Заговор слепых. 31

Глава XXIX. ГОВЯДИНА ДУХА

Сегодня он был при полном параде: штаны с лампасами и новый мундир. На обшлагах рукавов – золото позумента. На груди – медаль министерства внутренних дел.
Всё-таки, национальный праздник - именины Вдовствующей Императрицы.
Никак не уймётся, старая мымра!
Любит она, чтобы страна в этот день по струнке ходила, пела ей дифирамбы хвалебные. Во всех государственных учреждениях – дым коромыслом.
Нелепица! Срамота…

Не жаловал он Вдовствующую Императрицу. И нынешний правитель симпатий в нём тоже не пробуждал. Тряпка, слюнтяй и болтун.
Толи дело, прошлый монарх.
Вот уж был самодержец, каких поискать! Знал толк и во внутренних делах, и во внешних. Одни бакенбарды чего стоили. Красота! Теперешним бритомордым щелкопёрам этого не понять.
Измельчал народец, измельчал. И ликом, и душою.
 
К отделению подкатил серебристый седан, притормозил недалеко от центрального входа. Она!
Явилась, красавица. Сука поганая...
Что ж, ноги в руки, и к начальству на ковёр.
Эх, помоги Господь! И Матерь Божья со святыми угодниками…

Как был, без шарфа и шинели, он выскочил на улицу и торопливо поплёлся к авто.

- О, Максим Максимович, да вы сегодня красавец! Медаль на груди, бакенбарды набриолиненны. В честь чего маскарад?

Иронизирует! Это хорошо, значит, прибывает в благодушном состоянии. Вот и ладушки...

- Так ведь праздник. Именины Императрицы. Вдовствующей. Отсюда и лоск – приходится соответствовать. А что? Медаль я, простите, в трудах заслужил. А бриолин для волосьев нам по уставу положен.

Рука сама потянулась к щеке, чтобы пригладить благородную поросль.

- Напрасное рвение, дорогой вы наш центурион – старуха слепа. Почти. Так что стараний ваших она оценить всё равно не сумеет, даже если вы встретитесь где-нибудь с ней тет-а-тет.

- Да ну! Правда? А так и не скажешь. Я по телевизору видел её недавно - бойкая старушонка, пронырливая.

Щёлкнув золотой зажигалкой, она прикурила одну из любимых своих доминиканских сигарок. Табачное облако пахло деньгами и тропиком.

- Пиар, Максим Максимович. Пиар! Вы меньше телевизорам верьте. Эта карга в нашем центре глазки врачует – мне ли не знать. Катаракта у неё, что ли? А впрочем, бог с ними, с этими царедворцами. Давайте лучше делом займёмся. Докладывайте, что там у вас?

Он расстегнул китель и вытащил из внутреннего кармана пакет, заклеймённый оттиском «для служебного пользования».
 
- Вот, подробный отчет о последних событиях.

- Это для Старика. Киньте в бардачок ваше эпистолярное детище. А мне, пожалуйста, своими словами. Коротко и по существу, без лирических отступлений.

- Значит так: мне удалось выяснить, где в настоящее время скрывается вверенный мне объект наблюдения…

- Ну, какой же он «объект»? – перебила она докладчика. – Объект – субстанция неодушевлённая. Склад, гараж, ларёк привокзальный – это, действительно, объекты. А ваш подопечный, это «субъект». Ещё какой субъект!

- М-да, хорошо. Я понял. Итак: мне удалось установить, где скрывается вверенный мне субъект наблюдения, и…

- Максим Максимович, дорогой, это совсем ни в какие ворота. «Субъект наблюдения» - полнейший нонсенс! Оставьте вы свой филёрский жаргон, изъясняйтесь нормально, по-человечески.

Чёртова баба! Слова не даст сказать.
На лбу, от усилий мозга, выступила испарина. Он машинально вытер её рукавом и даже не заметил, что оцарапал чело золотым шитьём позумента.

- Как же мне его называть?

- А как вы сами зовёте этот «объект-субъект»? Не для протокола, а так, для души?

- Гадом, - признался осведомитель.

- Ну, вот и отлично! Снова слышу живой и образный русский язык. Стало быть, вам удалось установить, где схоронился этот «гад». Что дальше?

