Вот так мы и живем... продолжение

«Вот так мы и живем, овес жуем. Целуем безысходно власти сраный анус!»
Мысль родилась, и полилась в фактурности натурно. Создав гримасу на её лице. Сказав всю правду, встала и ушла. А ей как жить? Позволила домыслить слов наречий… Речь без венца. Тушите свечи. Ночь без конца.
  Чиновник жрет и срет… красавицы, и я же в том числе… как боже надоело. Тоска заела. Я лебезить устала… до предела у горла горький ком. Моль душу видно съела. Рванула за подол. А я не Ева, так хочется в п...@у  послать в галере тех и рядом   всех… и  растянуть п… @у, в  мехах  сыграть  семь сорок для премьера … страна влагалище и служит только им. От сюда пандемия и «холера!» свой доморощенный киль дым  с  сюрпризом.
И растянув меха, в гармонии не музыканту, -первому попавшему бичу отдаться. Хоть задарма. Минуя их, засранцев.

Если смотреть со стороны, - Ирида Степановна выглядела для Пятровны и себя конечно, весьма карикатурно. Немного опьянев от терпкого вина… и слов её,- бабеночки с ухмылкой от Сальери. Она из кожи вылезти змеиной не могла… мысль ядовита с жалом, с нервностью звериной, генной в главном… с гортанным скрипом, ожогом языка…коснулась чувственно зеркальности желаний.  Сама витьем скрутила имена, чтоб не сойти с ума перекрестилась здраво… хотя и неумело. Бог для неё стена с клетью непрошенной  медведя.  Суму повесив на себя, она шагнула разом. Ступив в ничтожный омут бытия…  влагалище- огромная страна… величием Сатурна поглотилась.

Здесь сумасшедший дом. От Гойи здесь задаток.  Прошлое ушло, а новое к зародышу придаток…что нам досталось? И что осталось? Легло легко, в остатке властью смялась. А в темноте Россия петухами возгордилась, в тень прошлого вцепилась, мусолит день и ночь Донбасс, Украину и вошь…  насрала в Сталинский  сапог, остатком в дне умылась.
 /Слепая баба ей ведь невтерпеж… сев на кол… чесотке удивилась…желанье тешит ум… от горя повинилась. Огородилась, до бога частокол. Путь к истине не проторён, он скверной занесен. Отрезок мал, но длинный. Впредь кровушкой умоется страна.  С ума бы не сойти.  Народ живет без веры.  Сатурн здесь пожирает собственных детей… в стране семь карликов расширив узкий круг… сев на галеры…вложив в рот фаллосы, х @и жуют? рассказывая о внешнем управлении. Европа, США -невероятный спрут. Окутал щупальцами всю страну… мошну. Все прямо здесь изгадил.

Ириду Степановну сам боженька по праву невзлюбил.  Во лбище тыча царственно перстом… ей пояснил: что ясный день не сразу отступил. Он отступил перед, когда все пели хором. Ей бога помешал дослушать жужжащий кровососный овод. А почему? - Король ведь голый!   
Так если мы под внешним управлением? Тогда кто он? Он деньги получил и не считая передал их в банк. Так значит он знает, что Обама или Трамп… Его, как клерка не обманут. Живи и царствуй.  А депутаты?  Кто они? Кто их оберегает и сытно кормит? Выходит - Трамп ссудил им благо и разврат, пособие… что, став богат избранник переродился в волка.

Кто режиссирует премьеру? «элита знатная? - народ им по х…ю. Создав чернь дьявольскую клику… прессуют в бочке сельдь. Горстями жрут икру - младенцев жрут с развратностью Сатурна. Перед лампой дьявола темно…грешно. Лампада мрак не в сроке осветила. Прошлое ушло, реальность нас взбесило. Здесь сумасшедший дом. В нем гей гепарды хилы… а острые клыки, либ - партии… Акелы даже взвыли…  А в думе? - там ученики. А мученики в тюрьмах, иль в консервах… Ирида Степановна осеклась на полуслове. Какая здесь в башке моей крамола. А в сердце впрямь шипы.

