Джалил, не ошибись

          Разият вытерла слёзы. Терзаясь от нахлынувших чувств расставания с сыном, она стала заглядывать в окна автобуса, спешащего выехать с автостанции. Высунув бритые головы из окон транспорта, молодые ребята усердно махали руками своим близким. Из его салона слышалась песня новобранцев, поддерживаемая нестройным многоголосьем. А Джалила что-то не было видно и слышно.
          У Разият безудержно катились слёзы, застилая покрасневшие глаза. Исступлённо колотилось сердце в унисон гудению автобуса, увозящего ее сына.
          – Вот он, мой сын! Джалил! – крикнула мать, – радуясь образовавшейся пробке, заставившей автобусу замедлить ход.
          Сын улыбнулся матери, помахал ей рукой. Но… он искал кого-то глазами. Казалось, что он не видит маму. Джалил вытягивался, надеясь увидеть кого-то вдали. 
           – Джалил, что же ты отворачиваешься от матери? И кого ты выискиваешь глазами? Сынок, я же тут, – недоумевала Разият.
«Неужели он увидел своего отца», – похолодело у нее на душе. – Он же был болен. Неужели сбежал из больницы, чтобы проводить сына?» – Разият повернулась назад. Среди огромной толпы не видно было ни одного знакомого лица. Мать немного успокоилась.
           «А Джалил кому-то улыбнулся, ласково помахал руками. Кого же он увидел?» – Мать, недоумевая, посмотрела в ту сторону, куда смотрел сын. Перед будкой «Лакские умельцы» стояла Луара и Ризван. На их лицах сияла улыбка. Луара, увидев Разият, смутилась, виновато опустила глаза.
           – Добро утро, Ризван. Вы тоже кого-то провожаете? – то на девушку, то на ее отца вопрошающе взглянула мать.
           – Нет-нет. Идя за продуктами, в окне автобуса заметили Джалила и остановились. Пусть здоровым и счастливым вернется ваш сын, Разият!
           – Амин! Спасибо вам.
           Заметив маму рядом с Луарой, Джалил покраснел. Его рука, размахивающая девушке, вдруг машинально опустилась на бритую голову. Он, будто поглаживая густую шевелюру, прошёлся по затылку, скривил рот в невинной улыбке.
           – До свидания, мама! – услышала она голос сына из окна автобуса, выбравшегося из пробки, и помчавшегося, как показалось Разият, с невообразимой скоростью.
           Мать, расталкивая встречных пешеходов, побежала за автобусом. Споткнувшись о что-то, она чуть не упала – чьи-то крепкие руки удержали её. Она это даже не сразу заметила.
           – Ты что, Разият, с ума что ли сошла. Ты же чуть не столкнула с коляски чужого ребенка. Разве так можно сломя голову гнаться за автобусом? Опомнись! Не на войну едет твой сын, а в армию. В народе говорят: «Пусть не родится у матери сын, который не сможет защитить Отечество». Не переживай, Разият.
          – Спасибо, Ризван. Да, не на войну едет мой сын, но может попасть в самое её пекло, в Афганистан. Я же – непутевая плакса, сколько ни пытаюсь от себя отогнать тяжёлые мысли, сил не хватает.
           – Да, ты еще будешь гордиться Джалилом, когда он вернётся с армии окрепшим, набравшим сил парнем.
           – Простить себе не могу, что разрешила ему записаться на курсы парашютистов, хотя вряд ли я смогла бы удержать его. Он такой упрямый, как и его отец.
           Джалил с детства грезил парашютами. А теперь его направили в десантные войска, а дальше… Надеюсь, что он не попадёт в Афганистан. – Разият вытерла распухшие от слез веки. – Если б его определили в пехотные войска, может быть, на душе было бы спокойно: у пешего хоть земля под ногами. Но на призывном пункте сам напросился в десантники.
           Вай, Аллах, как дождаться его возвращения? Как? Он же у меня – один-единственный ребёнок.
           – Успокойся, ты не одна провожала и провожаешь сына. – Отгони от себя нехорошие мысли. Крепись! Мне всегда казалось, что ты – очень сильная и уверенная в себе личность.
           – Да-да, спасибо тебе, Ризван, – вновь уйдя в себя, не замечая никого вокруг, Разият потопала по раскаленной городской улице.