Спокойно, спокойно. Это она специально дразнит его, куражится. Власть свою хочет показать. Что поделаешь – сволочная натура!

- В данное время гад облюбовал конспиративную хазу в заброшенном доме у кладбища. В квартире одного подонка…

- Что значит «в квартире»? Вы же сказали, что дом заброшенный.

- Совершенно верно. Упомянутый мною подонок проживает там нелегально. Толи по недосмотру районных властей, толи при явном их попустительстве. Нелегально, но вполне вольготно - весь последний этаж в полном его распоряжении. Раньше этот дом принадлежал «Фабрике мягкой игрушки». Потом фабрику прикрыли, а дом…

- Это не важно. Я же просила – без лирических отступлений.

Ну что ты будешь делать!
Лирика, понимаешь, ей не нравится! А размусоливать про «объекты-субъекты» - это, конечно, деловой разговор!
И откуда такие суки берутся?

- Давайте, Максим Максимович, не тяните резину, - пришпорила «чёртова баба» сконфуженного информатора. – Что там ещё у вас?

- Барышня. Из цирка которая. Объект… в смысле, гадина… по-прежнему с этой пигалицей якшается. Он к ней домой несколько раз заходил – один и с компанией. Даже ночевать оставался. По-моему, у них шуры-муры кой какие наметились.

- Неужели! Откуда такие волнующие подробности?

- Чутьё…

На миг ему показалось, что сквозь чёрные стёкла очков на него глядят два пронзительных глаза с трещинами узких змеиных зрачков.
Гадюка подколодная. Чистой воды гадюка!
Интересно, какие у неё на самом деле глаза? Наверное, такие же мерзкие, как и улыбка.

- Чутьё? Максим Максимович, дорогой, давно ли у вас на баб чутьё появилось? Вы ведь закоренелый женоненавистник. Мальчики от пяти до десяти – вот ваша стихия. Затейник вы всё-таки, гражданин Жывопуло. Балагур!

Так, приехали!
Уже не испарина покрыла его, а жирные градины липкого пота.
Он снова вытер лицо рукавом, забыв о колючих когтях позумента.

- Вот, утритесь. У вас кровь на щеке, - она достала из сумочки белоснежный платок и протянула подранку. – Ладно, не берите в голову. Это я так, шутки ради сказала.

Ничего себе шуточки!
Подобным юмором можно в могилу загнать. Было б за что!
Ну да, оступился человек пару раз. С кем не бывает?
Чего теперь-то дерьмо ворошить…

- Кстати, у меня для вас тоже письмецо имеется.

Из той же сумочки был извлечён пухлый конверт. Знакомая почта!

- Вот, гонорар. Старик доволен вашей работой, так что можете полакомить себя каким-нибудь лакомством в честь Нового Года. А теперь к делу. Спешу обрадовать - операция входит в завершающую фазу. Надеюсь, вас не пугает подобный жаргон? Старик раскапризничался, требует добыть ему книгу. Во что бы ни стало! Понимаете, о чём идёт речь? Книга – задача номер один. Она у них. Наверняка. Где-нибудь в доме припрятана. Найдёте книгу, заметёте следы и всё. Каникулы!

Произнеся последнее слово, она громко хлопнула в ладоши – подручный эрзац финальных литавр.

- А с ним что делать?

- С кем?

- Ну, с гадом.

- Да что хотите. Старик даёт полный карт-бланш. Я думаю, сообразите. В подобных затеях фантазии вам не занимать. Но сперва книга!

- А с остальными?

- Господи, какой вы все-таки зануда. Говорят же – карт-бланш! Всё, что угодно, по вашему усмотрению. Только барышню, чур, не трогать. У нас для нахальных карликов свои специалисты имеются.

- Тогда я пошёл? - он протянул платок хозяйке. – Спасибо.

Жест был встречен брезгливой улыбкой.

- Что вы, Максим Максимович - это вам. От чистого сердца, на добрую память. Не знаю, увидимся ли до праздников... Так что - с Новым Годом, драгоценный вы наш.
С новым счастьем!

*   *   *

- А, кавалер! Явился не запылился… Ну, наконец-то! А то мы уже и не чаяли вовсе.

