Жоао да Круз и Соуза. Мать

В тот волнительный час, великий, торжественный час, наполненный невероятной чувствительностью, когда должна была начаться другая новая жизнь, страдание, которого я никогда не испытывал, оторвало меня от земли, изгнало меня из мира – таким было сильное потрясение моих нервов в тот момент, таким было тонкое удивительное впечатление моей души в этом возвышенном трансе.

Она, сотрясаемая стонами, терзавшим её страданием, в полуобмороке, с редчайшим таинственным выражением в больших глазах, с бескровными губами и выражением созерцательного мученичества на лице, уже была преображена священной болью того часа в августейший момент Материнства.

Всё моё существо, охваченное этой огромной трагедией жертвенности, христианской самоотверженности, несравненного героизма, страдало вместе с необычайным существом Матери, ощущая всю бесконечную горечь величественного рождения Жизни, только что вышедшей из хаоса, трепещущего пламени, только что явившейся из тьмы…

Будто другая природа, сильная живая страсть, огромная нежность наполнила меня, вихрем поднялась по моему существу, воспламенила меня огненной волной девственного света, вибрирующей ясности, которая привела мой изумлённый организм к невиданному омоложению, могучей мужской юности, распространяясь в энергии ощущений и нервно, нервно пульсирующей крови.

Иногда я словно пребывал в вакууме, один, в зловещем пустом пространстве привязанности, под электричеством невидимых токов, которые охватывали меня и влекли к мысли о Смерти, к вершине сильнейшей моральной боли, к сокрушительному бреду о видении её мёртвой, лишённой дыхания жизненных сил; без её рук, исполненных ласки, её безумных рук, благословенных, милостивых, прощающих, священных, в высшей степени священных; без её длинных, медлительных, томных рук, заключающих меня в тёплые объятия; без моих глубоких страстных поцелуев, пробудивших бы её – холодную, лишённую чувств, жуткую, ледяную к моему прощальному плачу, к моему горестному дрожащему крику растерзанного льва, раненого отравленной стрелой всемогущей боли, падающего в рыданиях на проклятую варварскую землю!

Но внезапно мучительная неопределённость туманной ночи, отягощённой такой агонией, таким страхом смерти, растворилась, полностью исчезнув, подобно слабым парам летаргии…

И невыразимая ясность золотых рассветов, зари белых птиц небесной страны загасила во мне холодную острую боль от этих назойливых ужасных мыслей, вернула мне бодрость духа, великую надежду на то, что она выживет, что она почувствует, со священной Гордостью, в этом первом волнении Материнства весь бегущий по венам восхитительный благородный импульс, всю любящую, властную, могущественную способность кормить грудью, заставлять цвести и петь у святой дароносицы своих грудей ту нежную сущность, которая зародилась в её страдании.

И всё прежде ценившееся целомудрие, многообещающая юность, тайная пубертатная магия её ушедшей невинности ожидаемо превратятся в богатство, в роскошь тепла и восприимчивости, из которых состоит материнское чувство.

Но приближался момент высшей боли, наступила религиозная пауза в этом мысленном монологе, что волновал меня в лихорадке, в болезненной концентрации моих мыслей – теперь затихли они, оставив меня в благоговейной тишине, в безмолвной тревоге ожидания…

Настал момент, самый великий, серьёзный и прекрасный, когда женщина, утратившая свою разговорчивость, утончённую грацию и неуловимое очарование девы, преображается и облекается в ореол, истинное сияние благородного мученичества, благодатного утешения, окутывается в тень, в тишину благочестия и самопожертвования, в Ангелус*, озарённый благословением любви.