           Ризван долго глядел вслед матери новобранца: её высокое, на зависть стройное тело, казалось, сгорбилось. А ноги, такие легкие в молодости, казалось, стали свинцовыми. Он отстегнул ворот рубашки, провел рукой по просохшему горлу: «Да, мне легко давать ей советы: у нее ведь кроме Джалила, на самом деле, никого нет. Нелегко ей будет в опустевшем доме жить одной в ожидании писем от сына. Здесь-то она воздержалась. А дома, видимо, от души выплачется.
          Ах, сволочь, Багаутдин! Какой цветок ты обрёк на одиночество? Каким же недалеким человеком ты оказался… Не понимаю, как можно было волочиться за женщинами лёгкого поведения, когда у себя дома обитало такое чудо. Как я завидовал тебе, видя ее рядом с тобой. Когда ты женился, мне казалось, что счастливее тебя нет никого на свете. Эх Багаутдин, Багаутдин».
          Вернувшись домой, Разият прилегла на диван, вытерла платочком пот. Разум диктовал: «Встань, сполоснись под холодным душем и остудись. С утра ты не ела ничего, позавтракай». Но тело, будто разбившееся на осколки, не слушалось её. Голова тяжело опустилась на мягкую диванную подушку. Глаза прикрылись: «Джалил, как же быстро заметили в военкомате, что ты у меня подрос. Как рано у меня отняли тебя. Ты же мне казался еще маленьким. Материнское восхищение теперь сменится годами томительного ожидания».
          Ей вдруг показалось, что она очень давно живет на свете, что прошли её лучшие годы: «О, Аллах, вроде бы только недавно я сама была маленькой, была заводилой во всех концертах и вечеринках. Вроде бы недавно я так заливисто смеялась, радовалась жизни, как любимое всеми дитя. Все прошло: детство, юность, молодость. Одна надежда, что сын скоро вернется, и возвратится радость в моей дом.
          С чего это Ризван вдруг пришел провожать моего сына? С чего же Джалил, не глядя на меня, смотрел на Луару? Неужели, мой сын влюблён в дочь Ризвана, как когда-то Ризван был влюблен в меня? Какая же наивная я тогда была, не то что нынешняя молодежь. Настолько наивная, что в штыки принимала любое внимание к себе, хотя душа при этом протестовала».
          Перед глазами Разият возник праздник первой борозды, скачки, захватывающие дух. Она перевела дыхание: «Как я тогда молилась в душе, чтобы в скачках победил Ризван. Тупая, я тогда и не задавалось вопросом: почему именно он должен был победить, ведь в скачках принимали участие и мои двоюродные и троюродные братья? Но… почему-то я тогда их даже не видела.
          Ризван тогда пришел первым. Я от радости чуть не побежала обнимать его. Хорошо, что обычаи гор суровы. Сгорая от стыда из-за своей внезапно нахлынувшей радости, я еле сдержалась, чтобы не наделать глупостей. 
          Ах, Ризван, Ризван, ты все же выдал мои сокровенные чувства. Подойдя с букетом цветов 9 мая, после исполнения мной песни, посвящённой ветеранам ВОВ, ты так смутил меня перед любопытными подругами:
         –  Это тебе!
         – Какой ты молодец! Собрал столько луговых цветов! Для меня это много. Подели букет между моими подругами.
         Как бы я ни старалась не придавать поступку Ризвана значения, от девчонок ничего не утаишь:
         – Разият! Не хитри! Цветы одной тебе преподнесены, – захихикали подруги.
         – А вам что, завидно? – пробовала я унять своё волнение.
         – Да-нет. Просто мы радуемся за тебя.
         – Нечего радоваться. Зрители всегда преподносят цветы каждому хорошему исполнителю песен. Вот и все!
         – Пусть будет по-твоему, – девушки, подмигивая друг другу, отошли в сторону.
         А ты Ризван, не сводя с меня глаз, подтвердил догадки подруг. В тот день я вся в слезах, будто совершила что-то неблаговидное, убежала домой. Наивная душа: ведь тогда я училась в 9 классе, была несмышлёнышем.
Дурачком был и ты, Ризван, и в тот злополучный день, когда тебя провожали в армию.
          Я-то думала, что не выйду из дома в день твоих проводов. Но подруги уговорили меня: «Как это ты можешь упрямиться? Если ты не пойдёшь, и мы не пойдём. Глупышка ты, Разият, вот ты кто. Поэтому ведёшь себя, как ребёнок. Вырасти не успела, уже влюблена.
          – Ничего подобного. Не влюблена я ни в кого.
          – А в Ризвана?
          – Да не влюблена я в него! Сколько раз вам повторять? Не влюблена!
