В ДЕРЕВНЕ
* 1 *
Внизу проплывали поля, реки, озёра, небольшие рощи и крупные лесные массивы, шоссейные и просёлочные дороги, деревеньки, железнодорожные ветки, телеграфные столбы… Территория какой-нибудь европейской страны уже закончилась бы, а Россия всё тянулась и тянулась и Отто с благоговейным трепетом думал, насколько же она огромна.
Однако, всё когда-нибудь заканчивается. «Ансат» завис над полем возле ветхой деревушки и пошёл на снижение. Не успели его колёса коснуться травы, как Вероника выпрыгнула из салона и принялась вытаскивать вещи.
- Возвращайтесь завтра, не раньше, - сказала она пилоту. - И обязательно с парамедиками, они могут понадобиться.
Отто вылез следом за ней. Вероника указала ему на один из рюкзаков и на самый тяжёлый баул:
- Это понесёшь ты.
Немец взгромоздил на спину объёмистый походный рюкзак, подхватил тяжеленный баул и поковылял следом за Вероникой в сторону деревни. За их спинами «Ансат» взмыл в воздух и полетел прочь. Через несколько секунд он исчез за густым лесом, окружавшим поле и деревеньку со всех сторон.
Вероника шла так, словно для неё пешие походы с рюкзаком были в порядке вещей, а вот у Отто почти сразу же с непривычки заныли плечи. Женщина шагала, упрямо вскинув голову. Рюкзак и баул не мешали ей делать лицо. «Всё ещё делает вид, что дуется, - подумал Отто. - Не замечает моего искреннего раскаяния, бессердечная.»
Не успели они войти в деревню, как увидели бредущего им навстречу весьма колоритного старика в латаной-перелатаной безрукавке из овчины, под которой виднелась замызганная шерстяная кофта. Такие же замызганные штаны старика были заправлены в стоптанные кирзовые сапоги. Голову венчал допотопный картуз, до того засаленный и грязный, что невозможно было определить его истинный цвет.
Видно было, что годков старику немало, но они его не согнули и не превратили в развалину, он всё ещё выглядел кряжистым. Жилистая рука с узловатыми пальцами крепко сжимала палку, на которую старик опирался, почти не шаркая ногами при ходьбе. Его круглое лицо с потемневшей, словно выдубленной годами и солнцем кожей, обрамляла густая бородища, делая старика похожим на дореволюционного поволжского купца. Широко открытые светлые глаза глядели внимательно, но без настороженности или испуга.
За спиной у старика висело ружьё, за пояс был заткнут охотничий нож. Со стороны это выглядело так, словно старик записался в народное ополчение. Кто-то другой, возможно, на его месте выглядел бы потешно, особенно, если бы вместо палки держал в руке вилы или косу, однако старик выглядел серьёзно. Чувствовалось, что и с ружьём, и с ножом он обращаться умеет.
Рядом с ним трусил кудлатый пёс - средней величины беспородная дворняжка. Завидев чужаков, собака с громким лаем бросилась на них. Вероника неподвижно застыла на месте и Отто последовал её примеру. Собака, не добежав до них пару шагов, остановилась и принялась остервенело метаться то в одну, то в другую сторону и оглушительно лаять, как будто хотела наброситься и в то же время боялась отведать пинка.
- Ты лучше помалкивай, - сказала Вероника немцу. - Говорить с местным старожилом буду я. Нам нужно заручиться его поддержкой в этом деле и выяснить все подробности, а ты наверняка всё испортишь.
- Травку-муравку, небось, изгадили, окаянные! - раскричался старик характерным голосом и интонациями мультяшного почтальона Печкина, вызвавшими у непрошеных гостей улыбку. - Лётают на своих вертопланах, содют их иде попало! Черти столишные!
- Не сердитесь, дяденька, - по-простому заговорила со стариком Вероника. - Мы вертолёт-то с краешку посадили. Он у нас маленький, совсем ничего не примял.
- Да хошь бы и не примял, чаво с того? Чай, вы на ём лихоманки какой притащили, а ну-к посля бурёнка моя той травки-то пожуёть, да копыта откиня? Али я из-под ёй молочка хлебану, да, можа, окочурюсь, не то чирьями да язвами покроюсь?
- Зачем же так сразу о нас думать? - не удержался Отто.
- А чаво ж, коли вы морды бесстыжие? Вы б на сябе хошь глянули. Тьфу! Чёртова порода! С краешку они, вишь, сели. Стыду у вас, окаянных, ни в одном глазу. Я вас, чертей столишных, как облупленных знаю. Сами жить по-людски не могётя, дык и другим всё портитя. Кому гутарю? Ступайтя отседова, покуда я вас палкой не хватил, али колом каким не зашиб.
Слушая гневные реплики старика, Отто наконец сообразил, кого тот ему напоминает - Радия Яковлевича Алёхина. Абсолютно такой же ядовитый, желчный, несносный старый тип. Немец невольно задумался над тем, почему в Европе старики как правило добродушные, весёлые, много улыбаются, а в России они всегда на кого-то злятся, всегда кого-то ругают и проклинают, всегда кого-то ненавидят. Почему так?
Умение Вероники общаться с такими людьми, здорово пригодилось. Она словно говорила с хорошо знакомым, родным человеком.
- Ну что вы, дяденька, мы же к вам специально прилетели, что ж вы нас гоните?
Старик после этих слов несколько стушевался, однако, напора не сбавлял.
- А вот как суды притопали, також и взад хромайтя. Ко мне, вишь, они пожаловали. Ни стыду, ни совестев. Чаво вас завсегда кудый-то несёть? Чаво вам дома не сидится? Честным людям покою не даётя.
- Вы неправы… - начал было Боршнитцен.
- Чаво-о-о? - вытаращился на него старик. - Энто я-то неправ? Я человек простой, деревенский, а деревенские люди к землице, к природе, да к тварям живым близёхоньки и оттого душою чисты. У вас же, в вертепе вавилонском, сплошные грязь и непотребства, кои вы как чахотку за собой повсюду разноситя. Опять же ж, пидормотов у вас развелося немеряно, впору господу на вас огнянную серу лить, как на Содом и Гоморру…
- Так нельзя говорить, - пришёл в ужас немец. - Это не политкорректно и не культурно!
Переча старику, Отто лишь подливал масла в огонь. Впитанные с детства общественные нормы казались ему само собой разумеющимися, везде и для всех, однако у старика имелась своя мораль.
- Ох ты ж, етит тебе некуда! - он хлопнул себя по ляжке. - Гляди-кось, культурная тилигенция пожаловала! Куды ж нам, некультурным дерёвням! Тьфу! Видали мы вашу тилигенцию. Припрутся, драндулетами своими натарахтять, надымять, ажно из чёртовой задницы, нахаркають иде не попади, всё на свете переломають и довольные идут восвояси. Нешто свербить у вас у всех в нутрях-то, ась? Ишь ты! Я, можа, и не культурный, зато на людёв за здорово живёшь не брешу, нешто у мяне хреста святого нету. Вот он, хрёст-то, на шее. Любому всё как есть начистоту гутарю, а не то могу и вломить, али прям в глазья бесстыжие плюнуть. Хоша я и стар, а какие-никакие силёнки остались. Чаво? Не ндравится? Нутк я и не девка красная, чтоб ндравиться. Мяне с вами дитёв не хрестить. За вами токма глаз да глаз нужон, не поймёшь, кого ишшо чёрт принесёть. Бывалыча цельными табунами шастали, покою не давали. Народ вы такой - так и проситесь чем-нить чижолым ломануть, али из ружья жахнуть…
Собачий лай, видно, надоел старику и он прикрикнул на собаку:
- Цыц, Тошнотик! Ну, будя брехать. Цыц, кому сказал, псина чёртова! Палкой огрею!
У собаки, должно быть, уже имелся опыт по этой части, потому что она в конце концов замолчала, не теряя, однако, бдительности и не сводя с чужаков чёрных блестящих глаз.
- Дяденька, - воспользовалась паузой Вероника, - мы по поводу пропавших туристов пришли. Я Ника, а это Отто Людвигович…
- Фриц что ли? - сощурился старик. - Те иносранцы, кажись, тожа фрицами были… Вона что… Дык тябе за ими прислали, тилигент?
- Всё верно, дяденька. - Вероника, словно какая-нибудь сказочная Алёнушка, обволакивала слух старика мягкими вкрадчивыми интонациями, отчего и сам ядовитый дед невольно смягчался. - Нам начальство поручило спасти их, из лесу вывести.
По-старчески, визгливо, старик усмехнулся.
- Ох-ить уморила, чичас усикаюсь! Невесть какое дело - нехристи в лесу сгинули! Как по мне, дык хошь бы они все провалились, я б и глазом не моргнул.
Отто почувствовал обиду за несправедливо оскорблённых соплеменников.
- Чем они вам не угодили? Ведь живые люди в беду попали. Неужели вам их не жалко?
- Жалко-то оно у пчёлки в жопке, - ответил старик. - А коли с ими, с анчикристами, божьей милости нету, дык и моёй им подавно не видать.
- Государство решило, что так не положено, дяденька, - сказала Вероника. - Нам за ними по-любому придётся идти.
Старик подумал, почесал бороду.
- Ну, раз государство решило, тады ничаво не попишешь. Милости просим за мной, чем богаты, тем и будем рады. Звать мяне Силиверст Маркелыч, да токма нихто мяне так уж не пойми сколько не кликал. Так-то мяне всё Дед Сто Лет звали, а ежли бабы худые, то бывало Старым Мухомором, али всё болей Трухлявым Пнём.
- Почему же «Дед Сто Лет», дяденька Силиверст? - с неподдельным интересом спросила Вероника. - Неужели вы правда сто лет прожили?
- А я почём знаю? - махнул рукой дед. - Можа и прожил. Годков-то мене столько, что я уж и со счёту сбился.
- А по паспорту? - спросил Отто.
- И того, фриц, не ведаю, ихде тот пачпорт, чёрт его не разберёт. Идей-то должон валяться, а можа от ветхости-то уж изгнил давно.
- Как же вы без паспорта пенсию получаете?
- А вот так и получаю. Почтальёнша ужо мою харю без пачпорта зная.
Дед неторопливо вёл гостей через деревню и Отто впервые получил возможность осмотреться. Сама деревенька и раскинувшееся рядом поле расположились среди лесов словно в неком кармане. Через эти леса и через поле к деревеньке вилась обыкновенная грунтовая дорога, вернее её заросшие лопухами и чертополохом остатки.
- Кадый-то, - рассказывал Дед Сто Лет, - ишшо при анператорах, переменовали нашу дерёвню в Ведмедищи, дык с тех пор она так и зовётся. А прежде звалася Медвежий Угол. Слыхали, небось, поговорку? Ежели о каких дебрях гутарют, в глуши затерянных, то медвежий, мол, угол. Вот от нашой дерёвни то присловье и идёть. Мы тута навроде как середь чащоб непролазных расположилися, куды ни един добрый человек по своёй воле не забредёть. Так-от народ-то поговорки да присловья не на пустом месте возводя. И к нам хошь дорогу черезь леса да болоты проложили, - вон она петляя, заросла уж мал-маля, ибо редко хто по ней ездя…
Деревня выглядела очень-очень старой. Таких Отто ещё не видел, поэтому с интересом глазел по сторонам - на обшарпанные, покосившиеся и вросшие в землю избы, чёрные, с прохудившимися крышами, утопающие в зарослях сорняка и бурьяна ростом с человека, а то и выше. Нигде не было видно ни души. Сады и огроды стояли запущенными, палисадники местами покосились, местами подгнили и упали, скрывшись в густой траве.
Очевидно было, что в Ведмедищах уже много лет, а то и десятилетий никто, кроме Силиверста Маркелыча, не живёт. Это была обычная российская деревня, никому уже не нужная и практически мёртвая. Не станет последнего долгожителя и тогда деревня умрёт окончательно. Неприятнее всего было то, что в современной России никому до подобных деревень нет дела.
Но всё равно, несмотря на запустение, здесь было очень красиво и Отто, обожавший природу, зелень, сады и вообще всякую растительность, впервые задумался о том, чтобы купить участок в похожем тихом, живописном местечке и не торчать в душном мегаполисе. Его даже удивило, почему он раньше об этом не подумал. С его стороны это явно было упущением…
- Ты уж извиняй, девонька, что я на вас споначалу так накинулся, - извинился Дед Сто Лет перед Вероникой, но не перед Отто, что вызвало у женщины лёгкую ехидную ухмылку. - Мяне бабы зачастую гутарили, что карахтер, мол, дюже вредный. Энто кады я им прямо в рожу гутарил, что они все как одна дуры. А им-то чаво? Им хошь бы хны. Дуры, как есть. Хошь бы башкою скумекали - ну как ить баба могёт не быть дурой? Баба же ж!
Не только шовинистические, но теперь и сексистские выпады снова покоробили цивилизованного европейца и он открыл было рот, чтобы возразить и призвать старика к элементарной вежливости, но Вероника одними глазами приказала ему: «Молчи! Ни слова!»
- Дуры, они бывають разные, - ничего не подозревая, рассуждал Старый Мухомор. - Одни дуры круглые, а другие дуры набитые, есть ишшо дуры законченные, а бывают дуры отъявленные, иные дуры окаянные, також есть архидуры, но энто не тутова, энто у вас, в вертепе проклятущем.
Веронику эти старческие излияния даже забавляли. Очевидно, её родной дед, Радий Яковлевич Алёхин, запросто мог ляпнуть что-нибудь в таком же духе в чей угодно адрес и она к такому привыкла. Отто этого не понимал - как можно привыкнуть к моральным пережиткам, которые цивилизованный мир давным-давно с негодованием отверг?
Вообще, он поражался своей спутнице. Очутившись за пределами Москвы, Вероника преобразилась и стала совсем не похожа на ту немногословную и замкнутую женщину, которую он знал в городе. В ней словно ожила и пробудилась сладкоречивая хитрая бестия, проворно подстраивающаяся под настроение собеседника и меняющая его в свою пользу. Хотелось даже воскликнуть по-киношному: «кто ты такая и что сделала с настоящей Вероникой Алёхиной?»
- А что, дяденька Силиверст, - Вероника в очередной раз ловко сменила тему, - пёсика вашего правда зовут Тошнотик? Смешная кличка.
Трухлявый Пень наклонился и потрепал собаку между ушей.
- Кобелина глупый, щенком ишшо стрескал чтой-то не то, дык его посля изо всех щелей несло, и обрыгался, и обдристался уж знатно. Вот внучаты мои и прозвали его Тошнотиком. Они ж мяне его и всучили. Держи, мол, дед, будя у тябе кобель.
Животное, даже не подозревая о значении своей клички, семенило рядом со стариком и радостно виляло изогнутым в виде кренделька хвостом.
- Что ж вы, совсем один? - посочувствовала Вероника.
