Назвался Груздем...

Эта история случилась осенью, в самую грибную пору, когда не только лес, но и воздух повсюду пахнет грибами. Пурпурные рябины и золотые осинки приветливо качают своими кронами, словно зазывают в гости. А грибы охотно играют в прятки со всеми, кто задумает их собирать.

Как раз в ту осень Митрич никуда не торопился. Впервые за много-много лет ему не надо было спешить на работу. С непривычки это не давало покоя и угнетало мысли, поэтому он и отправился в лес за грибами.

Мало-помалу мысли урезонились, а запах прелых листьев и свежих грибов дали волю наслаждению и мечтам. «Опосля на рыбалку пойду, - думал Митрич, опуская в кузов очередной крепенький груздочек. – Вот груздей засолим, а там уж я непременно рыбачить стану. Жаль только, приятеля подходящего у меня для этого дела нет…» Так Митрич мыслями сокрушался о своем старинном компаньоне, Василии, с которым много лет на рыбалку хаживал. Долгие ночи в безмятежном молчании обоим не казались скучными. Слова им были без надобности, с одной мысли друг дружку понимали… А как не стало Василия год назад, так Митрич сразу и сник, в старики себя записал.

Рыбалку Митрич уважал больше других дел. И летнюю, на ранней зорьке, и зимнюю, у полыньи. Всегда загодя червей копал, снасти готовил, «тормозок» на перекус собирал. Мартемьяновна, жонка его, никогда тому процессу не мешала, понимала потому что – не следует перечить. Только раньше Митрич еще и в море хаживал на сухогрузе, механиком, поэтому на любимые занятия не так много времени оставалось. А нынче докторА спровадили его на заслуженный отдых…

«Ничего, - уговаривал себя Митрич. – И на пенсии люди живут. Рыбалку-то никто не отменял! Да и грибы вот тоже.»  Мыслишка за мыслишкой, дума за думой – так кузов полнехонек отборных груздей оказался. «Японский городовой! – ухмыльнулся Митрич. – Однако, на станцию пора, не то на дежурку опоздаю, и будет мне дома нахлобучка».

Станционный домишко, словно прятался за  еловыми лапами, выглядывая, не идет ли поезд. А солнце в свою очередь пряталось за его старенькую крышу, давая понять зазевавшимся грибникам, что день к вечеру поворачивает, пора из лесу выходить.

- Митрич! – соседский мужичок с досадой хлопал ладонями по карманам куртки. – Табачком не угостишь? Я, видать, свой в лесу посеял.

Митрич поднял крышку кузова, где сверху, аккуратно завернутая в газетку, лежала пачка сигарет и спички.

- Держи вот.

- Ишь, груздочки у тебя какие! Один к одному! – улыбались мужики.

Разговор к разговору – о том, что грибов сей год гораздо больше, чем в прошлый, о том, что картошки нынче тоже много, хотя и не такая крупная, как бывало, о том, что лодки надобно на берег поднять, да просушить, как след к зиме… И наконец, раздался гудок запыхавшегося тепловоза и мерный стук колес в, пропахшем лесом и табаком, вагоне убаюкивал уставших грибников…  Домой Митрич добрался уже с первыми звездами.

- Долго ты сегодня, - Мартемьяновна открыла дверь. – Умывайся, да поешь, что ли?

- А чего долго? Японский городовой! Ничего не долго. Ты лучше погляди, каких я груздей набрал! Отменные грузди! Вёдра приготовь, поем да замочу на ночь.

С этими словами Митрич снял куртку, разулся, вытряхнул из сапог забившиеся в них листья и отправился мыть руки, как велено. Но не успел даже мыло взять, как услыхал удивленный голос жены:

- Это ты чего такое в дом приволок?

В недоумении он вернулся в прихожую. Мартемьяновна стояла посередине, уперев руки в бока, и указывала мужу на кузов. А там, поверх собранных им груздей, сидел котенок, цвета осенних березовых листьев, с любопытными янтарно-золотистыми глазами.

- Где ты его взял? – нахмурила брови Мартемьяновна.