На пороге стоял Неточкин дед и ухмылялся, скаля щербатые жёлтые зубы.

- А чего вы раздетые, без польт? Очумели?! – возмутился палач, приглядевшись к гостям. – На дворе декабрь месяц, а они, понимаешь, пижонят - без польт по улицам шастают! Смотри, кавалер, застудишь себе мужское достоинство, чем будешь сердца девичьи разбивать?

Осчастливленный игривой шуткой, Ардалион Романович заржал, окропив струёй слюней и без того промокшую парочку.
К счастью для узников кукольной темницы, сугроб под окном, в самом деле, имелся. Солидный сугробище, как на заказ.
Приземление было мягким, но влажным - липкий снег набился в штаны и за шиворот. Обогреть себя зимним нарядом не представлялось возможным - верхняя одежда осталась в гардеробе, по ту сторону запертой двери.
И хотя до Неточкиного дома было рукою подать, беглецы успели продрогнуть до мозга костей, избежавших - хвала Небесам! - открытых и закрытых переломов.

- Внучки нет. Убежала по делам своим цирковым, - пояснил экзекутор, провожая гостей в тёплую комнату. – А меня, понимаешь, дежурить оставила. Велела: «явятся гости, ты их обогрей и приюти». Сказано – сделано. Я стреляный воробей, приказов не обсуждаю, так что милости просим к нашему шалашу. Водка с закуской на столе, а рюмки в серванте. Как выражаются обитатели английских островов «хэлп-ё-сэлф», что в переводе означает: сам себя не выручишь, никто за тебя не почешется.

Блеснув знанием заморской фразеологии, старик потянулся к початой бутылке с излюбленной зверобойной настойкой.

- Ну, многих лет жизни всем присутствующим, - провозгласил заздравный тост мастер заплечного дела, наполнив рюмки сорокоградусным зельем.

Огненная водица, употреблённая натощак, опалила утробу задорным огнём, согревая тело и душу.

- Вы, это, ребятки, закусывать не забывайте, - руководил застольем Ардалион Романович. – Вот хлеб, вот лучок, вот сыр «Дружба» плавленый. Всё чин-чинарём! Как говорил мой покойный папашка: водка вакуума не любит. На пустое нутро пьют только гопники да дуралеи неумные.
 
Вняв совету искушённого пьяницы, гости сварганили по бутерброду и  зажевали алкогольный демарш беспритязательным яством.
   
- Хлеба кусок да водки глоток, что ещё русскому человеку надо? – заполучив в своё распоряжение две пары послушных ушей, Неточкин дед полез в дебри философических рассуждений. – Как сказал один древний политический деятель, не помню фамилии: «на Руси есть веселие питии». Абсолютно трезвую жизнь влачат лишь зануды, сквалыги и пессимисты. Водка - наш дополнительный хлеб. Без водки настоящему патриоту не выжить. Это немцам всяким пиво-ликёр подавай, а нам сия гадость без надобности. Что такое вино? Баловство! А в водке и сила есть, и правда. Во время Германской войны и жрать было нечего, а сто грамм боевых – вынь да полож! Без ста граммов в атаку никто не ходил. От того-то мы немца и победили, что традиций своих вековечных не предали. Я старый фронтовик, знаю, что говорю…

«Так, пошло-поехало!», - усмехнулся Глеб.
Неточка предупреждала: басни о ратных делах – любимая тема потомственного душегуба. Всю войну просидел он в глубоком тылу, однако в своих алкогольных фантазиях с упоением проливал за Отчизну венозную кровь.

- Ардалион Романович, а это правда, что у вас работа новая появилась? – попытался Глеб перевести беседу в миролюбивое русло. – Расскажите, что за служба такая. Если, конечно, это не секрет.

- Секрет? А то! Ещё какой секрет, - произнёс старик конспиративным полушёпотом. – Заповедная тайна! Но вам, сынки, так и быть, исповедаюсь. Больно уж вы мне симпатичные.
 
