Три товарища

Откуда у русского человека имя Эскимос?
© И Ильф и Петров-Водкин.

«Нынче поутру зашел ко мне доктор;
его имя Рабинович, но он русский.
Что тут удивительного? Я знал одного Иванова,
который был еврей.
© Лермонтов.


Чаепитие бывает разным. Бывает чаепитие в Мытищах, а бывает и безумное чаепитие.

Сидели как-то вечером после бани три члена.
Хозяин дома, член союза писателей, член правления районного совета союза писателей Эскимос Пантелеймонович Микроскопов. И гости. Член союза писателей, известный луораветланский поэт и историк  Иоганн Щён, недавно прибывший из Германии через Стамбул. И член того же союза, редактор, то есть, пардон, конечно же, главный редактор районной газеты Кузьма Пристяжнюк.

И как ты думаешь, читатель, что они делали после бани? Правильно думаешь! Беседы беседовали. За чашкой чая.

Деревня Пирогово, что в пяти километрах от райцентра, где нескучно проживал член союза и  правления Микроскопов, была прелестный уголок. А и районный город, из тех уютных городков, что не сразу отыщешь на карте-двухкилометровке, в квадрате N-37, был тоже прелестен. Лет сто назад такие города литераторы в своих сочинениях называли город N.
А нынче литераторы, не все, конечно, не все, а только авторы с атрофированным чувством юмора, зовут Мухосранском.

Поэт Иоганн Щён не нуждается в представлении. О двух других следует сказать пару строк.

Эскимос Микроскопов, закончив школу, как все порядочные люди, отслужил срочную, после армии поработал и на стройке (народного хозяйства), и на большом заводе, и на маленькой фабрике. И повахтовал в Нижневартовске. Но, где бы он ни был, как бы сытно ни ел, как бы вкусно ни пил, сильно тосковал по родине. И, в конце концов, Микроскопов сбежал от идиотизма городской жизни в родную деревню. Где устроился сторожем на базе отдыха. А по выходным стал играть в духовом оркестре районного дома культуры. На кларнете и трубе. Иногда подменяя ударника.

Кузьма Пристяжнюк родился где-то, то ли под Костромой, то ли под Вологдой, где-то там, где резной палисад. Поболтался на сейнерах в Охотском и Японском морях, доходил и до Магадана. Бичевал в Находке. Где его и подобрала сердобольная бабёнка, попавшая в Приморье по распределению, и увезла в родительский дом, в районный город N. Там Кузьма отмылся, побрился, и отрастил животик. Поскольку делать он ни черта не умел, то устроился в местную газету, где сделал сногсшибательную карьеру, став главным редактором оной.

Вот такая компания членов.

В углу бубнил непременный атрибут сельского быта — телевизор. Соревновались в громкоголосии косноязычные ораторы. Иные безуспешно пытались размовлять на малороссийском диалекте, корёжа полтавское наречие на нижегородский лад.

- Хохлы,  Кузьма, какие-то нынче в телевизоре липовые,- заметил Иоганн Щён, - прямо, как ты. Ни бельмеса по хохлянцки, а всё туда же.

Надо сказать, что Кузьма Пристяжнюк нахально относил себя к хохлоязычным, хотя никто никогда не слышал, чтобы он размовлял хотя бы, на четверть стакана.

- А чё как я, чё как я? - заерепенился Пристяжнюк.

- А то, что родился ты где-то там, где резной палисад, живёшь в кержацкой глухомани, на мове не шпрехаешь, хлеб жрёшь русский, из мягких сортов среднерусской пшеницы, водку пьёшь из тех же сортов пшеницы, жена твоя кацапка-раскацапка, а всё туда же, - отвечал Иоганн. - Я вот слушаю телевизионных пустобрёхов, и невольно сравниваю со своим собанщиком. Ничего личного.

- А я вот в словаре Даля слыхал только про малороссийский диалект как часть южнорусского наречия, - встрял в разговор хозяин, - а украинский язык придумали большевики в 1918 году, в результате реформы дореволюционной российской кирилицы. А Петлюровцы новоизобретенными буквами печатали на газетной бумаге гривны, вплоть до тех пор, пока всех петлюровцев Нестор Махно не утопил в Днепре.

- Да я, да мы... - пытался что-то сказать главред Кузьма, да ничего не придумал.


Зато было что возразить, не в пример эрудированному, Иоганну Щёну.


- Это, друзья мои, не совсем так. Алфавит, конечно, придумать, дело нехитрое. Поставил пару букв раком, и готов алфавит. А вот мова, она, согласно Септуагинте, была испокон веков. Вернее, со времён вавилонского столпотворения. А всё оттого, что древние люди зажрались, возгордились, и припёрлись с востока в Вавилон. Чтобы построить башню, и добраться до бога, и поговорить с ним на равных. Я, если честно, не особо понимаю, зачем было тащиться в Вавилон, в пустынную низменную долину. Куда ближе до неба с горы Арарат (5165 метров над уровнем моря), где пристал некогда ноев ковчег. Ну, будем считать, что людям заскок заскочил в голову. Бог, понятно, остолбенел от такой людской наглости, и сделал так, что строители стали говорить на разных языках.

- Ну про это мы слышали, - разинул рот главред Пристяжнюк. - А причём тут мова?

- А вот причём, - отвечал поэт. - Ещё в раннем детстве, впервые увидев пегтымельские петроглифы, я проникся интересом ко всяким пиктограммам, иероглифам, и, конечно же, ассирийской клинописи. И вот не так давно мой немецкий коллега, имя его не представляется возможным сообщить по этическим соображениям, отыскал уникальную клинописную табличку. Конечно же, он вывез её контрабандой, и, конечно же, обратился ко мне за помощью в расшифровке бесценного документа времён поствавилона. В результате кропотливой работы уникальную клинопись удалось перевести. И вот что сообщает нам, потомкам, ассирийский автор:

Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве,
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове.

Что нам с вами очевидно, коллеги? Очевидно, что мова существовала во времена раннего поствавилона. На мове хрюкотали ещё вавилонские зелюки. Размовляли, как видите, и мюмзики.  Так что, возможно, Кузьма прямой потомок мюмзиков. А то и самих зелюков. Так что, есть шанс и у Кузьмы размовлять, даже и на полстакана.

На том и закончилось чаепитие близ районного города N, который бездарные авторы, без юмора и без фантазии, обычно называют Мухосранском. И все члены разошлись, полные новых мыслей, до следующего чаепития.

А особенно был воодушевлён Кузьма Пристяжнюк.