Глава пятнадцать 4. Кольцо Сатурна

Спор наш не прошёл даром, и в Инвернесс мы с Вернером выехали угрюмые в натянутых отношениях. Что касается Холмса, по его лицу ничего невозможно было понять – бесстрастное, как у индейца, оно ровно ничего не выражало.Зная, что до самого Инвернесса, скорее всего, обойдётся без попутчиков, он почему-то настоял на том, чтобы не изображать пока что Мэртона,хоть и держал наготове и синие очки, и свой талант к перевоплощению.
- Я хочу быть узнанным этими людьми, - сказал он, не объясняя причин. - Более того, хочу быть представленным им, если меня не узнают.
-Да зачем вам так не осторожно... - запротестовал было я, но Вернер жестом прервал мои возражения.
-Хорошо, - проговорил он. - Если они не узнают, я им подскажу. Будьте покойны.
Однако, они узнали тотчас.
Ленц, во всяком случае, точно, узнал его, но промолчал. Он вообще отнюдь не выглядел ни разговорчивым, ни возбужденным предстоящей дорогой, ни, тем более, счастливым - скорее угрюмым и, по-моему, очень хотел выпить. Его явно точило беспокойство. Его сын, тоже только увидев Холмса, так хищно сощурил глаза, что мне стало не по себе. Тем более, когда я заметил, как он поглядывает по сторонам, явно примериваясь сбежать. Оковы отец с него снял, чтобы не привлекать ничьё внимания, и это обстоятельство ему определённо хотелось использовать, пока есть такая возможность.
- Не делай этого, - тихо проговорила тоже заметившая эти взгляды Рона. – Нет там твоих друзей. Просто вивисекторы. Учёные вивисекторы – знаешь, что это? За те лекарства, от которых тебе так хорошо, они отрежут тебе сначала ноги, потом руки, а там и голову. Магон, между прочим, был нормальным человеком, пока не попал к ним. Ты ведь догадался, кто наш спутник, правда? Не очень-то он похож на демона. Он, к твоему сведению, в университете учился. Но все это просто вырезали и стерли. Ты не знаешь, какой у него шрам на голове – это след операции. Ему пересадили мозг мёртвого гробовщика о`Брайана, которого убило молнией, вот и получился кадавр. Сделают тебе такую же – и тоже будешь бегать по лесам с волками и жрать человечину.
- Да ты всё врёшь, - насуплено отозвался мальчишка.
- Не всё, - сказала Рона веско и отвернулась. Отличный ход, на мой взгляд.
- Можешь пощупать, - сказал слышавший их разговор Холмс, наклоняя голову. – Только осторожно. Будь начеку – я не всегда могу за себя отвечать: цапну – и ты без пальцев, - и показал зубы в ощеренной улыбке.
Кажется, вдвоём они впечатлили маленького горбуна – энтузиазма в его озираниях поубавилось.
- Сядете на пароход, который я укажу, - между тем наставлял Ленца Вернер. – И на те места, которые я укажу. Деньги у вас будут с собой. Если ваших мало, я добавлю до нужной суммы. Больше ни о чём беспокоиться вам не надо, пока не доберётесь до Эдинбурга. В Эдинбурге сядете на лондонский пассажирский – билеты луже заказаны – и направитесь прямо в Лондон. На вокзале вас встретят. Человека, который там будет, я не знаю, но он вам передаст от меня привет. Тогда вы сможете довериться ему. Будете делать, что он скажет, и вас устроят так, что вы не будете нуждаться. Если, конечно, не решите, что я взял вас на пожизненное содержание и не начнёте вместо предложенной работы – а вам предложат работу – снова пить. Что касается юного Ленца, он не свяжет вам руки. Его, я думаю, определят в приличный интернат, где он сможет учиться, и где вы сможете видеться, сколько пожелаете. А нет – так устраивайтесь сами.
- Но остаётся один вопрос, Вернер, - вдруг проговорил до сих пор послушно кивавший Ленц. – Извечный вопрос: про сыр и мышеловку. Проще говоря: вам-то какой профит со всего этого? Я перестал верить в бескорыстный альтруизм, как только начал носить штаны вместо платьица.
- Несколько аспектов, - сказал Вернер с такой готовностью, словно только и ждал этого вопроса. – Во-первых, ваш Карл представляет для нас нешуточную угрозу, а отрезать ему язык и рубить руки всё-таки чересчур, - с этими словами он бросил на мальчишку такой кровожадный, такой многообещающий взгляд, словно вот-вот готов изменить своё мнение.
Ленц проглотил это, молча – после истории в церкви он, кажется, был готов выслушивать и не такое.
- Во-вторых, - продолжал Вернер. – В какой-то степени я благодарен вам и за молчание, и за лошадь, и за тот случай, когда вы позвали меня выручать доктора из компании досужих любопытствующих. В-третьих, я помню вас ещё до объятий зелёного змея. Если я скажу, что жалею вас, это правдой не будет, но я был бы рад через несколько лет увидеть в докторе Ленце врача, а не деревенского пьяницу. Я сам врач, считайте это проявлением корпоративной этики. За себя и за доктора Уотсона, у которого для таких надежд, пожалуй, ещё больше оснований.