Ирида встрепенулась, посмотрела на сидящую Пятровну на кровати…и поняла. Пятровна по губам её мысль крамольную прочла.  Кивая головой, как будто с ней во всем без спора уж согласна.
Взвесила Пятровну на «весах». Глядя на Пятровну и не скажешь, что в ней сидит бес, черт.  Мысль в черепе с душком… и круто расширяется в изгибе. 
 Ирида Степановна, отбросив черные мысли, сменила полюса. Убрала   предрассудки…- сменила тему. В мечтах уже парила в облаках. - Что знает эта деревенская баба о конформизме? Чувственной ауре…и Итальянском сексе? Ей даже не знакомы комически -эротические   женщины Феллини с пышными сексуальными телесами, алчными глазами, и языком подобием змеи.
Перед её взором на потолке средь солнечных зайчиков трепетали сказочной величины фаллосы.  Пышнотелые женщины Феллини раскатывали для зрителя фаллос на столе. И разрезая, порциями преподносили просящим милостыню, Российским либералам.
Она одна из тех, которая обделена. Осматривая штрих код небесный на ковре… Не косвенно причастна и она к темной российской стороне. Широкий абрис бедер, грудь две ягодки арбуза… желание слепить, скатать, помять огромный фаллос. И женщиной счастливой стать… влагалищем распорядиться и блистать…с тем, кто в данный момент к ней ближе. Ей ближе Фредерико, истинный   мужчина. Причуда женщины – момент. В промежности он в унисон играет на рояле. Аплодисменты, вот желаемый аккомпанемент…итог,- его сонет. В придачу Пикассо абсент.

 Туманилось, меж ресниц в зрачке свечение… Кентавр вошел в глазницы, образно в овал… хрен до земли свисал, отяжеляя низ… она пушинка, пенная Венера стояла в рост… вот то, что Ирида Степановна мысленно желала и хотела.  Разврата, плюс контраста в дивный час.