- Как перст, милая, как перст. Давеча хошь баба моя, Клавка, покойница, царствие ей небесное, жива была, да ишшо сёстры ёйные, Зинка да Нинка, помянуть их не к ночи, а ко дню… А, вишь, бабу-то я пережил, и те обои за ней следом…
- Обе, - машинально поправил профессиональный журналист, которого всякий раз коробило, когда при нём коверкали великий и могучий литературный язык. Ему и так непросто давался деревенский говор старика, в котором он понимал не все выражения. У старика серьёзно хромала орфоэпия, он произвольно добавлял мягкий знак в окончания, отчего несовершенные глаголы становились похожи на совершенные, или менял в окончаниях твёрдую согласную на «-я», отчего глаголы вообще становились похожи на причастия и деепричастия. В других частях речи царила такая же чехарда.
- Ну, - оглянулся на него Дед Сто Лет, - мы люди простые и незамысловатые, академиев не кончали и кофий пить не приучены. В нашой дерёвне завсегда гутарют «обои», також и я гутарю.
Проходя мимо очередной избы, Дед Сто Лет указал на неё:
- Вот тутова надысь ишшо одна старуха свой век доживала, Нюшка Енюшина, а на том конце, вон, иде вётлы, ёйная товарка, Парашка Ерасова. Хрычовки, в лоб иху мать! Знатно из людёв кровушки попили… А как почуяли, что собороваться пора, позвали своих дитёв и с ими в райцентр укатили, а оттедова, стал быть, прямиком на тот свет, к диаволу в пекло, ихде им самое место.
- Ваши дети с вами не живут? - продолжала выспрашивать Вероника.
- Как же ж, ить чичас молодые в родном дому не сидять, их всё кудый-то несёть, иде лутше, точно шило у них в заднице. А мяне чаво? Я ихде родился, тама и сгодился. Живу, покедова бох не прибрал. Жаловаться грех, внучаты навещають, пособляють какой-то тарантайкой межу вспахать, я тама высеваю кой-чаво. Ну и привозють мяне из городу гостинцев, також у мяне своя корова, огород… Рази ж много одному надоть? Руки у мяне, слав-те господи, не крюки, всю жисть с божьей помощью хозяйство ладил. Не то, что Нюшка с Парашкой, как обои мужиков-то в могилу свели, дык посля мыкались. Хрычовки, а ишшо ж дуры. Нюшку кой-то чёрт на крышу понёс, прореха тама, вишь. А клешни кривые, ну и сверзилась с лесенки, едва вусмерть не расшиблась. Хошь хребтину не поломала, дык давай на всю дерёвню голосить - мол, убилася я, помираю. Я на неё полкана кинул, гутарю, мол, чаво голосишь-то, дура? Ить наземь упала-то, не на небо. Можа, гутарю, расшиблась бы до смерти, дык и хорошо - святой бы стала, бох бы тябе сразу в рай взял, а так-то скопытисся, да прям к чертям на скывроду. Соображалкой-то хошь иной раз шеволить надо, ить уж старая, горбатая, косолапая, куды прёсся, куды тябе несёть?
А Парашка? Стала раз для самовару лучины колоть, дык палец-то себе топором и оттяпала. Хорошо не всю граблю. И нет бы к дохтуру, тады ишшо ветеринар в соседнем колхозе проживал, на пензии, - глядишь бы палец-то взад пришпандорил, - дык не, куды там, плюнула на палец, в тряпицу завернула и за околицу кинула. Пущай, мол, лутше зверям достаётся, а к дохтуру не пойду, он такой-сякой-разэдакий, кадый-то мяне под подолом щупал. А в другой раз, уж без пальца, чугунок из печи вынала и он из ёйных граблей высклизнул, да чуть все копыта не обварил. Рази ж не дура?
Во-о… А дитёв, стал-быть, у мяне уродилось двое парней. За ими было ишшо три девки, да те не уродилися - одну змеюка в лесу кусила, так и не оклемалась, другая по полю лётала как угорелая, босиком, и прям на сухую бобылку напоролась. Попервой вродь бы ничаво, а посля нога пошла пухнуть и коновал наш её оттяпал, да поздно, гниль уж на тело перешла. Ну и третью схоронили - та зимой обморозилась, её мать уложила у печки обогреться, да та от печки-то и угорела.
А сыновья обои в городе выучились. Старшой навроде сперва с девкой воротился, да с такою невзрачной - кожа да кости. Я разок на её глянул - мать честная! До того густо харю какой-то вшивотой намазала, что та у ёй точно у куклы неживой стала. Она-то малого маво с понталыку сбила, убёгли обои в город, оженилися тама без родительского благословенья и посля в дом родной ни ногою, носа не кажуть.
Меньшой полутше бабу сыскал, потому как не в городе, а в дерёвне, токма идей-то в другой волости. Тама ишшо моциклет сябе прикупил и к выпивке пристрастился. А добывали в той волости то ли торф, толь щебёнку, вопчем посля кальеры остались. Их водою залили, рыбы в них напущали… Глубоченные - дна не видать! Ну мой-то на моциклете выпимши летел, да так с моциклетом в кальер-то ухнул и утоп. Ладно хошь дитёв успел настругать…
Клавка моя тады вся извелася да на энтой почве малость умом тронулась - ни с того, ни с сего болесть какую-то подчепила, от ней вскорости и преставилась. Уж я её, дуру, клял, клял. Ишь, чего удумала! В нашем роду ни у кого сроду хворей не было. И мяне-то, дура, одного оставила. Слава богу, хошь у старшого внучаты дельными уродились, не в матрю пошли, ну и у младшого, само собой…
Слушая бесхитростные излияния старика, Вероника едва сдерживала улыбку, а Отто еле-еле продирался сквозь запутанные дебри деревенского говора. Продираться, честно сказать, иногда было непросто, а Вероника, судя по всему, прекрасно понимавшая каждое слово, не делала ни малейших попыток помочь журналисту. Всё её внимание было обращено на старика.
- Второй раз жениться не пробовали? - участливо спросила она.
- Да как тябе, милая, сказать. Я ить однолюб. Да и хто за мяне пойдёть? Я человек старый, неуживчивый. Одной-то бабы с лихвой хватило. Тут ить как - ежли что не по мне, я терпеть-то не стану, за космы живенько схвачу, подол задеру, да по заднице, по заднице! Покамест вся дурь из бабьей башки не вылетя. А чаво? На то мужик в семье голова. Энто ж не со зла, а для прохвилактики. А нонеча бабы-то, тьфу, неженки-белоручки. Её токма тронь, уж сразу в крик - мол, убивають мяне, всю замучили! А того не разумеють, дуры, что энто для ихей же пользы. Чаво-нить ёй гутаришь - впустую. Опять гутаришь - опять впустую. А как леща дашь, враз понятно. На Руси-матушке испокон веков так живали, да какие семьи были крепкие, какие хозяйствы справные. Бабы были - загляденье! Э-эх…
Старик грустно махнул рукой.
- Почто ж я одинокий? Я не одинокий. Вон, у мяне кобель живёть, а ишшо в хозяйстве бурёнка, выводок курей, пчёлы… Надысь гнедая была, да две хавроньи, да индюшки… Я то с одними словечком перекинусь, то с другими - рази ж мяне много надо? Погутаришь - вот оно и не одиноко. Вам, чучелам столишным, не понять, а живая тварь всяко погутарить любя.
Отто после этих слов заподозрил, что у старика от одиночества и разговоров с животными определённо поехал чердак. Однако, поговорить с людьми, а не со скотиной, старик явно был рад, слова из него так и лились.
Дом и участок Силиверста Маркелыча были заметны издали своими относительными ухоженностью и обустроенностью - в сравнении с другими. Избу - массивный добротный сруб - пару десятилетий назад, видно, даже красили, так что выглядела она весьма пристойно, особенно красиво смотрелись резные наличники на окнах. Справа от избушки раскинулся обширный сад с яблонями, сливами, малиной, черноплодной рябиной, смородиной и крыжовником, окружённый спереди резным палисадничком, а на задах обыкновенным плетнём; слева был огороженный высоким глухим забором двор, куда вели дощатые ворота - передние, с улицы, и задние, с поля. Все сорняки в саду были прополоты. За садом виднелся большой стеклянный парник, а ещё дальше пасека.
У ворот, возле канавы, стояла упитанная корова и равнодушно щипала траву. Дед Сто Лет похлопал её по боку, зашёл в калитку и сразу же загремел засовами, отпирая ворота. Впускать гостей через калитку, а не через широкие ворота он, видимо, посчитал зазорным. Глазам журналиста и Вероники предстал чисто выметенный широкий двор, с одной стороны ограниченный избою, а с другой прижатыми друг к другу несколькими сараями, выстроившимися в ряд вдоль глухого забора. Другие сараи были пристроены сзади к избе. По двору степенно прогуливались куры, выискивая что-то на земле. В эту пасторальную картину совершенно не вписывался здоровенный грязный внедорожник, накрытый куском грубой дерюги.
- Сколько сараев! - вырвалось у Отто, после чего ему пришлось выслушать перечень совершенно неизвестных понятий (из которых он узнал только «конюшню» и «курятник») - хлев, амбар, конюшня, курятник, овин, рига, гумно, ток, омшаник, клети… Что это всё такое, зачем и для чего, Отто не представлял, он вообще не силён был в сельском хозяйстве, а толкового словаря под рукой не имелось и гуглом нельзя было воспользоваться - телефон показывал, что находится вне действия сети.
Дед Силиверст определённо был из зажиточных. Раньше его хозяйство было большим, намного больше теперешнего, и постепенно уменьшалось, по мере того, как старел и дряхлел его владелец и единственный работник. От былого осталась самая малость, обеспечивая старику необходимый прожиточный минимум.
Перила и столбики на крыльце тоже были резными, потрясающе красивыми. Гости невольно залюбовались тонкой работой неизвестного деревенского резчика. Рядом с крылечком примостилась собачья конура. Тошнотик, не дожидаясь команды, потрусил к ней и улёгся на своё место. Раз хозяин приветил непрошеных гостей, они перестали интересовать пса, как сторожа и защитника.
- Милости прошу в избу, - картинным жестом пригласил Дед Сто Лет. - Небось, малость передохнуть с дороги-то хотца?
Вероника с Отто оставили вещи на крыльце и прошли через тёмные сени, где во множестве громоздились какие-то мешки, корыта и вёдра, возле которых чернел проход в чулан.
Комната в избе, по традиции, была всего одна, просторная, светлая - три окна спереди выходили на улицу и одно слева в сад. Справа стояла большая деревенская печь, закрытая заслонкой, от которой ощутимо шёл жар, так что находиться рядом было невмоготу. Перед печкой располагался так называемый «бабий угол», уже, конечно, не бабий, раз одинокий старик-вдовец сам вёл хозяйство. На столике и по полкам была расставлена посуда - чашки, миски, чугунки, сковородки. В дальнем левом углу на высокой подставке были выставлены образа. Из-за этого угол назывался «красным». Перед ним стоял большой обеденный стол, накрытый скатертью, с двумя дубовыми лавками. Возле двери, слева, стояли старые, обшарпанные шкафы, комоды и обитый медью сундук, на котором примостился перетянутый изолентой допотопный приёмник VEF, очевидно, работавший на батарейках.
Воздух в избе был затхлым, пахло махоркой, дымом и ещё чем-то кислым. Вероника вытерла мгновенно выступивший пот.
- Жарко, дядя Силиверст, очень у вас жарко. Я лучше снаружи побуду…
- Я завсегда подтопить люблю, - передёрнул плечами старик. - А то зябко мне чтой-то ночами, кости ломит. Коли до моих лет доживёте, тады уразумеете… Ну, а так-то в сад ступайте, там у мяне ишшо стол выставлен, на ём и располагайтеся…
* 2 *
Приехавшие гости прошли в сад. Почти все вещи в тяжёлых баулах оказались подарками для старика: печеньем, баранками, конфетами, сахаром, чаем, мукой, крупами, колбасой, консервами, мылом, кое-каким трикотажем… Вероника точно знала, что может понадобиться одинокому старику.
- Мы, дяденька, не с пустыми руками…
Увидав такое изобилие, мухомор заохал, засуетился.
- Охыть, мать честная! Ай-я-яй, вот старика уважили! А мяне вас и угостить нечем. Вот я растяпа… Погодь, самогонка ж есть! В энтот раз самогонка знатная удалася, ядрёная, как хватанёшь, аж слёзы из глаз! На хреновом корне!
- Спасибо, дяденька, мы на службе не пьём, - мягко отказалась Вероника.
- Тады кулеш лопать будем, - решил старик. - В печке как раз кулеш дозревает. Зубьев-то у мяне совсем мало осталось, почитай окромя кашки-малашки ничаво и не едаю. Шти да каша - писча наша! Али ишшо картопля нелупленая… Ты вот что, девонька… Как бишь звать-то тябе?
- Ника.
- Ника? Энто по-грецки «победа», что ль? Ты, девонька, на вид-то больно шустрая, дык слазь-ка во-он туды, в погреб. Тама кваску холодненького жбан возьми. Настоящий квас, деревенский, вы такого, небось, не пивали. А ты, фриц, с нею не ходи, ты на вид недотёпа, ишшо кувырнёсся с лесенки-то в погреб, костей не соберёшь. Потом за тебя перед богом ответ держать… Ступай со мною за кулешом.
Такое обращение показалось Боршнитцену вдвойне обидным, ведь он не дал старику ни малейшего повода так о себе думать.
Вероника сходила в погреб, принесла квасу. Из избы доносился недовольный голос Трухлявого Пня:
- Чаво застыл, рот разинул, чуня? Вынай чугунок-то. Да не руками, орясина, обожжёсся! Рукавицы надень, заслонка ж огнянная! Растуды тябе какая! Дай-кось я сам. Вот для чаво ухват нужон. Им чугунок и хватають, а ежли скывроду, тады вон тем чепельником. Бери ложки-плошки и поварёшку не забудь, ёю накладать будем.
Отто кое-как ориентировался, совершенно не представляя, что за еда такая «кулеш» и как на неё отреагирует его желудок.
Вероника, сняв куртку и оставшись в хлопчатобумажной майке, принесла в избу две банки тушёнки.
- Давайте, дядя, вот это в кулеш добавим, - предложила она.
- А и то, сдобрим кулешек насущным, - согласился мухомор. - Мясцом да жирком никакой кулеш не испортишь.
Дед кувырнул содержимое банок в чугунок, перемешал варево и задвинул обратно в печь, чтобы прокипело. Отто успел с облегчением заметить, что кулеш - это всего лишь густой суп из пшёнки, ничего экстремального.
- Во-о… Хошь разок налопаетесь вволю, от пуза. Ты, девонька, не серчай на старика, хошь ты вся из себя видная, словно краля какая, однак бы посочней тябе быть, тады б ты ишшо краше стала. Да чаво засмушчалась-то? Я тябе как есть толкую, вот с места не сойтить. А чтоб мясца на бока нагулять, надобно трескать поболей. Щец наваристых, блинов со смятаной… Во! К вечеру надо будя вас блинами угостить…
- Может, я, дяденька, фигуру берегу, - шутливо заявила Вероника, беря из рук неловко топтавшегося Боршнитцена посуду и перенося в сад.
