Кровь подскажет...

   – Ну, что ты тут ходишь? Иди… Иди домой! – обращался пьяный Фрол к голубю, что, по-бабьи вихляясь, мельтешил у него под ногами в надежде, что ещё что-нибудь сыпанут на тротуар. Мысля наскрести мелочь на пиво, Фрол выворачивал карманы, но, кроме батонных крошек, ничего в них не находилось.

   Сегодня в бригаде бетонщиков обмывали первую Фролову получку. По требованию коллег, он «проставился», да по неопытности не рассчитал ресурсов, и теперь даже на пиво не осталось. Так-то Фрол спиртного не принимал, но слышал, что пиво похмелье хоть и снимает, но некачественно. «Пиво пить – только хрен гноить», – утверждали знатоки.
   Ладно, что мудрый Семёныч отобрал у него деньги: завтра, мол, отдам, а то жить не на что станет.

   Фрол считал себя как бы двойным сиротой. Когда ему было двенадцать лет, померли родители, спившиеся до того, что уже в глазах свету не стало. Мать, однако, успела поведать, что он не родной им сын, а взяли они его, когда ещё «были людьми», из роддома: его мать скончалась от родовой горячки, а родни у неё не значилось. Но до поры до времени знание о том, что родителей должно быть двое, Фролу по невинности в голову не приходило: в детском доме таковые мысли пресекались на корню.

   С той поры, с двенадцати лет, набылся Фрол по детским домам и, в конце концов, «вышел на свободу с чистой совестью», без материального, а паче житейского капитала, но с бумажкой на право очереди на жильё. Недолго помытарившись и чудом избежав «преступного мира», устроился в СУ бетонщиком и получил койку в общаге.

   В минуты и часы бессонницы на этой самой койке Фрол размышлял, как бы сложилась его жизнь, если бы он родился и жил в другой семье – скажем, интеллигентской, о каковых знал лишь понаслышке. Но со временем, общаясь с людьми, чего только ни наслышался он об этих самых интеллигентах! Простые, но читающие люди в первую очередь цитировали известное высказывание Ленина, тоже интеллигента; упоминали Максима Горького, воспевшего русскую интеллигенцию, но оказавшегося негодяем и банальным подлецом, который постоянно писал, например, Сталину о помиловании того или иного зэка, но письма его почему-то всё время «опаздывали»; с уважением отзывались о Чехове, который на вопрос «вы интеллигент?» отмахивался: ну, дескать, что вы, какой я интеллигент, если у меня есть профессия! И т.д., и т.п., и т.м.
   Так что работай пока бетонщиком, говорили ему эти простые читающие, расти, учись, производи материальные блага, но учти: нет ничего жальче, чем интеллигент в первом поколении.

   А сейчас, утомившись от тяжёлых, но, надо сказать, пустых дум, Фрол свернул в ближний лесок, попинал пивные банки с бутылками, отыскал кочку посуше, на которую падали солнечные лучи, улёгся, поворочался, устраиваясь поудобнее, и заснул среди мусора и дружелюбного пения комаров.

   = = = = 2 = = = =

   Нинка была та ещё штука. С короткими волосами, тощая, рёбра торчат, но через мужскую рубаху проглядывали небольшие крепкие бицепсы.
   Взгляд исподлобья не добавлял приветливости, но мужики всё же попытались над ней шутить, один даже ухватил пятернёй за маленькую грудь, но мгновенно получил в лоб молотком, отчего надолго лёг отдыхать у бетономешалки. Делу, как говорится, хода не дали, мол, сам виноват, но с той поры с ней не то чтобы перестали общаться, а просто сторонились и без дела не совались. Она же, как ни в чём не бывало, осталась прежней, то есть сама собой.
   Чуть ли не с первой получки приобрела она мужской велосипед, простой, без наворотов в виде переключателя скоростей и других ненужностей, и теперь до работы добиралась только на нём. Экономия, говорила она после Фролу: велосипед вскоре окупил себя на автобусных билетах.
   Нинка была, по сути, из того же «спецнабора», что и Фрол, и когда это выяснила, в перерыве подошла к нему, и за скупым разговором просидели они рядком весь обеденный перерыв.

   Так вышло, что и подружились они постепенно, и Фрол понатужился и тоже приобрёл велосипед. Перед выходными днями, хохоча, тыкали, не глядя, в карту района пальцем, выезжали то в лес, то в поле на реку, стараясь забираться поглуше, чтобы не видеть людей: оба, по природе своей и детдомовскому «воспитанию», были нелюдимы, так что дружбу свою ценили безмерно. На привалах Нинка подолгу изучала поведение муравьёв в муравейнике, подкладывала им кусочки хлеба или колбасы, а Фрол обычно лежал на травке и разглядывал кучевые облака, наблюдая, как, например, голова деда с бородой превращается в самолёт или замок. Дивно!
   Если позволяла дорога, ехали рядом, с немудрящими разговорами, а так гуськом, и Фрол, как мужчина, пристраивался за Нинкой на случай каких-либо неурядиц. И вот однажды, преодолевая крутой подъём, она вдруг резко остановилась, задрыгала ногой и жутко покраснела. А краснела она, надо сказать, не по-детдомовски, где вообще краснеют редко ввиду специфики воспитания. Начинала со лба, затем краска медленно опускалась вниз по лицу и далее, к шее и ниже. До какого места простиралась краснота, можно было лишь догадываться. И хоть Фрол тогда ничего не понял, но ведь человек совершенствуется, и знания иногда приходят к нему, даже если он специально их не добывает. Когда же в следующей поездке увидел на Нинкином велосипеде специальное дамское седло, настала его очередь краснеть, и тоже довольно густо. Так что когда в жару Нинка, заядлая купальщица, вдруг не полезла в воду, а зайдя по колено, лишь поплескалась, он уже знал кое-что и краснеть не стал. Вообще, у детдомовских в понимании обычных, казалось бы, вещей наблюдается заторможенность: некому было их просвещать.

   Так и жили, в мечтах, разговорах, и договорились до того, что надо бы совершенствоваться, учиться, чтобы не всю жизнь вертеться у бетономешалки. Не презирая, впрочем, нынешнюю свою профессию.
   Конечно, Фрол заходил в Нинкину комнату, где помещались ещё три девицы, уже без сомнения считавшие его Нинкиным женихом. Правда, Нинке они об этом не говорили: знали, видать, что рука у неё тяжёлая, и помнили о молотке. Оправившись от покупки велосипеда, Нинка взялась за приобретение книг. Соседки с получки, немалой, надо сказать, бегали по магазинам, покупая тряпьё, а особенно парфюмерию, и «обмывая» покупки за общим столом. И вроде бы не детдомовские, в семьях жили, а вот надо ж… С крепкими, мозолистыми руками, которых жутко стеснялись, тщились они походить на моделей и кинозвёзд, кажется, не понимая, что с такими плечами и жопами, как у них, «золушкино» превращение невозможно. И хотя мечтать пока ещё не запрещено, они этими же жопами чуяли дальнейшую свою судьбу: драчун и пьяница муж, обосранные дети и беспросветная суета за дрыга жизни.