Палач отломил от батона горбушку, намазал её плавленым сыром, посолил, украсил зеленью лука.
Подготовив закуску, он освежил посуду зверобойной влагой, взял в руку стопку и стал излагать историю внезапного трудоустройства. Зашёл Ардалион Романович издалека:

- Когда я слышу слово «гуманизм» из уст продажных демшизойдов и ангажированных либерастов, в груди моей закипает волна возмущённого гнева. Обидно и горько, дорогие мои! Любую благородную идею можно изгадить и опохабить. Замарать грязными лапами лживых речей. Смертная казнь – преступление. Скажите на милость! А грабить, насиловать и убивать – это, стало быть, можно. Кто? Кто выдумал этот гнусный мораторий? Кому он на руку? Немцам, которые жаждут реванша? Американцам, которые спят и видят, как бы нас со свету сжить? Татарам, мечтающим взвалить на наши плечи ярмо поганого ига? Ответьте – кому?!!!

Распалившись, Ардалион Романович хрястнул кулаком по столу, от чего заготовленный бутерброд подпрыгнул, совершил кульбит и приземлился тормашками вверх, а сыро-луковым фасадом долу.

- Даже не в моратории дело. Чёрт с ним, с этим мораторием хреновым, - продолжил пламенный оратор вдохновенную речь, не заметив казуса с закуской. – Святыни попраны, вот что обидно! Я вам так скажу: пить водку и рубить головы – наша исконная, сокровенная традиция. Это не вчера придумано было, а от прадедов и прапрадедов повелось. И горе нам, коли просрём мы священный завет наших предков.

Старик запнулся, переводя дыхание. От прилива жаркой крови к пылающей голове, ушной огрызок его побагровел, а кончик носа зарделся муаром капиллярных прожилок.

- Однако нашлись люди, для которых «связь времён» и «духовные скрепы» не пустой демагогический звук. Есть в стране золотые сердца, блюдущие национальную гордость. Разобрались, что к чему. Вспомнили Ардалиона Романовича. И пусть жидовствующая камарилья пляшет бесовские танцы на теле поруганной Родины. Пусть... Не долго осталось – грянет возмездие! Мы ещё покажем их кузькиной матери, где зимуют наши державные раки! Так выпьем, друзья мои, за здравый смысл и высокие идеалы. Не чокаясь. До дна.
 
Одноухий палач опрокинул в себя содержимое рюмки и закусил патриотический тост бутербродным ломтем. Зелёный лук и плавленый сыр так и остались лежать, прилепившись к столешнице.

- Короче, заказали мне новую гильотину сварганить, точную копию моей лялечки, - продолжил старик свою повесть, перейдя от умозрительных сфер к существенным фактам. – И не простую гильотину, а с капризом: чтобы кнопочка при ней была и механизм часовой. Тут в чём фокус-то? Голубчик, под лезвием прибывающий, сам обязан кнопку нажать, чтобы привести приговор в исполнение. Пять минут ему на решенье даётся: замешкался – и всё, стоп машина! Такие вот пироги с альтернативной начинкой. Смерть, она решительных любит.

- Погодите, погодите… Гильотина с ручным приводом? Так что ли? – перебил рассказчика озадаченный Кубик. – Это уже, извините, не казнь, а натуральный суицид! У нас что, клуб самоубийц в городе завёлся? Чушь какая-то…

Неточкин дед смерил скептика обиженным взором и негодующе произнёс:   

- Не верите, да? Мне, потомственному ветерану труда не верите? Стыдно, молодой человек! Ардалиона Романовича ещё никто лгуном обозвать не осмелился. Гильотина с кнопкой – это не выдумка, а доподлинный казус. Об это даже в периодической печати прописано. Вот, полюбуйтесь!
 
Старик вытащил из пиджачного кармана сложенный вчетверо газетный листок и швырнул его на стол.
«Клуб Дантон, или право на грациозную смерть» успел Глеб прочесть интригующий заголовок.

- Да я, собственно, того… я верю, конечно, - пошёл на попятную пристыженный Кубик. – Просто, странно как-то всё это…
 
- Странно, не странно – это не нашего ума дело, - буркнул экзекутор в ответ. – Тут ведь идея важна: гильотина – это бритва судьбы! Каждому предмету своё назначение, а каждому голубчику – свой парикмахер. От каждого по способностям, каждому по заслугам. Словом, труды предстоят усердные, кропотливые, но заковырок я не боюсь. Как сказал один поэт, не помню его фамилии: «Работа адова будет сделана, и делается уже».