 Сам «Мастроянни» образно пристроился к ней сзади. В нем право римское, Сицилии тепло, его огромный фаллос- змей вползает внутрь. Склонил её к оргазму…вот вам мой крест. Я не был там. Клянусь вам, я не вру.   Пылающий от жара ей ротик разжался, он прищемил ей кончик языка. Явив желанно сладкую слюну- сам ею подавился.
  Ирида Степановна Шмель, смахнув пелену, покидала «сказочную» Пятровну неудовлетворенной. Прошлась гордо и важно по скрипящим половицам, подняв подол переступила через порог амурной,-  виртуальной павой.    Испытав   при этом некий ментальный, в росинку холодок. Дымок пьянил её, в спирали вихрь «кальянный» … и тихий голосок бабенки полу пьяной… словесно, щекотал в носу. По телу, не к лицу нахлынула волна, она инстинкту «девы отдана. В ней забурлила кровь.   
  От речей, словес вербального настоя, кружилась голова.  Крыловского отстоя имена блуждали где-то рядом. Одним снарядом бабенка, выжив из ума, сразила наповал её, всю схему власти сразу.  Не в милость петуха.  Сомненьем влезла в её разум пощекотав промежность, выше в градус… щипнула тестовый сосок, взбодрив, пощекотав лобок.
Иридия Степановна дивилась, выйдя в свет … таращилась на покосившийся забор, клозет. На ветхости запор висевшим сикось - накось, на пол- гвоздочке рваные рейтузы, – ржавость в пакость. В наклоне в ветхий градус от сохи, торчали уши,- видимо мои.
  Поставив точку, приложив ладонь к лицу… не к месту помолилась матери, отцу и горе мертвецу. Как будто здесь сейчас по фени народилась. Скрестила пальцы на удачу. Сняла с себя вину. Решив свою задачу до выборов ко дню…
  От чувств ей не знакомых сердце сжалось, кружилась голова. Сказалась ли усталость?  А может от спиртного? Иль Ирида, я, сошла уже с ума? Нет, нет! Не от спиртного, а от большего, в шалости дерьма.
  Она вышла за калитку полупьяной, от слов невероятных, даже окаянных.  Поправив рубчик на колготках, направилась к своей машине, которая стояла на равнине, за стареньким мостом, в кустах. Там молодой шофер, в общении чудак - батрак.  Крученый в нить словес верлибра,- хулиган, с якорем на буйвола груди…рыбачил у моста в тени. В уме подсчитывал общаг. Делил в уме на три. Как принято в тени.
   Не привлекая лишнего внимания, рыбачил, восседая барином на пне. В каком еще прекрасной стороне и дне придется посидеть под ивами в тени.  Сидел, ждал клева и рыбку в стать величины,- русалку без трусов, без чешуи Каспера.
 Желание превысило момент.
   Ирида Степановна, переступая не ясно от куда появившуюся лужу. Ступила как-то неумело, не твердой поступью в коровий блин. И как павлин затрепетала, что произойдет сейчас, она не знала… закатывая глазки, солнцу показала голый, обнаженный, зад.
  Гомляш … покрылся корочкой, чуть- чуть.  На солнце подогрет, внутри еще от жара не созрел, не затвердел. Ирида Степановна, сделав Аксель. Удачно - неудачно села на шпагат. Дополнила динамикой разврат. Гимнастка, фигура в гибкость тела…не ожидала… от сюда… не успела сделать реверанс. Несносно поминая коровушку цивильным благим матом, привстала, окинув плоть, себя овечьим пьяным взглядом…- не вид, а прямо жесть.
  И надо же…она у Мамоновой калитки. Так случилось, она аж сморщилась по той причине, что гормональный всплеск в её роду не знал, не видел меры. А ****ство на слуху.
  Негоже поскользнулась, верней сам черт притормозил? Или она отростка Дарвина коснулась, его собачьих   чувств. От сюда девясил полощется в крови… узду порви… страсть бога не утешит,- верней её.
 И не хватило сил всему сопротивляться. Как ей очистится? И где ей оголятся? Могильник деревенский пуст. А где-же тот горящий куст, который женщину стихийно обогреет. И успокоит междометий нервный тик.
  Ириде Степановне запомнились нюансы… словесность, с иронией сарказма, словосочетание чудовищной огранки, факты, деревенской невоспитанной бабеночки, с виду наркоманки… засранки… Бог её прости.
  Порядок и смысл слов её выражал иное … этакое в кое. «Нос большой, а … он длинней и толще!». Сделав шаг, посмотрела чрез ограду… чего-то особого ждала. А вот тебе подобие репья…и рубль с полтиной. Мужик   впрямь синий -сивый, не стильный, не красивый – а прямо моченый огурец- самец.
  Мужичонка вышел на крыльцо, как заяц почесал яйцо. Заросший, голый… размял стопы и руки, спустился, медленно с крыльца, и был ли удручен …от жёнки «потаскухи»? Иль то, что от безмозглой нет вестей? Ох бабы суки! Прошелся по траве. Пристроился к забору.  Сам себе вещал о целомудрии девиц, минуя грешных – ****ей и кобылиц.
 
«Я застонал. Конечно он не прав! Ведь женщина журавль, парящий аист в небе…  её забота о родных, о доме с чашей хлебом …она рожает в крике, предвижу её стон в одно момент.  Любви кордебалет, во зло сонет и горести в придачу.  Вынашивая плод любви в себе. Так много лет иному глаз мозоля. Не с кем не споря, несет судьбы венец в радости и горе.»