   = = = = 3 = = = =

   Нинка парфюмерию не покупала, купленные книги не «обмывала». На книжной полке, сделанной Фролом, постоянно появлялось что-то новое. Ну, «Марки бетонов», «Уход за бетоном» – это понятно, думал Фрол: профессия, так сказать, подталкивает, не хочется тупо исполнять нынешнюю свою работу. Математика, физика – ясно: затевала она разговоры об учёбе на вечернем отделении техникума. «Насекомые» – тоже нет вопросов: она, например, обожает муравьёв. И, заметил Фрол, не только обожает, а страстно изучает с какой-то неведомой ему целью. Нинка слюнила листок, давала муравьям поползать по нему, затем стряхивала их и долго обсасывала этот листок, разгуливая по лесной поляне и ощущая, говорила, тем самым истинный вкус Природы. Она чуть ли не взахлёб рассказывала о коллективном разуме муравьёв, но, к счастью, не переносила его на людей, ибо «высшее существо» вроде бы должно быть индивидуально.
   А вот остальное… Фрол, хоть и любил читать, о таких книгах понятия не имел: «Первоистоки русов», «Тайные знаки Древней Руси», «Варяжская Русь», «Времена русских богатырей», «Велесова Книга»…
   Почему Нинка приобретала именно эти книги, толком она и себе объяснить не могла. Просто интересно? Но о генетической памяти где только уже ни трещали, и мнилось ей, что это отголоски дальней памяти: родителей, которых она не знала, дедов с бабками, также неведомых, а то и глубже. Во всяком случае, читала – изучала! – она их с неподдельным и всё возрастающим вниманием.

   И всю голову Фролу продолбила, что надо учиться, совершенствоваться, иначе для чего жить. Мол, не жизнь будет, а существование. Гляди-ка, талдычила, примеров-то сколько перед глазами.
   В конце концов, сдав успешно экзамены, поступили они в строительный техникум – на один курс и в одну группу. И вот на: задачи по математике Нинка щёлкала, как орешки, а позже и по сопромату чуть ли не порхала, и Фрол в который раз задумывался над её родословной: не простых, знать, кровей у него подруга. Думала ли Нинка о его «кровях», неведомо, но он пока что считал своей «родословной» спившихся на корню неродных отца и мать.
 
   В соседней бригаде была мастерица. Да такая изъедуха, что лучше бы был мужик. Тот как-никак свойский: мужик мужика скорее поймёт. А у этой личная жизнь, видать, не заладилась, вот она и отрывалась на «козлах». Какое там производство и рабочий настрой, если прямо с утра заходила она в бытовку и налаживала этот самый «настрой» леденящим душу взглядом, в котором так и виделось: «Ну, сейчас я вам задам прочухону! За что? А за просто так, потому что все мужики козлы».
   В других бригадах откровенно издевались: мол, кобелей, что ли, у вас нет? Да огуляйте вы её как следует, мигом нрав злобный переворотится. Баба, мол, два раза поцелуется – и что разварная рыба: хоть ты её с хреном ешь, хоть с горчицей. А загорит – себя не почует. Баба ласку любит и от неё мягче становится. А так за каждую оплошку деревянной пилой пилить станет.
   Что, посмеивались в бригаде, такой же хочешь быть, как Тамара Лубашева? Нинка отшучивалась, но взгляд был остёр, и мужики почему-то тушевались, а Фрол поневоле ёжился: такую жену – и всё! – пропал мужик. Правда, ничьим мужем он пока себя не представлял.

   = = = = 4 = = = =

   Прошло семь лет.

   = = = = 5 = = = =

   Кто-то говорит, что «свинья грязь найдёт», кто-то – «ищущий да обрящет». По сути это одно и то же.
   Пожалуй, из-за отсутствия прямых родственников у человека адекватного, способного мыслить и возникает желание быть ближе хотя бы к своему роду-племени и знать о нём как можно больше. А как же! Ведь если сам был лишён знания, и уповать приходилось лишь на призрачную пока память генов, да если у тебя уже двое детишек, которым выпало счастье (да-да – великое счастье!) знать, уважать и любить своих родителей, необходимо оберегать это знание и уважение и дать им, буквально с самых соплей, наказ сберегать свои небольшие, но уже ценности. Кому дано оценить. Так что же: права пословица «нет добра без худа»? Конечно, но есть и другая приговорка: кровь подскажет!

   После скромной свадьбы Нинка (она же Нина «Матвеевна», старший прораб строительного управления) затеяла, безо всяких экивоков, разговор с Фролом (он же Фрол «Иванович», прораб того же СУ) обстоятельный разговор о будущих детях. Вернее сказать, о подготовке к их зачатию и собственно самом зачатии. Фрол, слегка стушевавшись, шутя сказанул: мол, о «механизме» зачатия? Пусть будет так, не возразила жена, предпочитавшая в семейных разговорах искренность и прямоту: от названия суть не меняется. Фрол поневоле – с кем поживёшь, от того переймёшь – проникался знаниями о законах и народных обычаях предков и не находил в них ничего дурного. Жена искренне радовалась таковому восприятию и пуще того делилась добытыми знаниями. В этом отношении, да и во всём другом, в семье был нерушимый лад.
   Хочешь, чтобы было доброе потомство, говорила она, так следуй давним традициям, ибо худого в них ничего нет. Например, без любви зачинать детей категорически нельзя. В нынешние времена это, если хотите, требование, а лучше – завет почти повсеместно игнорируется. Да и детей зачинают где попало и как попало. Ну, тут уж Фрол, вообще скупой на слова, припал на колени, уткнулся лицом жене в юбку и принялся горячо и несвязно говорить, как он любит её и будет любить их детей. Как хорошо понимает, что рожать-то не ему, а ей, и перед тем чуть не год ходить с пузом тоже ей. Жена гладила его волосы, глаза её полузакрылись, счастливая улыбка тронула губы…

   На бесчисленные майские выходные дни двинулись они на автобусе к знакомому леску и тихой речке километрах в двадцати от города. На плоском пригорке разбили стоянку, поставили палатку, застелили днище ветками и травой. Наварили ухи из пойманных тут же окуней, надышались вольным воздухом, наслушались соловьёв, налюбовались природой, а Фрол ещё и женой, и, уставшие и насыщенные волей, улеглись спать.

   В современном «социуме» для зачатия детей почему-то избрана ночь, то есть время преобладания тёмных сил. А наши мудрые предки зачинали детей на природе, с утра и днём, при свете солнышка. Не было солнца на небе – и зачатие откладывалось.
   Да и активизация тестостерона, «выяснили» академики, наступает ранним утром, а угасает к вечеру. О том, что эти знания давным-давно были известны нашим предкам, учёные от великой скромности утаивают.

   Ранним утром, омывшись росой, на той же полянке устроили ложе, застелили холстиной и холстиной же прикрылись. День намечался добрый, уже пригревало щедрое солнце, щебетали ранние птахи, тоже хлопочущие над своим потомством. Лежали, тесно прижавшись, и Нина шёпотом поведывала Фролу об их будущих детях, прекрасных душой и здоровых телом. Фрол поддакивал, добавляя про синие детские глазки и чудные их волосы.
   Дома, в постели-то, Нина была пылка и иной раз такое вытворяла, что тут уж Фрол краснел всем телом. Из худенькой детдомовки она преобразовалась в стройную, гибкую станом женщину, да и ликом вышла хороша, не то, что уже оскотинившиеся соседки по общежитию, бывшие парфюмерные красотки. Откуда в ней и взялось, дивились на работе.
   Но тут, не замолкая, перейдя на громкий шёпот, призывала она Рода записать в книгу её будущих детей добрую судьбу, здравие и удачу; богиню Дживу, чтобы та дала добрые души их младенцам; богородицу Ладу, прося у неё доброго здоровья детишкам и семейного счастья; матушку Макошь о доброй женской доле. Нина истово творила будущее божественное дитя, и Фрол, крепко держа её за руки, чуть ли не затылком ощутил, что зачатие – это божественное деяние, творчество двух любящих душ. Не совокупление двух тел, а соитие двух душ. Только тогда будущий ребёнок получит всю энергию, необходимую для раскрытия в нём выдающихся способностей. Боже, думал он, ощущая жуткий мороз на коже, откуда она всё это знает?
   Но всё это вслух, о начале и благополучии их с Фролом рода. Про себя же Нина зашептала что-то ещё, бледнея и почти до крови кусая губы. Мать с отцом призывает, догадался Фрол и задумался о своей умершей матери и неведомом отце. Ведь только их любовь, если бы они были на неё способны, могла укрепить его на пути добра. И Нина понимала, что в отношении будущих детей взваливает на себя двойную ношу: свою и людей, когда-то породивших её. И когда Фрол вошёл в неё, застонала истомно, воздела руки к Яриле-Солнцу, без которого Светлое Дитя не зачать, и продолжала взывать к вышним силам о даровании счастья ей, мужу и всем-всем-всем их будущим детям и внукам.