Стихотворная цитата задела в душе палача какую-то сентиментальную струнку - он вдруг расчувствовался, толстая слеза вылезла из глаза его, увлажнив собою дряблое веко. Растерев кулаком солёную жижу, старик схватил со стола бутыль, намереваясь по-братски разлить алкогольный остаток.

- Нет, спасибо. Я пас! – Кубик решительно накрыл ладонью рюмку.

- И мне тоже хватит, - поддержал Глеб трезвый порыв сотоварища. – Устали мы, Ардалион Романович. Умаялись. Не возражаете, если мы в уголке притулимся, поспим маленечко. Домой тащиться силы нет.

- От чего же, валитесь. Сон для растущего организма – штука необходимая. А я ещё посижу, о делах своих покумекаю.

Неточкин дед наполнил стопку до краёв, долив в неё остатки водки, и убрал пустую тару под стол. Затем он достал из кармана клочок бумаги, карандаш, стирательный ластик и аккуратно разложил чертёжный инвентарь перед собой.
Подготовив плацдарм для инженерных мечтаний, старик пригубил зверобойного зелья и обратился к незримым заказчикам с укоризненной репликой:

- Мда, господа хорошие, огорошили вы меня своей кнопочкой, заинтриговали! Задачка, прямо скажем, не из лёгких. Ну, да ничего – где наша не пропадала?! «Дело ясное, что дело тёмное», как сформулировал однажды мой родитель, приступая к ликвидации африканского негра.

*   *   *

КЛУБ ДАНТОН, или ПРАВО НА ГРАЦИОЗНУЮ СМЕРТЬ.
Статья из газеты «За правое дело».

Глаза у неё были прозрачные, как капля росы. Взгляд холодный и чистый, как глоток воды из колодца. От этого взгляда стыли зубы, а на губах оставался сладостный привкус.
Одежда скромная: серое платье до пят, на голове – белый платок. Не поймёшь, то ли сестра милосердия, то ли демон в неброском мышином обличии.

«Я знаю, вы из газеты. Нам звонили, - сказала она, даже не взглянув на моё журналистское удостоверение. – Давайте я вас чаем сперва угощу, а уж потом хозяйство наше посмотрите».

Что ж, чай - так чай.
Мы сидели на маленькой кухне, смотрели, как падает снег за окном, пили зелёный чай и говорили о смерти.

«Что значит смерть для меня?, - ответчица на секунду задумалась. – Как вам сказать… Смерть смерти рознь. Для кого-то она – горе лютое. Для кого-то – избавление от мук. А для меня… Для меня это труд. Тяжёлый повседневный труд».

«Кто я такая? Кто мы такие?
Один фантазёр, любитель кучерявых суесловий, назвал нас «анестезиологами судного дня». Одному Богу ведомо, что он хотел этим сказать. Но уж если плести кружева аналогий, я бы сравнила нас с акушерами.
Смерть похожа на роды, не так ли? Мы помогаем людям родиться для жизни иной, облегчаем по мере сил финальную трансформацию.
А помогать частенько приходится! Не всегда смерть протекает безоблачно.
Смерть и страдание идут рука об руку. А нужно ли это?».

«Говорят, что душа перед смертью должна исстрадаться. Мучения, мол, очищают.
Ой ли?
По-моему, мытарства сушат душу, уродуют и калечат её. Все эти байки про «очищение души» мазохисты придумали.
Я, к примеру, против смертной казни. Не нам решать: жить человеку или не жить.
Но если он, находясь в здравом уме, самолично принимает решение поставить жирную финальную точку в конце биографии, почему бы и не помочь ему?
У каждого есть право на выбор».

«Минуточку! - возмутился я. – А как же заповедь: самоубийство – грех. Так же учит нас церковь?».