          – Тогда почему же ты хочешь отсидеться дома, как отсиживались в старину невесты? Ты же знаешь наши обычаи: село маленькое, все сельчане друг другу приходятся близкими или дальними родственниками. А родственников надо уважать, в том числе и Ризвана! Провожают ведь не только его, но и твоих двоюродных и троюродных братьев.
          В тот день мы с подругами пошли на проводы. Эх, Ризван, и в тот злополучный день, ты загнал меня в краску. Как не краснеть, если всё происходило перед глазами наших односельчан. Рядом был годекан. На площади и старь и млад, мои родители.
          Музыка, смех и шутки вперемешку с всхлипыванием матерей, которые провожали сыновей в армию. А ты, Ризван, счастливый, пел и время от времени бросал на меня взгляды, полные любви.
          Молодежь при каждой частушке, спетой тобой, оборачивалась в мою сторону. А я, робкая трусишка, сгорая от стыда, пряталась тогда за спину подружки Сакинат. Чуть позднее мне приходилось прятать глаза от всех людей, стоящих или сидящих на годекане.
          Это бы ничего. Когда новобранцы сели в кузов грузовика, ты, Ризван, свесившись с борта, не отпускал мою руку. От мысли, что папа может это заметить, я не знала, куда себя деть, как выдернуть свою худенькую руку из твоих ручищ. Деньги, которые я, по обычаю села, протянула тебе, выпав из твоих рук, лежали на земле. Ты не обращал на них внимания, а у меня не было сил выдернуть руку и поднять деньги. Надо же было такому случиться, подошел мой папа и поднял их.
         Почему-то в тот день родители ничем меня не упрекнули. Но потом, обнаружив среди моих книг твои письма, присланные с армии, мама подняла истерику:
        – Дочка, моя ненаглядная, забудь про Ризвана. Он из рода нищих. Их род всегда был посмешищем для сельчан. Своим упрямством, стремлениями к поискам истины, их род всегда конфликтует с окружающими людьми. Пойми, дочка, тебе конфликты не нужны. А найти справедливость на Земле не удалось и самому пророку.
         Пойми, яблоко от яблони далеко не падает. А ты, доченька моя, не чета Ризвану, потому что ты из благородного рода. Ты вправе жить достойно и в благосостоянии.
         Понять это тебе будет нелегко, ты ведь еще мала. Тебе надо поступать в институт. А Ризван своими песнями, с склонностью к шумным застольям, не будет в состоянии обеспечить тебе достойную жизнь. Забудь про него.
         – Мама, я тебя не понимаю. Что ты такое говоришь?
         – Да, дочка, Ризван из рода безземельных крестьян, которые батрачили на любого землевладельца.
         – Мама, какое значение имеет, из какого он рода? Вообще, деление людей по роду их происхождения – это пережитки прошлого. Ценить человека нужно по его достоинствам.
        – Конечно, дочка, ты права. Но ты понятия не имеешь, что почтальонка, сельская сплетница, читает письма Ризвана, прежде чем отдать их тебе. А потом распускает слухи о том, что вы переписываетесь.
        – Мама, неужели, Зулхижат на такое способна?
        – Ещё как. Мало ты людей знаешь, дочка. Не только читает, но и с сарказмом пересказывает содержание писем бездельницам-соседкам. Так что, доченька, пиши Ризвану: «Ты, оборванец несчастный, перестань писать мне письма, так как я их не читаю. Их открывает Зулхижат и убивает свою скуку, пересказывая их содержание своим подружкам. А меня оставь в покое. Я тебя никогда не смогу полюбить». Пиши, дочка, пока не поздно. Пусть он вдали от тебя одумается.
        – Я не смогу такое письмо написать.
        – Одурманил тебя Ризван. Ох, как одурманил.
        – Мама, что ты такое говоришь?
        – Пойми, мать никогда не желает своим детям плохого. Родители обязаны предостеречь детей от ошибок. Даже звери обучают своих детёнышей жизни. Это обязанность всех родителей.
        Когда будешь матерью взрослой дочери, ты поймешь, как мне тяжело сегодня об этом говорить. Ты, дочка, ещё не искушена жизнью, поэтому думаешь, что я неправа. А я, твоя мать, немало повидала в этой жизни и могу подвести итоги. Так что, дочка, не забудь о том, о чем я тебя просила. Зная, что ты не сможешь складно написать, я тут составила для тебя письмо. Перепиши и отправь его Ризвану.