   И вот, спустя годы, у счастливых супругов уже двое парнишек-погодков да взятая из детского дома девочка. Потребовал Фрол, и жена, зарыдав, долго осыпала его поцелуями.

   = = = = = 6 = = = =

   Городские дети, особенно в больших городах, недоразвитее и глупее своих деревенских сверстников. Я, мол, питерский! Да только и всего. Повидал Фрол этих географических питерских, когда три дня пробыл в «северной столице», да и по жизни тоже навидался. Он, считай,  все эти три дня по музеям носился, даже в оперу сходил, на «Хованщину». Питерцы, в сугубо подавляющем большинстве, в оперу не ходят. Им и без оперы спеси хватает. Но разговаривают они, как правило, только на бытовом уровне, вполне обходясь тысячью слов, отчего скудость мышления «столичных штучек» просто зашкаливает за знак «минус». Наблюдения самые верные.

   Неугомонность жены иной раз вводила Фрола в ступор. И неудивительно, что она раскопала такую информацию, от которой Фрол и вовсе душой закаменел. Оказалось, в их замечательной – гордился Фрол! – трёхкомнатной квартире жить нельзя. Жили они хоть и в небольшом городе, но часто ощущали на себе пагубность городской цивилизации. Пока это выражалось в загрязнённом воздухе при безветрии и жаре и мутной воде, иногда льющейся из кранов.

   Человек несведущий, по-русски – невеглас, не стремящийся к знаниям обыватель, деревню презирает. Он, правда, не вполне понимает, за что, но тут уж работает стереотип. «Исторически» сложилось так, что зависимый от деревни город получил статус больший, чем источник, благодаря которому он жив. Действительно, город незаметно превращался для крестьян в ловушку. Сначала призывали в города в качестве наёмного рабочего, точнее, самого настоящего раба, затем наступала зависимость от денег. Вот и  всё – исчез производитель пищи и товаров! А добавился потребитель.
   Но так было в Европе. На Руси крестьянин, даже крепостной, не очень-то стремился в город. Тем более что город, в отличие от западной практики, не освобождал его от крепостной зависимости. И вместо «сладкой» жизни он стремился в Сибирь, на волю.

   Чтобы в деревенском доме было тепло, нужно свалить лес, привезти брёвна, распилить их, наколоть, сложить в поленницу. А в городе ничего этого делать не надо. Тепло в квартирах появляется «по щучьему велению», на халяву, разве что платить нужно. То же с продуктами: сходил и купил. Лишить горожан магазинов, коммунальных услуг, а проще – денег, и вся эта «цивилизованная» толпа превратится в озверевшее стадо. Добывать средства своим трудом горожанин не умеет. И дегенераты хлынут в деревни, но не для того чтобы жить там и созидать, а чтобы грабить. И, пожалуй, получат достойный отпор. Им, по тупости, даже не придёт в голову заняться рыбалкой, охотой, разведением живности, земледелием, наконец.

   Ну и вообще о еде. Ныне в магазинах продают хлеб, который медленно убивает, так как основан на искусственно созданных термофильных дрожжах. Несъедобные колбасы и другие «мясные» изделия. Молоко, которое молоком и назвать-то язык не поворачивается. А ведь его дают детям! Отравленный воздух. Отравленная вода. И не только хлором, который вызывает раковые заболевания. Она деструктурирована, что намного страшнее. В городах вода движется по кругу. Из туалетов, ванн, больниц, со всех видов производства заразная, грязная, отравленная и мёртвая вода поступает на очистку. После прохождения очистных сооружений она направляется в водопроводную систему. Потери воды восполняются из полуотравленных отбросами рек.

   Но и это ещё, оказывается, «семечки»! «Давно доказано, – читала Фролу Нина, – что современный цемент далеко не нейтрален. Мелкая цементная пыль вызывает рак лёгких, самую распространённую на цементных заводах болезнь… Цемент, кирпич, стекло и металл относятся к разряду мёртвой материи, которая имеет свойства отбирать у живых существ часть их жизненной энергии и поглощать её… Серьёзный фактор в железобетонных конструкциях – наличие железа, которое в условиях города превращается в убийцу. Города живут за счёт огромного потребления электроэнергии. И под землёй, и по проводам между столбов течёт огромное её количество. Над городами проходят мощные ЛЭП. А сколько проводов накручено в жилых домах! И по всем идёт ток. А что происходит, если по проводнику течёт заряд? Вокруг него возникает электромагнитное поле. А если поместить в это поле проводник, в нём возникнет разность потенциалов.
   Вывод: весь городской железобетон, точнее, его арматура, излучает электромагнитные поля. Это уже страшно. Они разрушают человека и всё живое на клеточном уровне… Над городом возникает своеобразное подобие магнитного щита.
   После слияния в утробе будущей матери мужской и женской клеток образуется материальный якорь, который привязывает к себе пришедшую душу. Но чтобы душе прийти, ей надо преодолеть мощный электромагнитный щит города. Человеческая душа – субстанция энергоёмкая, её частоты иные, чем созданные искусственно. Но проходя через грубую энергию, она всё равно подвергается деформации. В результате дети, зачатые в мегаполисах, психически не дотягивают до своих сверстников, зачатых на природе, в деревне…».
   Не говоря уже о мобильниках, телевизорах и высокочастотных микроволновых печах, заключила она.
 
   В телепрограммах, описывающих жизнь «предприимчивых» людей, решивших покинуть городскую среду, обо всём этом не рассказывают ни в коем случае! А плетут всякую хрень насчёт обретения душевного покоя и прочую белиберду. «Набор» их содержит усадьбу, трактор, курей, свинство, стадо коров… Принятие мужем родов, наконец. Ну как же: диковина! Городские дикари, удобно расположившись в креслах и попивая пивко, смотрят, удивляются, поражаются, обзывают дураками. Вот наша Москва, возводящая бессчётные дорожные развязки – это да, это цивилизация! А то, что по России дорог не строят – да и хрен с вами, проживёте и так. Вот, мол, откуда присказка про две беды. Деревня, одним словом. Также не рассказывают ТВшники о заброшенности деревень. Табу! Да и часто показывать удалившихся от городской «цивилизации» тоже не выгодно: пусть рабы продолжают жить в городах и гробят себя, а паче своих детей, чтобы никогда уже не было здорового потомства.

   – И что же станем делать? – спросил ошеломлённый Фрол.
   – Бежать, – ответила Нина, – и как можно скорее. У нас дети.
   Тут уж пальцем в карту наугад тыкать не стали.

   = = = = 7 = = = =
   
   С географией определились единодушно: север европейской части России. В Архангельск Фрол поехал поездом, плацкартой, поближе к простому люду. С попутчиками, вроде невзначай, сводил разговоры к людям, решившим отдалиться, так сказать, от «цивилизации» и жить собственным, независимым хозяйством, насколько это возможно в запичканном до непотребства законами государстве. Попутчики, самый откровенный по жизни народ, подсказали ему, наконец, что в двух – точно! – местах живут и хозяйствуют такие люди, и, мол, хорошо бы тебе, мил человек, до них приткнуться, ежели, конечно, ищешь вольной доли.