- Японский городовой… Шут его знает… Видать, в кузов забрался, когда я курево на станции доставал…

Определение «Японский городовой» у Митрича имело широкий спектр употребления и выражало практически все эмоции – от удивления до негодования. Поэтому соседи иной раз так и звали его – японский городовой.

- А ну, как он чей-нибудь? – продолжала возмущаться Мартемьяновна.

- Да не было там никого. На станции-то… Приблудный котейко, ничейный…
Котенок сидел в кузове и вовсе не собирался оттуда вылезать, словно ждал, чем разговор закончится. Наконец, Мартемьяновна обреченно вздохнула:

- Ладно. Иди мой руки да ужинай, а этот, - она кивнула на котенка. – Этот пусть пока живет. Если не сбежит. Сам знаешь, приблудные, они такие – долго не задерживаются…


*****
Но котенок не сбежал. Более того, оказался смышленым и шустрым. В доме не пакостил, обои когтями не драл, занавески не цеплял, к Мартемьяновне относился с особым почтением, а за Митричем по пятам ходил. Через три дня он заслуженно, согласно событиям, получил имя – Груздь.  И поэтому, уже на законных правах, стал осваивать территорию вокруг дома.

Митрич с женой жили в рыбацком поселке, на берегу речки. От крыльца к самой воде сбегали ладненькие деревянные мосточки, а на берегу, грея на скупом осеннем солнышке свои просмоленные бока, ровненько вряд лежали лодки. Нехитрые северные огородики были уже аккуратно прибраны, и сизый дымок от костров стелился по всему поселку. Пахло сухими листьями, рекой и серединой сентября.

Вновь названный Груздь, зацепившись задними лапами за порожек, скатился с крыльца прямо на деревянные мостки и с любопытством оглянулся вокруг.

- Мартемьяновна! – окликнула хозяйку соседка. – Ты никак котейкой обзавелась? Ладненький какой! Котик или кошечка?

- Котик. Мужик из лесу приволок, заодно с груздями, - Мартемьяновна критически оглядела котенка. – Кот в избе нужен, иначе от мышей спасу не будет. Только выйдет ли из него толк какой, не знаю…

Долгое время в доме жила пегая кошка Муська, хозяйкина любимица. Уж до чего хороша была! И мышей исправно ловила, и на кухне не шкодничала, и лаской бог не обидел. А как Муськи не стало, Мартемьяновна никак другую кошку брать не хотела. Уж скольких котят ей приносили на показ  – ни в какую! И тот не гож, и этот не ладен! А вот приблудный котенок с грибным именем тронул её сердце. Но виду Мартемьяновна не подавала:

- Иди, неумёха, проветрись. Да не потеряйся! Не то искать не стану!
Но котёнок и не собирался потеряться. Он твердо решил, что у такого человека, как Митрич, непременно должен быть кот. И уступать эту вакансию, кому бы то ни было, не стоило.

Вытянув шею и принюхавшись, Груздь поковылял по мосткам к реке. На воде раскачивались опавшие листья – желтые, красные, бурые… Котёнок забрался на перевернутую пузатую лодку. Прогретая смола её  днища была подмякшей и пахла очень необычно, раньше такой запах Груздю не встречался.

- Кр-р-ра! Это еще что за чудо-юдо? – с другой стороны с громким «бумком» на лодку плюхнулась ворона. Большая, с гладкими, переливающимися на солнце, перьями, сильными лапами и крепким клювом. – Откуда ты взялся, такой … осенний?

Груздь попятился, но убегать не стал.

- Это тебя, что ли, Грибом каким-то кличут? – не унималась ворона.

- И не Грибом вовсе, а Груздем, - пискнул котенок.

- А нежели, груздь не гриб? – смех у вороны был скрипучим, как будто ржавое колесо крутят. – А я – Маргарита. Но ты можешь звать меня по-соседски – Марго. Куда собрался?

- Я не собрался, я Митрича ищу, - Груздь осмелел и уже почти не боялся эту странную птицу с огромным клювом.

- Митрича? А чего его искать? Вон он, в огороде, червей копает. Небось, опять на рыбалку собирается.

Груздь вытянул шею в ту сторону, куда указала Маргарита, а завидев Митричеву фуражку, спрыгнул с лодки, и уже на ходу, промяукал:

- Ну, я пошел! Спасибо!