         – Ничего, мама, я не буду переписывать.
         Эх, мама, мама, оставив свой листок, ты вышла из комнаты. Я взглянула на бумагу. На нём было написано:
         «Ризван! Твои письма зачастили. Но я их не читаю. Судьба и других писем будет такой же. Поверь, ты никогда мне не нравился, хотя, поверив слухам сплетников, ты решил, что когда-нибудь мы будем вместе. Знай же, этого не будет никогда, так как мы с тобой – разные люди и по своим склонностям, и по своему происхождению.
         Писем больше не пиши. И про меня забудь! Разият!»
Я, видимо, долго просидела над текстом мамы, не замечая времени, не зная, что делать.
          Мама вернулась. Она принесла с собой шитье. Села рядом.
          – Для родителей нет большего счастья, чем видеть детей улыбающимися. Вытри слезы. Сделай так, как я тебе сказала. Ты сама знаешь: я от всей души желаю тебе счастья. В моем корявом почерке, я думаю, ты разберешься. В записке, дочь моя, нет ничего плохого. Если он узнает, что ты засватана за Багаутдина, Ризван больше и не будет писать письма. 
          Я промолчала.
          – Да, дочка моя, сколько бы ни размышляла, нет иного выхода. Чем скорее от его писем избавишься, тем легче тебе будет. Пойми, у взрослых накапливается большой жизненный опыт. Для них нет ничего важнее, чем счастье своих детей. Перепиши, моя хорошая, своим красивым почерком этот текст, – мама дала мне понять, что никуда не собирается уходить, пока я не перепишу. А в моей душе шла борьба моих сомнений:
         – «Почему я должна переписывать такое письмо? – «Мне надоели твои письма» – «Как это надоели?» – «Не надоели. Тогда почему я должна обманывать Ризвана? Не буду я переписывать». – «Я даже не читаю их?» – «Как это не читаю? Это же неправда. Я не только читаю их. Мне кажется, что я выучила наизусть их содержание». – «Не открывая их, сожгла»? – «Никогда такого не было». – «Сколько бы писем ты ни отправил, таковой будет судьба и остальных писем». – «Это же неправда. Я очень жду эти письма».
          Рассуждая о том, как поступить, я надеялась, что маму кто-то позовёт. Но её никто не позвал. Думала, ей надоест ждать. Но она не собиралась никуда отлучаться. А я терзалась в сомнениях: «Что делать? Если не перепишу, она расстроится. А расстраиваться ей нельзя: у неё уже был приступ инсульта. К тому же она может передать папе о моём нежелании переписать письмо. А он целый день будет мне нотации читать. А если перепишу…
          Давай-ка я перепишу мамину записку для отвода глаз, но не отправлю. Маме скажу, что отправила». 
          Какая глупая я тогда была: стала переписывать мамин текст. Мама, притворяясь занятой вышивкой, ждала, пока я закончу строчить. Как только я поставила точку, мама вытянула из-под моих рук листок. Пройдясь то тексту глазами, она положила его в карман своего халата и вышла. Потом вернулась с конвертом на руках.
          – Сверху адрес тоже напиши, доченька. И тогда у почтальонки Зулхижат, этой несчастной паршивицы, не будет никакого повода, распускать сплетни о тебе.
Я писала, Ризван, твоё имя, но рука дрожала, размышляла о том, как мне забрать у мамы письмо: «Если бы передо мной была моя подруга Сакият, я бы тут же выхватила конверт из её рук. Но мама – не Сакият.
           «Ничего, – думала я тогда, – заберу его, когда мама уснёт».
           – Ты, дочка, пока учи уроки, я пойду на почту, – мама, оставив все домашние дела, вышла из дома.
           Я расстроилась: «Мама, что ты наделала? Почему ты решаешь за меня, с кем мне общаться, а с кем – нет? Почему без моего согласия вы дали слово родителям Багаутдина?»
           Вернувшись с почты, мама со мной была вежлива. Если раньше она давала какое-нибудь поручение по дому и не настаивала на том, чтобы я учила уроки, то теперь она готова была всё делать сама, лишь бы я занималась уроками.
          – Ты учись, дочь моя, ты должна стать хорошим врачом. 
У меня было тяжело на душе: «Откуда мама узнала, что я не ответила на письма Ризвана? Несколько раз я писала ответ, но когда его перечитывала, чтобы не допустить ошибок, ответ мне казался не таким выразительным и искренним, как у Ризвана. Я рвала письма, думая написать лучше. Хотелось сочинить так же складно, как писал он, с такими же задушевными словами… Вот и не успела. А теперь он получит ответ, написанный под присмотром матери.
