Свобода слова по-европейски в 1860-х годах

                (Свобода слова по-европейски:
                оценка С. П. Шевыревым итальянской и французской прессы начала 1860-х годов)

        Политические события, происходившие в Европе, всегда оказывали значительное влияние на общественную жизнь России. Это в полной мере относится и к эпохе конца 1850-х – начала 1860-х годов, сопровождавшейся бурными потрясениями и динамически развивавшимися конфликтами: открывшись подъемом итальянского национально-освободительного движения и созданием единого королевства Италия, она завершилась франко-прусской войной, крушением режима Второй империи во Франции и провозглашением могущественной Германской империи.

        Острый интерес подавляющего большинства русской публики к геополитическим сдвигам и переменам на европейской карте удовлетворялся, в большей или меньшей степени, благодаря усилиям прессы, старавшейся максимально оперативно освещать столь стремительно и напряженно протекавшие процессы. Конечно же, общей точки зрения на противоречивую зарубежную хронику и уж тем паче единого, однородного мнения о ее объективном характере и историческом значении для судеб всего мира, в периодической печати России на тот момент не было и не могло быть, учитывая резкую идейную поляризацию внутри самого российского общества, что непосредственно отражалось на специфике подхода отечественных журналистов к оценке и интерпретации внешнеполитической хроники. По сути дела, на восприятие европейских событий оказались перенесены сложные перипетии «домашней» общественно-политической борьбы периода Великих реформ, а обозрения иностранной жизни стали в условиях подцензурного функционирования русской прессы удобной площадкой для завуалированного обсуждения насущных внутренних дел и злободневных проблем. Таким образом, сам жанр заграничной корреспонденции во многом развивался в русле социальной публицистики, причем идеологические симпатии и антипатии авторов отчетливо проецировались на привлекаемый в качестве объекта рассмотрения европейский материал.

        Кроме того, существенный отпечаток на тональность и направленность публикаций накладывали непосредственные впечатления, получаемые русскими авторами в результате близкого знакомства с местными реалиями жизни тех стран, в которых им довелось оказаться в эту переходную и даже переломную эпоху. Вольная или невольная вовлеченность в бушующий водоворот событий, приобщение к разгоряченной атмосфере Европы, претерпевавшей глубокие изменения прямо на глазах у внимательных наблюдателей, активное сочувствие (либо, напротив, решительное неприятие происходящего), – всё это определяло содержание конкретных мнений и итоговых суждений, выражаемых в статьях, предназначенных для обнародования в русской газетно-журнальной периодике тех лет. В конечном счете, такие публикации становились документальным, исходящим из первых рук, свидетельством об отдельных фрагментах общей европейской панорамы. Тревожное дыхание века со всей своей силой и яркостью запечатлелось в них, и теперь, спустя полтора столетия, они приобрели ценность исторического источника, хоть зачастую и весьма субъективного, но зато сохранившего свежесть и убедительность рассказа очевидца.

        Среди тех авторов, чьи заграничные сочинения донесли до нас колорит и аромат этой далекой эпохи, не должен быть забыт С. П. Шевырев, завершение жизненного и творческого пути которого пришлось как раз на начало 1860-х годов. Вынужденно покинув Россию и обосновавшись сначала в Италии, преимущественно во Флоренции, а затем во Франции, в Париже, Шевырев продолжал по мере сил вести активную литературную, научную и публицистическую деятельность. Он имел уникальную возможность детально сравнить и оценить отличительный характер общественно-политических процессов в обоих этих европейских государствах, а его критические замечания позволяют лишний раз убедиться в том, насколько неоднородной, своеобразной и противоречивой была жизнь в тогдашней Европе.

        Вполне закономерно, что, будучи одним из наиболее видных представителей отечественной журналистики 1840-х–1850-х годов, Шевырев, оказавшись за границей, уделял повышенное профессиональное внимание выходившей здесь прессе, которая, благодаря его владению несколькими европейскими языками, стала для него постоянным ежедневным чтением. Но пресса прессе рознь, и то, насколько по-разному Шевырев отнесся к итальянским и французским периодическим изданиям, наглядно свидетельствует, помимо личных пристрастий самого Шевырева, также о принципиальном различии общественно-политических контекстов, в которых воспринимались русским наблюдателем иностранные газеты и журналы.

        Италия издавна пользовалась особой любовью Шевырева. В предшествующий период, в 1829–1831 и 1839–1840 годов, он дважды побывал здесь и плодотворно потрудился на ниве духовного приобщения к великому художественному наследию этой страны классического искусства. Его многолетняя плодотворная роль посредника между итальянской и русской культурами была хорошо известна современникам и давно уже отмечена исследователями [1, с. 95–96]. Так что нет ничего удивительного в том, что с первых же дней своего очередного пребывания на итальянской земле Шевырев сразу оказался в привычной, близкой и родственной ему стихии. Пресса Италии, отразившая мощный подъем всех национальных сил ее народа, получила полное одобрение Шевырева. В письме своему другу и верному соратнику М. П. Погодину Шевырев сообщал 6 ноября 1860 г., из Флоренции в Москву: «Начиная с Милана, я успел уже познакомиться с италианскими газетами. Дельное, зрелое, обдуманное слово – не нашему чета. Нет ничего похожего на нашу болтовню и на наши сплетни...» [2, с. 32].

