Поездка Ч. 1

Вечер встречал меня милыми красками, стоя на берегу, я ощущал прилив небывалых, героических сил. Что-то внутри меня выпрямлялось, просыпалось и в один миг казалось, что целый мир желает, улыбаясь, по-дружески потрепать тебя по плечу.
Статные, стройные камыши безалаберно суетились на ветру, а речка под хулиганским воздействием всё того же летучего баламута проявляла свои водяные рёбра. Опушка леса, которая находилась несколько поодаль от того берега, где мне довелось находиться, то входила во власть небесного света, то чувствовала на себе покрывало тени. Казалось, будто какой-то громоздкий факел, располагавшийся на исполинском расстоянии, по своей капризной прихоти решал: быть ли мохнатому древесному взводу освещённым или не быть. С этим гамлетовским вопросом мучились и сами невинные деревья: желая принять долгожданную благосклонность яркого факела, они крутились, рисовались, красовались пред ним и так и этак… Порой им удавалось вымолить сладостное, сияющее внимание и любой, кто шпионски наблюдал за этим дивным представлением мог определённо заметить восторженную, экзальтированную пластику движений у осанистых гигантов.
Я любил деревенские виды, в ту пору я жил у одной простой, хорошей, добродушной семьи. Когда у меня начались затяжные войны с кредиторами, я изрядно поддался зубастой меланхолии. После разрешения сих неприятных жизненных вопросов я решился на некоторую весьма импульсивную авантюру: а почему бы мне не бросить все эти бесчисленные финансовые, житейские дела и не сбежать в деревенское обиталище? Недолго раздумывая (что естественно, ибо с детства я был чрезвычайно страстным человеком), я отправился с небольшой поклажей в славную деревеньку N., где несколько лет назад пребывал с добрым товарищем, проводя наши студенческие каникулы. Стоит читателю немного поведать о страстном путешественнике.
В сущности, я был обыкновенным молодым человеком из замечательной, интеллигентной семьи. Матушка реализовала собственную натуру на учительском поприще (греческая словесность – дело всей её жизни), а отец – суровый, усатый мужчина с нахмуренными, густыми бровями, своим строгим видом явно демонстрировал военную выправку, он был отставным офицером. Отношения с ним, увы, не заладились с самого начала: в противовес ласковой, нежной матери папаша по-командирски пытался муштровать ленивого, склонного к аристократической неге, сынишку, но нервные манипуляции  бывшего (а бывших, как известно, не бывает) офицера потерпели фиаско. Сын его хоть и имел известную порочную леность, но умел постоять за себя: обладал бунтарским нравом.
Голова моя с далёких детских лет носила копну рыжих, жёстких волос. Лоб широкий в висках, узкий, выразительный подбородок. Брови дерзновенно разлетались, а взгляд серых глаз имел свойство проницательно смотреть на собеседника, этакие буравчики. Рост средний, но тело было ловким, подвижным – движениям конечностей не чужда резкость и общая грубоватость. В последние два года по окончании института судьба могла мне предложить лишь скучную службу в одном из городских банков. Вся чудовищная, монотонная трясина разжигала мой недисциплинированный, легко воспламеняющийся нрав. Не предупредив сослуживцев, я отправился в поездку.
Изначально придуманный план был весьма прост: моя порывистая душонка возжелала остановиться в доме того же господина, у которого мы много вёсен назад уже гостили. Рисковал ли я? О, несомненно! Я соизволил поехать, совершенно при этом не подготовившись… Боже, огненноволосый авантюрист даже не связался с общими знакомыми хозяина дома: мало ли что могло статься с человеком, всё-таки он был в летах, а сердечные болезни то и дело, что напоминали ему о хрупкости человеческого (тем паче старческого) существования. Но не буду лукавить: по итогу я решился обратиться только к одному знакомому, да и то лишь за тем, чтобы провернуть, так сказать, одно предприятие, о котором читатель узнает немного позже.