Ворона Маргарита смотрела ему вслед и думала так: «Какой смешной котенок, однако. Да и зовут его смешно, словно солонку опрокинули  – Груздь!»


*****
Чудо, как хорошо было сидеть на теплых мостках рядом с Митричем и, не отрываясь, глядеть на красно-белый поплавок, что мерно качался на воде.

- Это  я снасти проверяю, - Миртич провел широкой ладонью по мягкой рыжей спинке. – А ты гляди, Груздочек, в оба гляди! Как потопнет поплавок, так и твоя рыбка будет!

И Груздь глядел. Не мигая, едва дыша, он не сводил глаз с поплавка. А Митрич тем временем разомлел на солнышке и стал клевать носом. Вот тут как раз поплавок вдруг нырнул в воду!

- Мяу!!! – как мог, громко, оповестил Груздь. Но видя, что голова Митрича опускалась все ниже, котенок прыгнул ему на руки, и повторил еще громче, в самое ухо. – Мяу!!!!

- Японский городовой! – встрепенулся Митрич. – А из тебя знатный рыбак выйдет! И мне напарник понимающий.

На крючке трепыхалась плотвичка с серебристой чешуей. Митрич аккуратно снял ее и протянул котенку:

- Держи, рыбак! Твой первый улов, самый вкусный!

С тех пор Груздь до конца своих дней полюбил рыбачить. Вместе с Митричем шел в огород копать червей. Правда, копал их Митрич, а кот смирно сидел рядом, поглядывая на лопату.

- Эй! Груздь! – смеялся было Митрич. – Нос под лопату не суй! Не ровен час, оттяпаю!

А потом они вдвоем шли на берег большой реки, выбирали место потише да заводь поглубже, Митрич закидывал удочки – и оба замирали в ожидании. Рядом с Груздем можно было молчать, слова были без надобности, понимание приходило во взгляде золотисто-янтарных глаз. А когда в ведерке плескалось не меньше пяти рыбёшек, Митрич выбирал, какую покрупнее, и протягивал её коту:

-  Вот тебе, Груздочек, на удачу, чтобы и впредь клевало!

Когда же вечерняя прохлада заволакивала реку туманом, Груздь забирался хозяину под телогрейку, устраивался поудобнее, и заводил свою песенку. И так тепло было Митричу от незатейливого кошачьего мурлыкания, что иной раз и на слезу прошибало. Тогда он доставал из кармана старую трубку и раскуривал крепкий табак. От табачного дыма Груздь начинал чихать, но даже и в мыслях не имел, чтобы выбраться наружу.

- Японский городовой… Вот так-то, Груздочек, мы когда-то с приятелем моим, Василием, сиживали, - шершавой ладонью Митрич гладил кота по рыжей голове. – Как будто мы одни с ним в целом свете… Знатно мы тогда рыбачили, для тех, кто понимает, конечно…

А Груздь слушал и тихонечко мурлыкал в усы свою песенку. И думал о том, что нет на свете места лучше, чем под телогрейкой у Митрича…

Вскорости выпал снег и реки сковало льдом. То была первая зима для Груздя. К тому времени он уже успел из нескладного и неуклюжего котенка превратиться в поджарого подростка с пушистым хвостом цвета осеннего золота, который, словно запоздалый кленовый лист, маячил на чистом белом снегу.

Ворона Маргарита уже не дразнилась «Чудой-юдой», а вежливо каркала со старой березы, здороваясь по утрам. Груздь неизменно поднимал голову вверх, давая понять, что он тоже неплохо воспитан.

Первая зимняя рыбалка случилась тогда в аккурат перед новым годом. Спозаранку Груздь с любопытством наблюдал, как Митрич катал шарики из хлебного мякиша и складывал их в картонную коробку, а потом достал из подпола трехлитровую банку, в которой что-то неприятно шевелилось.

- На рыбалку? – Мартемьяновна отряхнула муку с ладоней. – Неймется же тебе! Только Груздя с собой не тащи, не морозь котейку.