   С добродушным по виду человеком, Егором Тимофеевичем, Фрол толковал недолго. Я, сказал Тимофеич, здесь вроде как за старшего, так что если есть добрая воля, отведём землицы, стройся, живи да, главное, не забывай, что и продукт, какой ни есть, производить тебе надо будет. И не только для себя, но и на продажу тоже, иначе какой ты будешь хозяин. Двора у нас пока четыре, ты пятый будешь. Построиться поможем, на хозяйство живности да семян выделим, после, по возможности, рассчитаешься.
   Фрол прожил у него три дня, обговорил всё детально, походил по округе, огляделся, дивясь крепкому хозяйству работящего соседского люда, да и подался домой с готовым решением.

   Долго не собирались, продали квартиру, заполнили вещами контейнер, да и двинулись за ним на своей машине к новому месту жительства. К тому времени им уже рубили избу, и Фрол, по её размеру, соорудил под новый дом опалубку для фундамента, забил её камнями, навязал арматуру, привёз песка и цемента, а залить бетоном жидким помогли-навалились новые соседи, затратив на заливку целый день упорного тяжёлого труда. Поскольку новосёлы жили пока у Тимофеича, Нина состряпала на его летней кухне обед, заикнулась было о спиртном, но строители дружно его отвергли.
   Через неделю сруб поставили на фундамент, проложили венцы мхом, устроили крышу и кровлю, зашили фронтоны. За русской печью тоже дело не стало, обустроили окна и двери, и, считай, через полтора месяца новое жилище приняло своих хозяев. На Руси таковое деяние звалось помочи, но Нина, растерянно взирая на космические темпы постройки их жилья, называла это не иначе, как чудом.
   И правда, дом на новом месте встал, как живой. Огромный, десять на двенадцать метров, с просторным чердаком – ребячьей радостью, своими светло-жёлтыми стенами он будто освещал округу.

   Вслед за корреспондентом, откуда ни возьмись, возник ещё один представитель древней профессии. К ограде нового подворья подкатил «крутой» внедорожник. С заднего сиденья, сипло отдуваясь, выкарабкался массивный поп. Сначала, не будь дурак, подошёл к детям. Те, тоже далеко не дураки, вдруг попросили помочь: принести воды на коромысле. Поп опешил: да я, мол, не приучен, не полагается по сану. А чем же ты живёшь? Ты что – паразит? Вон, и возят тебя, а не сам за рулём сидишь. Мама говорила, кто живёт чужим трудом, тот паразит.
   Нина как раз затеяла блины, а поповский нюх на дармовщину, как известно, никем не превзойдён. Попы, замечено, как раз из тех чинов, что дрались из-за блинов. Поп из вора скроен, из плута шит, мошенником подбит; в руки ему не попадайся: оплетёт, как пить даст, обмишулит, ошукает… Услышав разговор на улице, Нина вышла и, увидев попа, прикрикнула на детей. Те, испугавшись, махом рванули к дому: прежде мать никогда не повышала на них голос.
   Однажды детский дом, в котором жила Нина, посетил священник, дабы приобщить юную паству к Христу. Начал он с проповеди, в которой строго вещал, что все наши беды от грехов наших, о том, что и вы не имеете родителей также по грехам вашим, и избежать своей судьбы вы не можете, потому что так порешил за вас Христос. Попа освистали, забросали табуретками и всякой дрянью, и он едва ноги уволок. Слово божие, таким образом, осталось втуне.

   – Зачем пожаловал, – жёстко спросила, – по нужде какой или без дела стал?
   – Живёте без божьей благодати. Непотребно сие! Освятить надобно хозяйство ваше.
   – И сколько же возьмёшь за святость?
   – Как бог на душу положит. А не знаешь, так подскажу.
   – Да ты сам святой ли? Без грехов?
   – Все мы грешны…
   – Так вот, попрошайка, – побелела лицом Нина, – здесь не подают, здесь своим трудом живут.
   Подъехал Фрол и, увидев побледневшее лицо жены, её расширенные ноздри и съуженные глаза, ухватил попа за шкирку и пихнул к машине.
   Иномарка покатила дальше и остановилась у маленькой, искусно сработанной часовенки, стоявшей на самом краю двора. Поп и здесь углядел крепкое хозяйство, где можно было знатно подхалтурить, вылез из машины, перекрестился на часовню и стал долбиться в невысокие ворота. И хотя вышедший хозяин тоже приветливости не выказал, но в часовню, по нужде, зайти позволил: хитрый поп для начала решил помолиться, потрафить хозяину. Через секунду, плюясь, вылетел, откуда и прыть взялась, скакнул на сиденье, и машина резво укатила из деревни.

   Фрол, наблюдавший за поповскими прыжками, пошёл к Тимофеичу узнать, чего перепугался поп. Тот, смеясь, пояснил, что поп принял за часовню любовно сделанный хозяином красавец-нужник, и когда вошёл, чая увидеть иконы, узрел рулоны туалетной бумаги и толчок, тоже по-резному сработанный.
   – Не любишь попов? – прищурился Тимофеич.
   – А разве ты предателей любишь?
   – Нешто попы предатели?
   – А как же! Ты с Ниной об этом поговори, она знаток. Предали, говорит, всё: древнюю веру свою, устои и обычаи прародителей своих разумных, Родину предали – и всё во имя какого-то сомнительного типа, великой кровью навязанного нам в боги. Продать Землю свою за злато, мирские блага, жратву – не предательство?
   – Ну, что ж, мыслишь ты здраво. Скажу, что и все наши посёльцы считают так же. Так что, будь уверен, впишетесь вы в нашу жизнь. В России на этот счёт ныне смута великая: кто Иегове, кто Христу, кто Аллаху, кто Будде поклоняется, а кто и Сатане. Не сдюжит страна, если таково будет и дальше идти. А всё доброе наше – позади.
   Не одни мы такие в России, много нас. Главное же наше богатство – чудесные дети наши. Вырастут здоровыми телом и душой – возродится мудрое прошлое страны и настанет её светлое будущее. Сойдёт наносная пена, потечёт чистая родниковая вода.

   Вот так начиналась новая жизнь семьи Фрола. Иное место, другие люди. Впереди долгий, непривычный пока, труд на земле. Фрол с Ниной не отчаивались: ведь русские люди как кошки, куда их ни брось – везде мордой в грязь не ударят, а прямо на лапки станут.

   Но оставалась одна саднящая заноза: их дети живут пока не с полной долей даже при своих родителях, ибо ветвям родового древа должно прирастать, а не обламываться. Конечно, Фрол и Нина посадили своё, молодое, и отсчёт теперь поведут от него, но ведь кто поспорит, что чем выше и пышнее родовое древо, тем мудрее, значимее и богаче традициями семейный род.
   Настойчивые поиски своих физических родителей оставались пока тщетными. Может, ещё и потому, что Фрол и Нина, простые по жизни, не умели преодолевать косность и равнодушие тех людей и структур, которые вроде бы обязаны поисками заниматься.

   = = = = 8 = = = =

   Как вырвали его из родного дома в мае тридцать девятого, так в мае же сорок шестого – протопав кусок Финляндии, Россию до Сталинграда и обратно, до западных границ, крепко зацепив европейские государства, а под конец и необоримых самураев – и встал Егор на околице своей деревни, будто кто-то могутный придержал биение сердца и придавил ноги к земле у поскотины.
   С тридцать девятого по сорок первый так же ушли из своих домов три десятка справных хозяев. Никого не пощадила война обжорная, выбила всех до единого, поставив сейчас его одного ощущать неизбывную вину за смерти соседей, хотя дороги войны ни разу их не соприкоснули. И пока не начавшийся в яви, в уши уже вползал, вдавливался смертный вой молодых ещё жонок, хотя похоронки получали они не махом, а по одной, реже по две в месяц на деревню.

