47. Тайна Белого Братства

     Август 1797 года.
   
     Валери несколько минут нежно и задумчиво улыбаясь своим мыслям, стояла на пороге кабинета и наблюдала за тем, как сосредоточенно пишет Жером, не замечая ничего вокруг.

       Немного странно и непривычно выглядел он в светлом напудренном парике и немного старомодном синем фраке самого начала 1790-х.

       Анжельберу пришлось подчиниться общему порядку, император Павел открыто выразил крайнее недоверие и ненависть ко всему, что исходило из новой республиканской Франции, предмет его ненависти не только остро враждебные монархическому и сословному строю политические идеи, но в том числе и новые моды, покрой одежды, танцы, манеры.

      Под жесткий запрет, к немалому огорчению молодых дам, попали женские наряды в стиле Древней Греции, а также и мужские новомодные фраки, короткие жилеты, заменившие камзолы недавнего прошлого, шляпы с круглыми полями, пришедшие на смену старым треуголкам, пышный под самое горло кисейный галстук, высокие до колен сапоги.

     Даже костюм подданных Российской империи должен был излучать «верность монархическому принципу и благонадежность», а то, видите-ли, сегодня обыватель вырядится как якобинец, а завтра... заразится их идеями и начнет изучать Декларацию Прав Человека и зло, косясь на Зимний Дворец, вызывающе начнет насвистывать «Марсельезу» и «Ca ira»...

     Не поощрялся отныне отказ от пудреных париков в пользу естественных и длинных волос, убранных в хвост, всё это вызывало у нового императора сильный гнев, так как напоминало   о ненавистных ему французских революционерах.

      Даже новый, только вошедший в моду вальс был объявлен чрезмерно чувственным и «непристойным танцем», поскольку в нем, в отличие от прежних гавотов и менуэтов, кавалер держал даму за талию.

       Только сейчас, Жером почувствовал  присутствие Валери и поднял голову от документов, неловким жестом поправил очки в тонкой золоченой оправе и потянулся к чашке с кофе, стоявшей рядом.

     А Валери отчего-то слегка вздрогнула, внимательно вглядевшись в новый облик мужа. Белый пудреный парик,   бледное лицо с высокими скулами, усталый взгляд из-под очков... вспомнился визит в дом Дюплэ весной 1794 года... Робеспьер...В комнате как-будто стало холодно...

- Что-то не так, милая? – на молодую женщину ласково и чуть озабоченно смотрели продолговатые серо-зеленые глаза.

- И да... и нет... ты знаешь... кого ты мне в таком виде напоминаешь? – Валери присела рядом и слегка прижалась головой к плечу Жерома - вспомни, когда родился Максим... в ноябре ему уже будет год...как бежит время...верно? Помнишь, я еще была против того, чтобы сына назвать Максимильен...

- Я это помню... – Жером слегка помрачнел и откинулся на спинку стула – и объяснял тебе, что моего покойного отца звали Максимильен Андре Мари Анжельбер... разве ты можешь что-то иметь против моего отца, которого даже не знала? А ты сказала...

- Да... но я всегда где-то очень глубоко внутри... подозревала, что у твоего желания назвать нашего сына именно так, есть не только видимое, но и скрытое основание...и вот второе... мне было как-то не по душе...

   Жером нежно поднес к губам её тонкие руки.

- Когда-то аристократка... графиня де Марбёф согласилась стать женой республиканца... якобинца... теперь она мадам Анжельбер, я не обманывал тебя в этом отношении.

  И еще... я никогда не отрекался от памяти... Робеспьера...Он был живым воплощением духа Великой Революции и стоил для нас больше, чем всё золото Перу...

   Валери-Габриэль озабоченно оглянулась, опасаясь, что их могли подслушивать, и мягко приложила палец к губам Жерома:

- Тише, ради Бога, тише! Здесь... в России... как и в любой стране монархической Европы, где свято блюдут прерогативы Трона и Алтаря, люто ненавидят наших якобинцев...

