Жемчужный блеск в табачном дыму

               



                Из цикла «Спрятанные истории».

                Человеческая душа живет не только в теле, но и рядом…
               




     Она приходила по четвергам.

     Тенью проскальзывала к дальнему правому столику у стены, заказывала бокал темного с фирменным сэндвичем и небрежно сбрасывала плащ на спинку стула. Сухая, словно  жердь, с вызывающе прямой спиной, в старомодно-коричневом платье, с ниткой крупного жемчуга на груди, она настолько диссонировала с румяно-пьяным духом пивного бара, что невольно притягивала недоуменные взгляды посетителей. Правда, лишь на мгновение.

     Немного посидев на самом краешке стула, она не спеша делала пару глотков и скармливала сэндвич наглому рыжему коту, ожидающему подачки под столом. Еще чуть подождав, вздыхала, бочком, словно стесняясь, пробиралась в свободный от столиков угол зала и начинала танцевать.

     Раз, два, три… Раз, два, три… Плавные движения вальса под грохот приблатнённого шансона казались постыдно откровенными, нелепыми и призывно неуместными. Тонкие руки соломенной куклы, готовые надломиться от неосторожного движения, медленно раскачивались в такт какой-то своей мелодии. Отрешенный взгляд на грубо накрашенном морщинистом лице скользил от стены к стене, не задерживаясь ни на чем. 

     Публика за столиками, по обыкновению, оживлялась: одни с презрением отворачивались, кто-то, раздухарившись, кричал: «Жги, бабка» и начинал присвистывать. Она улыбалась. Всем. Одна мелодия сменяла другую, кто-то входил-выходил, бывало, кого-то выносили. Она танцевала.



     Раз, два, три… Где-то в далекой другой жизни преподаватель танца – жесткая, как хлыст, Жанна Самуиловна – с присущей ей настойчивостью вбивала своим ученицам важность скольжения battement tendu. Вскрикивала, словно каркала: «Рlie. Держать спину, держать!» Не все девочки выдерживали, а вот она не сдалась, раз и навсегда научилась держать спину. Нечаянно встретив, спустя много лет, свою строгую преподавательницу, едва узнала в обесцвеченной ссутулившейся пожилой даме строгую Самуиловну. Та совсем сдала после того, как сын, однажды выйдя из дома, исчез навсегда. Видимо, разучилась держать спину.



     Раз, два, три… Воздух все больше густел пивным перегаром и сизым дымом дешевых сигарет. Она танцевала. Кто-то заржал и зааплодировал. Благодарно улыбнувшись, она слегка склонилась на звук оваций. Зеркальные брызги диско-шара с успехом заменяли свет софитов, отражаясь в матовой неровности жемчужного ожерелья. Крики «Браво», корзины цветов, неповторимый запах кулис… предательство, интриги, восхитительные мгновенья любви… где-то, когда-то… не с ней.
 
     На десятки лет пережив свой звездный час, свой триумф яркой провинциальной звездочки, ненадолго сверкнувшей на театральных подмостках, она похоронила всех, кто ей был когда-то близок. Даже живых. Оставила их в прошлом вместе с несбывшимися планами, наивными иллюзиями и нелепыми амбициями. С собой захватила лишь танец и нить крупного жемчуга – давнишний подарок поклонника.



     Раз, два, три… В приюте для нищих с громким названием «пансион» ее не любили: слишком гордая, всегда одна, ест медленно, вроде и не голодна. Терпели, отпускали по четвергам в город «на променад», в остальные дни почти не замечали.
В баре ее не прогоняли. Официантки, ненавидевшие свою работу и весь этот пьяный сброд, тенями скользили по залу, пытаясь урвать чаевые. Танцующая старуха была им неинтересна. Бармен с сальной косичкой боцмана вообще не смотрел в зал. Иногда ей бросали монеты или скомканные купюры небольшого достоинства. Она подбирала, кланялась с улыбкой и продолжала свой танец. Раз, два, три…



     Когда-то, с полвека назад, цветущие магнолии оглушали ароматом, вызывающе лгали о счастье и плавили связь с реальностью. Под нескладный грохот паркового оркестра она, молодая и хрупко-нежная, кружилась в вальсе с бесконечно влюбленным в нее Степаном. Заливаясь смехом, говорила «да». И все еще было впереди, в таком сливочно-медовом будущем. Там, где мечты сбываются, где жизнь нужно пить не глотками – взахлеб…

     Лет через пять Степан спился, то ли от ревности, то ли от бедности. Жену побивал временами «шоб знала», ненавидел театры, крашеных тамошних хлыщей и свое слабоволие. Все хотел детей, а их не случалось. Не знал, что жену чуть не через месяц «чистят», выскребают все лишнее – степановое, оставляют пекущую боль и где-то внутри расползающуюся спрутом горечь. 

     С тех времен детей она невзлюбила. Но, много времени спустя, уже уйдя из театра, прибилась волей случая к провинциальной балетной школе. Преподавала жестко, старательно. Пытаясь сделать из субтильных девчонок будущих Фригий и Раймонд, незаметно для себя превращалась в Жанну Самуиловну. Орала, обрывая связки: «Preparation… Четче!.. Сhangement de pieds, вытягиваем колени, держим спину!» Помнила, как лет тридцать назад, сидя на мокрых ступеньках родного театра и дрожащей ладонью размазывая по лицу грим, она понимала, что путь на сцену отныне закрыт, но держала спину.

     Боль стерлась, оставив в памяти грязные разводы нелепых метаний. Радужные мечты о славе растаяли, растеклись по ненужным воспоминаниям, а затем испарились вовсе. Остался один кумир, бог и светоч – танец. Он жадно держал свою заложницу в объятьях, сжимал весь мир в один непрерывный ритм вальса, водил по кругу день изо дня, один год, два, три…



     С приходом ночи в баре повисала вязкая духота. Народ все больше хмелел. Повышенный градус у одних вызывал приступы веселья, других озлоблял, кто-то клялся в любви, кто-то закипал от ненависти. Жизнь толпы пестрела нехитрыми красками, расслаивалась на мелочи и мелочности. А она танцевала, будто ища спасения… Она видела темный зрительный зал, восторженно чувствовала слияние темпа и безукоризненно отточенных движений, нежно сжимала в сухой ладони пальцы невидимого партнера. Шаг – поворот, шаг – поворот…

    И весь мир превращался в свет: ласковый, теплый и до хрупкости прозрачный, такой, каким был в далекие годы юности, где нет границ мечтам, где искрится на солнце сброшенный с ветки снег, где запах дождя смешивается с радугой, где гул поездов манит неведомым, где ночи полны тайн, а дни так непохожи один на другой, где звучит протяжно и страстно безупречная мелодия вальса. Раз, два, три…



     Когда в один из четвергов она не пришла в бар, никто не заметил. Лишь кот полвечера крутился у дальнего правого столика и, не дождавшись сэндвича, под грохот шансона в сизом табачном дыму ушел, недовольно махнув хвостом.