Видите ли, сам задор и наполнял всю мою сущность именно благодаря неопределённости результата поездки: ждёт ли кто меня там? сумею ли достойно устроиться? если нет, то неблагоприятные обстоятельства послужат настоящим вызовом для моей мужественной души? Храбро, но глупо – абсолютно согласен, милый читатель. Видимо, молодость частенько сожительствует с наивной глупостью. Что ж, пусть так! Примеряя на себе подагру, старческую отдышку, морщинистость рук, быть может, мы и приобретём столь важную, набившую оскомину, мудрость. Но огненной искры, увы, уже не видать будет…
Дорога до деревни N., безусловно, была мне по-родственному знакома: мне удалось выучить все повороты, потаённые места в чащобах, где так прелестно останавливаться рано утром для совершения чудесного завтрака. Только представьте: свежий ветер юного лесного утра, необычайно вкусный, лёгкий шоколадный десерт, удлинённый флют охлаждённого шампанского, в волшебном естестве которого бестии-пузырьки судорожно пытаются вынырнуть, выпорхнуть и улететь восвояси. А какая тишь в этих местах? Порой кажется, что вдалеке (в самых глубинах лесного лабиринта) покажется златокудрая скромница-нимфа или даже распущенный сатир. По-иному не может быть: находясь в этих великолепных чащах, так и хочется поверить в сказку, возможно, придумать миф, ибо должно же быть хоть что-то во вселенной отдохновенное и по-рождественски праздничное.
Важно отнюдь не конечное назначение, замечательный читатель, а сам процесс поездки. Как, собственно, и в самой жизни: там в конце ничего грандиозного не ожидается, поэтому имеет смысл наслаждаться лишь столь увлекательным процессом. Мы с вами вечно чего-то да ожидаем – как в школьные годы, помните? Жизнь от звонка до звонка, от экзамена к проверочной работе. Нельзя же так, боже мой! А дождавшись (при этом изрядно намучившись) окончания обучения, мы чувствуем себя опустошёнными, а в зрелые годы и вовсе осознаём, что лучшие лета были именно те, когда почему-то желали свободы и независимости, ждали какого-то Второго пришествия. Процесс всему голова, ибо за оградой дожидается лишь яма.
В предыдущий раз проезжая размашистые поля (дело было ранней сухой зимой), я отмечал восхитительную, ненатуральную пудру, которая привычно находилась на них. Будто кто-то с верхнего яруса, чванясь кулинарными удачами, величественно сыпал кристально-белый песочек на местное пространство. Ныне я получал удовольствие от этих видов, а на дворе стоял жёлтоволосый резвый октябрь, так же предпочитающий сухость. По правую руку от меня гарцевала целая палитра цветов: разные оттенки зелёного и жёлтого. А в перспективе срывался колоссальный вид одиноких равнин. Боже, как захватывает дух от видов, которые давно знакомы душе! Любо сердцу умильно наблюдать упоительные красоты! Сердечное тело начинает полнее, увереннее качать кровь, кожа лица алеет, жилы насыщаются силой… Пока я восторгаюсь дарами изумительной дороги, стоит вспомнить и моих хозяев, которые столь радушно меня уже однажды принимали.
Афанасий Иванович был человеком работящим, смекалистым, господином, так сказать, с практической жилкой. Зарабатывал какие-то барыши он, в сущности, в том числе с того, что сдавал часть дома (маленькую, но весьма опрятную комнатку) проезжающим гостям, а сии проезжающие были, как правило, люди городские, то есть вполне приличные, интеллигентные – взаимодействовать с подобными лицами одно удовольствие. Но основным делом Афанасия Ивановича было написание картин. Человек он был крестьянского рода, но природа его одарила художественным талантом в высшей степени, ей-богу! Это был выдающийся пейзажист.
Вся эта деревенская красота благодаря этому художнику обретала статическую формулировку. Подобное занятие – великое дело, поверьте мне на слово. Афанасий Иванович был высокого роста, несколько дородного сложения, обладатель учтивых карих глаз и седой, кустистой, кудрявой бороды. Голова также была во власти уже поседевших (да и поредевших) волос, но они в отличие от бороды были преимущественно прямыми и мягкими. Нрава он был тихого, скромного, трудолюбивого. Всю жизнь ему довелось пробыть в работе: как физической, так и умственной. В молодости Афанасий Иванович работал кузнецом, дабы прокормить каким-то образом и себя и пожилых родителей. Это был довольно одинокий, но милый человек, любящий жизнь и своё дело.
  Первый брак Афанасия кончился весьма скорбно: его супруга Елена Николаевна, в девицах Куртехова, померла при родах и младенца (мальчика, если мне не изменяет память) не получилось спасти. Афанасий Иванович переживал потерю стойко, не жалуясь на рок. В ту пору на его совести были ещё отец с матерью – молодой мужчина не мог себе позволить опустить руки.