  Небрежно зажав прибор в руке, Мамон помахивал, выписывать рисунки на «ковре», поставив точку на заборе, вновь поспешил замкнувшись сам в себе.
  Ирида Степановна изумленно дивилась, созерцая сам процесс.  Обросшее чудовище,- Дали, ничтожный «Крузо», небрежно почесало пузо. Походкой полупьяной вошла в свой дом.
Ирида Степановна пригнулась, затаив дыхание с волнением подсматривая в щель.  Оценив достояние в пять с плюсом- минус шерсть.
С ней никогда такого раньше не случалось. Без чванства, не жеманясь в плавь легла, дала и точка. А здесь осечка. И она как сучка. Невзрачный мужичонка, с лохматой шерстью на груди, магнитом тянет с вершей впереди.   Желание перехлестнуло разум. С ума бы не сойти, сам черт повысив градус в лобке печет блины. Мелодия её из чувств и звуков плюсуются от счастья
«сатаны»
  Мамон встряхнув болтом, и не спеша вошел в родимый дом не прикрывая двери. Ирида Степановна от желания, видимого…дрожащим голоском успокаивала себя. Только работа. Ничего личного. Вопрос – ответ и до свидания. Тем более у него жена. Скорей всего… она вернее дома. Да и соседка на метле, не голубем в окне. В глазищах аксиома. Она забыла о падении, растяжке, с коровьей зеленью на ляжке… амур её сразил, и не было уж сил от эроса улыбкой отмахнутся.
   Она тихонько, медленно привстала, осмотрелась по сторонам.  Легонько толкнула внутрь калитку. Калитка не заперта. Двор чист, но запах придавал особый цимус…человек произошел от обезьяны, от сюда вопль, слюна рекой. И сучий разум, и желание познать иное, не в запой.
   Попахивало с подворотни дурно. Видать хозяин испражнялся, писал в будни беспробудно, а нужник посещал лишь редко, в выходной. А вот и судно наполнено мочой. Мгновение ока Ирида Степановна, и тень её, замерли на пол секунды у двери.
Неведомо, что ждет её? Войти? Иль не войти? Вот в чем вопрос… а лихо впереди. А ловчий сзади у волчьей пади.
 Её будоражили слова Пятровны… «он такой огромный!» … предчувствие взяло и повело приблудную овцу впрямь на распятье.
 Слова,- вальяжности гипноз. Каков прогноз? Желанье, чувство… не её вина. Инстинкт животный покачнул её и разум…  перехлестнул желанье через край. Здесь время на растяжку – прямо рай, и первобытности мужик, топ взрыв… он гол, спесив, взорвется - жди напасти. Неведомы иным такие страсти… а после тренья зуд.
   
 Мамон уж как три дня бедствовал, нуждался,- был один. И не было нужды ему стесняться, тем более един …ходил по «Царскому» дворцу, своих хоромах, в библейском одеянье без лица. Как павиан… верней павлин, в щетине с яркою основой, с нечёсаной на голове вершиной, в дырявых шерстяных носках, с крестом на шее, боталом в словах.  С крошками верлибра на губах, с листком не фиговым прилипшим сзади к заду. Туманилось в глазах…и не хватало света… денег. Об этом ли мечтал? … когда?  Кажись, надысь!  А может и вчера. Когда грыз в сухо мять кремень из плесневого хлеба. Примата жизнь слепа. Душа к теплу глуха… Ему послышалось? -  иль показалось?  Жинка, «змеюка» возвращалась… Вот те раз!  Свершилось. Спрячусь я за дверь А как войдет: - в объятья и постель, прикрою шторку.  Штык примкнув, себя встряхнув, готов, кричи - «Бонзай!». По ходу скину бабью канитель… - желанье через край. Какой удачный день. Ура! Банзай!

  Он спрятался за шторкой, притулился у крашеной двери. Ирида Степановна влетела, не вошла… вернее птичкою впорхнула…  бесшумно мило прошмыгнула, ступала плавно на носках, хотела ангелом пропеть… и на распеве певчею сказать. Вернее, доложить: что она ребро его, Адама…не терпится поправку обсудить.   Но получилось буднично и просто: простите я… к вам - «Вас можно?». Но так бывает только лишь в кино. А в жизни все иначе, все не броско… жизнь прямо эскимо. Судьба безумно скачет… и реденько на выигрыше зеро. Чаще нам знакомо домино… в итоге «рыба».  Мамон ручищами в захват, схватил её окутав, пеленая в ткань цветную шелка.  Уперся   костью в бабий пуп, как выстрел из ружья. Вот-вот враги войдут сраженью помешают… не дадут…
 При счете три мгновенно пали на пол. Пол женский…лисонька пушистая моя, шептал Мамон. Мой сладкий виноград, а ляжки в мякоть слога. Мне дар от бога… впрямь у порога он стал её любить,- веретеном крутить.
В неистовстве сдавил, как обруч грудь. И возносясь на небо, стал как вербу гнуть. Молнии метать и бабу матерно ругать… и пояснять: - мол ложка хороша к обеду.

