Zoo. Глава 5

Глава 5

Обычно до обеда я успевала убраться у своих хищников. До полудня чистила клетки у фазанов, их было четыре. Признаться, вычищать перья и дерьмо у этих птиц мне совсем не нравилось. Как вообще может нравиться возиться в говне, спросите вы. Объясню.

Когда Женя ушла в декрет, и я осталась на правах уборщицы-хозяйки вверенной мне территории, отдушиной для меня стала уборка в лебяжнике. Туда я уходила после обеда и часа два медитативно, не торопясь пребывала наедине с собой, пока вокруг кричали утки, плескались гуси, единственный на всю эту ораву лебедь, смотрел, что я делаю, а пеликаны паслись в дальнем углу. Этот участок, птичий двор с искусственным прудом, бассейном, стал для меня островом спасения, моей внутренней Монголией.

Лебяжник делился на две части – водную и сухопутную. Большая запруда на зиму сливалась и птиц загоняли в помещение. А летом и весной наступал праздник, чашу бассейна чистили, красили, наполняли водой и выпускали пернатых. Сколько их всего было, я так и не посчитала. Но по словам зоотехника Оли, птиц было больше, чем предполагал этот участок. Зерна на всех, а именно овса, постоянно не хватало. Гуси щипали уток, утки щипали меньших по размеру сородичей, мой Ганс, лебедь щипал и тех, и других, желая получить полагающееся ему.

Обычно в лебяжник, который, находился в самом начале зоопарка, я тащила два больших ведра и мешок с овсом. В одном ведре была рыба для пеликанов, в другом зерно-овощная смесь для птиц, с крапивой, морковкой, скорлупой, крупой, типа перловки, или семечками, картошкой, капустой. Сначала я вываливала на поддон «зеленку», чтобы птицы дали мне подойти к лоткам, в которые я насыпала зерно. Надо сказать, что ни разу никто из этих птичек на меня не бросился и не заклевал с голода.

За овес, как обычно, была битва. Везло в этом плане пеликанам. Эта троица нападала на ведро и сразу же набирала в свои клювы-ковши рыбу, либо ждала, когда я вывалю рыбу в ванну с водой и тогда черпала ее оттуда. Две скромные цапли всегда стояли в сторонке и наблюдали, когда пеликаны собьют охотку и тогда приближались к ванне с рыбой или же подбирали упавшую на землю рыбешку. Кстати, некоторые крупные утки тоже были не прочь побаловаться рыбкой. Мне нравилось смотреть, как они ругаются за еду, как они заглатывают зерно и овощи, как кричат, как довольные бегут к воде. В конце концов, я обожала носить им эту еду. Они встречали меня, завидев еще издалека и уже бежали к порогу. Расступались, чтобы пропустить и набрасывались на еду. Я говорила им «Привет, ребята! Хавка пришла» или «А вот и я! Ваша мамка. Пришла, поесть принесла». Я любила эту разнородную стаю, несмотря на то, что они срали больше всех остальных вместе взятых животных.

Если вы когда-либо держали скотину или знаете, как за ней ходить, то легко представите, насколько рутинной и трудной является эта работа. Птица, где ест, там же и срет. Но если с нутриями это было несколько противно и слишком тяжко, то птицам в лебяжнике я прощала все. Каждый день был днем сурка. Сегодня я все вычистила, а завтра от чистоты не осталось и следа.

Ганс стал проявлять ко мне интерес с самого начала, как только я обозначилась на пороге лебяжника с едой. На своих черных кожистых лапах он топал ко мне и пытался ущипнуть за рукав или карман куртки. Он требовал еды и в первую очередь внимания.
Мы влюбились друг в друга сразу. Это теперь я понимаю, что скучаю по его голосу, выкрикам, гибкой шее. Почему-то мне захотелось назвать его Ганс, как только он приблизился ко мне со своим «А! А!». Я присела на корточки и позволила ему подойти еще ближе.

- Ну что? – спросила. – Хочешь поговорить?
- А! А!
- Ну давай поговорим. Давай.
- А! А!
- И что? Понимаешь, мне нужно убираться.