- Так-так-так… Энто что за зверь такой, хвигура? - бросил ей вслед Дед Сто Лет, ловко управляясь с тяжёлым чугуном. - Энто кады рёбры тощие торчат - энто хвигура? Вот вы, чудилы столишные, ей богу, на всякой чертовщине помешались. Растолкуй мяне старому, отчаво городские девки ходють оттопырив зад, точно катяхов в портки наклали? Да ладно б хоть зад-то был хошь вот как у моёй покойницы - во-о! А то ить жопёночка-то с кулачок, ухватиться не за что, а туды ж. И спереди вот так вот титьки выпирають, чтоб топорщилося, а там и выпирать нечему… Так что лопай, девка, хошь подкормлю тябе малость. Коли баба в теле - энто завсегда одно загляденье. А вы нонеча хто? Ни к печке, ни к скотине не ведаете, с какой стороны подступиться.
- А может нынешним мужчинам так нравится?
Старик Силиверст упёрся взглядом в Веронику, нахмурил брови и указал на Отто.
- Энто каким-таким мужикам? Вон как он, нехристям? Али худосочным да тощим размазням, коих соплёй перешибёшь? У коих волосья петухом торчат и кольцо в носу, как у телка? Али тем, у кого пузень, точно у бабы на сносях? Энтим чтоль мужикам? Да в гробу видать таких мужиков, девонька! Плюнь ты на них с высокой колокольни и стороной обойди. Рази ж энто мужики? Так, название одно…
- Как-то у вас странно выходит, - обиженно заметил Отто, хоть Вероника и делала ему знаки глазами. - Раздобревшие женщины вам почему-то нравятся, а мужчины нет. Вы уж определитесь, кому каким быть.
- Задок и титьки у баб, а також бока и всё прочее, должоны быть мясистыми, чтоб было за чаво ухватиться и чтоб она дитёв здоровых рожала. А мужику-то на кой салом заплывать? То уж не мужик, а увалень - нерасторопный, неуклюжий, ленивый. С таким в хозяйстве ничаво, окромя горя, не оберёсся - жрать жрёт в три горла, а как пахать, дык он сиднем сидит. Однако ж и костлявым ходить негоже.
Очередная порция оскорбительных, грубых и неполиткорректных заключений отбила у Отто всякую охоту развивать дальше эту тему. Он молча сидел за столом и вертел в руках деревянную ложку, которую подала ему Вероника, так и сверкавшая очами в попытках донести до журналиста невербальный приказ заткнуться и не спорить со стариком.
- Мы будем этим есть? - удивился Боршнитцен. - Я думал, деревянные ложки - это сувенир…
- Чудной ты, чуня! - хохотнул Дед Сто Лет, ловко разводя самовар. - Горячее завсегда липовой ложкой едят, чтоб не обжецца. Оп-па… Покедова потрескаем, там и самовар закипить.
- Себе-то вы что так мало кулешу налили? - спросил Отто и нарвался на очередную отповедь.
- Ты, чуня, в свой хребтуг гляди, а в чужой не лезь.
Отто непонимающе уставился на Веронику, но та злорадно молчала и ухмылялась. Ей словно нравилось наблюдать, как немец на каждом шагу попадает впросак. Всё же, она и сама чуть не сплоховала.
- Расскажите нам, дяденька, как всё было, - попросила она.
- Когда я ем, я глух и нем, - отрезал старик. - А хто за едой гутарит, тому ложкой по лбу!
Он принюхался к привезённому Вероникой хлебу, откусил кусочек.
- Опосля настоящего хлеба вам испеку, аржаного, в печке. Хошь раз в жизни покушаете хлебушек-то настоящий, да узнаете, каков он должон быть…
Ели молча. Горячий кулеш, с пылу с жару, из печки, да с тушёнкой, да на свежем воздухе, показался Боршнитцену необыкновенно вкусным, невзирая на кажущуюся простоту. Только теперь они с Вероникой заметили, до какой степени оба проголодались. Первую миску опорожнили за один присест. Старик усмехнулся и подлил им добавки.
Отто воспользовался паузой и подумал о том, что если бы пришлось писать обстоятельную книгу об этой поездке в заброшенную глубинку, то старому деревенскому анахорету в ней стоило бы отвести одно из центральных мест - с одной стороны потешить читателя столь колоритным персонажем, а с другой ужаснуть его дремучими предрассудками.
Тряхнув головой, Отто постарался скорее отбросить эти мысли, пока они не ввели его в соблазн.
Почуяв запах еды, в сад приплёлся Тошнотик и облизываясь, сел возле ног деда Силиверста, ожидая своей очереди. Это словно было неким сигналом, потому что вскоре за псом последовали куры и принялись кудахтать вокруг стола.
Буколическое удовольствие от пребывания в аутентичной русской деревне несколько портило откровенно пренебрежительное отношение старика к Боршнитцену. Он совершенно не скрывал своих чувств и мыслей, которые журналисту приходилось терпеть, чтобы не злить Веронику.
Как и обещал Дед Сто Лет, пока они ели, самовар закипел. Старик поднялся, снял с самовара трубу, установил на её место конфорку, насыпал свежей заварки в почерневший от сажи эмалированный чайник, залил кипятком и водрузил чайник на конфорку.
- Теперича могём и погутарить, - объявил он. - Стал-быть антересуют вас энти, прости господи, нехристи? Ага… Давеча стою я на лесенке. Тама вон, на яблоньке ветка отсохла, полез я её срезать. А тута энти и пожаловали. Да вишь втемяшилося им, будто я собрался на сябе руки наложить. Из драндулета сваво повылазили, гогочуть, мол, чаво, дед, вешаться собрался? Тьфу, гутарю, типун вам на язык, окаянные. Уж посля, как они в лес ухромали, не сдержался я, каюсь, грешен, а всё ж пожелал им в буерак навернуться да все кости сябе переломать. Али чтоб их ведмедь какой задрал, ну иль волчок хошь чуточек бы мясца с задку отхватил. Уж больно зады-то у анчикристов оказались жиртрестные, да и хари им под стать. Как все в одном драндулете поместились, ума не приложу… Ты, девонька, коли их даже не сыщешь, драндулет-то всё одно с маво двора забери.
Значитца, четверо было фрицев, уж не обессудьте, имён да хвамилий анчикристовых не запомнил. А пятым с ими был наш малый - Васята, ети его поросята! Я так кумекаю, энто он фрицев с понталыку сбил, не то б сами они ни в жисть суды не припёрлись…
- Нет, дяденька, он только проводник, - возразила Вероника, по-хозяйски разливая чай и выкладывая на блюдце сладости. Старика она слушала внимательно, стараясь запомнить каждую деталь. - Значит он местный?
- Того не ведаю, - отвечал Дед Сто Лет, - не из Ведмедищь он, энто точно. Я к ему хорошенько пригляделся - навроде-то православный, с хрестом, а с нехристями дружбу водит. А те, стал-быть, как есть анчикристы, черти немтырые. Перво-наперво я их вот також чаёвничать усадил, самогонки на стол выставил. Они-то не как вы, гостинцами старика не уважили, а всё ж мал-маля снедью от щедрот поделились. Я с ими рюмочку-другую пропустил, уж дюже самогонка в энтот раз знатная удалася - на хрене! Стал думать, как их взашей половчее выгнать, особливо энтого Васяту - уж больно харя у ево лиходейская, такого дубьём отходить мало, надобно сразу из ружья али топором угощать.
Ну, думаю, ладно-ть, авось посидят, угостятся, да и сами спровадятся. Они от самогонки моёй раздобрели, энто по их красным рожам стало видать, да и гутарють мяне, мол, что, дед, никак в вашем лесу дух злой живёть, нечистая сила? Етить, думаю, вас некуда! Да пока глазьями-то хлопал, они по сторонам разбрелися и давай мяне огород топтать, харкать иде ни попадя, дымить табачищем и чинариками сорить. Декалоном всё провоняли, да по-своему горгочуть, ничерта не понять, ажно оглоушили. Я на их с криком, куды ж, мол, лезете, ироды! Чуть все грядки не потоптали. Всюду-то суются, всё-то щупають, всё-то им антиресно. Дюже я на их тады осерчал, на нехристей. Ну да чаво ж, на то они и анчикристы, чтобы добрым хрестьянам злокозничать. Чтоб их там, в лесу-то, всех паралик расшиб!
Силиверст Маркелыч шумно прихлёбывал чай, с удовольствием причмокивал шоколадными конфетами и печеньем. Потом наломал несколько сушек и бросил в чашку, прямо в горячий чай, а когда те размякли и разбухли, принялся вычерпывать их серебряной чайной ложечкой и с наслаждением кушать, не прекращая рассказа. Своё же правило о том, что, когда я ем, я глух и нем, он, видно, позабыл. Или же чаепитие к еде уже не относилось.
- Один нехристь с моёй самогонки аж поперхнулся и давай прям на стол перхать. Гутарю ему, на людёв с едою не перхай, тетеря немтырая, отвороти харю да пущай тябе Васята по горбятке вдаря. Ох, намучился с ими… Почто, гутарю, Хозяина здешнего нечистым духом прозвали? Он ить услыхать да осерчать могёт. А они мяне, мол, вот бы нам, дедуля, хошь одним глазком на ево глянуть. И тащуть из драндулета сваво ружьи. А? Энто ж надоть как загнули!
И всё так, знаешь, с ухмылочкой мяне, с ухмылочкой, нешто я старый адиёт какой, али шклероз у мяне. А у мяне сображалка-то получше ихней будя. Я-то хошь салом не заплыл, точно хряк дебелый. И вот, стал-быть, из драндулета сваво вместе с ружьями вынают сетей всяких, капканов, ишшо чавой-то. Я так прямо и обомлел. Свят-свят, гутарю, нехристи, вы чаво ж удумали? И Васятка энтот мяне - молчи, дед, ничаво ты не разумеешь. Да уж куды! Ихде мяне, хрычу старому, разуметь!
Во, ишшо-то чуток не запамятовал! Кобель с ими был, здоровенный, точно телок. Мой Тошнотик как его увидал, в будчонку свою забился, да так оттедова и не вылазил. Здоровенный кобель, зубастый, злющий, ажно тигра заморская. Васятка, обормот, вынает пачку денех и мяне суёть, мол, покедова не воротились, пригляди, дед, за драндулетом. А как мы нечистого в лесу изловим, дык первый на ево глянешь. Ну, а коли живым не дастся, мы тады ево застрелим. Хошь так, хошь этак пымаем и ради обчественности из лесу приволокём.
Родимец тябе, думаю, расшиби! Ну, почитай, совсем с дубу рухнули, ироды… Так я на них тады осерчал, ажно чем приложить захотелось - лопатою али тяпкой… Сижу, а сам нохтем то у топора востроту пробую, то у косы. Посля всё ж решил не брать греха на душу, благо Хозяин и сам без мяне анчикристов, видать, оприходовал…
Старик рассказывал неспешно. Видно было, что от негодования его переполняют эмоции, но он им при гостях волю не даёт, держит себя в руках.
- И вот, стал-быть, ухромали они со всем скарбом и с кобелиной в лес, да и с приветом, как корова языком слизала. День пролетел, а ночею пошла стрельба - трах! бах! тарарах! Затем вопли оглашенные, далей слухаю - кобель ихий завыл, да так тягостно завыл, протяжно, громко, аки душа грешная, кою черти в аду на части крючьями рвут, да на протвине поджаривают. Али ажно из ево живьём жилы тянут. Был бы я дитём, али бабой, дык точнёхонько бы в портки наложил цельное ведёрко, али можа ожеребился. Жуть, чаво было! Мой-то Тошнотик враз уши навострил и ко мне жмётся, жмётся, во до чаво напужался…
Дед Сто Лет допил свой чай, с довольным кряхтением отодвинул чашку, отёр усы с бородой и с надеждой воззрился на Веронику.
- А то, можа, девонька, бох бы с ими? Ну сгинули анчикристы, ну прибрал их Хозяин, дык и пущай? Провались бы они пропадом, вместе с Васяткой-подлецом, что деньжищи мяне свои совал…
- Мы бы и рады, дяденька, но нельзя, - притворно вздохнула Вероника. - Очень государству не нравится, когда у него иностранцы пропадают и когда есть подозрения, что они в опасности и кто-то из них погиб или ранен.
- Ну так-то да… - с сомнением покивал старик. - Так-то оно ясно… А всё ж неправы они были, никак не можно к Хозяину с таким отношением идтить. К ему с душой надоть, тады он тябе и к дичи приведёт, и к грибам с ягодами, завсегда чаво потребное сыщешь. А ежели глупости начнёшь горлопанить, срать иде не попадя, гадости всякие вытворять, оттого любой осерчает. Хозяин - он ить тожа с достоинством, за здорово живёшь лютовать не почнёт, а уж кады за дело, тады берегись. Мы тута всю жисть прожили, всё как есть ведаем…
А энти-то, вишь, мяне ишшо с собою звали. Пошли, дед, хошь раз в жистень приключенье будя, а то, мол, сидишь сиднем, точно пень, на одном месте. Небось под одёжой-то мхом зарос. Не надобно мяне, гутарю, ваших приключеньев на старость лет. Ишшо не хватало! Можа я и порос мхом, да как бы вам самим тама чем не порость, кады Хозяин на вас взбеленится.
Отто, не понимавший, о каком таком «Хозяине» идёт речь, снова не выдержал и не успела Вероника опомниться, как он в очередной раз попытался вразумить деда:
- Откуда в вас столько предубеждений против иностранцев? Кому какое дело до чьей-то национальности или вероисповедания? Это же дико. Дико! По нынешним меркам…
В этот момент Вероника изловчилась и всё-таки врезала ему по ноге.
- Ха! - усмехнулся Дед Сто Лет. - По нонешним-то меркам оно как хошь могёт быть, а токма всяк хорош, особливо иносранец, кады у сябе дома сидит и по чужим сторонам не шастает. Никакая энто не пербеждения, а как есть здравый расчёт. Неужли стало ладно, кады понастроили поездов с еропланами и стали туды-суды по всёй земле-матушке мельтешить, ажно тараканы за печкой? Чем энто оборотилося? А оборотилося, мил человек, тем, что погоду всю наизнанку вывернуло. Раней ить как было? Ежли лето, дык энто лето, а ежли зима, дык зима. А чичас ни тябе летом лета, ни тябе зимою зимы, всё чёрте как.
- Вы имеете в виду глобальное изменение климата? - догадался Боршнитцен. - Но при чём же здесь свобода передвижения? Доказано, что выброс в атмосферу парниковых газов…
Не потрудившись дослушать, старик смачно плюнул себе под ноги.