 Все было для неё не ново, как во сне. Мамон так стиснул её тело, что Ирида Степановна, закипела в жир котле, растаяла, сургучной потекла… сознанье потеряв, пав ценность обезьяне отдала. С простраций не в себе- взлетела на метле.
  Мамон уж на лобке огнь искры высекает и чечевицу мнет и жезлом борозду под лупой разминает.  Иного не дано. Тому и быть. Коль Он такой хитрец. Невиданный подлец. Пусть средь овчины рыщет, бросает древо в печь…рычащий молодец. Мы погибаем без любовной пищи. Всему венец-конец.
  Ей было ох уж как не ловко в объятьях истинного толка, средь шёлка… совершался грех… а Брехта мужичонка, внучатый отрок волка… змеёй к ней в душу влез… впрямь до утра не слез. Ох как времечко течет, средь трений истинного толка чувствительный процесс её влечет, а совесть не гнетет, она умолкла.

Она, сочувствуя себе, в себе ту женщину грудастую с рисунка опознала. В бешенстве, та, брызгая слюной, образно гюрзой любовника обвив, вращаясь… его вращеньем превращая в сплошной огромный фаллос… без лица. Выпятив зад… выше дозволенного, она отдалась не обросшему деревенскому мужику, а самому красавцу Фредерика… Феллини. Мамон не ведая, неистово скакал, и жарился внутри кипящей лавы.
А Ирида Степановна образно принимала иные образы. Представ себя гейшей…в прекрасном кимоно из шелка .. во множестве объятий щупальцев осьминога.  Они присосались к её телу, всасывая её в себя. Она стала невесомо утонченной поражая «самурая» с огненным взглядом, своей необычной развращенностью… вращая задом в ритме первозданном ****и в кимоно.   Изюминка в гравюрах.   А здесь реальность…- наша жизнь…- кино.


 «Самурай" задергался, издав клич Яго и притих. Щипнул за зад, сполз,- соскользнув, от счастья закурил.
Какой неистовый «Гасконец» -рода срез…как лемех от сохи в промежности в глубь пашет. Как будто пляшет. Ему знакомы женские грехи, с заломом до ребра, причуды, на шпагате маяки… я не мечтала,- господи прости. Хотя была готова ко всему, отметила она. Секс жесткий я приму. А он, примкнув свой штык готовился для следующей схватки. Пояском жены халата по талии бабенку опоясав, на узел завязал… чтоб не было у «женки» больше прав. Переложил лисичку – «куртизанку» на старую тахту. Стал пальцами играть, листая партитуру,- тело мять…продолжив, в полу – акте изловчился, превратился явственно в Гуру. Стремясь на  высоту подняться, на  гималайский пик  бабенку вознести. Пик чувственный концом своим достать.
 
 Как времечко течет… сей час им не в зачет. От жара разомлев, и в доминанте, плод,- яблочная Ева в шелковом охвате ощупала разгоряченно грудь, желание терзало её чрево и сладкий невероятный зуд… все то, что в тайный час негодница хотела. Искус змеиный, оголённый зад, свод радушный от неба. Пытаясь искоса в зерцало посмотреть…неровен час… каков его портрет… зов предков и кларнет?   Теперь на все начхать. Беды не миновать. Уже стемнело, явно её ищет не Отелло, а неандерталец – гнус и брат.   
 Упавшая в кровать. - она на миг окаменела …он в танец рондо помог сесть лисоньки на цифровой шпагат.  Она взревев запела… « Вай…вай,вай - вай! Вай ,вай -  Why me!
  Да, Пятровна была права… у него длинней и толще. А пасть я чувствую с клыками волчья. Иль в доску за…!  Иль грудь мне отгрызет. Сопротивляться лишне. Дожить бы до утра.
 Цветная баба в астрах шелка сомненьем прикрывает алый рот. А кто-то сзади, рвет, ревет   вытягивает из нее за уши душу.  Пристроился кабель не дурно. Она не видела его лица. Но это не мешало ей сравнить наездника…-здесь явно не редактор… такого наглеца, не знавал заблудший мир,- теперь она сама в его объятьях.
 