Я понял намёк и – делать нечего – проглотил его, хотя, боюсь, покраснел при этом.
- Хотя бы потому, - встряла Рона, - что уж он-то точно член врачебной корпорации, настоящий, а не будущий.
Снова она была на моей стороне, не смотря на определённую справедливость упрёка.
- А всё-таки я не совсем понимаю, с кем вы вступили в противостояние, - хмурясь проговорил через несколько мгновений раздумья Ленц. -  Увы мне, мой сын оказался в гуще событий, а я и не подозревал об этом. Я – скверный отец, ещё, видимо, худший, чем врач. Пережитое горе не укрепило, а надломило меня, и алкоголь – вы правы – привычка разрушительная, за которую я не устаю корить себя теперь, но она давала мне забвение.
- А не пора ли вам это забвение прервать и обратить мысли к живому человеку, который уже достаточно пострадал из-за вашей безответственности? – задумчиво проговорил Вернер. - Я о вашем сыне, о Карле. Отравленный, развращённый в столь нежном возрасте по вине вашего забвения, он всё равно, что душевнобольной сейчас, но, в отличие от прочих душевнобольных, дело поправимо, только поправлять это вы должны будете вдвоём, согласованно, упорно, долго, поправлять себя обоих, если , конечно, ещё хотите вернуться к достойной жизни. То, что он вот сейчас на нас на всех волком смотрит, его беда, а не вина – ему нужно побороть те привычки, к которым его насильно приковали люди мерзостные и беспринципные. А такое и взрослым не всегда под силу. Вот, спутники мои знают, о чём я говорю, - и он поочерёдно посмотрел сначала на меня, а потом на Холмса.
- Я решился, - слабо улыбнулся Ленц. – Мне пути назад уже не будет, и Карла я не отдам. Именно потому и спрашиваю: кто он, этот злодей? Как в нём сочетается гениальность и та развращённость, которую я прозрел после пожара в церкви, которой он чуть ни насмерть отравил моего ребёнка? Вы отсылаете меня, потому что я слаб и ненадёжен – я это понимаю, но я всё равно хочу знать…
- Вы любите сына, - перебил Вернер. – Дело не в вас. Всяк слаб и уязвим, когда его близким грозит беда, а Карлу здесь она грозит непременно. Нам – через него, но ему – первоочерёдно. Да и не здесь тоже, но чем дальше отсюда, тем лучше. Так что просто послушайтесь и сделайте по-моему.
- Но всё-таки кто он? – не унимался Ленц. – Врач? Физик? Франкенштейн?
- Пожалуй, что и Франкенштейн, только навыворот, - усмехнулся Вернер. – Большой придумщик.
- Большой негодяй, - не выдержал я. – Из тех, кто понимает фразу о том, что «наука требует жертв», как вседозволенность приносить в жертву своей учёности жизни других людей. Худший образчик учёного – учёный от дьявола. А дьявол, знаете ли, щедр со своими приспешниками – он ведь понимает, что даёт в рост.
- Вот, - поднял палец Вернер. – Как человек, имеющий отношение к литературе, доктор Уотсон формулирует образно и точно. И местным жителям, чем ловить Магона по лесам, сперва бы поискать его поближе, через тех же его приспешников. В Клуни-Ярде, например. Только к вам, Ленц, это уже никакого отношения иметь не должно, ваша забота сейчас – сын и его будущее. А дьявола оставьте нам.
- А любопытство? – снова улыбнулся своей слабой улыбкой Ленц. – Ехать в двух дюймах от человека, которого чуть ли ни мистифицируют, и даже не узнать точно: в самом ли деле этот человек – голем? Ну вот скажите мне, господин Магон, вы – плотник о`Брайан, оживлённый злодейским гением вашего Франкенштейна, или, может быть, гомункул, или совсем другой человек, силою обстоятельств ввергнутый в тот ад, который мы вам устроили? Лицом вы точь-в-точь Вернер, тут с породой не ошибёшься, да и девочка с вами, - он глазами указал на Рону, - явно корнями из этих мест. Кровь рода Идэма сильная, как ни затирай, проступает.
- Верно, - сказал Холмс, но больше ничего не добавил, оставляя право говорить и выбор разговора Вернеру.
- Совсем другой человек, - сделал свой выбор Вернер. – о`Брайан был мёртв, когда его нашли – думаю, мёртв он и остался. Хорошенько поискать на дне около Инвернесса – там он, надо полагать, и лежит, если рыбы не съели. Никакое врачебное искусство не может оживить мёртвого. Это, наоборот, в искусстве умерщвлять живых люди достигли завидных высот. Смерть необратима, и вам, как естественнику, Ленц, надо бы знать законы природы.