Настал момент, когда эти формы стали одухотворёнными, эфирными и воспарили на крыльях мечты, воспламенённые новым возвышенным чувством, таким трогательным и августейшим, что они казались созвучными, сотворёнными на небесах божественной милостью и паломничеством ангелов. Женщина будто отделяется, легко и таинственно освобождается от глины, которая её породила, и торжественно создаёт для себя совершенную избранную сферу бесконечного самоотречения и возвышенного смирения. Её великолепная грудь в возрождении Красоты, изящный символ материнской нежности, позволяет расцвести жизни согреваемых заботой маленьких существ, которые рождаются на ласковой заре, и питать их восхитительным нектаром молока.

В этот возвышенный час женщину словно покидает, испаряясь, полупрозрачная вуаль невинности, чтобы появился, как из таинственного стебля, волшебный нежный цветок Материнства.

Весь этот сотворённый организм затрепетал, затрепетал среди изначального материнского девственного трепета, отдалённо напоминающего мимолётные беспокойные звуки звонкой новой арфы из чистого, настоящего, первозданного золота, звучащей впервые с исключительной эмоциональностью под невесомыми лёгкими пальцами…

И вскоре, как будто в великом кровавом восстании, сквозь пронзительные стоны, крики и безумные агонии её голова мягко опустилась, в жертвенном страдании; сонные глаза в сумеречном тумане слёз и смутного предчувствия, вся исчезающая женская грация в последней конвульсии её тела, всё это чувствительное явление было подобно рассвету, выходу из влажного, летаргического, кошмарного тумана…

И чудесный алый цветок из плоти, рождённый в безмерной боли, наконец раскрылся в удивительном великолепии.

В кровавом апофеозе, вдыхая через стремительную, обильно хлынувшую на жизненном рассвете силу, зародившуюся в красных вёснах, воссияло яркой вспышкой Жизни, в глубоком гортанном крике своего нежного, ещё не окрепшего организма – крике, возможно, диком, возможно, варварском, крике, возможно, абсурдном – это хрупкое существо, устремившееся вдаль, в Неизведанность мира, в чьи запутанные лабиринты оно только что проникло сквозь пятна крови.

Казалось, что в фантастическом краю, в этой золотой и зелёной Индии, роскошной, фееричной, словно драгоценное сокровище из Легенд и Баллад, расцвело Очарование, создало крылья и прилетело с лучезарной оплодотворяющей пыльцой, чтобы, кружась, напитать жизненной силой голову, глаза, уста, руки, корпус, всё тело в прерывистом, сладостном, томном движении клеток, что зарождаются, объединяются и постепенно, с бесконечной осторожностью и неизъяснимостью, обретают все идеальные формы, все податливые линии, все удивительные изгибы, все ускользающие правильные и гармоничные выражения.

То был живой красноречивый бутон, освещённый идеализмами моей души, живущих на цветущих Олимпах, среди весёлых песен на шумных праздниках, в целомудренной свежести моей ликующей радости ушедших юных лет.

То был, для моей безмятежной любви, для душевного утешения моих великих часов тревоги, для аскетического воспоминания моей эстетической веры голосистый, неугомонный Образ уже минувшего Детства.

То была цветущая Жизнь, радостное, смеющееся очарование – нежный, новый, невинный гимн, пробуждающий воспоминания и наводящий на размышления об угасшем блаженстве, глубокой ностальгии; пламенеющий, одухотворённый в Сыне, напоминающем, пробуждающем в элегическом выражении все эти далёкие, минувшие, значимые впечатления, песни, миражи, солнца и звёзды раннего детства, отмеченные такой нежностью.

Будто сияющая ретроспектива времени исходила из небытия: исчезнувшая Святая Земля, тоскующая зелёная Палестина, которую я увидел вдали, в смутном тумане памяти, среди осанн и смоковниц – страница, напоминающая о том, что звёзды и сладкие ароматы сотворены из любви и мечтаний.

И я долго смотрел на него, смотрел на него и видел себя в невинной свежести этой плоти, жадно вдыхал стремительный аромат этого живого цветка, разглядывая его, размышляя над всеми его чертами, над любопытным выражением лица маленькой мумии с бархатистым телом, словно умащённым целебным миром из драгоценных трав, зелёных и девственных.