           После того письма, отправленного мамой, больше я не получала вестей от Ризвана. Когда он вернулся с армии, я училась в мединституте. Занимаясь в библиотеке, готовясь к сессии, я не поднимала глаз от книг. Тут ко мне подбежали подруги и сказали, что внизу меня «Моряк» ждёт. Я догадалась, что это мог быть Ризван. Он служил в Черноморском флоте. Мне стало стыдно за то письмо, которое отправила мама. А подругам сказала: «Передайте ему, что я уже ушла домой».
           Наверное, человек не может жить без совершения ошибок. Даже тогда, когда рядом не было мамы, когда я стала самостоятельной студенткой, обидела Ризвана. Я не могла себе простить, что тогда я безропотно переписала мамин текст,  хотя должна была противиться ей. Но не смогла этого сделать, боясь, что у неё повторится инсульт.
           В мои детские годы я, подолгу играя в мяч, не выполняя поручений, часто её расстраивала. Раскачиваясь на качелях вместе с Сакият, я поздно возвращалась домой, и то, когда за мной приходила мама. Когда мама не пускала меня на репетиции в клуб, я тайком убегала от неё. Но после того, как у неё случился инсульт, и врачи чудом её спасли, я стала опасаться её расстраивать, как и в тот день, когда она просила переписать её текст.   
           Прошли годы. Каждый из нас выбрал свой жизненный путь, не оставив надежды на встречу. 
           Вот и встретились через двадцать лет. Мне до сих пор неудобно перед Ризваном. Видимо, он тоже помнит о моём письме. Если бы не помнил, разве он стал бы говорить: «Джалил теперь будет ждать твоих писем. Для солдата нет ничего важнее». А может быть, он просто так это сказал…
           Моя милая мама, разве я стала счастливее, послушав тебя? Много ли радости я увидела, выйдя замуж за образованного состоятельного Багаутдина? Разве мало было денег у хирурга, чтобы отказывать себе «в командировках», чтобы одаривать «красоток»? Он ведь немало получал «подарки» за операции, если не считать зарплат. Состоятельность, мама, на которую ты позарилась, превратила твоего троюродного племянника в беспробудного пропойцу. 
           Моя милая мама, я, действительно, верила, что взрослые не ошибаются, что могут предвидеть будущее.  Что бы ни случилось, человек прощает матери. Но простить Багаутдину тех издевательств, вряд ли я смогу.
           Будучи ребёнком, Джалил очень любил его. Но его бесконечные выпивки привели к тому, что сын перестал уговаривать его воздерживаться от спиртного. А сегодня он уехал в армию, так и не пожав отцу руку.
           Несколько месяцев назад, увидев его, лежащим на скамейке, вдребезги пьяным, сын поклялся: «Больше никогда не переступлю порог отцовского дома: он спал в пыли, на скамейке, запачканной птичьим помётом. Ты прости меня, мама, когда вы с папой ссорились, я становился на сторону папы».
           Да, Джалил, твой папа бросил нас. Но он от этого счастливее не стал. Были деньги – было у него всё. Когда его с работы сняли, все его бросили: и друзья, и красотки, и даже родственники.    Теперь он одинок. Хотя голова не успела поседеть, он тяжело болен. Возможно, не доживёт до твоего возвращения. Нужно было проведать его, сынок. 
           Удивительна природа человека. Я готова сыну советы давать. А сама с того дня, как мы с ним расстались, не обмолвилась с ним ни единым словом. А Багаутдин не раз приходил ко мне просить прощения, просил дать ему шанс, начать всё сначала? А я перед ним закрывала двери и прокляла его: «Пусть судьба принесёт тебе столько горя, сколько я перенесла, живя с тобой!»
           Я до сих пор не могу забыть его слова: «Уродка, это я тебя сделал человеком. Это я оплачивал твою учёбу. Без меня ты не стала бы врачом. С чего ты решила воспитывать меня? Я лучше тебя знаю, что мне полезно и что вредно!»
           Разият вытерла пот со лба: «Ой, моя милая мама, тебя подкупил род Багаутдина. Ты польстилась  на их обещания.  Как бы ни мечтала стать врачом, я не дала бы взятку при приёме в мединститут. Но ты, мама, не поверила мне, своей дочери, что смогу поступить в вуз своими силами, разрешила Багаутдину вручить «подарок в полмиллиона рублей». Меня зачислили в вуз. Вот и дожила я до «райской» жизни в его доме.