   Страшно подумать, что с тобой могут сделать... а что будет с нашим ребенком... что будет со мной?...

     А этот инквизитор Рысаков, уже девять месяцев он держит тебя на коротком поводке с острыми шипами... я боюсь, Жером...

     Жером крепко обнял её и зарылся лицом в густые русо-золотистые волосы.

- Я постоянно помню об этом, милая. А этот... Рысаков... кстати, он через полчаса будет здесь... сегодня он снова требует моего присутствия на одном светском...мм... сборище наших эмигрантов... – и мысленно закончил фразу – всё за то, что кто-то из Белого Братства там будет присутствовать... будет их ловить на меня...

- Жером... я не хочу встречаться с человеком, который  в любой момент может стать твоим палачом и, не задумываясь, оставит нашего сына сиротой...
  У меня болит голова, так и скажи, и я не буду присутствовать за столом...

...  .... .....
   В этот вечер граф Васильчиков принимал в своем доме на Большой Морской новое смешанное высшее общество Санкт-Петербурга, русскую «золотую молодежь» и французских аристократов-эмигрантов.

   Вежливо и любезно, ничуть не высокомерно принял граф Васильчиков и Жерома, своего нового секретаря, Владимир Иванович счел своим долгом осведомиться также  о самочувствии мадам Анжельбер и малыша.

   Этот провинциальный русский дворянин произвел на Анжельбера, этого принципиального революционера и врага   «мировой аристократии» неожиданно приятное впечатление.

   Любезный хозяин усадил его рядом с собой, с другой стороны невозмутимо сел «граф де Ла Пьер», еще один любимец Владимира Ивановича.

   Красиво сервированный стол, разнообразие блюд, мягкий свет кенкетов, обилие цветов и пальмы с яркими резными листьями по углам зала, приятная и не слишком громко звучащая музыка, создавали расслабляющую обстановку.

   Из музыкальной программы, к огорчению молоденьких дам, был устранен вальс, но что не сделаешь, чтобы не вызвать гнев императора...тем более, что дамы и господа постарше предпочитали танцы прежних лет, гавот и менуэт.

   Всё возможное было сделано для того, чтобы гости-эмигранты чувствовали себя так уверенно и комфортно, будто 14 июля 1789 года еще не наступило, а во дворце Тюильри в Париже восседает на троне его христианнейшее Величество Людовик Шестнадцатый и красавица Мария-Антуанетта.   
 
  И эти вечера по моде «ancien regime» (фр. «старого режима») ему неплохо удалась.

   И в ночном кошмаре не пришло бы в голову графу Васильчикову, верному принципам монархии и Романовым, что он окружил себя со всех сторон именно теми, к кому испытывал если не ненависть, то устойчивое неприятие, страх и отвращение, кого называл не иначе, как «безбожники и цареубийцы»...
 
   Его ближайшие соседи за столом, бывший депутат и комиссар Конвента Лапьер, бывший агент Комитета Общественной Безопасности Анжельбер, бывший заместитель председателя Якобинского клуба Лиона Фернекс...

    С Жюстеном Фернексом Владимир Иванович был особенно мягок и тактичен, «де Ла Пьер» деликатно намекнул, что родственники этого человека погибли в Лионе осенью 1793 года.

    Лоран даже не солгал, брат Жюстена, бывший присяжным трибунала был убит «белыми» мятежниками-роялистами со звериной жестокостью.
    Его забили камнями и еще полуживого выбросили в Рону.

    Но, как верно рассчитал Лапьер, намеренно не пояснявший никаких деталей, его поняли с точностью до наоборот.

   Ведь все здесь их принимали за своих, за роялистов, «пострадавших за верность трону Бурбонов  и богоустановленному порядку».

    Мрачному Фернексу роялисты, и русские и французы, наперебой выражали сочувствие и возмущались «кровожадностью безбожных революционеров», которых «еще ждет жестокое возмездие», после чего Фернекс делался ещё мрачнее...