   Но, как и везде на Севере, жонки держались сдержанно и на людях причитаний себе не позволили по природной гордости. А что там у них происходит по ночам в обнимку с подушкой, не нам описывать: мы не видели. Теперь же, чинно сидя за скорбным столом, изредка взирали на прибывшего воина, но вины своей за убитых мужей и женихов, чего и опасался Егор, в их глазах он не узрел, как и в глазах немногих стариков и старух, пока ещё длящих свой век в суровой северной глубинке. Да и ордена с медалями тут же сняли бы подобные обвинения, даже если бы они могли у кого-то с горя прорваться.

   Наутро Егор осмотрел свой дом, в котором давно никто не жил, но присматривали соседки, а затем двинулся от жилья к жилью, выискивая прорехи в женском хозяйстве, осознавая себя единственным в деревне, кому посилен мужской труд.
   Нет, жонки северные на все руки мастерицы, что говорить, но всё же сподручнее им ковырять, скажем, иглой при пошиве варег там алибо одёжки какой-нито, но ежели по нужде великой придётся угол рубить, то всё равно он кривой выйдет, как бы ни старались. Недаром же об этом многие пословицы в народе ходят.
   Обойдя деревню, наметил себе Егор неотложные работы, чая после них уже приступить к наведению полного, по возможности, порядка в женских и девьих домах. Вот и столовался пока у чужих, потому что еду готовить было попросту некогда, да и жонки не потерпели бы такого себе позора.

   Пришла на пятый ли, шестой день Любаша, внучка поморская, на которую Егор когда-то глаз положил, да её скоренько перехватил Иван, друг лучший, который и не подозревал о Егоровом страдании. Так Егор и не успел до войны жениться, да и сейчас, за делами, в свои двадцать шесть лет даже думать-то об этом было недосуг.
   – Принесла вот рыбы солёной да хлеба край, мало ли – чаю похлебать опосля трудов, – краснея, проговорила, усаживаясь у двери на подлавок, – да лист брусничный, заваривать будешь, – продолжала выкладывать дары.
   – Благодарствую, Люба. От себя не отрываешь? Я-то от чаю давно отвык: в окопах не больно попьёшь.
   – По лету да по осени запасали из-под ног, что лес да поле дали, дак заодно уж и листа напороли…
   В сенях брякнуло упавшее ведро, в дверь постучали. Соседка, увидев Любашу, будто обессилев, прислонилась к дверному косяку, густо покрылась краской. Губы задрожали, из глаз закапало. И у Любы тоже.
   Егор хоть и пень пнём в женских делах, таковым себя не выказал:
   – Ну-ну, не с чего сырость разводить. Ложитесь-ка обе, только покажите, что да как делать с вами, а то мне ведь недосуг было этому обучаться: воевать надо было.
   Показали. Любаша направила Егоров хобот в палящую соседкину пещь, и когда, полминуты спустя, Егор приловчился, та вдруг принялась выть, да таково художественно и с переливами, что Егор, взрыкнув, не замедлил опростаться. Люба и продыхнуть ему толком не дала, заправила хобот в свою истекающую соком ватрушку, и Егор заработал вновь. И вновь, и вновь, и вновь, и вновь катал он их по лежанке, щедро потчуя витаминами, принимаемыми с благодарным хлюпом, словно вода, под напором уходящая в воронку. Только под утро упорхнули они – удоволенные и «сытые», разве что с покусанными губами и почерневшими подглазьями.

   = = = = 9 = = = =

   Так деревня же, а что вы хотите! В ней секретов нет, никакой тайны не скроешь.
   С раннего утра к Егоровой калитке, как на работу, выходил дед Потыка с батожком, приседал на лавочке. Поодаль, вроде как по воду, уже ватажились у колодца несколько жонок и дев.
   – И что неймётся вам, хвостами крутите? К Егору опять? Пожалели бы его, по двое-трое заходите! Где это видано: на одного парня двух-трёх девок за раз бросать, а? Давайте-ка хоть бы по одной на день, не то сгубите вы его.
   – Так ты, дедушка, может, заменишь его, сам потрудишься? – загомонили хором. –  Нам ведь рожать надо, а без мужика как родить? Али ты научишь? – северные жонки в жизни скромны и целомудренны, но говорят всегда прямо и то, о чём думают. А чего юлить да лукавить? Чай, не городские финтифлюшки.

   Таков он, древнейший обычай на Руси. В лихую годину, когда погибали мужи в войнах и усобицах, выбирали вдовы отцов для будущих своих детей – и не считалось это чем-то зазорным, а шло за обыденность: роду нужны были новые матери и воины. Так и объяснил Егору пришедший аж с Унской губы белоголовый дед. Видать, этаким-то слухом быстро земля наполнилась.
   – Ты нонеча, – сказал, как отрубил, – у нас теперь общий отец будешь. Считай, на двести вёрст мужиков нет, повыбило на войне. Статью ты ладен, душой добр и богат. Крайней плотью твоей вдовы вельми довольны, славные парнишки от тебя пойдут. Вот только свою семью заиметь не придётся – какая уж тут своя семья. Да то не беда: сыновей да дев наплодишь – вот тебе и семья. Управишься с местными девами, поедем с тобой по округе – народом её полнить, кровь нашу поморскую богатить. В иных местах, по всей Расее, такие, как ты, мужи давно уже трудятся. Тут главное – не смешать после, через годы, родственных кровью. Но за этим мы уж проследим. Дело это на годы долгие.

   Всю осень пропутешествовал Егор, даря семя потерявшим было всякую надежду на детей поморским жонкам. Бездетный ведь умрёт – и собака не взвоет. То-то воспрянули они духом, распрямились телом, гордо головы понесли, заблестели глазами, видя воочию явившийся жизни смысл!
   А вернувшись от великих трудов на побывку к отчему дому, Егор Жуков чуть не ополоумел: куда ни глянь, с важностью шествуют весёлые, розовощёкие брюхатые жонки числом до пятидесяти, и все кидаются ему на шею со слезами благодарности, теребят, зацеловывают. Он сдуру-то подшутить хотел: мол, откуда богатель такая, а ему: майский жук принёс! Не знаешь, чё ли, такого? Какой, мол, майский? Дак не ты ли, мол, с войны в мае прилетел да огулял нас, и фамилия-то твоя Жуков. Аль заколодило с радости?

   Дед Потыка, тоже отдохнувший от бдений, зашёл вечерком на огонёк:
   – Ну, позрел, чего накуролесил? Да шуткую я, шуткую, – потрепал по плечу смутившегося Егора. – Дело-то ох нужное! Ты, может, чего недопонимаешь, а дело-то – государственное! Да только вот что скажу: чую, не нынешнего государства это дело, не нынешних правителей.
   – Да, говорили мне про это мудрые люди. Ты, стало быть, тоже понимаешь?
   – А как же, чай, и я не пальцем делан. Тут как-то кино нам привозили, «Свинарка и пастух» называлось. Вроде как смех, камедь весёлая, а гляди-ка что удумали: выходи, мол, замуж за инородца других кровей. А как относятся эти пастухи бараньи к свиньям – не сказали. У них по вере свинья-то кто? То-то же! Да и кем она у него там будет? Третьей или четвёртой женой? Натура-то у них звериная, издавна ведётся. А то: любовь, мол. И так потиху, полегоньку приучают нас, чтоб девы русские рожали от иных народов. А что это такое? Да то, что дети-то их общие не русские уже, а не понять что. Выблюдки, одним словом. Видал ты в наших краях таких? Нет! А почему? Потому что народ тут здоров, и с фильма этого повалили все, как от действа сатанинского. А уж как шумели все эти критики, хвалили да нахваливали, но только саму камедь, само кино, а не суть его скрытую. Ну да ладно, чаю, ждать мне ныне некого. Или ты ждёшь кого?