«Какая церковь? Христианская?
На ней одной свет клином не сошёлся. Скажите вы про грех самоубийства японцам, они вас на смех поднимут. А ведь в Японии тоже люди живут. Не глупые люди!
Не в церкви дело, а в её истеричных адептах, занюханных проповедниках.
Знаете, как я называю подобных кликуш, энтузиастов псевдогуманизма?
Говядиной духа!
И не спрашивайте меня почему. Говядина, и всё тут – без объяснений.
Пол дюжины столетий назад эти святоши на полном серьёзе обсуждали вопрос: есть ли у женщин душа. И жгли на кострах беззащитные тушки еретиков.
А теперь они борются с презервативами и пытаются загубить на корню свободу предсмертного изъявления воли».

«Человека хлебом не корми, дай только запретом себя озаботить. И чем запрет абсурднее, тем лучше. Одному свинину кушать нельзя, другому к слабого пола касаться, когда этот пол критическим днём кровоточит.
От чего человек так трудно на свет родится?
От того, что голова у него крупная.
А раз так, то и нужно голову эту для дела использовать.
Думать надо, соображать. Своим умом жить, а не кивать на директивы священных и светских писаний.
Ну что, ещё по чашечке чая?».

«Нет, спасибо, - отказался я от дополнительной дозы напитка. – Пойдёмте лучше хозяйство ваше смотреть».

В просторной и светлой палате стояло шесть металлических коек.
Шесть ветхих старушек лежали рядком, укутанные одеялами до подбородка.

«Вот, полюбуйтесь - «одуванчики» наши, - представил мой добровольный Вергилий антикварный контингент этой скорбной обители. – А что вы смеётесь? Они и есть – одуванчики. Дышать и гадить ещё могут, а в остальном – трава травой. Одна у них мечта - чтоб прибрал их Господь к рукам. Не терпится старушкам прописку сменить и в кущи райские переселится.
Однако Боженька от чего-то тянет резину. Месяцами могут бабушки наши в растительном состоянии проваландаться.
А ведь для них каждый лишний денёк – маята и докука. Приходится помогать. «Одуванчики» - народ не затейливый. Им укольчик сделаешь, чтоб забылись вечным сном, они и счастливы».

«А кто, извините за нескромный вопрос, оплачивает эти укольчики?».

«Да уж не «одуванчики», конечно! Что с них взять?».

«Государство?».

«Нет, средств из бюджета мы не тянем».

«Значит, частные спонсоры?».

«Скорее, благотворители».

«Даже так?!».

«Именно! Это красивое русское слово точнее всего выражает суть дела.
Да, мы благотворительная организация, и готовы помочь каждому – имущему и неимущему.
Другое дело, что у имущих людей и фантазии, как правило, побогаче. Если кто-то желает расстаться с жизнью нетривиальным манером – милости просим!
Но за экзотику надо платить. И не мало».

«Экзотическое самоубийство? Это что-то новенькое».

«А почему бы и нет!
Понимаете, некоторым пациентам важен сам процесс умирания, а не только конечный результат. Они хотят чувствовать, как уходит из тела витальная сила.
Постепенно, шаг за шагом, капля за каплей.
Любовь и смерть не терпят суеты.
Впрочем, лучше один раз увидеть».

Миновав лабиринт запутанных коридоров, мы очутились в комнате без окон, озаренной ртутным сиянием электрических ламп. Мягкие кресла по периметру, на стенах акварельные пейзажи.
Комната чем-то напоминала приёмный покой преуспевающего врача. Какого-нибудь гинеколога или дантиста.
Ничего специфически мрачного. Привкус смерти отсутствовал вовсе.
В зале имелось несколько одинаковых дверей. На каждой двери – табличка.
«Сократ», прочёл я одну из надписей.
Любопытно!

«Не удивляйтесь, такая у нас традиция, - пояснил мой «гид», перехватив недоумённый взгляд «туриста». – Все процедурные кабинеты имеют собственное имя. В зависимости от рода «услуг», так сказать. В этой комнате, к примеру, умирают, приняв яд».

«Цикуту?».

«Нет, не цикуту – кое-что получше. Смерть медленная и абсолютно безболезненная. Есть время осмыслить пройденный путь и подготовить себя ко встречи с новой реальностью. Красивая смерть!».

«И можно посмотреть?».

«К сожалению, процедурная занята - идёт подготовка к приёму клиента. А вот сюда мы заглянем».