- Да куда уж ему, - Митрич складывал все свои рыбацкие хитрости в жестяной короб. – Морозец на дворе ничего так, щеки прихватывает. Пущай лучше на печке сидит. Слыхал, Груздь?

«Это как это «не бери»? – возмущенно думал кот. «А кто же тогда рыбачить с Митричем станет? Какая может быть рыбалка без кота? Нет уж! Не на того напали!»

Как ни прогонял Митрич Груздя в дом, кот все одно за ним увязался. До реки по дороге шли – терпел, старался не замечать холода, а к реке вышли, ветер сильнее задувать стал, лапы в сугробах глубоко увязали – замяукал, встал на пути, как вкопанный.

- Японский городовой! Вот ведь говорили же тебе, чтобы на печке сидел! – для порядку ворчал Митрич, а сам думал, что вдвдоём-то с Груздем веселее рыбачить будет. – Ладно, иди уже сюда, охломон!

Груздь по-хозяйски уверенно забрался в распахнутый овчинный тулуп и прижался к Митричеву свитеру – де-скать, я готов, можно идти дальше! Митрич застегнул тулуп так, что наружу торчала только бессовестная рыжая морда, ухмыльнулся и шагнул на лёд.

А потом Груздь с удивлением наблюдал, как из круглой лунки Митрич таскал упругих карасиков, а те вмиг застывали на морозе. Под овчинным тулупом было тепло и уютно обоим, хотя широкий косматый ворот, жесткая борода Митрича, а заодно и рыжая усатая морда, торчавшая наружу, покрылись инеем.

- Знатные карасики! Верно, Груздочек? – крякал от удовольствия Митрич. – Однако, темнеет, домой пора…

Груздь всю дорогу сидел под тулупом и глядел, как сумерки опускаются на город, как зажигаются звезды и фонари на улицах, слушал, как дребезжит на повороте у гастронома трамвай, как перекликаются собаки в рыбацком поселке… Снег скрипел под Митричевыми валенками все громче – к ночи мороз крепчал.

А Митрич шел по дороге, словно дед Мороз – в овчинном тулупе, с белой от инея бородой и рыжим котом за пазухой – и думал о том, как хорошо, когда рядом есть такой приятель. А еще думал, что нарочно другого такого товарища ему не найти. Можно только разве что в кузове с груздями из леса принесть!

- Ну, что? Замерз, рыбак? – Мартемьяновна улыбнулась, глядя на заиндевевшую кошачью морду. – Иди на печку, согрейся! И ты, старый, сымай тулуп да чаю горячего выпей.

- А мы и не замерзли вовсе, - оправдывался Митрич. – Оно, ежели у тебя кот за пазухой, мороз не достанет!

- Да ну вас! Рыбак рыбака видит издалека. Два сапога – пара!

Мартемьяновна отобрала из улова пару окушков покрупнее, отварила их в котелке, остудила, чтобы не обжигали, и выложила в кошачью миску:

- Подь сюда, рыжая морда! Заслужил!

Груздь свежих окуней не ел из-за шершавой и колючей кожи, но от отварных, от которых так соблазнительно пахло, никогда не отказывался. И было то счастье великое – сытое брюхо да теплая печка…


*****
Время шло быстро, день цеплялся за день, год - за год… К трем своим годам Груздь превратился в красивого, статного кота в золотой, с бронзовым отливом, шубе, с белой манишкой и с глазами цвета темного янтаря. За это время он многому научился. Например, закрывать за собой дверь в дом, чтобы не сквозило, или находить очки, которые Митрич все время забывал на комоде. Службу свою кот тоже нес исправно: мышей в доме даже не слыхать стало.

И с Мартемьяновной у Груздя случилось полное взаимопонимание. Дело в том, что очень уж донимали её хворые колени: так прихватывало порой, что она и на ноги подняться не могла. Тогда Груздь забирался к ней под одеяло, прижимался всем телом к больному месту и лежал так до тех пор, пока хворь не уходила. Даже любимую рыбалку пропускал иной раз. За это его Мартемьяновна крепко зауважала: всякий лакомый кусочек для пушистого лекаря придерживала.

- Ну, что, Мартемьяновна? – спрашивала соседка. – Угодил тебе котейко? Сладилось?