   В дверь постучали…

   = = = = 10 = = = =

   Если русскому человеку не мешать, он горы своротит. Известное высказывание. А почему известное? Да потому, что тут же и начинают мешать. Стоит обзавестись каким-никаким хозяйством, начать производство продуктов на продажу, а не только для себя – жить-то надо! – как пришпиливают тебе звание фермера, малого предпринимателя или малого же бизнесмена. Чтобы налоги драть. Так какое отличие от раскулачивания или той же коллективизации? Только в названии. Вот, например, менеджер – управляющий. А суть-то одна. Только управляющий – слово русское, а менеджер – заморское, чужое. Заморские слова для того и предназначены, чтобы русскую суть уничтожить, народу головы затуманить, грубо говоря, мозги запудрить.
   А то, как писал мудрый человек, «говорят, будто власть имеет высокие задачи: правосудие, благосостояние подданных, сношения с другими государствами, оборона и прочее… Главнее главного – собрать деньги подданных: истинный герой тот, кто выдумает новый доход в дополнение к прежним».
   А уж как подданных будет ломать и корёжить – это власть ни капли не тревожит. И попробуй только голову приподнять и что-то вякнуть – согнут в бараний рог, а сможешь ли разогнуться – вопрос спорный. Примеров в «новейшей» истории России – тьма.

   Не минула и Фрола с Ниной «чаша сия». Началось-то, скорее, с того, что кто-то донос состряпал. Без этакого «толчка» жили бы да работали во благо семьи: государственным фискалам за всем «малым бизнесом» не уследить. Да что там: любое подворье на селе возьми – вот тебе и «малый бизнес». А всяческие корреспонденты да попы – это их прямое занятие: доносить. Люди, будьте бдительны!
   И пошло! Ага – пять коров! Так ведь и пять детей… Ага – свиньи, гуси, утки, куры! Так ведь обычный сельский обиход… Работников держите? Нет, всё сами… Столько земли – и всё сами? А ульи? Трудимся…
   Да их и не слушали. Налог за это, за то и за то. И вот за это тоже. Будьте добры уплатить в такой-то срок, иначе…
   И обложилась Нина книгами иного рода. Законы, законы, законы… И все – во вред народу! Копала и из глубины. Смотри-ка, цитировала Фролу: «в счёт подати, в счёт налогу, в счёт подушных, в счёт подворных, в счёт дымовых, в счёт кормовых, в счёт того, сколько с кого. Это для начальства, это для меня, это для того-другого, это для пятого-десятого, а это про запас». Это что ж, ничего с годами не меняется?
   Учиться и учиться! Для знаний, конечно, но, выходит, и для того, чтобы всех этих дармоедов, которые не производят НИЧЕГО, а только жрут и тут же срут, урезонивать не только законными статьями. Сделать так, чтобы и заезжать-то сюда опасались.

   После отъезда дармоедов зашёл Егор Тимофеевич. Обсказали ему всё без эмоций. А это, пояснил Тимофеич, растём потому что, полтора десятка семей уже. Пора бы нас и заметить. А что делать – будем соображать.
   Ну да я не за этим. Вы заходите-ка вечерком, с интересным человеком познакомлю. Именем Егор, тёзка мой, а отчество… да как-то не назвал. Пожелаете узнать – спросите.

   С Тимофеичем о чём-то толковал высокий широкоплечий дед, голова и борода седые, сколько лет ему – сразу не определить, но виделось, что моложе он собственных годов. На Нину посмотрел дерзко, изучающее, как глядят, бывало, записные пакостники на будущую сексуальную жертву. Та непроизвольно отшагнула, укрылась за спиной мужа. Фрол аж вскинулся, глаза потемнели, заговорил с бешенством:
   – Ты, дед, никак ополоумел! Таково на чужих жён будешь смотреть, гляди – и глаза выскочат! Тимофеич, что это за маньяк сексуальный у тебя объявился?
   – Ты, внучок, на меня не серчай, – мягко проговорил незнакомец, – это у меня, как бы сказать… профессиональное. После объясню, ежели нужда будет. А вот скажи-ка лучше, каких ты кровей, отец-мать кто твои? Уж больно похож ты на деву одну, что знал я в молодости. Можно сказать, лицом в лицо.
   Фрол похолодел, застыл, скребануло где-то у солнечного сплетения:
 «Что ещё за знакомец такой у Тимофеича, что такие вопросы задаёт? Спроста ли?».
   Давняя, затихшая вроде, боль отозвалась в душе: не забыла, мол, я тебя, буду и буду терзать по гроб жизни!
   Из-за спины Фрола вышла Нина, побелевшая лицом и чем-то похожая сейчас на разъярённую волчиху:
   – Ты, дедуля, зачем здесь появился? Загадки загадывать? Так нет у нас для тебя отгадок! Сироты мы оба! И зенки свои пакостные пригаси: не из ****ей я, чтобы на твои позывы откликаться. Не то гляди – я их тебе выцарапаю!
   – Ну вот, чуток наперекосяк у нас пошло. Зови, Тимофеич, в дом, там поговорим по-доброму. А вы, – поклонился Фролу и Нине, – простите, коли обидел чем. Нет в том моей вины.

   = = = = 11 = = = =

   – Мне пошёл девяносто третий год, – начал гость повествование, – и вы, поди, приметили, что вид мой не на этот возраст, а много и много моложе. Как такое могло случиться? Расскажу. Здесь главное то, что у меня около пятисот родных детей. Ну, что вы глаза-то увеличили? У тебя вот сколько, внучек? Пять? В нынешней России считается, что это много. Прямо-таки отец-героин. Понимаю, что от одной жены, но у каждого из моих детей своя, отдельная, так сказать, мать. Расскажу вам историю жизни моей, о которой не то что не сожалею, а горжусь ею.
   – И как же ты этого достиг? – спросила Нина, ещё не остывшая после схватки во дворе.
   – Ты мужа-то своего, поди, любишь-жалеешь? А наблюдаешь ли за ним? Устаёт он от забот семейных?
   – Все мы устаём. Дети тоже у дел, помогают по мере сил.
   – А почему устаёт, не думала? Ведь молодой ещё. А я тебе скажу. Силы ему нечем пополнять, энергии, по-научному. Сгорит муж твой – и не заметишь. Ни тебе мужа, ни детям отца.
   – Ты не темни, дед, а объясни толком, а то опять одни загадки у тебя. Откуда ты такой загадочный взялся?
   – Разговор долгий, ну да ладно… И то потому, что есть у меня немалый интерес к Фролу твоему. Да и к тебе тоже. Я ведь не просто так появился, дела у меня серьёзные, и не только в ваших краях. Детей-то я народил, вот и езжу теперь да слежу, чтобы их потомки не схлестнулись по родственной крови. Не то уродов наплодят. Вот ты, я гляжу, человек книжный, поройся-ка, поищи, что про это учёные люди пишут. Да не читай кого попало, много их, сволочей, ныне развелось, что народу лжу несут. А вот есть у нас такие академики – Дебец, Алексеев да Поршнев – эти правду-матку рубят без оглядки. За морем это инбридингом называют, по-нашему же, как всегда, проще – кровосмешением. И плодятся уроды, а это, я заметил, нынешней власти в радость великую: чем больше Русь народит уродов, тем легче ею управлять. И как только с ними ни цацкаются! Вся медицина на уродов работает, а результата – пшик. Разве можно дурака вылечить? И сидят с ними их несчастные мамы, всю жизнь сидят, надеясь на излечение. Им бы здоровых детей рожать, пусть не для государства – для себя. Но им ведь лгут: есть, мол, надежда. Смотрит на всё это бл*дство русский народ – и о чём ему прикажешь думать?
   – Так я-то тут при чём? – спросил обалдевший Фрол.
   – А вот идём-ка за занавеску, покажу тебе – при чём. – За занавеской дед приспустил штаны. – А ну, покажи теперь ты свой прибор. Видишь? Один в один.
   Фрол поглядел и внутренне ахнул: перед ним был его аппарат, только слегка постаревший, да ятра чуток подвисли.
   – Это что ж за жизнь такая, – чуть не взвыл он, – если родство по х*ям определять приходится? А как же анализ ДНК, о котором ныне даже утюги талдычат?
   – Вот тебе ДНК, – показал дед, – свою кровь, как и свой х*й, из роду не выкинешь. Самое надёжное наследство. Так что правнук ты мне кровный, от Любаши, прабабушки твоей. И об остальных всё разузнаем, не горюй.
   – А Нина как же? – запечалился Фрол.
   – Будем искать. Ништо: люди не иголки – сыщутся.