Прошло с момента той неприятной страницы его биографии ровно пятнадцать лет. Дорогих родителей уже не было в живых, а Афанасий помнил их и хранил у себя в доме их фотографии, где обоим было около двадцати лет. И вот судьба одарила его превосходным человеком: он повстречал славненькую Лизавету Фёдоровну. Лизавета была младше его на двадцать один год, она приходилась дочерью одному из соседей, который умудрился неподалёку выгодно приобрести дом. Отец Лизы был состоятельным господином, к тому же испытывал пламенную любовь к живописи – тот исключительный случай, когда финансовая обеспеченность сочетается со вкусом и потребностью в прекрасном. И однажды, когда за окном был поздний март, а снег всё ещё лежал на земле и нагло вовсе не собирался покидать её, Лиза с папой посетили Афанасия Ивановича с целью приобрести несколько видных пейзажей здешних равнин. Так, собственно, мои гостеприимные, хорошие друзья и познакомились.
Лизавета Фёдоровна была чрезвычайно мягкой, тактичной женщиной, зная о трагедии Афанасия Ивановича, она в одночасье поняла, что необходимо предоставить помощь этому холостому, прекраснодушному мужчине, по меньшей мере по хозяйственной части. Поэтому она стала его частенько навещать, особливо в воскресенье после посещения церкви. Они как-то легко сошлись, им было что обсудить: Лизавета интересовалась живописным мастерством, они много говорили о влиянии романтизма на сие ремесло. Лиза обладала, потрясающими своей красотой, светлыми кудрями. Иногда они так вились, что не давали бедной покоя. Бывало, собирает малинку, а ветерок проворно так и сбивает её длинную косу. Она, кропотливо наклоняясь, поправляет тонкими пальчиками непослушную чёлку. Раскосый разрез глаз Лизаветы – отдельная солнечная поднебесная прелесть! Благородством и достоинством веяло от всего облика юной женщины, а цвет глаз, к слову сказать, было весьма сложно определить: часто менялся от очаровательного зелёного к нежно-голубому. Росту она была небольшого, поэтому забавно смотрелась на фоне Афанасия-богатыря. Эти замечательные, искренние люди были по-настоящему близкими для меня. С Афанасием я крепко сдружился и в последний мой визит он даже отказывался брать плату и Лизавета ему вторила. Но в итоге я настоял, посудите сами: как ваш покорный слуга мог ещё отблагодарить эту славную пару? Лизавета с Афанасием жили безбедно, но финансовая поддержка им была необходима. Колоссальные хозяйственные расходы требовали немедленного удовлетворения, тут говорить-то не о чем, я всё точно замечал. Принимать напрямую, что называется, помощь они отказывались и я решил хитрить: отдавал деньги второстепенным знакомым и те скупали чохом свежие картины Афанасия Ивановича. Художник дивился столь баснословному спросу и его белоснежная, колючая борода расплывалась в улыбке, благодаря которой лицо казалось более молодым. Его улыбка – лучшее вознаграждение для меня. Этот человек заслужил счастья.
Спустя несколько часов мой тарантас наконец достиг их дома. На крылечке дорогие уже дожидались: Лизавета Фёдоровна, немного осунувшись за тот период что не видались, укутавшись в шерстяной, с ромбовидными красными узорами платок, махала ручкой, а Афанасий Иванович, находясь ближе к калитке, в недоумении широко раскинул свои длинные, могучие руки-ветки, словно готовясь к тёплым объятиям. Долгожданные лобызания осуществились: скорым манером пожав мне руку, он свободно, как бы не дожидаясь позволения, обнял меня как в последний раз. По-русски поцеловав мои пылающие щёки, Афанасий обдал моё лицо запахом хорошего табака. На очереди была Лиза. Её кудри как и обычно распространяли запах чего-то сладкого и приятного. Высокая степень сладковатого душка возбуждала сильный аппетит, я был в предвкушении желанного съестного, ибо чрезвычайно проголодался в дороге. Лизавета Фёдоровна талантливо готовила выпечку, видимо, именно этой работой она и занималась незадолго до моего приезда. Но один вопрос для меня оставался неразгаданным: каким же всё-таки образом они узнали о моём скорейшем визите? Сообщил я лишь одному надёжному (как мне казалось ранее) Михееву – картёжнику со стажем, который жил со своей большой, многодетной семьёй в версте от дома моих милых друзей. Почему я его всё же оповестил? А по одной очень простой причине: Михеев по моему настоянию должен был приготовить подарки – для Лизаветы ситцевый бирюзовый платочек, а для Афанасия Ивановича была приготовлена изумительная гравюра конца восемнадцатого столетия. Все эти дары я выслал за день до моего отъезда для того, чтобы мои любимые получили радости поочередно: в один день приход Михеева с подарками (который по договору обязан был молчать о моём возможном прибытии), а на следующий день и внезапное появление рыжего проказника. Но плут Михеев сорвал предприятие и предательски проговорился. Афанасий и Лизавета своей осведомлённостью, конечно, застали меня врасплох. Эх, а должно было быть всё наоборот…