- Угодил! – улыбалась в ответ Мартемьяновна. – Другого такого кота, как наш Груздь, нигде больше не сыскать!

А летними вечерами, когда кошачья миска выставлялась на крыльцо, любил Груздь вести долгие беседы с вороной Маргаритой. И даже угощал её, делился своим ужином.

- Сознательный ты кот, Груздь, - Маргарита с удовольствием уплетала кусок рыбной котлеты. – Что-то я не припомню, чтобы меня кошки угощали раньше!

- А сколь той памяти, Марго?

До самых сумерек Маргарита рассказывала, сколько хлопот у нее с гнездом и неугомонными птенцами. А Груздь говорил, что завтра он с Митричем вновь собирается рыбачить. А потом они вдвоем подолгу глядели, как по светлому июньскому небосклону катится белая Луна….

Осенью Митрич ездил в лес за грибами. Груздь это занятие не любил, поэтому оставался дома. Но каждый раз вечером шел к гастроному встречать трамвай, который привозил грибников с последней электрички. Да и Митрич, выходя из вагона, уже глядел, не мелькнет ли где рыжий хвост его дружка-приятеля Груздя.

А уж как становился лед на реке, так не было дня, чтобы Груздь не караулил первую зимнюю рыбалку!  И как же радостно бывало, когда Митрич, наконец, укладывал заветный кузов, надевал огромные высокие валенки, распахивал настежь тулуп и, подмигивая, говорил:

- Ну! Японский городовой! Давай-ка сюда, Груздочек!

А потом все соседи, улыбаясь, глядя, как по улице широкими шагами шел крепкий старик в овчинном тулупе, с кузовом за плечами, а из-под бороды у него выглядывала рыжая кошачья морда с пышными белыми усами.

- Митрич с Груздем на рыбалку пошли! – говорили вокруг.

Сам Митрич в ту пору был предельно счастлив. Горечь и растерянность от «списания» на берег улетучилась, наступило сплошное благоденствие! Теперь он с Груздем и огород копал, и на базар ходил, и лодку чинил. А уж про рыбалку и говорить нечего. Такого приятеля, как Груздь, Митрич и не чаял найти, а оно вон как свезло!

Случилось, однако, в той дружбе испытание на прочность. И случилось оно ранней весной, когда солнце уже высоко поднималось в небо и светило ярко, отражаясь в морозных утренниках.

- Лед рыхлый уже, - вздыхала Мартемьяновна, глядя на традиционные сборы мужа. – Оно бы нынче и ни к чему лунки в ём делать…

- Не пыхти! – улыбался Митрич. – Вот сходим еще один разок, а потом будем уже весну ждать. Да, Грузочек?

Груздь сидел у кузова и нетерпеливо перебирал лапами, дожидаясь, когда Митрич наденет свой тулуп. Ко льду он привык. Иной раз, когда мороз не щипал за пятки, выбирался он из Митричева тулупа прямо на лед, ходил вокруг лунки, заглядывал в нее, принюхивался. Лёд всегда был холодным, а рыхлый он или нет, Груздь особо не разбирался. Главное – это чтобы можно было, когда озябнут лапы, забраться обратно в овчинный тулуп! И уже оттуда глядеть, как застывают на льду карасики, окушки да щучки.

В тот день все было, как обычно. Разве что солнце светило ярче, птицы с берега щебетали громче, да река была чище – ни одной льдинки!

- Гляди, Груздь – это ледокол прошел, русло чистит. Скоро конец нашей зимней рыбалке, - Митрич сделал две лунки, наладил снасти.

– Янонский городовой! Жаркий ты какой! Ну-ка, поди, разомнись маленечко! – Груздю пришлось  вытряхнуться из тулупа на лед.

Лапы не обжигало холодом, можно было не спеша проверить каждую лунку. Кот встал на край льдины и заглянул в шуршащую под ней реку. Вода была мутной, с пузырьками воздуха. Груздь взглянул на окушков, что Митрич успел выудить, и подумал о том, как славно будет закусить ими, когда Мартемьяновна сварит их в котелке.