   = = = = 12 = = = =

   Доведу кратко, так сказать, тезисно, и словами, что поведал мне один из Родовых Мудрецов.
 «Важно отметить, что всё началось с создания тайных обществ на Земле, чтобы запустить долгосрочный проект уничтожения человечества. Кто запустил проект? Об этом ещё поговорим. Это большая-большая отдельная тема.

   Давно известно и психологам, и психиатрам, что большинство мужчин полигамны. Женщины же, наоборот, в основной своей массе моногамные. И если Творец породил человека таким, каков он есть, значит, на то у него были веские основания, а именно: полигамный мужчина легко может собрать вокруг себя несколько женщин, а моногамные женщины найдут своё счастье в замужестве и уважении. Каждая из них будет защищена и сможет родить хорошее полноценное потомство.

   Женщина создана природой, чтобы дарить мужчине творческую энергию созидания. И не обязательно посредством половой близости. Через взгляд, прикосновение, тёплые ласковые слова, через пищу, которую она готовит, через бельё, постиранное её руками, и через многое другое. Энергия настоящей женщины, не стервы и не омужёнки, всегда окрашена любовью к мужчине. Любовь – это особый ключ, который помогает течь женской энергии легко и свободно. Женская энергия словно находится в коконе высокой любви. Кокон светится всеми цветами радуги, потому что в нём действуют силы самой Лады. Это особый волшебный свет, в котором присутствуют вибрации всех ядер высшего сознания человека. По своей генетической природе женщина должна отдавать энергию и любовь нравящемуся ей мужчине. Если этот процесс затормозить надолго, то в организме женщины начнётся процесс саморазрушения. Сначала разрушится нервная система, потом начнут разрушаться почки, женские органы, за ними всё остальное. Очень часто лишняя энергия превращается в женском организме в жировые отложения. В этом можно убедиться, если посмотреть на молодых незамужних девушек. До двадцати пяти лет они ещё терпят, но потом от их красивых фигур ничего не остаётся. Природа требует отдать мужчине энергетический груз, потому что тратиться он может только на мужчину и ни на кого-то ещё. Энергия должна течь. Если же она пребывает в застое, то превращается в мину замедленного действия.
   Женский оргазм и есть мощный выброс творческой энергии, иначе зачем он нужен? Ведь в природе нет ничего лишнего. Но явление женского оргазма – самый сильный выброс. Как уже сказано, существуют и другие способы передачи энергии.
 
   Теперь об энергетике мужчин. Энергопотенциал здорового мужчины огромен. Но он предназначен не только для того, чтобы делиться с женщиной. Много своей энергии мужчина тратит на построение в теле семени. Сперматозоидов у нас миллионы. У женщин же половых клеток – всего ничего. Каждый месяц по одной яйцеклетке. Есть разница? Но часть своей энергии мужчина обязан отдать особам женского пола. Неважно, сколько у него женщин, одна или десять. Это не имеет значения. Дело в том, что мужской энергии женщине требуется совсем немного. Она необходима ей для стабилизации её эмоционального фона и для построения более чёткого логического в ментальном поле. Огромное количество жизненной силы мужчина отдаёт женщине во время семяизвержения. Но такая энергия ей не достаётся. Она скрыта в семени. Поэтому на эту тему говорить не приходится: важно, что передача мужчиной женщине своей энергии не обязательно должно сопровождаться семяизвержением.

   Любовь в моногамных браках заменилась влюбчивостью и превратилась в суррогат. В противоположность данного человеку природой. Отношения между полами стали полностью зависеть от феромонов, активных веществ, влияющих на нервную систему, заставляя её стремиться к противоположному полу в целях зачатия. Эти вещества перед спариванием выделяют насекомые, ящерицы, змеи и высшие млекопитающие. Когда в крови действуют феромоны, человек испытывает чувство влюблённости, но отнюдь не любви. Влюблённость и любовь – разные понятия. Влюблённость влияет не на фибры души, она вызывает магнит тел, но не сердец. У животных действие феромонов является их любовью. То, что многие животные живут семьями, ровным счётом ни о чём не говорит. Потерял подругу, найдётся другая. Особых переживаний нет. Хотя у высших птиц, таких, как голуби, лебеди, и у некоторых зверей, например, каланов и бобров, прослеживаются зачатки высокого чувства. И оно не зависит от наличия в крови феромонов.

   Феромоны у человека действуют три-четыре года. Ровно столько, сколько нужно для беременности, рождения ребёнка и момента, когда он перестаёт питаться материнским молоком. Теперь понятно, почему наши больные моногамные семьи распадаются, в основном, после трёх-пяти лет совместной жизни. Психологи создали целое учение о семейных кризисах. Но почему эти кризисы происходят, они не знают и не хотят знать. В психологии потребительской, скотской любви больше разбираются химики.

   Христианская церковь, которая навязывает моногамные браки, также сама ничего не решает. Она управляется теми, о ком непосвящённым людям ничего не известно. Самое страшное, что в моногамной модели брака женщина вынуждена искать себе пару, и любой пьяница, наркоман, психически больной, подонок, словом, каждый дегенерат знает, что без женщины он не останется. Но если бы в современном обществе процветала древняя форма брака, тогда женщины не искали бы себе пару, лишь бы не быть одинокой, а шли бы в семьи к трудолюбивым и интересным мужчинам. Дегенеративные особи мужского пола остались бы без женского внимания, а значит, их потомство не морочило бы нам головы. То есть шёл бы естественный отбор эволюции.
   В наше время в полигамном союзе мужчины и женщины живёт около 20 % человечества. В основном, в Азии и Африке.

   У мужчин и женщин совершенно разная психология. Мужчина всегда нацелен на долгосрочный проект. Одному ему создать что-то серьёзное практически невозможно. Мужчина очень скоро выдохнется и начнёт разрушать самого себя. Для думающего творческого мужчины энергии одной женщины в обрез. Её будет хватать лишь в том случае, если мужчина превратится в вампира и будет энергетически пожирать свою подругу и денно, и нощно. Такого, понятно, быть не должно, иначе женщина скоро отправится к предкам.
   Даже если между мужчиной и женщиной в моногамной семье вполне нормальные отношения, всё равно мужчина, если он не дегенерат, испытывает постоянную нехватку женской энергии. Именно по этой причине дуры вечно ругают своих мужей, называя их то кобелями, то самцами. Теперь тебе понятно поведение так называемых бабников? Их активность – всего-навсего поиск дополнительных источников женской энергии. Потому что системный подход в отношениях между мужчиной и женщиной по приказу тёмных сил был разрушен».