- Окстись, чуня, и мяне энтой лабудой не потчевай. Чаво вы тама сябе теориев насочиняли, мяне на то чихать с высокой колокольни. Мы люди простые, незамысловатые, заморских вустриц не едали и в киятер не ходим. Чаво ведаем, то и гутарим, как есть. Сам я всю жисть прожил на земле, почитай середь природы, всяко небось лутше вас, чучел столишных, ведаю, чаво и как с природою деется. А деется вот чаво. Ежли, к примеру, какой негритос, али арап из жары своёй пекельной к нам придёть, то и её с собой притащит - вот тебе, матушка, и засуха. А ежели абрек какой слезя с гор, ихде завсегда снех и туман, али из тундры приедя на собаках чучмек, тюленьим салом намазанный, тады, пожалуйте, заморозки.
Думая, что его в старике уже ничего не удивит, Отто был потрясён настолько первобытными взглядами деревенского анахорета.
- То есть, по-вашему, это так работает? В этом причины климатических изменений?
- А то! - с гордостью подтвердил старик. - Токма так все ненастья к нам, на святую Русь, и приходють - с инородцами и нехристями. Вот гляди сам. У вас в городах чаво? Не погода, а так, одна страмотища. Напривечали к сябе иносранцев, вот и тю-тю. А нонеча вы ко мне - и непогода следом за вами. Вот помяни моё слово, чуня, вскорости зарядит дожжь.
Отто невольно поглядел на небо. С утра ясное, здесь, над деревней, оно и вправду начало затягиваться серыми тучками, хотя в прогнозе на сегодня не обещали ни облачности, ни осадков.
- Это ещё неизвестно, - благоразумно заметил он и старик в ответ лишь рассмеялся. - В Москве-то никакого дождя не было, так что это не мы…
Вероника попеременно делала то одно лицо, то другое. Её взор, как у Медузы Горгоны, был способен обратить в камень. Потеряв надежду как-то повлиять на Отто, она встала из-за стола и пошла осмотреть машину охотников. Дед, покряхтывая, отправился кормить собаку и кур. Тучи чернели буквально на глазах, затягивая всё небо. Ветер переменился и усилился. «Наверняка этому есть другое, разумное объяснение, - думал Отто, принципиально не желая признавать правоту старика. - Вероятно, у деревенских старожилов есть какие-то свои способы предугадать погоду…»
И вот с неба ударили первые капли, а где-то вдалеке, среди туч, начало погромыхивать. Отто убрал всё со стола и занёс в избу.
- Никак вам чичас не можно в лес, - обратился Дед Сто Лет к Веронике. - Тутова переночуйте, а завтрева с рассветом я вас разбужу. Всё одно бурёнку встаю доить. К завтрему дожьжик перестаня.
- Благодарствую, дяденька, мы и в лесу можем заночевать, - возразила Алёхина, недовольно поглядывая на небо. - Мы с собой палатки взяли, спальные мешки…
- Ты со стариком-то не спорь, девонька, - укоризненно проговорил Силиверст Маркелыч. - Анчикристы мяне не послухали, вот и влипли, дык хошь ты не спорь. Я всё, небось, лутшей тябе разумею. Куды вам чичас в лес, на ночь глядя? Уж больно вы хлипкие и немощные замухрыжки. Ты на деда не серчай, девонька, я что в башке у мяне, то и языком гутарю, за то мяне нихто и не любя. Ишшо лихоманкой какой захвораете, а мяне потом перед всевышним ответ держать. Борони бох! Сегоднить тутова ночуйте.
Дождь усиливался с каждой минутой. Пришлось всем троим укрыться на крылечке. Куры с началом дождя разбежались и даже бурёнка сама прошла на двор и встала под навес в коровник.
- В избе вам, вишь, жарко, - продолжал дед. - Квёлые вы, ишшо и впрямь от чада угорите. Опять же, старый я, во сне кряхтю, соплю, храплю… Набздеть ишшо могу. А чаво? На то бох дырочку вертел, чтоб нечистый дух летел. Ишшо суставы у мяне хрумтять и перхаю я дюже громко, до утра спать не дам. И копыты у мяне воняют - не продыхнуть. Старость-то она не радость; до моих годков доживёте, сами узнаете. Иные вовсе под сябе дудонят, мяне хоша бох миловал… Стал-быть располагайтеся лябо на чердаке, лябо на сеновале. На чердаке акуратней, там осиные гнёзды, ну и мышь какая могёт прошмыгнуть. На сеновале-то лутшей, рази токма комарь какой куся…
- Тогда мы лучше на сеновал, - предпочла Вероника.
Дед махнул рукой, как будто специально для Отто показывая, где находится сеновал. Небеса чуть не оглушили их мощным раскатом грома.
- А! Энто черти по небу бочки катають! - сказал старик и ушёл в избу, откуда донеслось его нескладное пение:
- Дожьжик, дожьжик, пуще,
Дам тябе гущи,
Дам тябе хлебу,
Кушай до обеду…
- Это всё из-за тебя, - упрекнула Вероника Отто. - Если бы я не задержалась, я уже была бы там, - она указала в сторону леса, - спасала людей.
Она схватила рюкзак и, закрываясь им от бивших сверху водяных струй, побежала к сеновалу. Отто бросился следом.
- Ты стала другой, - без особого удовольствия отметил он, устраиваясь, по примеру Вероники, на стогу сена. Алёхина молча стянула сапоги и улеглась, покусывая травинку и всем своим видом выказывая неудовольствие, как это умеют делать только женщины.
- Дома ты такой не была, - тихо добавил Отто.
- Потому что здесь не дом, - холодно отрезала Вероника. - Здесь я на работе. А моя работа - не статейки сопливые кропать, донося своё жалкое мнение до таких же жалких рафинированных слюнтяев. Возможно, для тебя станет сюрпризом, однако, бывают ситуации, когда терять время недопустимо, просто недопустимо!
- Когда ты успела стать такой циничной? - упрекнул Отто.
- Цинизм - это умение называть вещи своими именами, - ответила Вероника избитой цитатой.
Из избы донеслась очередная прибаутка, но уже на новый лад:
- Дожьжик, дожьжик, перестань,
Я поеду во Рязань,
Богу помолюся,
Христу поклонюся!
Я у бога сирота,
Отворяйте ворота…
Конец куплета потонул в сухом старческом кашле.
- Какой странный дедок, - заметил Отто, переводя разговор на, как ему казалось, нейтральную тему. - Вроде, знаешь, благообразный, рассудительный, и одновременно ужасный. Такой винегрет у него в голове… То ли от возраста, то ли от одиночества, то ли от невежества…
- Просто человек живёт привычными представлениями и традициями, которые кажутся ему естественными, - задумчиво произнесла Вероника. - Он живой реликт старины во всей её красе. Обрусев, твои предки должны были встречать таких мужиков повсеместно. Разве они не оставили мемуаров? У вас, у благородных аристократов, принято ведь строчить дневники и мемуары…
- Нет, не оставили… - Отто решил сделать Веронике комплимент: - А ты здорово угомонила старика. Такая прям вся мягонькая была, пушистенькая, так ворковала… Где научилась?
- На работе, лапчик, всё на работе. Считай нынешнюю меня другой Никой, Никой в «рабочем» режиме. Вот такая я!
«Нет, надо что-то делать, - подумал Отто, - так её холодность не преодолеть.»
- А почему это я виноват в задержке? - притворно возмутился он. - Мы могли не оставаться у старика на обед, пошли бы сразу…
Вероника сделала лицо, показывая Отто, что он опять неправ.
- Нельзя не усадить гостей за стол и не накормить. Такова традиция - тра-ди-ци-я! Пойми ты, потомок остзейских баронов! Не уважить чужую традицию, какой бы странной она тебе ни казалась, это дурной тон. Ты спрашивал, откуда я такая мягонькая? А оттуда, что есть страны, где за игнорирование местных традиций или за то, как ты сегодня спорил со стариком, тебя бы порубили на куски и скормили собакам. Или диким падальщикам. Или утопили бы в яме с нечистотами. Или сделали до конца жизни рабом, подсадив на гашиш. Приходится адаптироваться, лапчик. Я уже привыкла, а привычка, как ты знаешь, это вторая натура…
С последним утверждением Отто был согласен. Вероника и впрямь словно вывернулась наружу некой скрытой доселе второй натурой. Ему казалось, что он, в целом, успел неплохо узнать сожительницу и лишь теперь убеждался, что это не так. Вероника Алёхина скрывала в себе гораздо больше, чем Отто мог себе представить. Почему-то он решил, что она - самый обыкновенный человек, и не принял в расчёт, что может быть иначе…
* 3 *
По мокрому двору зачавкали шаги и на сеновале объявился Дед Сто Лет с какой-то подстилкой. Бросив её на сено, он развалился рядом с гостями.
- Посижу покамест с вами, погутарю. Гости у мяне бывають редко, особливо молодые.
Под низкими грозовыми тучами и сплошной стеной проливного дождя сразу сделалось сумрачно. Отто только теперь заметил, что нигде нет фонарей.
- Сюда разве не проведено электричество?
Дед Силиверст издал хрюкающих звук.
- Отродясь не было тута лехтричества.
- Как же вы живёте без света? - Это было выше понимания цивилизованного немца. - Хоть бы генератор какой завели…
- Внучаты привозють керосину на цельный год. Керосиновую ланпу жгу, вот те, чуня, и свет. Внучаты гутарют, поехали, дед, с нами в городе жить. А я иде родился, тама и помру. В гробу я видал энтот город. Борони бох!
- Дяденька, - неожиданно спросила Вероника, - а вам тут одному не страшно? Я имею в виду… с Ним?
Старый Мухомор хорошо её понял.
- Чаво ж пужаться? Я тутова свой, почитай уж сжился и с землёю, и с лесом, и с Хозяином… Навроде как сроднился. Я тутова один и он тама у сябе один… Одни мы с ним, бобыли. Не мною так установлено, не мне и роптать. Раз над лесом Хозяин поставлен, стал-быть к ему со всем уважением надобно.
Отто решил зайти с другого конца и всё же выяснить, о каком Хозяине речь.
- Когда я слышу слово «Хозяин», мне представляется какой-нибудь областной высокопоставленный чиновник или местный «пахан», приватизировавший лес. Вы об этом говорите? Или это идиома и речь о каком-то животном? Может, о медведе? Зовётся же деревня Ведмедищи…
На этот раз рассмеялись и дед Силиверст, и Вероника.
- Ну и уморил ты меня, фриц, ну и уморил! Энто ж надобно такое ляпнуть! О лешаке мы гутарим, чуня-муня, о лешаке!
Отто почувствовал такое же разочарование, как после прочтения рукописи о драконах. Если говорить на современном русском, ему снова впаривали фуфло.
- И охота вам в таком возрасте ребячиться? - упрекнул он старика.
- Почему же? - обиделся тот. - Нешто анчикристы тоже ребячились, кады табуном в лес пошкандыбали?
- Так ведь спьяну и не такое отчебучить можно. Вы их напоили, потом пьяных отпустили в лес, они там попали в болото…
- Ты, энто, гутарь, фриц, да меру знай, не то, вон, хватану коромыслом поперёк спины, будешь знать, как на людёв напраслину наводить.
- Ничего-ничего, дяденька, - успокоила деда Вероника. - Завтра он в лесу по-другому заговорит, когда сам с Хозяином встретится…
Боршнитцену не понравились злорадные нотки в её голосе.
- Сам-то я лешака токма раз и видал, - признался Трухлявый Пень. - Кады-ща малой был, глупый… Он ить близь-то не подходя, всё издаль шуткуя. Как бы тябе его описать? Идей-то сбоку мелькнёт и шмыг тябе за спину. Ты обернёсся, а он снова - шмыг! Ни разу супротив тябе не покажется. А так-то хто его разберёт… Навроде человека - коренастый, руки-ноги, башка, космы по всему телу, замшелости. Долго-то на его не поглазеешь, уж больно шустрый. Погрозишь ему, сплюнешь, вот его и след простыл. Местных-то людёв он признаёт, а вот чужих недолюбливает. Ты б, девонька, поостереглася…
- Я не с пустыми руками пойду, дядя, - спокойно и хладнокровно отвечала Вероника. - И пострашней лешака созданий встречали.
Старик скептически хмыкнул, но промолчал.
- О боже, только не говорите мне, что верите в лешего! - почти простонал Отто, мысленно упрекая себя за то, что поддался эмоциональному импульсу и позволил втянуть себя в это безумие. В его душе царила сумятица. Да, он хотел перемен в своей жизни, но перемен перспективных, а не вызванных дисфункцией чьего-то воображения. И ведь теперь не скажешь «пришлите за мной вертолёт», никто не позволит ему вернуться, придётся идти до конца, а идти уже расхотелось.
- Похоже, из-за хронического колумнизма ты совсем отупел, Борщ-Шницель, - вздохнула Вероника, прекрасно понимавшая, о чём он сейчас думает. В её голосе зазвучали непреклонные интонации. - Мы по-твоему кто, церковь, секта? При чём тут наша вера? Я представляю международный отдел «Омикрон». Дедушка почти всю жизнь проработал в аналогичном отделе «Бета», имея дело с заповедными созданиями, в число которых входят и лешие. В нашей стране лешие - одни из самых распространённых заповедных существ.
- Ну да, а ещё русалки, водяные, кикиморы и домовые!
- И снова верно, они все реально существуют, хоть и не совсем в таком виде, как их представляет народная молва и суеверия. «Ничто не является тем, чем кажется» - забыл девиз отделов? Домовые - вообще одни из самых распространённых заповедных созданий в мире. Их главное отличие от леших заключается в размерах (домовые не больше кошки, а лешие величиной с крупного орангутанга) и в том, что селиться они стараются не в глуши, а в наших домах - что и следует из их названия. Подобно лешим, они частенько любят шалить, создавая различные типы визуального, акустического, тактильного и другого полтергейста. Невежественная общественность, помешанная на религиозных предрассудках, считает полтергейст буйством каких-то «духов», а в действительности это проделки домовых. Проблемой полтергейста специально занимается отдел «Пси», тесно сотрудничающий с «Бетой».
- И у тебя конечно же найдутся подходящие примеры полтергейстов? - с ехидством поинтересовался Отто.
- Разумеется, герр писака! Причём примеры эти общеизвестны, ты легко найдёшь их, просто погуглив. Люди обсуждают нечто странное в интернете и им невдомёк, что же именно они обсуждают. Так, например, есть целые форумы, посвящённые всевозможным странным звукам в современных многоэтажных домах. Одни из самых распространённых звуков - как будто твои соседи сверху катают по паркетному полу шарики от подшипника, а никакого паркета и шариков на самом деле нет. Вместо паркета может лежать мягкий линолеум, да и соседи - взрослые серьёзные люди. Причём этажность роли не играет, шарики от подшипника можно услышать даже на верхнем этаже, над которым никого нет, только крыша.
Форумчане предлагают разные гипотезы; кто-то уверен, что эти звуки создают механические напряжения в железобетоне или арматуре… А в действительности это акустический полтергейст, или, по-русски, морок, вызванный домовым.