То был тот, кто, будто наделённый впечатляющей каббалистической мощью, пророческим красноречием магических иероглифов, перенёс меня из нынешнего тихого мрака в безмолвный экстаз созерцания…

И, размышляя так, я ощутил самое благоговейное, самое глубокое, самое большое уважение, самую сильную и трогательную привязанность, увенчанную слезами, к величественному святому храму того прекрасного лона, где наконец была отслужена первая Месса вечного Размножения.

Все духовные совершенства существа, освобождённого от презренного материализма, все возвышенные стремления к неосязаемым формам трансцендентных чувств преобразили меня, в тишине созерцающего это драгоценное любящее лоно, в котором созрел плод жаркой неистовой Страсти.

Безмолвно созерцал я это достойное почитания божественное лоно – Vas honorabile!* – от которого веяло бесконечным Самоотречением, подобным бессмертному неземному аромату, лоно созидающее и могущественное, которое торжественно освятилось жертвенным чудом Плодородия, славный Олимп, открывший сказочные двери в царство эмоций, героических фантазий, благодати серафических крыльев, утешительный Гений, стоический Элизий* заботливых милосердных Матерей!

О лоно потаённое и ласковое, великолепное и благородное в своей восхитительной функции деторождения! Лоно, исполненное возвышенной привязанности, где сквозь боль победно воспела и расцвела жизнь, суверенное воплощение, чёрный тюльпан, чтобы необычайно поэтизировать ностальгическую Бесконечность моей веры! О возлюбленное Лоно! Какими чистыми, проникновенными и жаркими были поцелуи, полные страстного желания и священного благоговения, которыми я покрывал её эбеновое* тело!

Вокруг, в атмосфере, наполненной интенсивностью всего этого чудесного ощущения, витала мелодичная тайна Литаний*, молитв, чуть слышно возносимых Видениями к невыразимым Небесам взмахами архангельских крыльев, безмятежных крыльев, шумных стремительных крыльев, чьё мягкое шепчущее звучание я зачарованно слушал в своём Воображении…

И нежная Мать, умиротворённая в помазании блаженства, в ореоле божественности, уже забывшая адскую боль Материнства, казалось, была пронизана возвышенным чувством, невидимыми флюидами великой Любви, смиренным благоговением – люстральная* вода материнских страстей омыла её от зла, от мучительного греха, очищая её искреннюю душу, озарив её всю гордым великолепием героической силы.

Она напоминала мне одно из высших духовных Божеств, существо из Абстракций религиозных мистиков, бессмертное видение, чьё лицо в мягком сиянии возрождающего страдания было исполнено высочайшего очарования, самой прекрасной нежности, самой чистой самоотверженности.

Я ощутил перед собой совершенно новую Религию, которая проповедовала веру в эту Мать и в этого Сына – полностью новую Религию, чьими ритуалами и вечными культами были теперь для меня эти два чрезвычайно любимых существа, чья кровь была моей кровью, чья жизнь была моей жизнью, наполненной радостью и пророческой благодатью – благодатью Ангелов и ярких Звёзд, музыкой и песнопениями на тонких нитях струн множества арф, арф и арф Небес и Созвездий…

В тот же миг я почувствовал, как меня охватывает глубокая, безграничная радость, как весь я преисполнен волнения, как будто в моём организме происходят скрытые преобразования, порождающие иную душу, приводящие меня к ненасытной жажде Жизни, возрождающие особую редкую эстетику.

Странная сила, о которой я доколе не знал, бешено циркулировала по моим нервам, придавая им более лёгкое, более тонкое напряжение и вибрацию; большие прозрачные крылья Стремления и Мечты связывали меня с высшей безмятежностью Благоговения и Любви.