Вот как раз тут оно и случилось, испытание… Внезапно в тишине раздался гулкий треск. И Груздь увидел, как широкая трещина отделила их с Митричем от берега! Река подхватила льдину и легко, словно бумажный кораблик, вынесла её на самую середину. Кузов со снастями и спичками остался на берегу, а Митрич с Груздем уплывали от него все дальше и дальше.

- Беда, Груздочек, беда! – твердил Митрич, оглядывая величину и прочность льдины. – Но ты не боись, не мы первые! Теперь в оба гляди - коли льдину не разломит, то к берегу прибьет. Река чистая, выберемся. Тот не рыбак, кто зимой в реке не искупался!

Груздь не столько боялся реки, сколько чувствовал Митричеву тревогу, всем своим кошачьим нутром чувствовал. Поэтому поспешил забраться под тулуп, а уже оттуда стал глядеть вокруг. Льдина плыла вдоль берега, точнее вдоль кромки льда на берегу, но на расстоянии, которое не перепрыгнешь. Вокруг никого не было, помощи просить было не у кого… Митрич стоял на льдине, широко расставив ноги, чтобы не оступиться, и вглядывался в русло, пытаясь угадать, куда повернет течение, и приговаривал:

- Японский городовой… Погоди, Груздочек, еще маленечко погоди…

Солнце опускалось все ниже, а льдина все плыла и плыла… И только лишь в самых сумерках, на излучине реки, она села на мель. Вокруг стоял темный холодный лес, ни избушки, ни огонька.

- Пора, приятель, - Митрич прижал кота к себе. – Надо к берегу выходить. Не то влетит нам с тобой от Мартемьяновны!

А выходить пришлось по отмели, валенки у Митрича насквозь промокли. В лесу тропы не видать, поэтому Митрич наладился идти вдоль берега:

- Японский городовой! Далеконько мы с тобой укатили… Эх, жаль, что спичек нету…
К ночи мороз стал крепчать. Митрич плотнее запахнул тулуп:

- Хорошо, что мы вдвоем, Груздик, а то, кабы один, замерз бы вовсе…

И Груздь старался изо всех сил: обнимал друга за шею, прижимался головой к щекам, только бы тепло не растерять. Кошачьим чутьём он понимал, что опасность утонуть в реке миновала, но беда еще не ушла.

Всю ночь Митирч ковылял по лесу. Темень вокруг – глаз выколи, мороз прихватывал щеки, а заодно и промокшие валенки… Только к утру они вышли на дорогу. По ней идти было легче, однако Митрич  шагал тяжело, цепляясь заиндевевшими валенками за кочки. Груздь слышал, как тяжело он дышит, всем телом ощущал усталость и какую-то очень глубокую боль.

На повороте затормозил грузовик:

- Японский городовой! Митрич! Ты ли? – водитель распахнул кабину. – Давай сюда! Вас там обыскались  все! Мартемьяновна уж поди все глаза проглядела!

- Да мы тут… На льдине прокатились,.. – Митрич тяжело поднялся по ступеньке в кабину грузовика. – Жми, Серега! Невмоготу мне…

*****
Болел Митрич тяжело. С высокой температурой и глубоким, до хрипоты кашлем. Но самое страшное было в другом… Лекарь озабоченно качал головой, когда смотрел Митричу на ноги: их ступни  стали темно-синего цвета, а кожа от щиколотки и выше – красного.

- Твой кот спас тебя от пневмонии, - доктор пытался уговорить своего строптивого пациента лечь в больницу. – Но у тебя сильное обморожение, ты в шаге от гангрены, и спасти ноги без госпитализации может только чудо!

Но все его увещевания были бесполезны, Митрич упрямо отказывался.

- Коли суждено помереть, пусть уж лучше дома, - бухтел он в подушку и отворачивался к стенке.

Тогда Груздь и решил, что наступил его черед. Он украдкой пробрался в комнату, когда все ушли – и лекарь, и медсестра со шприцем и таблетками, и горько вздыхающая Мартемьяновна… Кот тихонько запрыгнул на кровать, чутко повел ухом и осторожно проскользнул под одеяло… От Митречивых ног исходил леденящий холод. Груздь, стараясь не наступать лапами на изболевшуюся кожу, лег поверх, почти растворился, и замер.