Другой тип звуков - как будто твои соседи по сто раз на дню двигают по полу тяжёлую мебель. Опять-таки, в действительности никто ничего не двигает; во время этих звуков в соседней квартире вообще может никого не быть. Никого, кроме домового.
Ещё есть звуки, словно твой сосед сверху изо всех сил лупит по боксёрской груше, которая лежит на полу (то есть, на твоём потолке) и через неё удары - бум! бум! - передаются бетонному перекрытию между этажами. И снова нет, конечно же, никакой груши. Звуки вообще могут раздаваться ночью, когда твои соседи спят. И ты тоже пытаешься уснуть, но не выходит.
Ещё один акустический морок - как будто соседи скребут по асфальту совком или лопатой для уборки снега. Ясно же, что ни у кого из соседей в квартире не уложен асфальт…
И это я перечислила малую часть. Почти все разумные заповедные существа умеют наводить морок, но домовые и лешие в этом плане превзошли остальных. Ты можешь видеть, слышать и ощущать совершенно невообразимые вещи. В редких случаях морок настолько мощный, что фиксируется даже записывающей аппаратурой!
- Всё как есть, девонька, гутаришь, всё как есть, - вставил своё слово дед, внимательно слушавший Веронику. - В дому домовой Хозяин, а в лесу лешак. Хозяин завсегда сам решает, ихде ему жить. Домового не в кажной избе встренешь, також и лешака не в кажном лесу. В нашой дерёвне домовой токма у Клани завёлся, тама вон она жила, иде колодезь обвалился и в яме вода стоить. Бывало, как зачнёт домовой за печкой шуршать да скребстися! А Кланя и муж ёйный, Омлаша, спервоначалу не верили. Мол, энто мыши шустрят. Завели кошку, дык та в избе минуты просидеть не могла, летела за дверь как угорелая, хошь бы и зимой. Кланька хотела её силком за печку запхнуть, дык кошка ёй коготьями чуть всю морду не разодрала, а всё ж убёгла. Посля неделю не могли дозваться…
- Как вы мужа назвали? - не разобрал Отто.
- Омлашка, Омелька, - повторил дед, отчего понятнее не стало.
- Емельяшка, Емелька, - перевела Вероника, наконец-то сжалившись над немцем.
Старик Силиверст поворочался на сене, закинул руки за голову и продолжил:
- Омелька тож Хозяина видал. Я хошь самогонки иной раз люблю хряпнуть, да в лес стараюся тверёзый ходить, а Омлашка туды раз сдуру-то выпимши ухромал. И толь лешак энтого не любя, толь чаво, да токма пропал Омлаша, как есть пропал. Две дни идей-то шлындал, а воротился уж чиканутым, шихрению сябе заработал.
- Или лешак от вашего Емельки учуял другое заповедное существо, - предположила Вероника, - раз у того в избе домовой жил. Заповедные существа друг друга почему-то терпеть не могут и избегают ещё усерднее, чем людей.
- Так-то оно так, - согласился дед, - а можа Омлантий спьяну чаво учудил, ну и Хозяин на ево взъелси. Хто сябе весть не умея, те лешаку что чирей на заднице - покою не дають, покуда не выдавишь. Вот он и выдавливая…
- Выдавливает в переносном смысле, - пояснила Вероника Отто. - Выдавливает из реальности, из рассудка, из жизни…
- Я уже понял, - поморщился немец.
- К любому Хозяину надобно с уважением, - назидательно изрёк дед-мухомор. - Хошь лесной Хозяин, хоша домашний, всё едино. А иные долбеньки заместо энтого в лесу аки оглашенные горланють, деревьи портють, музыкой гремять. Да така музыка-то бестолковая, така дурная, ажно кобыла копытом по башке бьёт. Тут не то что у Хозяина, тута у кажного терпежу не хватя.
- Всё равно, вы как хотите, но это… это… как-то… - Отто не находил слов. В принципе, он бы мог допустить существование неких неизвестных науке животных, но согласиться с реальностью оживших сказок и суеверий - нет. Его рационалистический немецкий склад ума это начисто отвергал.
- Чушь, брехня? - пришла ему на помощь Вероника. - По-твоему, лидеры мирового сообщества настолько отсталые и глупые идиоты, что создали международную сеть секретных отделов с неограниченными полномочиями и бюджетом, находясь под воздействием бабушкиных сказок и суеверий? Я ведь тебе уже говорила сегодня, откуда взялись народные поверья. Обычный, среднестатистический человек, тем более в старину, он ведь не учёный, не профессиональный естествоиспытатель. У него нет под рукой исследовательской лаборатории, приборов, и нет представлений об объективном методе научного познания. Он не старается досконально изучить то, что когда-то случайно увидел. Он просто с этим живёт, придумывая, в силу своего разумения, некую непротиворечивую интерпретацию, передаёт её другим, те интерпретируют информацию уже по-своему, а в ходе устной передачи из поколения в поколение информация искажается множество раз. Даже в наше просвещённое время с развитыми коммуникациями истина неузнаваемо искажается при острой нехватке каких-то фактов или от незнания каких-то частных переменных. Доходит до того, что вполне реальный феномен могут на полном серьёзе считать мифом и не прилагать никаких усилий для его изучения, а совершеннейшая ахинея прочно утверждается в научном дискурсе…
Почуяв, что разговор заходит в непонятные дебри, Дед Сто Лет с кряхтением поднялся.
- Ладныть, молодые, пойду-к я от вас, радиву послухаю. Внучаты мяне батареек на цельный год привозють, а радива хорошая, много батареек не жрёт…
С этими словами старик спокойно вышел под проливной дождь. Вода скатывалась с его картуза, безрукавки и всего остального, как с водоотталкивающей плёнки, отчего дед оставался сухим. Отто даже позавидовал этому человеку, которому всё нипочём - и время, и погода, и человеческие трагедии…
Подумав о трагедии, он не смог не посочувствовать своим соотечественникам, по глупости приехавшим в незнакомое место и не нашедшим себе в проводники никого, кроме какого-то мелкого проходимца, задурившего им головы. Спасти их сейчас было самым главным. Неважно, у кого какие суеверия и предрассудки, неважно, что себе втемяшила Вероника. Есть конкретный факт: в дремучем лесу пропали немецкие туристы, которых необходимо спасти. А значит, к чёрту сомнения. Отто пойдёт вместе с Вероникой, а смеяться над её заблуждением, когда окажется, что никакого «Хозяина» нет, можно будет потом, после того, как люди окажутся в безопасности.
Он уже предвкушал, как воскликнет с победным видом: ну вот же, нет никакого лешего! Сказочных созданий не существует!
- Наверняка, - проговорила Вероника, не подозревая, какие мысли блуждают в голове у её спутника, - ты снова захочешь доказательств, не то решишь, что я «слила тему». Так вот, для примера, как насчёт знаменитого йети, пресловутого «снежного человека»? Научным сообществом он так и не признан, а в общественном сознании и в сознании «криптозоологов» йети - это некий древний гоминид, здоровенная реликтовая обезьяна, чудом сохранившаяся до наших дней, эдакая сухопутная латимерия… И прежде, чем ты начнёшь ныть, будто йети - это миф, я тебе напомню об отделе «Ипсилон», который занимается «снежным человеком». Никакой йети не миф и загадочного в нём ничего нет. Он не реликтовая обезьяна. Йети относится к тем редким феноменам, которые изучены намного лучше других.
- Кем он изучен, раз наука его не признаёт? - с недоверием спросил Отто, подозревая подвох и думая, что поймал Веронику на противоречии.
- Изучен отделом «Ипсилон», который располагает своими исследователями.
- Откуда ты всё это знаешь, если все ваши отделы суперсекретные и каждый занимается строго своим феноменом?
- О «Бете» я знаю от дедушки, - спокойно ответила Вероника, - о «Дельте» от дяди Мустафы, в «Ипсилоне» работал один парень, который… в общем… пытался за мной ухаживать… А вообще почти все отделы активно сотрудничают друг с другом, так что какой-то обмен информацией по-любому происходит…
- Никогда не понимал этой мании утаивать информацию, - признался Отто. - Зачем что-то скрывать от общественности? Почему не придать сведения огласке?
- Да потому, балда, что всякие акулы пера недоделанные, вроде тебя, раздуют массовую истерию и выйдет только хуже. Посмотри, что уже произошло: четверо здравомыслящих бюргеров начитались сомнительных постов на каком-то сайте и приехали с капканами и ружьями охотиться на лешего. Теперь представь, что случится, если все отморозки мира, все эти помешанные на бигфутах «криптозоологи», узнают, что йети реален! Начнётся массовое паломничество в заповедные места всяких чудиков, охотников и просто любителей поглазеть на диво и сделать селфи. Какими последствиями это обернётся?
Пойми, отделы не только человека ограждают от опасных созданий, но и заповедных существ ограждают от опасных и назойливых людей. Как насчёт уважения друг к другу, столь рьяно проповедуемого в твоей цивилизации? Если заповедные создания уходят в безлюдные места, чтобы жить подальше от нас, может, нам стоит уважать их выбор? Мы и так уже расселились по всему свету, нас и так уже слишком много. Всё, что хотят заповедные создания, это тишины и покоя, как было до появления человеческой цивилизации. Почему бы не дать им этого? Неужели они хотят слишком много?
И ведь дело не только в назойливости. Какой-нибудь «светлой голове» может прийти идея создать зоопарк заповедных существ! Как тебе такое? Отловить побольше созданий, посадить их в клетки и вольеры, водить зевак на экскурсии и стричь на этом бабло. Тебе такое на ум не приходило? Нет? Ну да, ты же не бизнесмен, тебе не хватает широты мышления. Обычные зоопарки повсеместно прогорают и закрываются, людям уже не интересно смотреть на зверей, им это наскучило. Животные слишком привычны и банальны. А вот зоопарк с заповедными созданиями принесёт владельцам астрономическую прибыль. Чувство наживы в людях неистребимо, оно сильнее забот об экологии, чувства самосохранения и всего остального. Наша пятёрка горе-охотников попёрлась в лес не просто ради сиюминутной забавы, они хотели добыть эксклюзив, прославиться, настричь деньжат. Представь пафосные фото с трофеем, телевизионные репортажи, посты в соцсетях, участие в эфире на разных ток-шоу, издание книги-бестселлера…
От избы потянуло сладковатым берёзовым дымком - старик подбросил в печь свежих дровишек.
- Тогда зачем ты делишься всей этой информацией со мной? - спросил Отто. - Я же «писака», я же всё разболтаю?
- Это ты сейчас так думаешь, - тихо произнесла Вероника. - Уже завтра ты захочешь, чтобы у тебя наступила амнезия и ты всё позабыл. Ты до конца своих дней будешь молчать и никому не обмолвишься ни словом. Слишком часто, лапчик, я видела таких же самоуверенных выскочек, которые потом тряслись, словно написавший в тапки щеночек. Заповедные существа абсолютно нам неподвластны. Это создания, с которыми невозможно наладить коммуникацию ни в каком виде. Их мало и они не способны влиять на наши многомиллионные массы, однако при встрече один на один ни у кого из людей нет ни малейшего шанса…
* 4 *
От слов Вероники немцу стало немного не по себе. То, как она говорила… В её словах чувствовалась искренность, а не просто женское стремление уязвить разочаровавшего её мужчину. Это отбивало всякое желание спорить с ней и что-то доказывать с рационалистических позиций.
Отто не лгал - ни себе, ни Веронике, - он действительно полюбил её, а когда в кого-то влюбляешься, естественно хочешь выглядеть лучше, чтобы понравиться женщине, чтобы ей с тобой было приятно и интересно. А если любимая вдруг в тебе разочаровывается, ты чувствуешь, как накатывают отчаяние, боль и пустота. Разум старается докопаться до причин: что ты сделал не так? А сердце лихорадочно ищет способ как-то исправить оплошность, или хотя бы отвлечь от неё через диалог о чём-нибудь постороннем.
До ночи оставалось ещё много времени и Отто решил не тратить его зря.
- Ну, раз я ошалею от потрясения и до конца дней останусь нем, как рыба, тогда расскажи мне что-нибудь. Раскрой хоть одну тайну, хотя бы тайну йети, раз уж они, по твоим словам, исследованы вдоль и поперёк.
Вероника и сама была не против отвлечься от неизбежного и заодно скоротать вечерок на сеновале.
- Существует официально не признанный наукой вирус VY, - начала она, - который, попадая в человека, мужчину или женщину, неважно, первым делом атакует эндокринную систему, нарушает её работу и так меняет гормональный баланс, что концентрация в крови некоторых гормонов увеличивается в тысячи раз. Внешне это проявляется примерно, как при поликистозе яичников и аналогичных заболеваниях, когда у женщин вырастают густые усы и борода. Только при заражении VY всё ещё хуже, растительность покрывает всё тело густым мехом или шерстью, как у животных. У мужчин и женщин, одинаково.
Одновременно с этим вирус VY, словно африканская трипаносома, проникает в спинномозговую жидкость и через неё поражает центральную нервную систему в довольно агрессивной форме. Наш мозг состоит из двух больших областей: лимбической системы - архаичной коры, доставшейся нам в наследство от животных, инстинктивно-гормонального регулятора, и неокортекса - позднейшей надстройки, которая анализирует и сводит воедино информацию от дистантных и эндогенных сенсоров и осуществляет рассудочную деятельность. За последнюю отвечают лобные доли. По ним-то и бьёт вирус VY, после чего рассудок оставляет человека и его поведением снова начинают управлять животные инстинкты. Вирус фактически умерщвляет лобные доли, поэтому медикаментозная или хирургическая инверсия обратно в здорового полноценного человека невозможна.
Оба процесса протекают синхронно: человек зарастает шерстью, как животное, и церебрально тоже становится животным. Но и это ещё не всё. Тысячекратное увеличение концентрации гормонов (в том числе гормона роста) приводит к тому, что человек средней комплекции за несколько недель деформируется и превращается в здоровенного амбала, а увеличение концентрации тестостерона делает его сверхуродливым, сверхагрессивным и сверхпохотливым.
Процесс обращения человека в зверя занимает несколько дней. Когда жертва замечает необъяснимое спонтанное оволосение, она, по логике, должна испугаться и обратиться к врачу. Но в это же самое время в её голове происходит церебральная деградация, жертве уже нечем осмыслить ситуацию и принять единственно разумное решение. Её рассудок постепенно слабеет и угасает, а немощный рассудок страшится всего непонятного. Напуганная жертва забивается в угол и дрожит от страха. Страх вызывает буквально всё и в первую очередь собственное отражение в зеркале. Остатками угасающего сознания жертва опасается, что кто-нибудь увидит её в таком облике. Она прекращает всякие контакты с окружающим миром, ни с кем не желает встречаться, не выходит из дома. Но по мере превращения в животное сам дом начинает вселять в жертву чувство опасности. Ведь он не выглядит и не пахнет, как логово животного, прежнее жильё становится чуждым и неприятным, его хочется поскорее покинуть.