   Хозяин решил угостить общество новым салатом из кальмаров и мидий, название нового блюда против воли заставило Анжельбера подавиться, а его друзей переглянуться, на короткое время они замолчали, прислушиваясь только к звону бокалов и разговорам ничего не подозревающих соседей по застолью.

   Все, как один, очень вежливо, но решительно отказались.

- Простите нас... ради Бога... – извинился за всех Лапьер – мы еще во Франции... так объелись этим блюдом три года назад...что дальше некуда...

   «Термидор», надо же так обозвать блюдо из морепродуктов...

- Нет комментариев... – тихо буркнул себе под нос Фернекс.

- Я знаю, откуда это пошло... еще с лета 1794-го, название новому блюду придумала сама шлюха Кабаррюс вскоре после... – Лапьер не поднимал глаз от тарелки – так они радовались торжествующей контрреволюции и смерти наших товарищей.

   Виконт де Вильфор, худощавый молодой человек в светло-оливковом кафтане, осторожно коснулся рукава «графа де Ла Пьер»:

- Извините мое любопытство, месье, но не могли бы вы мне рассказать коротко, что там сейчас... во Франции... как вам удалось выжить и продержаться среди этих революционных ужасов так долго...

   У меня  в Термидоре Второго года этой «эры дьяволов» погиб друг детства и дядя с женой и двумя дочерьми...

  Бывший депутат и комиссар Конвента, известный в обществе Петербурга, как "граф де Ла Пьер", эмигрант, серьезно и внимательно взглянул на юношу и отложил в сторону вилку, он думал о своем, вырвался вздох:

-  У меня в Термидоре Второго года тоже... погибло немало товарищей и коллег... немало светлых надежд приказали долго жить, у меня на глазах медленно умирала прекрасная дама... – «наша Революция» мысленно закончил фразу Лапьер.

   Но молодой аристократ, конечно же, понял его по-своему, на это и рассчитывал Лапьер.

- Извините, месье... я не должен был касаться...

   Из-за стола поднялся  широкоплечий блондин очень высокого роста в красном кафтане старо-французского покроя, белое батистовое жабо с изящными кружевами,  оттеняло тонкие черты аристократического лица, носившего отпечаток несомненного мужества.

  Только ледяной рыбий взгляд голубых глаз молодого человека сильно портил производимое им в целом приятное впечатление: 

- Предлагаю выпить за успех второй контрреволюционной коалиции, господа. За освобожденную от революционных вандалов прекрасную Францию, Париж, за реставрацию его христианнейшего величества Людовика Восемнадцатого и всех богоустановленных общественных порядков.

  Мы укажем нищебродам санкюлотам их место, на двести лет вперед эти животные забудут и про равноправие, и про Республику, и про Декларацию Прав Человека!

   Смерть якобинцам, участь Дамьена, публичное четвертование ожидает цареубийц и их верное охвостье!

   Смерть подражателям французских якобинцев, к какой бы нации они не принадлежали, под какой благообразной личиной бы не скрывались в Австрии или в Венгрии, в Польше или у нас в России!

  Наш государь и короли всей Европы должны объединить усилия и не допустить в Петербурге, Вене, в Берлине, в Мадриде того, что на наших глазах произошло в Париже, когда оборванцы штурмовали королевский дворец, а затем приговорили к смерти помазанника Божия!

   Как верно и мудро сказала покойная императрица Екатерина Алексеевна: «Дело французского короля есть дело всех государей!»

   Итак. За победу, господа! За победу нашей утонченной христианской монархической цивилизации над кровавой анархией и дикостью их народной Республики!»

  Все присутствующие аристократы, и подданные Российской империи и французские эмигранты,   мужчины и даже некоторые женщины, встали с наполненными бокалами и горящими глазами, серьезные и торжественные.

   Анжельбер и его друзья переглянулись, но думали они недолго.

- За победу, господа! За НАШУ победу! – в тон им сдержанно отозвался Анжельбер, встал, отложил в сторону салфетку и поднял бокал.

  В этот момент он поймал на  себе цепкий, внимательный и холодный взгляд господина Рысакова, скромно и незаметно пристроившегося на дальнем конце стола.
 