Желание, которое, как в боевой рог, ясно взывало ко мне из глубины души яростно звучащей волной, было желанием выйти за пределы, прочь, подальше от скуки бормочущих городов, подальше от нескромного любопытства, от безразличности и фривольности, от показной сентиментальности, от расчётливых нежностей, декоративных и привычных, от экспансии стиля, орнаментального, словно татуированное тело, от всего, что шумит и царит в величественной глупости человеческого рода.

Моим неукротимым желанием было уйти прочь, выйти за грубые каменные двери Края Эгоизма, кричать, кричать, взывать свободно к девственной природе, к полям, к лесам, к морям, к бушующим штормам, к пылающему солнцу, к торжествующим ночам, увенчанным звёздами, к ветрам, увенчанным снами о том, что родился этот необыкновенно любимый Сын, что он наконец-то появился из лунатической тайны Материнства…

Тревога, которая меня волновала, поднимая во мне нечто неведомое, содрогая мой организм в пламени ощущений, заставляла взывать к Неопределённости Событий, к Абстракции Форм, к Неприкосновенности Духа, к Красноречию Пророчеств, дабы они могли сказать мне, что станет с этой хрупкой безвестностью, этим скромным цветком Печали, что будет с этими нежными, слабыми членами; эти грандиозные предзнаменования уснут в мимолётном блеске этих непосредственных глаз, потеряются во флюидах чувства, под глубокой фатальностью нечистот Плоти, забот Греха – ещё только зачатков, несмотря на тысячелетнее развитие веков, абсолютной и первозданной человеческой Вины.

Я бы хотел услышать, что волшебство гномов Ночи предвестит ему судьбу; что дрожь голода содрогнёт эти уста, ещё такие чистые, искренние, ещё незапятнанные; что сильное, новое вожделение воспламенится, зажжёт искры в этом влажном, свежем, нежном рту, уже приоткрытом в неопределённом стремлении, жаждущем, беспокойном, нетерпеливом, уже испытавшем инстинктивную страсть к молоку…

Весь трепет тоски, надежд, радостей, слёз вторгся в мою душу в экзотической восточной мечте, окутанной ароматом пряных нардов, волнующих и магнетических, из Абиссинии и Идеальной Аравии всех моих мимолётных мыслей, кружащихся, порхающих, парящих, подобно множественным сильфидам*, вокруг этой милой, обожаемой головы.

Я был поглощён созерцанием утончённых переживаний, которые пробудил этот возвышенный феномен, раскрывший предо мною удивительное, драгоценное таинство рождения и скрытые капризы Природы; я чувствовал, что Сын могущественно очаровал меня, что самое непреодолимое притяжение влекло меня к нему, притяжение жизненное, непосредственное, вечное; чувствовал, как родная кровь взывает к родной крови.

Она, любящая и жертвенная Мать, на земле будет пребывать в мучениях, ощущая нервные центры Жизни, и – божественной блуждающей Тенью! – устремится в будущее, в неизвестность, к старости, тишине и забвению…

Он, Сын, явившийся из туманностей Материи, пойдёт, пойдёт по Крестному Пути часов и дней через пустыни и бесконечные перекрёстки Судеб, а затем, смирившись или отчаявшись, направится к Презрению или к посредственным завоеваниям Мира, сквозь кричащих анафемы, сквозь немыслимые удары, сквозь меланхоличное молчание, сквозь всё, всё, всё, что плачет громко, страшно и апокалиптически, сквозь торжественный Реквием, суверенное величие ужасной, трагической, неизмеримой Боли!...




Примечания:

*Ангелус – католическая молитва, описывающая тайну Боговоплощения.

* Vas honorabile! (лат.) – Благородный сосуд. В католицизме одно из молитвенных обращений к Деве Марии.

*Элизий – рай в античной мифологии.

*Эбен – чёрное дерево.

*Литания – христианская молитва из повторяющихся коротких воззваний с прошениями.

*Люстральная вода – вода для омовения от ритуальной нечистоты.

*Сильфиды – духи воздуха в образе прекрасных девушек.