
Когда все клубни были превращены в расплывшуюся жижу, Сева облегчённо вздохнул. Хотя внутренняя трясучка почти прошла, Сева вошёл в раж и остановиться уже не мог. Он вытряхнул из пакета последние четыре картофелины, быстро почистил их и натёр. Достал дуршлаг, постелил в него марлю, поставил в пустую кастрюлю и перелил из миски натёртую кашицу.

"Пусть сок стекает - подумал Сева. - Жаль, картошка закончилась, ещё бы пару килограмм, и я бы точно успокоился. Ёлы-палы, чуть не забыл! Лук! Бабуля говорила, что без лука дерунов не бывает. Как же она лук называла? Забыл..."
Крупная тугая луковица зашуршала по тёрке. Терпкий сок разлетался по сторонам махонькими капельками. В носу защекотало, Сева зажмурился, но слёзы сдержать не удалось. Он всхлипнул и тихонько запел:
"Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?"
От жалости к солдату слёзы потекли ещё сильнее. Вместе с ними уходила злость.
Сева прислушался. Внутри ничего не тряслось.

-Ну, вот и славненько, - улыбнулся он и ткнул пальцем в натёртый картофель. - Всё! Переходим к самому главному.
Сева, как заправский повар, расколол яйцо о край кастрюли и добавил его в миску с луком. Туда же выгреб содержимое дуршлага, добавил ложку муки и хорошенько перемешал.

     Кусок сливочного масла заскользил по разогретой сковороде. Сева подгонял его деревянной лопаткой. Масло, раскидываясь брызгами, шипело, пока не превратилось в сотни маленьких, моментально лопающихся пузырьков. Он выложил драники на сковородку и, почувствовав дразнящий аромат жареной картошки, перевернул их и уменьшил огонь.
Готовые драники лежали на блюде накрытые бумажным полотенцем.
-Так-так! - сказал Сева. – Теперь надо сметанку заправить. Как там бабуля говорила? Погоди-погоди, сейчас вспомню. "Цыбуля и чеснык - родныя браты". Ёлы-палы! Вспомнил. Лук на белорусском - цыбуля!
Он наполнил соусник сметаной, выдавил туда два зубчика чеснока, перемешал и поставил на стол.
Сева вздрогнул от неожиданности: на кухню вошла Зинуля.
-Ну, Севка, ты даёшь! Глаза не открываются, но не выйти на такой аромат я не смогла. Что это ты тут наготовил?
-Доброе утро, Зинуля! Это сюрприз. Умывайся, сейчас завтракать будем!
-Нет-нет, - ответила Зинуля, убирая со лба прядь нависших, спутавшихся волос. Пока не попробую, с кухни не уйду.
Она села за стол, взяла двумя пальцами тёплый драник, макнула его в сметану и откусила.
-Господи! Какая вкуснятина... Ой, спасибо, Севочка, умеешь же ты сделать утро по-настоящему добрым!
-Это не я, это добрые драники, - засмеялся Сева.
Кошка Муся, мяргая, тёрлась о его ногу. Надежда получить порцию сметаны сделала и её утро добрым.

06.11.2020