По какой-то неясной причине (клинические исследования пока не дали однозначных результатов), вирус VY в подавляющем большинстве случаев атакует одиноких и замкнутых людей, затворников-ипохондриков, меланхоликов-интровертов. Тех, кто может неделями не показываться на людях и никто не будет на этот счёт волноваться. Когда происходит вызванная заражением трансформация такого человека в зверя, она происходит без свидетелей.
Жертва становится животным, но животным невероятно умным, потому что неврологический неокортикальный субстрат в целом никуда же не девается, он по-прежнему нормально функционирует. Древние лимбические слои, управляющие животным поведением, без труда вовлекают неокортекс в свою работу, заставляют служить себе.
Первым делом жертва, ставшая животным, стремится покинуть непонятную, чуждую и враждебную обстановку. Ещё она чувствует голод, её тянет поохотиться. В урбанизированной техногенной среде надёжное укрытие, способствующее удачной охоте, могут предоставить лишь подземные коллекторы. Животные реагируют на опасность двояко: дерутся, если понимают, с чем имеют дело, и убегают, если не понимают этого или если противник сильнее. Техногенная урбанизированная среда в принципе не может быть понятна животному, животное может лишь адаптироваться к ней, как собаки, вороны и голуби. Однако, на адаптацию нужно время, которого у жертв VY нет. Они бегут из города прочь, передвигаясь в основном ночами и стараясь держаться безлюдных мест. В черте города это коллекторы. Там можно питаться крысами, а иногда и бомжами. Поскольку жертва VY уже не человек, поедание им людей не может рассматриваться как каннибализм…
- Ты серьёзно хочешь сказать, что йети - это одичавшие люди? - с недоверием воскликнул Отто, вспомнив городские страшилки о волосатых людоедах в подземных коллекторах.
- Охарактеризуй йети, - предложила Вероника. - Как его описывают очевидцы?
- Ну… Это огромная волосатая обезьяна, злая, вонючая, агрессивная, уродливая… - Отто запнулся, поняв, что только что описал то же существо, что и Вероника.
- Попробуй несколько недель или месяцев проблуждать в коллекторах, питаясь бомжами, крысами и бездомными собаками, и ты тоже станешь нестерпимо вонючим и грязным.
Как я уже сказала, лапчик, йети - это животное с практически целым мозгом человека, то есть невероятно умное. Даже не очень умные животные способны умело скрываться и не попадаться на глаза людям. Жертвы VY делают это ещё лучше. Пробираясь ночами по безлюдным местам, они сначала покидают город, затем вообще уходят за пределы цивилизации и селятся где-нибудь в неприступных горах или в непроходимой тайге. Инстинкт самосохранения гонит их подальше от человеческого общества.
Главное свидетельство в пользу того, что йети не древняя обезьяна, это его нога. Ты видел, как выглядит обезьянья стопа? Это фактически копия руки, обладающая хватательной функцией для лазания по деревьям. Когда же находят следы йети, то видят большие отпечатки ног, похожих на ноги человека. У обезьян не бывает таких ног, у них лапы.
- У австралопитеков скорее всего были похожие ноги, - возразил Отто.
- Да, но австралопитек только-только стал бипедальным существом. Он уже не опирался при ходьбе на руки, но всё ещё передвигался согнувшись, под весом собственного тела. Знаешь, как выглядит обезьянье тело? У шимпанзе, горилл или орангутангов? Оно практически прямоугольное, массивное и тяжёлое, носить его довольно трудно, вес давит к земле, потому обезьяны и опираются на руки. Встать во весь рост они могут лишь на короткое время. А на редких кадрах с йети мы видим прямоходящее существо, что даёт повод скептикам заявлять, будто это человек, одетый в меховой костюм… Да и рост у австралопитека был как у пигмея, его слабые ноги не выдержали бы тушу большей величины. А йети - настоящие гиганты.
- Как азиатские гигантопитеки, - снова нашёлся Отто.
- Гигантопитеки не обладали вертикальной прямоходящей походкой, - уверенно возразила Вероника. - Как и их ближайшие родственники, орангутанги, они при ходьбе опирались на руки. Говорю тебе, лапчик, обезьянья анатомия не приспособлена для прямохождения. Это бесспорный факт.
- Хорошо, допустим, вирус заражает одинокого отшельника, тот несколько дней не выходит из дома, обращаясь в йети, и этого никто не замечает, но потом-то, когда он покидает цивилизацию, кто-то же должен заметить его пропажу? Человек перестаёт ходить на работу, перестаёт платить за квартиру, в его окнах по вечерам не горит свет…
- А ты вообще в курсе, что ежегодно без вести пропадают тысячи людей? Кого-то находят, а кого-то нет и не известно, что с ними случилось. Из этих тысяч лишь считанные единицы становятся жертвами VY. Мы не знаем, почему вирус не вызывает масштабных массовых пандемий, как любой другой патоген. Чем обусловлено его выборочное действие? В «Ипсилоне» бытует мнение, что восприимчивость человека к VY зависит именно от образа жизни. Полноценная социализация делает людей резистентными к вирусу. Сейчас аналитики «Ипсилона» пытаются разобраться в его генезисе - в силу каких эволюционных причин он стал именно таким? Кроме того, им ещё предстоит разобраться, кто же является его переносчиком и как, собственно, происходит заражение - воздушно-капельным путём, при тактильном контакте или как-то ещё?
Одним словом, люди превращаются в йети поодиночке и поодиночке же покидают цивилизацию. По этой причине в глуши они тоже селятся поодиночке, редко кому удаётся сбиться в небольшую группу из трёх-четырёх особей. Никто и никогда не видел многочисленных стай йети, подобных стаям обезьян Азии и Африки (и это тоже косвенно подтверждает, что йети - не обезьяны, потому что обезьяны - сугубо стайные животные).
- Или же йети наследует характер личности человека-затворника, - предположил Отто.
- Скорее нет, чем да. Йети однозначно умнее шимпанзе и дельфина. Ему не нужна поддержка стаи для успешного выживания, превосходство ему обеспечивает ум. Ум же заставляет его в старости уходить на заранее обустроенное место погребения, где никто и никогда не отыщет его останков. Правда, «Ипсилон» их всё равно находит и ликвидирует, чтобы какой-нибудь заблудившийся турист или уфолог случайно не наткнулся…
- А кстати да! - сообразил Отто. - Я как-то раньше об этом не задумывался. Ну хорошо, живые йети скрываются от учёных, но почему никто и никогда не находил умерших йети? Они же умирают, они не бессмертны. Меня всегда это удивляло…
- Ну вот, теперь ты знаешь…
- А всё-таки твоя история неправдоподобна. Легко сказать, что йети ночью покидает город. Да на любой окраине полно бездомных собак, целые стаи. Они бы его…
- Ты в этом уверен? Если йети способен голыми руками разорвать снежного барса или медведя, думаешь, ему чем-то навредят собаки? Йети будет только рад любым собакам - они обеспечат его халявной едой на несколько дней…
Отто невольно поёжился от этих слов, представив, как где-то в коллекторе под его уютным домом, утопающим в зелени, бродит мохнатое, злобное и зловонное создание, пожирающее всех, кто попадёт к нему в лапы… А тёмными ночами такие же животные рыщут по провинции, стремясь отыскать уголок, нетронутый человеком…
- Небольшие группы геологов, геодезистов или туристов, - продолжала Вероника, - блуждающие по безлюдным таёжным местам, даже не представляют себе, какой опасности подвергаются. «Ипсилон» пытается, по мере возможности, влиять на их маршруты, если те слишком уж приближаются к ареалам йети, но не всегда и не всех удаётся проконтролировать. Случаются и жертвы… Жертвы в двойном смысле. Из-за гормонального переизбытка йети постоянно ощущает лютый сексуальный голод. Имеются свидетельства, что, поймав добычу - олениху, лосиху, медведицу, козу или человеческую женщину, то есть кого-то, сопоставимого по размерам, йети, прежде, чем её съесть, сперва подвергает её многократному сексуальному насилию.
- Ф-фу-у! - поморщился Отто.
- Да, лапчик. Йети трахает буквально всё, что движется. Ну, я прежде всего имею в виду йети-самцов. Хотя и йети-самка, если увидит поблизости мужчину-человека, будет кружить рядом, выбирая момент, чтобы наброситься. И только утолив сексуальный голод, йети начинает утолять голод гастрономический.
- Хватит, перестань! - взмолился Отто. - Ты ведь шутишь?
- Какие уж тут шутки. В своих животных потребностях звери всегда последовательны и безжалостны. У них нет морали и они всегда идут до конца. Им не ведомы гуманизм и жалость. Эти моральные конструкты порождены человеческим сознанием. Поведение животного регулируется не разумом, а инстинктами. Поведенческая схема предельно проста: чувствую голод (любой голод) - утоляю голод. Зверь неспособен остановиться по собственной воле. От добычи его может отогнать только другой зверь, более крупный и более сильный. Или более агрессивный. Так росомаха отгоняет волков от убитого ими оленя, а иногда и медведя, если тот один. А самостоятельно зверь никогда не прервёт своего занятия, пока не насытится.
Более-менее спокойно ведут себя те йети, кому посчастливилось найти пару. Такие, случайно наткнувшись на туристов или геологоразведочную экспедицию, вполне могут пройти мимо. В противном случае, шансов избежать встречи очень мало. Подобные жертвы принято валить на стихию или диких животных, что вроде бы верно, потому что йети - животное… Но йети никем и никогда не упоминается, потому что официально его не существует.
Даже если людям удаётся отпугнуть йети и отогнать от своей жертвы, человек всё равно может умереть от чудовищного стресса и ужаса. Известны случаи, когда мужчины и женщины умирали от разрыва сердца или сходили с ума при одной только мысли, что ими пытался сексуально овладеть «снежный человек»…
- То есть такого сюжета, как в «Кинг-конге», в принципе не может быть? Дружба и сожительство человека и обезьяны…
- Нет, лапчик, не может.
- Даже не верится, что наука игнорирует столько фактов…
- Её, в принципе, можно понять. Когда учёный встречает в лесу или в горах дочиста обглоданные кости человека, оленя или лося, как он может узнать, что добыча перед смертью подвергалась многократному сексуальному насилию?
- Всё это рассказал тебе твой парень? - Отто неожиданно почувствовал укол ревности.
- Бывший парень, - поправила его Вероника. - Он много чего мне рассказывал… Например об одном нашумевшем деле, о котором все слышали, но которое до сих пор не до конца рассекречено и вряд ли когда-нибудь будет, уж «Ипсилон» об этом позаботится…
- Что за дело?
- Ты его знаешь.
- Откуда? Я не особо интересуюсь «снежным человеком»…
- А оно известно не в связи со «снежным человеком», и тем не менее о нём изданы сотни публикаций, сняты фильмы… Не догадался? Я говорю о трагедии на перевале Дятлова. Дело было так.
Первого февраля тысяча девятьсот пятьдесят девятого года десять человек - студенты Уральского Политехнического института и их товарищи - оказались на Северном Урале, на склоне горы Холатчахль. Целью молодых туристов были две уральские вершины - гора Отортэн и гора Ойко-Чакур. Все десятеро, Игорь Дятлов, Юрий Дорошенко, Рустем Слободин, Людмила Дубинина, Георгий Кривонищенко, Семён Золотарёв, Зинаида Колмогорова, Александр Колеватов, Юрий Юдин и Николай Тибо-Бриньоль, были опытными лыжниками и уже участвовали в подобных турпоходах. Золотарёв так вообще был инструктором по лыжному туризму.
Группа приехала на поезде в посёлок Ивдель, затем её на подводе довезли до другого посёлка, который когда-то входил в систему ГУЛАГа. Там Юдин внезапно почувствовал недомогание и ему пришлось вернуться. Благодаря этому, он оказался единственным выжившим. Остальные встали на лыжи и углубились в тайгу, планируя дойти до посёлка Вижай.
Дурная слава тех мест не отпугивала молодых комсомольцев. Слово «Отортэн» на языке местных манси означает «не ходи туда». Холатчахль по-мансийски значит «мёртвая гора». Коренное население издревле избегало обоих мест. Считалось, что там живёт кровожадная богиня Сорни-Най, охочая до человеческих жертв. А ещё в районе Холатчахля расположена мощная магнитная аномалия, особенности которой также могли показаться первобытным манси сверхъестественными.
Разумеется, никакая богиня в той глуши не жила, а вот для йети подобные места - настоящее раздолье. Бесчисленные поколения йети стояли за всеми человеческими жертвами, а не Сорни-Най.
Когда студенты и их товарищи не вернулись в срок, за ними отправились спасатели. Следы комсомольцев вели на склон Холатчахля. Эта гора довольно полога, крутизна склонов там около десяти - двенадцати градусов, попадаются и вовсе горизонтальные площадки. Лыжники спокойно разбили там палатку, не боясь, что её сметёт сошедшей лавиной. Эту-то палатку и нашли спасатели. Внутри остались нетронутые вещи - одежда, оружие, продукты, спирт, деньги. Кстати, несмотря на наличие спирта, все участники группы Дятлова были трезвы как стёклышко. Поэтому версия о беглых зеках отпадает - те не только забрали бы всё снаряжение и деньги, но выпили бы весь спирт и вдобавок прихватили бы походную печку - чтобы не коченеть ночами и нормально готовить еду.
Перед этим довольно долго шёл снег. Палатка оказалась частично засыпана и прорезана изнутри, словно кто-то пытался любой ценой выбраться из неё наружу. Скорее всего, метель застигла на склоне одинокого йети, который случайно наткнулся на палатку, услышал голоса и почуял соблазнительные запахи. Он обошёл её кругом, ощупывая и обнюхивая, в безуспешных попытках понять, что перед ним такое. На всякий случай йети пометил палатку - спасатели нашли следы мочи, но поскольку молекулярного анализа не проводилось, никто так и не узнал, чья же это моча… Не исключено, что йети прижимался к брезенту мордой или раскрытыми ладонями, напуганные студенты начали изнутри бить в эти места ножами, распороли брезент и разозлили йети.
- Они наверняка не понимали, с кем имеют дело, - предположил Отто, - раз существование йети никем не признано…
- Хоть и не признанный, йети с конца девятнадцатого столетия сделался расхожей байкой, превратился в популярную легенду, которая была у всех на слуху. «Снежный человек» постоянно мелькал в тогдашней научной фантастике, а уж фантастику советские студенты поглощали в неимоверных количествах. У группы Дятлова имелась даже самодельная стенгазета «Вечерний Отортэн» с шутливой статьёй про йети… Кому-то это даёт повод утверждать, что, мол, накаркали.