Я с удивлением наблюдал, как легко Вернер захватил в разговоре главенствующий тон, и это казалось органичным, не раздражало. А ведь он был ещё чрезвычайно молод. Я вдруг подумал, что в этом они с Роной тоже очень похоже: и он, и она, словно на самом деле много старше своих лет. Вот только Рона сейчас молчала, исподволь очень внимательно разглядывая Холмса – кажется, она старалась подмечать каждый нюанс его скупой мимики; её же собственные эмоции читались относительно легче, и я видел тревожное беспокойство.
- Наука как раз и видит своё предназначение в попрании законов природы, - совершенно неожиданно вмешался вдруг доселе каменно молчавший Карл с бесцеремонностью ребёнка, чьё воспитание не насаждалось наставлениями, а было отпущено – единственно – на волю детского разума.
- Не в попрании, а в изучении, - веско сказал Вернер. – Природу нельзя подчинить – только понять. В эту опасную ересь впадали многие авантюристы от науки и заканчивали  плачевно. Вот и наш Франкенштейн рано или поздно этим закончит, помяни моё слово.
«Как уже закончил Крамоль», - подумал я про себя, хотя именно в отношении Крамоля, пожалуй, я был несправедлив – в конце концов, он именно изучал, а попрать законы природы его наработками придумали его ученики. С другой стороны, каждый учитель заслуживает своих учеников такими, какие они есть. Именно потому, что он – учитель.

Мы прибыли в Инвернесс, когда на стоянке дилижансов в порту уже горели жёлтые фонари, хотя настоящей темноты ещё не было – только опускались сумерки.Холмс надел очки и ссутулился - теперь в нем уже трудно было опознать злого духа из логова. Если он не находил нужным таиться от все равно уезжающих Ленцев, то здесь, в Инвернессе, явно опасался быть узнанным.
- Ленц, я надеюсь на вас, - проговорил Вернер, пожимая доктору руку и передавая билеты и узкий конверт. – Нет времени конвоировать вас и вашего сына прямо до каюты. Здесь всё написано. Здесь же некоторая сумма на случай непредвиденных обстоятельств. Вам понадобится врач, потому что один вы, да ещё с собственной пагубной привычкой, с вашим сыном не справитесь. Врач, однако, у вас будет не раньше Эдинбурга. До тех пор придётся продержаться. Будет трудно – будьте к этому готовы. Карл, я это всё и для тебя говорю. Едва ли ты всерьёз желаешь быть учёной обезьянкой у этого шарманщика от науки – профессора Франкенштейна, - он усмехнулся. – Другое дело, что тебе будет плохо без твоего лекарства, которое ты получал от него – не знаю, под каким видом. Поверь, эта кажущаяся дурнота пройдёт, потому что лекарство – никакое не лекарство, а то же зелье, которое губит твоего отца, только хуже. Будьте оба стойкими – моё вам пожелание – и вы ещё сможете быть счастливыми. До встречи.
- До встречи? – переспросил с лёгким удивлением Ленц.
- Боже мой! Да почему же нет? Я ведь вас не на край света отправляю – в Лондон. А в Лондоне сходятся рано или поздно все дороги. Так что мы ещё увидимся.
Они снова пожали друг другу руки, и мы разошлись. Ленц, взяв своего сына за плечо, а кладь свою навьючив на спину, зашагал в сторону пассажирских причалов, где высились громады пароходов и парусных судов, мы же свернули в сторону от фешенебельной части набережной - туда, где сновали паровые катера и скучали на приколе длинные баржи в ожидании своих буксиров.
- А ты скрытный тип, братец, - проговорила вдруг Рона. – Плёл нам про долг, про опасность, исходящую от них, что и подвигло тебя обустраивать их судьбу. А на самом-то деле ты просто любишь этого Ленца, ведь так? Наверное, прежде дружил с ним – может быть, по разнице возраста даже немного поклонялся. Или я не угадала?
Вернер стремительно покраснел алыми неровными пятнами – совсем, как Холмс, когда я, бывало, задевал его неожиданным личным вопросом, срывавшим покровы с его невозмутимости.
- Экая проницательность… - пробормотал он. – Чем же я себя выдал?
- Ничем определённым. Тоном… Взглядом… Ты словно бы чувствуешь себя виноватым перед ним.
- За то, что проглядел его, а особенно его сына… Не надо упоминать о моём неравнодушии, если это не имеет полезного значения для дела, хорошо? У каждого есть свои привязанности, но держать их напоказ – значит, давать козырь врагу. Ведь так, Шерлок? – вдруг резко спросил он, оборачиваясь к по-прежнему совершенно индифферентному и молчаливому Холмсу.
- Да, так, - спокойно и бесстрастно ответил тот.
А я впервые задумался, не притворяется ли мой потерявший память друг более холодным и более чужим нарочно, чтобы, как выразился Вернер, не давать никому козыря против себя.