 В чувствительной среде перемежёвывались чувства. В чувственной оболочке творилось необратимо-невероятное. Неподдающееся описанию. Мозаика чувств выкладывалась по формуле любви. Любит- не любит. Невероятных размеров фаллос, возносил её во взрыве к небесам, с ритмичностью поллюций среди грома. С периодичностью шлифуя аревуарный блик. О ревуарный миг… он многого достоин. Она писала образ кистью в тот момент. Манерно в мемуарный холст, где он, герой её займет иное место, средь прочих величин. / Итальянский режиссер, сам Фредерика, подвинется, составив ему тень. /

  Орудие, оргазм - что надо? В интиме немного резок, грубоват. Но гениален, прекрасно окропил мой сад. С этой сокровенной мыслью, в благости, Ирида Степановна, приняв очередной укол- анестезию… испытав очередной оргазм, мягонько, беспомощно уснула. Мамон же памятуя, что устал … грудь женскую в блаженстве нежно мял. Благ вишенку, - сосок в шелках смакуя.
 Мамон хоть был с минусов в остатке… чуть под хмельком… но сразу понял без острастки…-Эта особа не нашенских кровей, от пят и до бровей не бабка, девка,- впрямь загадка. Дочь неба, радужная в дождь. Но точно, не моя здесь жинка, теща.  Венера под пологом сопит. Гадал, гадал! И так уж выходило. Не нашенское в ней.  В ней этакая, дьявольская сила. Легко качаться на её волнах. Хотел открыть и посмотреть лицо…позариться,- переиначил. Пусть будет для меня загадкой …такой её приму, коль что не так, чуть отдохну к ней вновь бортом причалю, с ней до утра останусь. / Как потом Мамон объяснил Пятровне: «Я сразу понял… в ней особый смак и цимус,-  свой либеральный джин. Прости за мой язык,- ****ь добрая с небес вершин... свободна в обращенье… для извращенья не хватило сил. /

А пока, освободившись от тяжести забоя, Мамон присел возле неё на краешек тахты, он думал об Адаме, Еве... о бутылочке…  В настрое: продать немецкие кинжалы, иль штыки. Намедни видел он во сне себя и Ноя. Не дурно они плыли по реке. Из вермута кипящего настоя… парами он дышал, о кубке он мечтал. Мечтал о лучшем, - сладком Каберне. А берега, покрытые гробами, остались в стороне.  Как ноет от безденежья душа. А пиво «рижское» в отстое … страна была жива… а пучило живот, бурдюк спускался до колен, а благо к сути ближе нажало на свисток. Вот вам урок. И питерский комок…не крепок, всмятку задал и нам загадку. Бравирует комок народ… сам искренно себе промежность тешит - лижет. Горька судьба у тех, кто жопу им же лижет на тысячелетний срок. Иуды питерские к аду все же ближе... а жадность их наследственный парок. И тень в Манхеттене им ближе. А Ленинград? - потухший уголек.

Мамон чувствовал себя натружено - усталым… и таял будто снег попыхивая жаром. По формам он соскучился таким… тут надо быть отравлено слепым… чтоб явное не видеть. Она по-прежнему сопит, устала баба- спит… а я жую онучу. Расширил горизонт прижался к ней покруче и так уснул. Так времечко летит минуты не сочтешь. Мамон очнулся, грудь щекочет спину, перевернулся, алый рот в картину и жар в парилке, ставь быстрей свечу. Спустился вниз, там фиговый листок смахнул вихрь- ветерок. И он по праву грешника, приблизил уголек, вошел, влез с корнем в печку. От помутнения в мозгу две особи невинного размера лежали не в стогу, на сцене, на премьере.

Мамон очнулся от толчка. Был ослеплен средь ночи светом, стрекотом сверчка. Какая-то братва, смеялась и шутила. В нем в раз душа пред яркостью остыла… под ложечкой сосет, в ребре судьбины вилы, а в жопе граммофон. Но кто –то сзади обнимает мило, мнет кудри на его груди и шепчет тихо - лихо «Ты мой герой!» Мой милый Мастроянни, мой Фредерика… фаллос- самурай.