- Да-а, - вынужден был согласиться Отто, - если б они знали, чем обернётся их шутка…
- Как бы то ни было, фантазируя о «снежном человеке», студенты, естественно, не могли предполагать, что встретят его воочию, да ещё настолько агрессивную особь. Йети покрыты густым мехом, им нипочём даже самые лютые морозы, поэтому они спокойно чувствуют себя в метель или на пронизывающем ледяном ветру. Благодаря меху и всеядности, йети могут жить хоть в таёжных дебрях Сибири и Урала, хоть в высокогорьях Памира, им главное, чтобы на тысячи километров окрест не было никакой цивилизации. Зимой у животных самый крепкий мех, они практически не линяют, поэтому йети не оставил на месте трагедии ни шерстинки, а что оставил, то было изъято отделом «Ипсилон» и утаено от официального следствия. Кстати, именно после этого случая наша страна и сподобилась открыть собственный филиал «Ипсилона». Молодому отделу пришлось немало попотеть, чтобы скрыть правду о судьбе группы Дятлова…
Вообще, что касается следствия… В пятидесятые годы двадцатого века не стоило ожидать от криминалистов подробного анализа ДНК йети, оставшегося на телах и под ногтями лыжников. Таких исследований никто не проводил, ни у кого не имелось соответствующей аппаратуры. Для того времени следствие провело вполне добросовестную работу и не нашло естественных причин гибели лыжников. Что должны были делать следователи и эксперты, искать причины сверхъестественные? Объективная наука таким не занимается. Руководство, состоящее из материалистов-коммунистов, распорядилось указать в заключении что-то невразумительное, останки похоронить, а дело спрятать в секретном архиве.
Лишь полевые агенты «Ипсилона», прекрасно осведомлённые о йети, представляли, что тогда произошло на склоне горы. Советские лыжники оказались настолько потрясены свалившейся им на голову волосатой агрессивной образиной, одержимой весьма недвусмысленными поползновениями, что даже не подумали защищаться, хотя у них имелись ножи и топоры, и уж вдевятером-то они бы покрошили кого угодно. Это ведь только кажется, когда читаешь фантастику или смотришь фильмы ужасов - дескать, если бы я встретил инопланетян или «снежного человека», я бы не сплоховал, я бы точно знал, как себя вести и что делать. В действительности, это лишь наше зазнайство, наши ничем не обоснованные амбиции и ничего больше. Когда действует эффект неожиданности, никто ни на что не способен и потому ведёт себя так же бестолково, как и книжно-киношные персонажи. Комсомольцы могли выпускать сколько угодно стенгазет про йети, к реальной встрече с ним они всё равно не были готовы. Произошёл, как говорится, разрыв шаблонов. В такой ситуации даже взрослые могут потерять голову - как Золотарёв, Кривонищенко или Тибо-Бриньоль; что же говорить о подростках? Почти все они выскочили из палатки впопыхах, в том, что успели схватить, то есть буквально в одном белье, с пустыми руками, а затем, когда первый панический импульс прошёл, они уже не смогли вернуться, ведь между ними и палаткой маячила волосатая гора, исполненная ярости и похоти.
Людям оставалось лишь на время уйти куда-нибудь подальше и дождаться, пока животное потеряет к ним интерес. Но звери, как я уже говорила, всегда стараются довести дело до конца… В нескольких сотнях метров от палатки, возле большого кедра, спасатели нашли тела Кривонищенко и Дорошенко рядом с остатками костра. Они изо всех сил старались отогреться и надеялись, что огонь отпугнёт зверя, вот только это им не помогло.
На пути от палатки к кедру спасатели нашли ещё одно тело, это был сам Дятлов. В пятистах метрах от него, вверх по склону Холатчахля, покоилось тело Колмогоровой. Спасаясь, Зинаида повернула к вершине горы, видимо, путь в противоположном направлении ей преграждал тот, кто видел в ней не только еду, но и средство сексуальной разрядки.
На всех телах сохранились многочисленные ссадины и следы борьбы, синяки, раны. Ни на ком не было шапок и обуви, только нижнее бельё и кальсоны. Йети заявился поздно вечером, когда группа уже готовилась ко сну. Перед сном, судя по вещам, ребята собирались закусить. У них топилась печка, они поснимали верхнюю одежду. Запах женских тел и еды не мог не привлечь бредущего мимо одинокого йети…
От палатки, вниз по склону, тянулись цепочки следов, которые уводили далеко, словно людей что-то постоянно гнало вперёд, не давая остановиться. Ясно что - йети шёл за ними… Сейчас нельзя сказать, в какой последовательности он убивал людей. Но с ним определённо точно пришлось иметь дело всем. Дорошенко впопыхах напялил на себя разные носки. Его нашли с порванными на бёдрах кальсонами, йети пытался его изнасиловать, а он отбивался и тем лишь раззадорил зверя. «Снежный человек» в долгу не остался, тело Юрия покрывали многочисленные раны и ссадины, нос был разбит до крови и насквозь прокушена губа. Йети, очевидно, понял, что, если он потратит слишком много времени на одного, остальные уйдут. Упускать добычу он не собирался, потому и оставил вскоре Юру в покое. У костра тот сидел уже с отмороженными пальцами, еле живой…
Если бы йети, беглые зеки или зарубежные диверсанты просто напугали туристов, они бы в конце концов преодолели испуг. Достаточно вспомнить, что из себя представляли дети того поколения, дети, многие из которых прошли войну, участвовали в боях, скрывались и устраивали диверсии вместе с партизанами и равнялись на таких героев, как Валя Котик. Напугать таких людей можно, но лишь на время, а потом они опомнятся, возьмут себя в руки и «пугачу» придётся несладко. Да и вообще, трус изначально не пойдёт на лыжах в нехоженую тайгу. Однако, у группы Дятлова такого преодоления первоначального страха не произошло, то есть, либо страх оказался сильнее, либо он постоянно кем-то подогревался, либо и то и другое сразу. Можно вспомнить, насколько поколение тех лет было пуританским в вопросах секса. Угроза многократного изнасилования вонючим, страшным существом определённо должна была казаться страшнее смерти от холода и голода. Разорванные кальсоны на мужчинах - наглядное свидетельство того, что изголодавшемуся йети было плевать на гендерную принадлежность его жертв.
Кривонищенко выскочил из палатки вообще в одном носке. На его бёдрах и ягодицах нашли глубокие царапины и ссадины. Йети, очевидно, со злости, откусил Георгию кончик носа, так же, как Юре Дорошенко прокусил губу.
Зина Колмогорова успела натянуть два свитера и оба наизнанку. Её нашли с расстёгнутыми пуговицами на штанах. Одна штанина вдобавок была разорвана и на рукаве свитера оказался оторван обшлаг. Девушка отморозила себе все пальцы на руках, с правой кисти был содран лоскут кожи. С отчаянностью советской комсомолки Зина сопротивлялась назойливым попыткам йети овладеть ею…
Судя по всему, Дятлов, у которого были романтические отношения с Зиной, пытался отвлечь зверя на себя. Из палатки он тоже выскочил в разных носках и тоже отчаянно дрался с волосатым гигантом, но не за себя, а за девушку. Его лицо было сплошь покрыто обширными ссадинами, на разбитых губах запеклась корка крови, он до крови сбил костяшки пальцев, словно кому-то хорошенько врезал, причём, не один раз…
Ещё через день спасатели извлекли из-под снега тело Слободина. Тот был обут в один валенок. Его нос тоже был расквашен до крови, после чего Рустема били долго и намного сильнее предыдущих жертв. От ударов йети по голове у Слободина остались кровоизлияния в височных мышцах и трещина в височной кости. Костяшки на его руках были сбиты, как у Дятлова, видимо, он собирался дать зверю серьёзный отпор и тот покончил с ним сильным ударом в висок. Также у Рустема оказались рваные раны на голени, которые могли появиться, когда разъярённый йети пнул его ногой с острыми когтями…
В глубоком овраге, где протекал ручей, спасатели обнаружили тела остальных лыжников - на самом дне, на глубине четырёх метров, под толстым слоем снега. Там же нашли настил из срубленных молодых деревьев. Четвёрка хотела соорудить укрытие в надежде, что его заметёт снегом и йети не сумеет их отыскать. Они, очевидно, полагали, что беда их уже миновала, но нет. У йети широкие ладони, он без труда разрывает даже глубокие снежные сугробы.
Люда Дубинина лежала с разорванными на промежности брюками и нижним трико. Вероятно, йети стремился овладеть ею особенно активно и Рустему Слободину пришлось пожертвовать собой, чтобы девушка с остальными могли скрыться. К сожалению, йети знал свои владения лучше людей. Он отыскал всех. Снегопад усилился и замёл овраг четырёхметровым слоем, когда прятавшиеся там люди уже были мертвы. Одновременно усилился мороз и из-за этого потенция зверя всё-таки начала ослабевать. Неудовлетворённый, он в отместку не только убил последних людей, но и перед смертью изуродовал их - символично и показательно. У Дубининой йети объел мягкие ткани с лица и выел глаза, вырвал и съел язык. Бил он её так сильно, что переломал все рёбра и девушка скончалась от внутренних кровоизлияний прежде, чем успела обморозиться.
Золотарёв оказался единственным, кто был одет и обут лучше других - наверняка сказался опыт. Растерялся он, скорее всего, тоже не сильно, вот ему и доверили спасение Дубининой - той, на кого йети явно положил глаз. Во время борьбы зверь чем-то нанёс Семёну затылочную рану, обнажившую кость, и, так же, как и Людмиле, объел лицо и выел глаза. После чего забил до смерти, переломав все кости и рёбра. Экспертиза нашла на нижнем белье Золотарёва следы фекалий - перед смертью взрослый мужчина обделался от боли…
- Обделаешься тут, - вырвалось у Отто, - когда кромешной ночью, в метель, здоровенная вонючая тварюга закусывает твоим лицом… А как йети выедал им глаза? Выдавливал?
- Нет, тогда бы глазные яблоки растеклись и замёрзли на морозе. У йети, сам понимаешь, нет маникюра. Их плоские ногти вырастают достаточно длинными и острыми, чтобы спокойно вырвать ими глаз прямо из глазницы…
Вероника излагала тошнотворные кровавые подробности спокойно и равнодушно. Отто представил, как в морге патологоанатом так же сухо и безэмоционально рассказывает полицейскому следователю, как и от чего умерла жертва серийного убийцы… В глубине души он завидовал профессиональной способности абстрагироваться от любых ужасов и не впускать их в свой рассудок, не позволять им влиять на психику.
- Колеватов, - продолжала Вероника, - оказался весьма неплохо одет, но совсем не обут. Йети поступил с ним, как с предыдущими двумя. Последний, Тибо-Бриньоль, и одет и обут был хорошо, пожалуй, единственный из всех. Йети сломал ему височную кость и пробил височно-теменную область.
Покончив с людьми, йети покинул Холатчахль и буквально растворился в снежной пурге. Он утолил свою злобу и больше ему нечего было там делать. Вот тебе доказательство того, что йети неразумны. Будь иначе, он хотя бы обыскал палатку…
- Неужели спасатели совсем не нашли его следов? - не поверил Отто.
- Если и остались какие-то следы у палатки, на них впопыхах не обратили внимания, а потом спасатели сами всё затоптали. Остальные следы на склоне после обильного снегопада были уже не следами, а просто бесформенными ямками в снегу, без чётких очертаний. Невозможно было сказать, кому они принадлежат. Однако, вслед за самыми маленькими ямками, идентифицированными как следы Дубининой, шли самые крупные ямки, то есть кто-то её преследовал, именно её. Следы остальных беглецов шли параллельными цепочками, так что большие следы некому было оставить, кроме йети.
А вообще отделу «Ипсилон» хорошо известно, что йети, при необходимости, могут совсем не оставлять следов, особенно во время метели.
- Как это? - не понял Боршнитцен.
- Не забывай, что по животным меркам йети невероятно умны. Чем-то они даже напоминают «человека умелого», самого первого из наших пост-обезьяньих предков. Из простейших подручных средств - веток и шкур, - йети делают широкие снегоступы, вроде камусных лыж. На таких снегоступах легко передвигаться по снежному насту любой толщины и для них не нужны лыжные палки. Если какие следы и остаются, метель и ветер уничтожают их за несколько минут. Таёжные охотники, которые почти весь двадцатый век ходили ловить йети, даже не подозревали, что в это же самое время «бигфут» мог кружить возле них, оценивая вероятность успешного нападения.
Отто задумался.
- Значит следы йети, виденные на снегу гималайскими и памирскими экспедициями, могли быть оставлены…
- …в том случае, когда йети сходил со снегоступов, допустим, чтобы что-нибудь в них поправить. Потому-то такие следы обычно всегда начинаются из ниоткуда и ведут в никуда, резко обрываясь на пустом месте…
После этих слов на сеновале повисло молчание, нарушаемое моросящим дождём. Гроза отгремела и затихла, а вот дождь и не думал переставать. Из избы потянуло блинами, очевидно, Дед Сто Лет решил, не откладывая в долгий ящик, выполнить своё обещание.
Выслушав Веронику, Отто испытал лёгкое потрясение. Он что-то читал о трагедии Дятлова, но не знал всех ужасных кровавых подробностей и не представлял, какой кошмар довелось пережить лыжникам перед смертью. Такое Вероника точно не стала бы выдумывать.
- Рассуждая логически, - заговорил немец, - раз отдел «Бета» считает реальными леших - персонажей из славянской мифологии, - тогда должны существовать и персонажи из мифологий других народов?
Отто сам не верил, что всерьёз обсуждает такие вещи, хотя, вроде бы, его профессия подразумевала, что он должен быть способен обсуждать вообще любые вещи.
- Ну да, ты прав, - согласилась Вероника. - Всех заповедных существ объединяют два признака: отсутствие многочисленных популяций и стремление жить вдали от цивилизации. Если древние славяне изредка замечали кого-то необычного, а затем по-разному интерпретировали увиденное, наивно полагать, что в других регионах мира ничего подобного не происходило. Конечно же происходило. У каждого заповедного существа свой ареал обитания. Какие народы живут вблизи этого ареала, в той мифологии ты и встретишь это существо.
Отто тяжело вздохнул.
- И сказанное относится даже к каким-нибудь совсем уж экстравагантным созданиям, типа… ну, не знаю… арабских гулей?
- Экстравагантными заповедных существ делает не ареал обитания, а человеческие интерпретации, - пояснила Вероника. - Но, в общем-то, да, гули тоже вполне реальны. По крайней мере были, потому что достоверных свидетельств о встрече с гулями нет уже лет пятьсот. Может гулей уже вовсе не осталось, или они научились мимикрировать, или адаптировались-таки к цивилизации и живут теперь среди нас…
Ближневосточные друзья дяди Мустафы из отдела «Йота» говорили о гулях так. Согласно исламским представлениям, когда Аллах творил первочеловека Адама, он использовал для этого разные сорта глины, одни получше, другие похуже. В нас, потомках Адама, эти сорта глины присутствуют в разных пропорциях, отчего все мы непохожи друг на друга. Равновесия почти не бывает, в одних людях преобладает высокосортная глина, в других низкосортная. В первом случае мы имеем хороших людей, добродетельных и праведных, благородных, порядочных, высоконравственных, которые полезными делами добиваются высокого положения и достатка. А во втором случае получаем мерзавцев, подлецов и лжецов, преступников, которые ни дня не могут прожить честно и достойно. Очень-очень редко складывается ситуация, когда в родившемся человеке присутствует исключительно высокосортная глина и это поистине выдающийся человек. Такими были все великие пророки - Ибрагим, Муса, Измаил и, конечно же, Мохаммед. Такими были и есть самые великие и добродетельные правители (мой босс, мадам Хаджави, причисляет к ним Аятоллу Хомейни) и святые праведные учителя. Но бывает и обратная ситуация, когда в рождённом человеке наличествует одна лишь низкосортная глина и ни капли другой - тогда это гуль.