Такая же дверь. Похожая вывеска. На белом фоне чёрные буквы: «Марат».
Просто не верится, что за этой невзрачной калиткой правит бал запатентованная верная смерть.
Мы вошли внутрь. Просторная, милая комната.
Интерьер: в центре – ванна, на окне – тюль, на полу – паркет, на стенах – голубые обои. Никакого кафеля. Интим и идиллия.

«Ваши «Мараты» умирают в ванне?, - догадался я. – Как заколотый герой французской революции?».

«Совершенно верно! Горячая вода, вскрытые вены. Уютная, очень уютная смерть. Специальная медсестра следит за процедурой: воду подогреет, надрезы новые сделает. А знаете, почему ванна такая большая?».

Купель и впрямь была просторной – не ванна, а Ноев ковчег.

«Смерть на брудершафт?» - осенило меня.

«Именно! Случается, люди решают уйти из жизни дуэтом.
Разлука – слишком тяжёлое бремя для тех, кто сроднился душой. Помните, как в сказке: они жили долго и счастливо, и умерли в один день.
Так вот, мы рождены, чтоб сказку сделать былью!».

Увиденное никак не укладывалось в моей голове.

«Но ведь это же Клуб Самоубийц, чёрт возьми!!! Вы потакаете сумасбродным прихотям извращённых безумцев!».

«Уверяю вас – никакого безумия. Прежде чем получить «добро», наши клиенты проходят всестороннее медицинское обследование. В том числе, на вменяемость.
Мы не сторонники поспешных решений. Уход из жизни не каприз, а серьёзный поступок. Если человек находится в состоянии депрессии, мы даём ему время одуматься и ставим на очередь – испытательный срок.
Коль скоро он по-прежнему настаивает на летальном исходе, что поделаешь!
Каждый имеет право на лёгкую и достойную смерть».

В очередной раз взглянул я на ванну, и в мозгу моём вспыхнула очередная картинка: пара престарелых голубков резвится в двуспальной купели.
Они хихикают, истекая кровью, брызгаются, толкают друг друга голыми пятками. На багровых пенистых волнах качается резиновый детский утёнок…

Мне сделалось плохо - к горлу подкрался комок тошноты.
Слава богу, знакомство с бытом «Маратов» подошло к концу. Покинув «баню смерти», мы вновь очутились в приёмном покое.
Пока я приходил в себя после галлюциногенного шока, мой экскурсовод настойчиво развивал сокровенную мысль:

«Если бы вы попросили меня выразить кредо нашей работы одним единственным словом, слово это было бы - «ответственность». Причём, не только с нашей стороны.
Да, мы предлагаем людям избавление от мук. Телесных, душевных и моральных.
А взамен ждём обдуманности намерений и осмысленности поступков. Мы требуем много ответственности и… немножечко храбрости.
Видите эту дверь? Там, в конце коридора».
 
Я послушно кивнул головой.

«В самом скором времени там откроется ещё одна процедурная – наша жемчужина! Название уже придумано: «Дантон».

«Так-так-так, - засвербела в моей голове прозорливая мысль, - Что ж получается? «Сократов» они травят, «Маратам» вены режут. А «Дантоны»? Насколько я помню историю, Жорж Жан Дантон был одним из зачинщиков якобинского путча. В разгар террора соратники оттяпали ему кумпол – и поделом!
Но причём тут наши самоубивцы?».

«Понимаете, есть люди, которых пугает не смерть, как таковая, но неопределённость. Точнее, отсутствие стопроцентной гарантии, - заявила моя спутница, подведя меня к заветной двери. – Умереть, а потом вдруг воскреснуть. Обнаружить себя в гробу. Это ли не ужас?
Обычному человеку подобные страсти кажутся курьёзной страшилкой, не более. Но существуют психически-ранимые натуры, и им не до шуток!
Писатель Гоголь страдал, к примеру, подобным недугом. Он умолял друзей отсечь ему голову после кончины.
«Глас вопиющего в пустыне» - никто даже горло ему перерезать не потрудился.
Бедный Николай Васильевич! Попадись он в наши руки, мы бы дали ему гарантии».

«Как это? Отпилили бы классику черепушку?».