   Тончайший нюанс и иронию из всех присутствующих мог уловить разве что он один...следовало быть осторожнее.

- А этот красавчик блондин, из старинного русского дворянского рода, граф Роман Александрович Сабуров...кстати, учти, служит в Тайной Канцелярии, стало быть коллега Рысакова... – услышал Жером свистящий шепот Лапьера – а вот эта девица рядом с ним... присмотрись...и тоже будь крайне внимателен и предельно осторожен с ней, княжна Чудинова...Елена Петровна... еще то чудо... экстравагантна и фанатична... Шарлотта Кордэ у нее любимая героиня современности... 

  Рядом с графом Сабуровым встала молодая женщина лет двадцати двух-трех, во время тоста она не сводила с него горящих одобрением серьезных глаз. 

   Стройная светло-золотистая блондинка, на поверхностный взгляд, она казалась красивой и привлекала внимание мужчин. 

   Но искорки холодной жестокости на секунды, временами всплывающие из глубины голубых глаз,  как мифическое чудовище из тихих вод горного озера, заметно уменьшали впечатление от юной девичьей красоты.

   Анжельбер и его спутники обладали хорошо развитым профессиональным вниманием и эти нюансы не прошли незамеченными.

   Было видно, что княжна Чудинова немного дистанцируется от дамского общества и типичных женских  бесед о кавалерах, модах и детях, не стремится танцевать, веселиться и кокетничать.

   Как котенка влечет шуршащая бумажка, эту молодую особу неудержимо влекли либо глубокомысленно-претенциозные, темы религии и философии, либо острые политические темы сегодняшнего дня.

   Эти особенности Елены Петровны охлаждали кавалеров и держали их на почтительном расстоянии.

   В тон своему кавалеру графу Сабурову, Елена Петровна обращается со словами ободрения к роялистам-эмигрантам, желает скорейшей победы Суворову и принцу Конде,  взятия в новом 1798 году союзниками Парижа... и казней якобинцев... без этого кровавого «священнодейства» победа Белых Лилий будет, по её мнению, неполной и неокончательной.

   Через полчаса Жером вышел покурить на балкон. Его провожали не только осторожно брошенные взгляды товарищей, он буквально спиной почувствовал цепкий внимательный взгляд Сергея Александровича.

   Рысаков наблюдал за кругом его общения и любыми перемещениями по залу весь вечер...

   С видимым удовольствием подставил лицо теплому августовскому ветру.

  С интересом оглядел окрестности. Красива она и  своеобразна... северная Венеция, но высоких домов здесь нет, в один-два или максимум в три-четыре этажа...

  Европейски застроен пока только центр Санкт-Петербурга, окраины выглядят весьма захолустно.

- Месье Анжельбер... – окликнул Жерома уже знакомый ему голос с металлическими нотками – можно нарушить ваше уединение?

   Обернувшись, он увидел молодого графа Сабурова и его спутницу, княжну Чудинову, лица обоих были холодно-вежливы и как-то напряжены, изобразил легкий поклон в их сторону и сделал приглашающий жест.

- Прошу вас, сделайте одолжение...

- Месье Анжельбер, для начала... ответьте... не случалось ли вам ранее бывать в Петербурге... точнее осенью 1793 года?

  А если я скажу, что  ваше настоящее имя Доминик Мари Жозеф Анжельбер, ГРАЖДАНИН?...

    Жером смерил обоих невозмутимым взглядом, но прижался спиной к стене. Он был готов к такому повороту событий. Проглотил тяжелый комок и поправил кисейный галстук.

- Вы, вероятно, говорите о моем брате, месье Сабуров... Мы не виделись много лет... наши пути разошлись по... политическим мотивам... Видите... я ничего не скрываю... и «гражданином» меня называть не стоит...

   Помнят его брата... это ОНИ... наблюдали целых девять месяцев и проявили себя только сейчас.

    Показалось, притихшее было болото Белого Братства, снова зашевелилось и опасно чвакнуло под ногами...