Сведения о гулях обрывочны и противоречивы. Главное, что известный нам по сказкам «Тысячи и одной ночи» образ гуля искажён и неверен. Для ранних мусульман чудовищем был любой неверный, погрязший в нелепом мировоззрении, приверженец ужасных культов, не гнушающийся ритуального каннибализма, детских жертвоприношений, бесноватых плясок под воздействием психотропных веществ и всего такого. Не нужно понимать слово «чудовище» буквально…
- И что, реальные гули тоже поедают человечину? - ужаснулся Отто.
- Что делают реальные гули, я расскажу тебе как-нибудь в другой раз, лапчик, потому что завтра у тебя должна быть относительно светлая голова, а судя по твоему виду, у тебя от услышанного вот-вот ум за разум зайдёт. На сегодня с тебя, пожалуй, хватит…
Вероника недвусмысленно давала понять, что больше не намерена продолжать беседу. Как по заказу на крыльце возникла фигура старика Силиверста.
- Эгей, молодые! - зычно позвал он. - Идёмте блины лопать!
Соблазнительный аромат блинов разносился по округе и пробуждал зверский аппетит. Вернее, пробуждал бы, если бы перед этим Отто не наслушался рассказов о том, как йети закусывал человеческими лицами на перевале Дятлова.
- По-моему, старик считает нас парочкой, - пробормотал Отто.
- Пф! Парочкой! Скажешь тоже! - фыркнула Вероника и быстро пробежала под дождём через двор.
Отто последовал за ней, чуть не поскользнувшись и не плюхнувшись в грязь. Проливной дождь превратил чисто выметенный двор в скользкую, чавкающую под ногами жижу…
* 5 *
В избе к запаху блинов примешивалась керосиновая вонь - на столе чадила лампа. Начало смеркаться, а дед Силиверст не собирался потчевать гостей в потёмках. Идя им навстречу, он чуть-чуть, чтобы внутрь не попадал дождь, приоткрыл окна, отчего лёгкий сквознячок приносил в жарко натопленную избу приятную вечернюю прохладу.
Посреди стола стояло большое блюдо с высоченной горкой намасленных блинов. Блины были не такими, как привык Отто, а раза в три больше. Рядом стояли банки со сметаной, мёдом, различными вареньями.
- Что это? - Отто указал на одну из банок, содержимое которой не поддавалось определению.
- Варенье из ревеня, - ответил старик, возясь с самоваром. - Небось, в ваших культурных заграницах такого не варють. Вот и попробуй, чуня, дюже скусное варенье-то.
В этот раз Силиверст Маркелыч развёл самовар прямо в избе, установив его на специальную подставку на печной кладке. Только сейчас Отто заметил в боковой стенке печи круглое вытяжное отверстие, куда можно было воткнуть изгиб самоварной трубы, чтобы тягу обеспечивал печной дымоход.
Вероника с завидным аппетитом уплетала сочные, толстые, ноздрястые блины, макая их то в сметану, то в мёд, то в варенье, и не переставала нахваливать кулинарный талант старого мухомора, который довольно улыбался, щурил глаза, гладил бороду и покряхтывал.
А вот немцу кусок не лез в горло из-за всех сегодняшних тошнотворных историй и целого роя мыслей, от которых буквально пухла голова. При этом он до конца не понимал, как ему относиться к этим историям и к этим мыслям. Одна часть его рассудка, самая твердолобая, продолжала твердить, что всё это чушь, что в объективном материальном мире нет и не может быть никаких драконов, леших, домовых, «снежных людей» и гулей, даже не-мифологически интерпретированных. Подобное просто невозможно. Однако, ещё нелепее выглядела мысль о массовом помешательстве в государственных верхах, создавших и щедро финансирующих международные отделы…
Налицо было серьёзное противоречие и Отто пока не представлял, как его разрешить. Его рассудок упорно отрицал происходящее. Ломая над этим голову, он вяло пощипывал блины, и варенье из ревеня не показалось ему таким отменным, как расхваливал Дед Сто Лет.
Позже, когда они с Вероникой снова улеглись на сеновале, Отто подумал, что под влиянием сегодняшних впечатлений, не уснёт. Он снова ошибся, как и в прошлую ночь. Свежий воздух, равномерный шум дождя и душистое сено, совсем недавно накошенное стариком в поле, убаюкали Боршнитцена и он проспал как убитый.
Ему снова приснился яркий, реалистичный сон. Вначале Отто стоял на каком-то холме и смотрел перед собой через окно с резными наличниками, висящее прямо в воздухе, без ничего. Откуда-то он знал, что там, за окном, простирается совершенно иной мир, и пейзаж за стеклом взаправду выглядел другим. Отто видел сияющую золотую гору, солнце над которой отливало металлическим блеском. У подножия горы простиралась зелёная долина, поросшая разлапистыми лопухами ревеня величиною с дерево. Это был настоящий лес, над которым в воздухе кружили драконы из рисунков Мустафы Граматурка. Одного дракона, подобно какой-нибудь фентезийной царице, оседлала стройная женская фигурка, в которой Отто узнал Веронику и тут же ощутил зависть. Ему тоже захотелось полетать на живом, настоящем драконе, однако в реальности сна это было привилегией исключительно сотрудников отделов. «Как жаль, - думал Отто, - ради этого я бы и сам с удовольствием устроился на работу в какой-нибудь отдел, благо, как колумнист я, по всей видимости, закончился…»
В продолжении сна Дед Сто Лет ворошил что-то в раскалённой докрасна печи ухватом, а между печкой и стеной избы копошился домовой, похожий на кошку, швырял на пол шарики от подшипника и затем скрёб дюралевой лопатой асфальтовый пол. В какой-то момент домовой выскочил за дверь. «Лови, лови!» - завопил старый мухомор. Отто выбежал из избы и очутился посреди густой метели. Сквозь снежную пелену смутно различалась чья-то тёмная, мохнатая фигура, огромная и сильная, запросто способная стучать грушей по паркету и двигать вещи, потому что Аллах сотворил её из низкосортной глины.
Отто посмотрел на себя и увидел, что одет лишь в разорванное нижнее бельё. Вокруг него носилась и визжала от ужаса Вероника, за которой гонялся здоровенный, величиною с телёнка, Тошнотик. Его густая шерсть свисала до самой земли, как у тибетского овцебыка. Следы Тошнотика на снегу начинались ниоткуда и резко обрывались, не ведя никуда. Пробегая в очередной раз мимо Отто, Вероника швырнула ему баул, отчего Тошнотик мгновенно сменил направление и бросился на немца. Ноги Боршнитцена, как это часто бывает во сне, словно приросли к месту. Гигантский пёс с обезьяньей рожей вместо собачьей мордочки прыгнул и в прыжке саданул Отто лапой в висок, отчего тот резко проснулся с бешено колотящимся сердцем.
Было раннее утро. За ночь ливень прекратился и небо очистилось от туч. По мокрому двору бродил одинокий Тошнотик, в хлеву Дед Сто Лет гремел ведром - доил корову и заодно напевал что-то бессмысленное:
- Ай, чу-чу чу-чу чу-чу,
Я горошек молочу
На сухом точку,
На прилипочке.
Ко мне курица бежит,
Я по курице цепом,
По другою кулаком,
А из курицы перо
На Романово село.
Роман Бобков
Целовал волков!
А волки хохочуть,
Они кушать хочуть!
В курятнике громко прокукарекал петух. Вероника уже встала и теперь прихорашивалась перед карманным зеркальцем.
- Ты чего? - уставилась она на Отто.
- Так, снилось всякое… - неопределённо ответил он и потянулся. - С добрым утром, любимая.
Вероника сделала лицо и промолчала, притворившись, будто занята чем-то невидимым на верхней губе. Отто поплёлся в сортир - простую деревянную будку с ямой в земле, откуда нестерпимо несло хлоркой. В сараях у старика хранилось неимоверное количество хлорки и каких-то ещё химикатов, возможно, для борьбы с вредителями, но уж точно не для удобрений - раз корова стабильно давала навоз.
- Чичас картопля поспеет, - сообщил старик, унося ведро молока в избу. - Самая знатная на свете весчь, картопля. Её хошь вари, хошь пеки, хоша жарь. Завсегда скусна… Фриц-то твой встал, девонька? А то, вон, кочет уж прокикирекал… Ты фрицу скажи, чтобы морду спросонья умыл. С неумытой мордой за стол не содют…
Отто прекрасно всё слышал и эта очередная бестактность в его адрес снова его кольнула, поэтому, принципиально не дожидаясь Вероники, он сам подошёл к чугунному умывальнику, помыл руки, умылся и даже почистил зубы.
Позавтракали горячей картошкой с зеленью, приправив её консервированным лососем. Отто удивился, куда могло подеваться полчугуна вчерашнего кулеша, и узнал, что в деревнях недоеденную пищу повторно никто не разогревает и не доедает, она сразу идёт скотине. Так что кулеш старик ещё вчера скормил курам и собаке. Подобное отношение к продуктам искренне поразило бережливого немецкого обывателя.
После завтрака Вероника быстро засобиралась в путь. Налила себе и Отто в походные термосы горячего чаю, набрала во фляжки колодезной воды. Дед Сто Лет дал им с собою в дорогу остатки картошки и вчерашние блины, не забывая и про напутствие.
- Неужли идёте? Ну тады с богом! Сапоги надели? Без сапогов в лес никак нельзя…
- Без сапог, - непроизвольно вырвалось у Отто, за что Ника пронзила его ледяным взглядом. Дед Силиверст не удостоил немца ответом, наставляя Веронику.
- Стал-быть, как лес зачнётся, спервоначалу он светлый будя, берёзки, осинки, дубки, полянки… Мы тама завсегда грибочки собираем, ягодки, також дрова тама берём, детвора тама ишшо резвится. Энтот лес Хозяин как бы для людёв отвёл. А вот ежли его наскрозь пройтить, за ручьём чащоба зачнётся непролазная, одни буреломы. Вы левей-то не беритя, иде болоты пойдуть, а беритя правей, тама самые хозяйские владенья и есть.
Да по пути не зевайте, ежли чаво чудное встренете, дык враз всю одёжу наизнанку вывёртывайте, авось клешни-то не отсохнуть. Энто исстари народное средство от сябе лешака отвадить. Всю одёжу вывёртывайте, вплоть до исподнего. Уж сделайте милость, не запамятуйте. Гутарют, тады лешак тябе навродь как не видя, навродь как ты для ево исчез, потерялся.
- Спасибо, дяденька Силиверст, - поблагодарила Вероника, взваливая на плечи рюкзак и беря длинный чехол с какой-то штуковиной. - Сегодня должны ещё вертолёты прилететь, вы их, пожалуйста, не гоните.
- Не боись, девонька, нешто я дурной? - старик пошёл проводить гостей до околицы и Тошнотик увязался следом. - Вот ить чудо будя, ежли Хозяин анчикристов отпустя. Эт-ить додумались же, руку на ево поднять, с кобелём, с ружьями! Хари окаянные! Лешак-то кады на свет появился, ружьев ишшо не было, да и много чаво не было, оттого он и шуму не любя. А можа и самих людёв ишшо не было, вот и кроется лешак в непролазной глуши.
Могёт и так быть, что анчикристы уж ополоумели давно. Ежли так, вы их не увещевайте, всё одно им в лесу пропадать. Берите сами ноги в руки и драпайте оттедова что есть сил.
- Непременно так и сделаем, дяденька, - заверила старика Вероника, - а всё же сперва попытаемся.
- Энто ж лес, - недовольно разворчался Дед Сто Лет, - чаво в ём горлу драть, глупость всякую, да с матерком? Для Хозяина лес - как своё тело живое: тама ветерок зашумить, тама травинки с листочками зашелестять, тама комель сухой заскрыпить… Хозяин всё энто слухая и всё разумея - как ево владенья живуть и в каком они состоянии. А как тута разуметь, кады охламоны цельным табуном топочуть и ором оруть? По лесу тихонечко надобно, тама свои законы - не нами даденые и нам их нарушать не след. Для когой-то лешак нечистая сила, а для лесу он надёжа и опора, заботится об ём, бережёт. Его заботами лес и нас, людёв, содержит и кормит…
В иной раз я б заклял вас на святой хрёст уповать и ни в жисть лешака не пужаться, да вишь Хозяин-то владея своими угодьями, почитай, с тех пор, кады Хреста-то ишшо не родилося, так-от ему наши православные святыни нипочём. На том уж сколько народу обожглось… Богородица ишшо от Святаго Духа дитё не зачала, господа нашего, спасителя, а уж Хозяин тута жил-поживал. Ему хошь в придачу к святому хресту цельную колокольню с попом притащи, всё трын-трава. Он часть здешней природы, а той, наука гутарит, аж пять мильярдов лет…
- Четыре целых и две десятых, - снова вырвалось у Отто.
- Агась, вот и я разумею, что наука-то иной раз брешет - навроде того, что мы от негритосов из Африки произошли…
Боршнитцен хотел и тут поправить старика, но быстро передумал, наученный горьким опытом. Не следовало давать старику ещё один повод для расистских и неполиткорректных замечаний. Достаточно с него предрассудков.
- В святом писании, - продолжал старик, - сказано, будто мир сотворён за пять с половиною тысяч лет до Христа. Вот и считай, столько Хозяину годков…
Сразу за тыном гости повернули не к полю, а в противоположном направлении, к густой зелёной стене леса. Сапоги и штанины от обильной утренней росы мгновенно намокли.
Отто на ходу несколько раз обернулся. Дед Сто Лет стоял и смотрел им вслед, пока они не скрылись за деревьями. Тошнотик рядом с ним взирал на уходящих с немым удивлением на бесхитростной собачьей морде. Подобно всем животным, пёс обладал куда большим, нежели у человека, чутьём и не мог понять, зачем эти двое ушли туда, куда лучше было бы вовсе не ходить? Он то и дело поглядывал на старика, словно ждал от него объяснений, но тот только хмурился и беспокойно теребил бороду…
08. Проблема поведения. Часть 2
© Copyright: Эдуард Дроссель, 2020
Свидетельство о публикации №220110701774
Свидетельство о публикации №220110701774
Рецензии