   – Так что же, Фролу моему ездить теперь по бабам за энергией? – возмутилась Нина.
   – Пойми: ты с мужем не справляешься, точнее, не в силах дать столько энергии, сколько ему требуется для жизни. Мужчины живут меньше женщин не потому, что, якобы, пьют и курят, а потому, что им не хватает женской энергии. По сути, они заложники системы, которая и так людей уничтожает, а тут ещё и это… Ты, внучка, смотришь на мужа, как на свою собственность. В этом и состоит трагедия современной женщины. Ездить ему никуда не придётся, если ты правильно поняла мною сказанное. Хочешь мужу добра, любишь его настоящей любовью, в доме вашем появится ещё одна женщина. Это самый низкий уровень. А лучше две или три, это зависит от его запроса на количество энергии. То есть нужен энергетический баланс. Если женщины мужчину по-настоящему любят, он, к тому же, защищён их любовью. Сила женской любви может практически всё, и лишней она у мужчин не бывает. Вон у соседа, что напротив Тимофеича, сколько женщин живёт?
   – Так это же сёстры… двоюродные…
   – Сёстры? Ну-ну…

   – А младшая дочка попросила подарить ей на день рождения бабушку, – сказала Нина и заплакала.

   = = = = 13 = = = =

   Заходил новый дед Егор, осмотрел хозяйство, на праправнуков полюбовался, потетешкался с родной кровью, да скоро и ушёл. Нина к нему не вышла, оттого и Фрол беседу не поддерживал: без жены разговоры у него ломко выходили. Прадед, по жизни человек общительный, не обидчивый, понял, что правнуку с женой надобно переварить свалившиеся на них познания, и задерживаться у них не стал.
   Нина вошла в горницу с красными глазами, но не зарёванная, по дому, собирая на стол, заходила плавно да молчком. Дети притихли: таковой мать была перед серьёзным разговором с отцом, посему, пообедав, быстренько разошлись по своим местам.
   Нина подсела к Фролу, взяла за руку:
   – Где жён-то новых брать будем? Это ж не корову купить – человека в дом взять, да и не одного.
   Фрол захохотал:
   – Ох, а я-то думал, ты у меня умная девочка! Вот она, бабья-то суть ваша, природная, как проявляется! Ещё не пожар, а уж сгорело всё!
   – А как же энергия-то твоя?
   – Ты моя энергия! – Фрол взял жену на руки, стал носить по горнице. – Нет, прадед прав, и слова он говорил верные, можно сказать, с научным подходом, и опыт-то у него – нам не постичь, только вот не поделить мне мою любовь к тебе с другими жёнами. Надо же: я их знать не знаю, и на тебе! – люби их! Знаю, многие так живут, и хорошо живут. Нет уж, я обойдусь тобой одной! Да не плачь ты! Что-то в последнее время слезливая стала.
   – Это от счастья, Фрол. Благодарю тебе за него! За детей наших, за жизнь нашу добрую, светлую. Свезло мне. Пускай есть и ещё люди на Земле с таковым счастьем, да только моё мне ничем не измерить. А давай-ка проведаем соседа, что напротив Тимофеича живёт со своими «сёстрами». Люди они добрые, открытые, от своих, поди, таиться не станут.

   Сказано – сделано. Прихватили Тимофеича с прадедом, да и зашли к Ивану и его семейству.
   Иван, сорокапятилетний кряжок, выглядит бодро: спина прямая, двигается быстро, говорливый – речь уверенного в себе человека, взгляд острый, но с добринкой. Тут же заговорил о детях – их у него семеро – посмеялся, походя, над государственной программой демографии.
   – Смотри-ка, – говорил, – вручат тебе подачку, да и то не каждому, добейся ещё, размером в четыреста тысяч рублей – и умыли руки, отошли в сторонку. А шума-то и колготни вокруг этого «материнского капитала»! Благодетели, едри их в корень!
   – Так и что ж, – ответствовал прадед, – на бесптичье-то и жопа соловей. Нешто лишние они тебе?
   – Да я и не брал. Себя уважаю. Никто, правда, пока не предлагал. Выходит, что же: эти деньги у них ещё и выпрашивать надо?! Доказывать, что твои, мол, дети? И другое, – обратился к Фролу с Ниной, – вот вы взяли девочку из детского дома. Знаем-знаем, не делайте глаз больших. Вы получили на неё этот самый капитал? Нет? Значит, кто-то в детском доме получил. Они там ушлые. Законники! А много за что расписывались?
   – Куда нам пальцем тыкали, там и расписывались, – пробурчал Фрол.
   – Вот-вот! Но и это хрен бы с ним, пусть подавятся. А вам сказали, кто её родители? Нет. А её родителям скажут, у кого их дочь? Тоже нет. Назову это бандитизмом на уровне государства. Государственный бандитизм! Каково? Вот вам и не пробиться через чиновничьи препоны: у них чёткие установки. Воровские! Бандитские! Так что демографией в российском государстве занимаемся только мы с вами да такие же, как мы, по стране. И стараться ох как надо, потому что те же кавказцы дают нам сто очков вперёд. Но как уж хотите, а Кавказ, по большому счёту, – это не Россия. Менталитет не тот. Набрали в своё время в страну всех, кто просился под защиту, а ныне от них одни проблемы. Да ещё и демографию «нашу» повышают. А статистика государственная даёт общую картину. У неё, у статистики, всё «в среднем по стране», в том числе и рождаемость. Кому мозги пудрят, деятели? С огнём играют. Ох, поднимется Русь – где голова, где ноги!

   Фрол незаметно от Нины посматривал на «сестёр» Ивана. Стройные и красивые, они всё же несравнимы с его красавицей-женой. Фрол приобнял Нину, та крепко прижалась к нему, и смотрелись они теперь неразрывным целым, и вряд ли нужны были им ещё какие-то «сёстры».

   – Двое детей наших теперь в отъезде, на учёбе, с ними одна из моих жён. Затем меняются: другая, третья. Нельзя оставлять их без присмотра в этом паршивом пока мире. И хозяйство не оставишь. Так и живём. Скоро каникулы – приедут все.
   А демография… Всякого рода извращенцы – ох и много их! – детей не рожают. В то же время молодые, здоровые семьи не имеют жилья. Вылупят кое-как одного, много – двух, вот и вся демография. А ведь чтобы держать население только на уровне, нужно два и два десятых ребёнка на семью! Уж простите за неуместные здесь дроби. Но так поставлена государственная «программа». В «глухие», вроде наших, края мало кто едет. Только для нас-то они глухие разве? В основном, не могут стронуться с насиженного места от лени великой. И руками делать ничего не умеют, не приучены с детства. Вот ещё беда-то!
   А надо-то! В городах дать жильё, домов же кому-то тьму понастроили, так что возможности у ратующего за демографию государства есть – и всё! На селе – для начала помочь. Либо хотя бы не мешать, что, пожалуй, вернее. И вопрос решён. Вам ведь помогли? – посмотрел на Фрола с Ниной. – Не государство, правда: оно, демографическое наше, успешно от подобных хлопот устраняется. И другим мы помогли бы. Вы же трудом своим давно рассчитались с общиной.

   Боль Ивана была Фролу понятна. Вечером дома спросил жену:
   – Как, не передумала ещё демографию повышать?
   – Не передумала. На днях почуяла: шестой завязался…