        Это декларированное противопоставление прессы Италии, обретшей в ту пору довольно высокую степень политической свободы, русским периодическим изданиям, всё еще остававшимся в тесных рамках строгого цензурного контроля, в высшей степени показательно для общественной позиции большинства представителей предреформенного русского общества – даже тех из них, кто, как Шевырев, в предшествовавшее царствование императора Николая I относительно благополучно приспосабливались к цензурному режиму и, в общем-то, особо не помышляли о расширении допустимых границ свободы слова.

        А границы эти внутренне четко осознавались, и слишком резкий выход за их пределы вызывал со стороны Шевырева незамедлительный протест и отторжение. Это касалось в первую очередь бесцензурных изданий лондонской Вольной русской типографии А. И. Герцена, чей политический радикализм был для Шевырева совершенно неприемлем. В том же письме к Погодину он не преминул поделиться своими негативными впечатлениями от чтения «Колокола»: «Как отличается он <...> между западными европейскими журналами и как отделяется от спокойных, благородных, истинно свободных италианских. Так и видишь русского кнутобоя... Нет, не совершится наше возрождение такими средствами. Кнут, хотя из слова свитый, всё тот же кнут – и еще хуже и гаже, а у нас теперь им только и помахивают газеты и журналы на всю Россию» [2, с. 32].

        Итальянский пример постепенного обновления государственной и народной жизни, основывающейся на взаимном единении всех здоровых сил общества, являлся в глазах Шевырева убедительным воплощением альтернативы тому пути насильственных политических изменений, неизбежно чреватых острыми социальным конфликтами, к которому призывал издатель «Колокола». В таком контексте обращение к изучению и учету позитивного опыта периодической печати обновляющейся Италии представлялось Шевыреву более чем актуальным и благотворным. В подготовленной им в конце 1860 – начале 1861 гг. (но оставшейся по независящим от автора причинам неопубликованной) первой части задуманного цикла заграничных корреспонденций под названием «Путевые впечатления от Москвы до Флоренции», Шевырев не только в высшей степени комплиментарно охарактеризовал тогдашнюю итальянскую периодику, но и дал подробное обоснование своему взгляду на отличительные особенности развития социально-политических процессов в Италии, способных послужить нравственным ориентиром и достойным образцом для России: «Всякому, кто дорожит достоинством и благородством слова политического и общественного, каким должны быть современные журналы и газеты, непременно полюбится ежедневная литература Италии во всех столичных городах ее, где только новый дух гражданской свободы одушевил и развязал это слово. Оно отличается, по большей части, всюду характером обдуманности, зрелости, основательности. Не страсть личная писателей, но дух отечества внушает его. Глубокое изучение наук политических, юридических, исторических, издавна пустившее корни во всей Италии, предлагает ему твердые основы, почву незыблемую. Философия Данта, Вико, Джиоберти озаряет его общими светлыми мыслями. Наконец, искусство и вкус предлагают ему формы изящные, привлекательные» [3, с. 85].

        Шевырев был глубоко убежден в том, что любые политические преобразования непременно должны опираться на поддержку народа, а консолидация общества просто невозможна без его тесной сплоченности вокруг единых для всей нации духовных ценностей, стоящих неизмеримо выше какой бы то ни было сиюминутной злобы дня и конъюнктурных расчетов. Проявление именно такой всенародной солидарности он видел в итальянском Рисорджименто, почему и старался, хоть и безуспешно, пропагандировать его духовную программу перед русской читающей публикой: «Итальянцы понимают, что, будучи разделены политически внешним образом, они всегда хранили внутреннее свое единство и тем обязаны были религии, искусству, ею вдохновенному, и литературе, взятой в обширном смысле. Сохранив в самих себе это духовное единство как народное сокровище, они получили силы возвратить и единство внешнее политическое, которое могло быть только верным результатом единства внутреннего» [3, с. 86].

        Но, впрочем, изрядная доля консерватизма всё же давала о себе знать в апологетических по отношению к Италии взглядах Шевырева. Итальянские реалии воспринимались им сквозь призму собственных идеологических предпочтений, причем особый акцент делался именно на тех сторонах общественно-политических процессов, которые казались Шевыреву наиболее предпочтительными не для одной лишь Италии, но не в меньшей степени и для России. «Любо видеть возрождение Италии. Всё совершается с удивительным благоразумием. Образованное духовенство, не папское, стоит также в передовых людях. Никаких идей социалистических, всё чисто и свято. Религия христианская одушевляет всех. Семейство уважено и освящено. Монархическое, но конституционное начало признано всеми» [2, с. 33], – вот как красноречиво и даже чересчур патетично отзывался он о благодатной итальянской жизни во флорентийском письме к Погодину от 17 декабря 1860 г.

        Таким образом, итальянская пресса олицетворяла в глазах Шевырева идеальную модель осуществления журналисткой своей общественной и гражданской миссии, направленной на всемерное укрепление конструктивного потенциала нации, а не на разжигание политических страстей и обострение социальных противоречий.