Трое суток не выходил Груздь наружу. Не ел, не пил – согревал Митрича своим теплом. Правда, таблетки и микстуру, что приносила Мартемьяновна, Митрич принимал исправно.  А когда доктор вновь откинул одеяло, то с удивлением воскликнул:

- Невероятно!

Кожа на Митричевых ногах снова стала розовой и холод исчез. Только кончики пальцев были коричневыми.

- Гляди! – Митрич демонстративно пошевелил пальцами - сперва на одной ноге, затем на другой. – А ты мне «в больницу в больницу»! У меня свой лекарь есть, не хуже образованных! Другого такого кота ты нигде боле не сыщешь!

Доктор в изумлении перевел взгляд с Митричевых ног на Мартемьяновну, а затем – на Груздя. Кот снисходительно посмотрел лекарю в глаза сквозь его запотевшие очки, потянулся, и громко, на всю комнату, сказал:

- Мяу!

Еще целую неделю сидел Груздь у Митрича под одеялом, изредка выбираясь наружу, чтобы немного поесть. А уж Мартемьяновна старалась изо всех сил – и молочка согреет, и рыбки отварит! А еще через две недели Митрич и вовсе оправился от болезни.

- У тебя, Митрич, не кот, а настоящий кудесник! – шутил лекарь. – Нынче он тебя дважды спас!

- Японский городовой! – улыбался в ответ Митрич. – Много ты понимаешь, лекарь? Этот кот меня не от хвори, он меня от старости спас…

И только Мартемьяновна украдкой смахивала набежавшую слезу да крепко прижимала к себе рыжего кота…

После той весенней рыбалки Груздь стал знаменитостью. Однажды даже корреспондент из газеты приходил, Митрича расспрашивал, где он такого кота нашел?

- Японский городовой! Я ведь себе не кота, я друга искал. Такого, чтобы всегда со мной заодно был. Видать, там, наверху, - Митрич ткнул пальцем куда-то в небо. – Меня услышали.

А Груздь разглядывал смешного молодого человека в очках и думал о том, что нельзя вот так запросто объяснить, что и почему происходит. Например, почему иногда и слов не хватит, а иной раз они и вовсе не нужны? Как рассказать этому журналисту, что первая рыбка – самая долгожданная? Что скрип трамвайных колес на повороте у гастронома означает радость встречи? Или что нет ничего прекраснее мерцающего звездного купола зимнего морозного неба, если глядеть на него из-за ворота овчинного тулупа?


*****
Когда Митрич окончательно поправился, в жизни Груздя все встало на свои места. И рыбалка, и грибной сезон ожиданий, и задушевные беседы с Маргаритой. Были и приключения, были и незадачи всякие. Например, когда Груздь по беспечности в лодку чью-то забрался, а лодка-то не привязана оказалась. Как Митрич испугался тогда!

- Японский городовой! Унесет ведь! В реку унесет! – старик бежал вдоль берега. – Робяты! Груздя моего вызволите! Не то враз состарюсь и помру!

Груздя, конечно, вызволили, лодку багром к берегу причалили.

- Держи своего матроса!

А Митрич двумя руками обнимал кота, прижимал к себе и шепотом причитал:

- Груздочек! Котик! Ты меня, гляди, не бросай… С кем же я рыбачить-то стану?...

А когда в одну осень заболела Мартемьяновна, и её положили в поселковую больницу сердце лечить, Груздь места себе не находил. Успокоился только тогда, когда нашел заветное окошечко палаты, где лежала его кормилица. Потом улучил момент и через открытую форточку прошмыгнул внутрь, забрался под одеяло и притих.

- Что это за безобразие? – возмущался доктор. – Почему у Вас кот под одеялом?!

- Ты, сынок, не серчай, - отвечала Мартемьяновна. – Этот кот знает толк в сердечных делах, он у нас первый лекарь в доме, не гони его…

И верно, вскоре дела у Мартемьяновны на поправку пошли, и домой она вернулась уже вместе с Груздем.