            Ты же, мама, знала, что я не вынесу бесправие, унижения, тем более побои. Мне пришлось их перенести, а потом – самой решать свою судьбу: жить так, как я привыкла, оберегая чувство собственного достоинства.
            Мы разошлись. Даже алименты противно было мне получать от Багаутдина. Я от них отказалась, устроилась на работу и стала одна растить сына. Разве это отмщение?
            Разводу муж даже обрадовался: на его выпивки никто не налагал запрет, гулять по ночам с «красотками» никто не запрещал.
Как же грубо он, домашний тиран, со мной обходился: «Что тебе не хватает? Тебе мало «подарков», которые приносят мои пациенты? Мало тех денег, что я тебе даю? Видите ли, ты хочешь работать… Достаточно того, что я работаю. Женская обязанность – держать дом в образцовом порядке, слушаться во всём мужа.
            Видите ли, не зря училась… Женщине необязательно учиться! Я и так твою прихоть исполнил: заплатил сполна за твоё поступление, дал время доучиться, что ты ещё хочешь?»
            «О, да, тебе не хватает мужского внимания… Видите ли, скучно дома. Может быть, хочешь встретиться с Ризваном?» – до сих пор слова Багаутдина, как свинцовые горошины, стучат по мозгам.
           Разият неспешно встала, вытерла непрошенные слёзы, щекотавшие щёки, посмотрела в окно – заходящее солнце ослепляло глаза.  Она зажмурила глаза: «Почему мне вспомнились события давно минувших дней? Может быть, оттого что сегодня встретила Ризвана? Я ведь нередко его встречаю по дороге в больницу.
           Работая на стройке, он даже стыдится своей запачканной цементом спецовки, стесняется руку мне протянуть.
           Поприветствовав его, как обычного знакомого, я проходила мимо и тут же забывала о нём. Почему же сегодня он стоит перед моими глазами?  Может быть, потому что мой Джалил с любовью смотрел на дочь Ризвана? Она стоит того: белолицая очаровательная брюнетка. 
           Ризван, видимо, возвращался с магазина. А Луара? Может быть, они вместе шли обратно и случайно оказались на месте проводов? Тогда откуда Джалил узнал, что она будет на остановке? Почему Луара не снимала глаз с Джалила? Неужели, Джалил влюбился в неё? Может быть, поэтому сын смотрел на Луару, а не на меня?
            Мамин родной, что скажет Ризван, если об этом догадается? Разве он выдаст свою дочь за сына «гордячки», которая когда-то «не признала» его? Если он согласиться выдать дочь за моего сына, что подумают о нём его родственники? Не захочет ли он отомстить мне и причинить боль, какую я ему причинила? 
            Джалил, мамин родной, что тебя ждёт? Ты же ничего не знаешь о моём прошлом… Пусть твоя судьба не будет такой, как моя!  Джалил, мамин родной, береги свои чувства и не предавай их.
           Неожиданный телефонный звонок прервал её мысли.  Звонили с больницы, Багаутдину стало хуже. Цирроз печени   причинял ему невыносимые боли.
           Разият поспешила в больницу: «Не зря говорят, что и богатый табунщик порой нуждается в кнуте, изготовленным бедняком». Оказывается, богатый Багаутдин нуждается в моей помощи – поддержке простого врача.  Как бы мне больно ни было вспоминать годы, проведённые с ним, Джалил любит своего отца. Из любви к сыну, мне сегодня придётся подать руку помощи Багаутдину».
           Кто-то постучался в двери. «Кто же ко мне идёт, когда я тороплюсь? Может быть, опять какой-то больной? – Разият посмотрела в глазок и открыла двери. На лестничной площадке стоял Ризван. Он удивлённо посмотрел на встревоженную хозяйку квартиры, будто видел её впервые. Заметив слёзы в глазах Разият, по телу Ризвана прошла дрожь. Но врач принудительно через силу улыбнулась и отвернулась. 
          – По нашим традициям я должен был пожать руку Джалилу, однако вовремя не догадался. Поэтому решил оказать намус (добродетель) тебе, – гость поставил перед дверями сумку, полную фруктами. До свидания!
          Разият не успела что-либо ответить Ризвану, как его шаги гулко отозвались в подъезде. 
          «Надеюсь, он не будет препятствовать симпатиям наших детей, – с облегчением прошептала мать десантника, – ведь самая большая радость родителей – это счастье их детей.