        Совершенно другую, прямо противоположную оценку дал он периодической печати Франции. Косный политический режим авторитарной империи Наполеона III, непоправимо клонившейся к упадку и наполнившей своим застойным духом общественную атмосферу страны, заметно сказываясь на стиле и содержании официозной прессы, составлял слишком разительный контраст с оживленным всенародным подъемом возрождающейся Италии. Вот почему первые же впечатления от соприкосновения с французским государственным бытом и политической средой оказались обескураживающими и удручающими. Шевырев поспешил поделиться ими с Погодиным, известив его 5 июня 1862 г. из Парижа: «Здесь газеты пусты как нельзя более. Париж внешний растет и украшается, но внутренний пустеет и опошляется. Французы погружаются в материальную жизнь» [2, с. 43].

        Показательным примером вопиющей профанации духовных и (даже более того – сакральных) ценностей, ненароком допускаемой французскими периодическими изданиями, стала для Шевырева публикация в главной политической газете Франции – ежедневнике «Le Moniteur Universel» («Всеобщий вестник») общественной проповеди одного из высших французских католических иерархов, о чем Шевырев с негодованием информировал Погодина в письме от 21 января 1863 г.: «Вчера напечатана была речь епископа Орлеанского Дюпанлу к народу о вспомоществовании работникам Нижней Сены, страдающим без хлопка, от американской войны. Он предлагает французам закричать: Vive Jesus Christ! как кричат они: Vive la France! Вот их понятия о религии» [2, с. 50]. Естественно, что искренне набожному и глубоко верующему Шевыреву такая подмена внешнего пафоса, да, пожалуй, и внутреннего смысла обращения к религиозным чувствам народа, уподобление казенного верноподданнического восторга истинному религиозному воодушевлению не могло не показаться если не заведомым кощунством, то, по крайней мере, проявлением крайней бестактности и абсолютного непонимания принципиальной разницы между божественным и земным.

        Но главным фактором исключительно суровой и даже не вполне справедливой критической оценки Шевыревым французской прессы оказалась позиция, занятая практически всеми периодическими изданиями Франции в освещении русско-польского конфликта 1863–1864 годов, вошедшего в историографию под названием Январского восстания. Как известно, ведущие европейские державы сознательно воспользовались испытываемыми Россией затруднениями вследствие разгоревшегося ожесточенного национального противоборства для дипломатического давления на нее с целью дальнейшего ослабления ее внешнеполитического положения. Конечно же, Шевырев, как горячий патриот своей страны, был раздражен и возмущен той ролью, которую взяли на себя французские газеты и журналы, открыто поддержавшие во внутриславянском конфликте сторону мятежных поляков. В полемическом запале Шевырев приписал это влиянию коварных происков и интриг многочисленных польских эмиссаров, буквально заполонивших европейские столицы и не брезговавших никакими средствами для того, чтобы как можно больше навредить России. В письмах к Погодину Шевырев решительно размежевывал подлинные настроения французского общества, расположенного вполне миролюбиво по отношению к России, и риторическую воинственную шумиху, поднятую ангажированной прессой, преследующей в этом случае собственные далеко идущие интересы: «Войны французы не хотят. В народе сочувствия к полякам нет. Газеты не отголосок мнения народного. Они куплены, по большей части, поляками, или желают европейской катавасии, чтобы как-нибудь свернуть голову Наполеону III» [2, с. 52].

        Вслед за князем П. А. Вяземским и тем же Погодиным Шевырев счел для себя необходимым выступить на страницах субсидировавшейся русским правительством газеты «Le Nord» («Север») с публицистическими статьями в виде писем на имя редактора, в которых аргументированно опровергались некоторые предвзятые мнения и ложные утверждения о России, распространявшиеся во французской прессе. Написанные по-французски статьи Шевырева внесли определенный вклад в формирование европейского общественного мнения по поводу русской внутренней и внешней политики начала 1860-х годов. Правда, едва ли голос Шевырева оказался услышан многими участниками этой полемики, да дело было и не в логических доводах или эмоциональных возгласах. Самым лучшим и наиболее действенным ответом на все нападки европейской журналистики стали решающие успехи русского оружия в подавлении польского восстания, а победителей, так уж принято, хоть и осуждают, но не судят. Жаль только, что Шевыреву не довелось дожить до окончательной победы России в противостоянии ее тогдашним врагам: 8 мая 1864 года он скончался в Париже, вдали от родины. Однако его корреспонденции, статьи и письма по-прежнему остаются ценным историческим источником для изучения особенностей отношения русского общества к Европе.

                Литература

    1.  Потапова З. М.  Русско-итальянские литературные связи. Вторая половина XIX века. – М.: Наука, 1973. – 288 с.
    2.  Погодин М. П.  Воспоминание о Степане Петровиче Шевыреве. – СПб.: Печатня В. Головина, 1869. – 60 с.
    3.  Шевырев С. П.  Путевые впечатления от Москвы до Флоренции // Русский архив. – 1878. – Кн. 2. – С. 75–87.

         Август 2012