Счастливые были дни. И казалось, так будет всегда. Но годы, как ни крути, брали своё… Почему-то вдруг оказалось, что Митрич уже не может вот так запросто шагать по проселочной дороге к реке с котом за пазухой… Походка его стала шаркающей, стариковской. Мартемьяновна еще хлопотала на кухне, но все чаще норовила прилечь, чтобы отдохнуть. Да и сам Груздь не мог противиться времени: бока его провалились, морда поседела, и только глаза цвета темного янтаря, глядели по-прежнему.

Однажды ранним утром Груздь проснулся от гулкой тишины. Он, как обычно, спал в кресле у Митрича в комнате и вдруг проснулся от того, что не слышит дыхания своего приятеля. Кот всегда знал, что такой день наступит, но оказался совсем не готов к этому… Одна мысль вертелась у него в голове: « Как же так? И что же теперь?»

Для себя Груздь решил, что теперь он будет приглядывать за Мартемьяновной, покуда сможет. Но нестерпимая тоска одолевала его кошачью душу: рыболовные Митричевы снасти в углу, тяжелый овчинный тулуп в кладовке, пустая лодка на берегу…

- Ничего, Груздочек, нам теперь вдвоем вековать придется, - Мартемьяновна крепко прижимала к себе старого кота.

Все лето Груздь промаялся, не находя себе места. А когда наступила осень, и листья на деревьях стали рыжими, как маленький котенок, которого списанный на берег, механик Митрич когда-то привез домой в кузове с груздями, старый кот вдруг почувствовал какую-то необычайную лёгкость во всем. «Пора», - решил он, печально взглянул на спящую хозяйку и вышел во двор.

- Ты куда собрался? – прокаркала ворона Маргарита со своей березы.

- Прощай, Марго, - не поднимая головы, ответил ей Груздь. – Спасибо тебе.

- За что?

- За всё.

…. Мартемьяновна нашла Груздя на поселковом кладбище. Он лежал на Митричевой могилке, свернувшись калачиком, среди желтых березовых листьев…

- Послушай, внучек, - говорила Мартемяновна соседскому парнишке. – Ты помоги нам – прикопай его вот тут, за оградкой, чтобы он всегда рядом был, с нами. Нельзя нам без нашего Груздя…


*****
Сентябрьские дожди зачастили в гости, расчерчивая дни в косую линейку, как тетрадку первоклассника. И снова, как много лет назад, пахло грибами, опавшими листьями и осенней грустью…

На кладбищенской ограде сидела взъерошенная ворона Маргарита и размышляла о жизни. Она думала о том, что её вороний век не намного длиннее кошачьего, однако какое разное бывает предназначение в нем… Несчетное число воронят вылетели из её гнезда, только где они сейчас? Уже два лета подряд Маргарита не вила гнезда и не высиживала птенцов, просиживая дни на своей березе.

Еще Маргарита думала о Грузде. О том, каким смешным и неуклюжим он был, когда Митрич принес его из лесу в кузове с грибами… Ворона размышляла о том, что не каждому в жизни выпадает такая удача -  сделать кого-то счастливым до конца его дней. Ведь, на самом деле, счастье – это вовсе не что-то невообразимое и заоблачное… Счастье – это когда ты кому-то очень нужен, это умение слушать и слышать, умение молчать самому, быть рядом, когда слова и вовсе не нужны.

Маргарита думала о том, что далеко не каждому коту выпадает такое счастье, какое выпало Груздю. А почему? Наверное, потому, что у него был талант – отдавать. Половину ужина – соседской вороне, тепло – близким людям. И не сожалеть об этом. Никогда не сожалеть!

С фотографии на памятнике на Маргариту глядел Митрич: старик улыбался заснеженными усами, из-под которых, склонив голову на ворот овчинного тулупа, выглядывал Груздь. Это была та самая фотография, которую сделал корреспондент из газеты… А рядышком, с другой фотографии, снисходительно улыбалась Мартемьяновна.

Ворона глубоко вздохнула, отряхнула промокшие перья и печально посмотрела на усыпанную листвой могилку. Внезапно что-то очень необычное привлекло Маргаритино внимание, и она удивленно прокаркала:

- Японский городовой! Ну, надо же!

Внизу, у самой оградки, сквозь опавшие листья, пробивалась наружу целая стайка молодых крепких груздей…