«Нет. Предоставили бы возможность сделать это ему самому!
Не удивляйтесь, для впечатлительных параноидальных натур страх очнуться в сырой могиле сильнее всех доводов разума.
Вы можете с пеной у рта убеждать такого субъекта, что яда, впрыснутого ему в вену, достаточно, чтоб укокошить роту солдат – бесполезно! Ему на ваши клятвы начхать. Для таких вот упрямцев мы и придумали наш «Клуб Дантон».

«А поподробнее».

«Извольте. Два с половиной столетья назад один сердобольный француз предложил к реализации одно хитроумное приспособление. Звали этого гуманиста Жозеф Гильотин, а детище его окрестили гильотиной.
Знаете в чём главный плюс этого агрегата? Гильотина не делает дела наполовину. Она не может «недоубить». Если лезвие сорвалось со своей двухметровой верхушки, то инцидент, как говорится, исчерпан».

С этими словами моя проводница распахнула заветную дверь, демонстрируя нутро головоломной камеры.
Строительство «прибора» было в полном разгаре. В центре комнаты возвышался кирпичный эшафот – постамент для рокового станка. На каменном полу лежали дубовые балки – костная ткань будущей башни.
Лезвия я не увидел, зато заметил большое зеркало, прислонённое к стене.

«А это зачем? Поправить причёску перед финальным щелчком убийственной фотокамеры?», - не удержался я от язвительной реплики.

«Не угадали. Зеркало мы вмонтируем в пол, когда гильотина будет готова.
Инициатор декапитации имеет право видеть и лезвие, и своё лицо, под этим лезвием прибывающее.
А если повезёт, то и полёт отсечённой головы сумеет запечатлеть на последней странице своей умозрительной памяти: мозг-то выходит из строя не сразу. Согласитесь, эксклюзивное зрелище!
Но это, конечно, если клиент кнопку решится нажать».

«Кнопку?».

«Да, кнопку! Повторяю: наше кредо – ответственность.
Если человек желает счёты с жизнью сводить, то пусть сам исполняет партию палача. Гильотину мы снарядим пусковым механизмом. Грациозное движение пальца, и лезвие падает вниз.
На гамлетовские рассуждения «быть или не быть» кандидату в покойники отводится ровно триста тридцать три секунды. Вполне достаточно, чтобы взглянуть смерти в глаза (для того и зеркало) и принять окончательное решение.
Нажал кнопочку – честь и хвала! Не нажал – конец балагану.
Сами посудите: раз сомневается, тянет резину, значит, не так уж сильно жизнь ему опротивела.
Назвался груздем, будь любезен! Симулянтов мы не терпим. Половину гонорара вернём, половину себе оставим – за хлопоты.
По-моему, честно».
   
Слово «гонорар» всколыхнуло во мне волну меркантильного любопытства.

«Ну, хорошо, тогда последний вопрос, - затронул я щекотливую тему. – Насколько я понимаю, помимо «одуванчиков», которые у вас на льготном счету, остальным пациентам приходится оплачивать свой смертоносный каприз. И сколько должен выложить горемыка, которому опротивела земная юдоль?».
 
«Суммы я вам назвать не могу, - улыбнулась сотрудница гибельной фирмы. – Коммерческая тайна, сами понимаете. Однако, дело не только в деньгах. Не стоит отчаиваться, если у вас за душой ни гроша – компромисс всегда найдётся».

«Компромисс?».

«Вот именно! Пусть ваш мятежный дух, отделившись от плоти, устремляется в иные миры. Пусть. Бренное тело-то здесь остаётся.
Да, многие из наших клиентов смертельно больны. Ну и что?!
Неужели вы думаете: коли у бедолаги цирроз печени, то и почки его ни на что не годятся?
А скелет? Скелеты снова входят в моду.
Нет, дорогой вы мой, в человека нужно верить!
Даже в самом пропащем из сынов Адама и Евы можно отискать крупицу чего-нибудь дельного».

«Сестра милосердия» поправила белый платок, посмотрела мне прямо в глаза и добавила:

«Знаете что? Если когда-нибудь вы решитесь навестить нас опять - не из служебных соображений, а по велению сердца – милости просим.
И не печальтесь о деньгах, для вас мы что-нибудь придумаем.
Не зря говорят: надежда умирает последней».