Ганс где-то успел запачкать свою прекрасную шею, что бросалось в глаза.

- Иди-ка ты умойся. Вон у тебя шея грязная. Пойдем купаться? Иди купайся.

Ганс склонял голову и шел за мной. Я ворчала:


- Так и будешь за мной ходить?

Тогда он спускался на воду и скользил по ней так грациозно, насколько это умеют делать лебеди.

Ему разрешалось все – щипать меня за одежду, за руки, ноги, кормиться с рук. Я гладила его по голове и шее. Это было непередаваемое ощущение, когда под ладонью чувствуешь жизнь, настоящую, непокорную, хоть и расквартированную в неволе.

- Женись, - шутил брат. – Точнее иди замуж за лебедя. Взорви это гребанное информационное пространство новостью о том, что жительница города Н. вышла за лебедя.

- Да я бы с радостью, но Заратустра не велит, - отшучивалась я в ответ. На личном фронте между тем у меня уже давно был полный швах. Поэтому с коллегами мне говорить было не о чем.

Вопросы относительно мужа, возраста и образования быстро закончились с их стороны. Единственный раз зоотехник Оля, пока мы с ней задержались на обеде в каптерке, спросила меня о детях. Это случилось за несколько дней до моего увольнения. Ей я рассказала всю правду о себе.

- Не сложилось у меня с детьми, - начала я. -  Хотели с мужем ребенка, но не получилось. Даже ЭКО планировали. Но…

Не знаю, какая оса тогда меня ужалила, но пока Оля теребила в руках копченую мойву, я вещала ей как на исповеди о своем неудачном гражданском браке.

Оля была из деревенской семьи, водила машину, любила рассуждать на разные темы, имела мужа и двоих детей. Карьеру в зоопарке начинала с такой же рабочей как я, а потом выбилась в начальницы, и бабы ее резко не взлюбили. Такое бывает, не редкость во многих коллективах. «Наша всезнающая Оля», говорили о ней за спиной. Дружила она в основном с ветеринаром Таней.

- Светлана, что случилось? Можно узнать причину вашего увольнения? – деловито поинтересовалась она, когда я пришла в кабинет с обходным листком.

- Ничего не случилось. Нашлась другая работа.
- И какая?
- Потом расскажу.
- Ну, очень жаль, конечно.
- Как у вас все быстро! Не успели устроиться тут же быстро уволились. Как так? – выпалила кладовщица, накануне выдавшая мне теплый рабочий костюм на зиму.
- Так ведь жизнь очень быстро проходит, - парировала я. – Надо спешить.
- Ну не знаю. А дождевик еще за вами.
- Принесу. Не переживайте.
- Дождевик пока еще не списанный.
- Да, принесу, принесу.

Дождевик, кстати, пригодиться не успел. Как и зимняя роба. Один раз мне пришлось примерить чей-то дождевик, когда я прибиралась все в том же лебяжнике. А вообще в дождь работницы туда не совались.

Во-первых, это было опасно. Бортики или «берега» бассейна становились скользкими. Так однажды Женя свалилась в воду.

Во-вторых, крыша лебяжника в его сухопутной части местами протекала и на земле образовывались лужи, хоть и на радость уткам, но хлюпать уборщице приходилось в резиновых сапогах. В дождь атмосфера лебяжника становилось унылой, было промозгло от воды в запруде, от воды с неба. Однако погода меня не останавливала, а напротив воодушевляла. Дождь смывал все птичье дерьмо, даже самое застаревшее, засохшее, оно стекало в бассейн, смешиваясь с зеленой водой. Без дождя я бы сдирала это говно жесткими граблями, размачивала и прилагала бы больше усилий. А так, сами понимаете.

Хуже всех было дерьмо из-под пеликанов, оно же было роднее всего остального. Пеликаны срали светло-серой резко пахнущей жидкостью. В лебяжнике у них был свой угол, где этот запах ощущался сильнее всего. Когда солнце нагревало стеклопакет, окружающий бассейн, этот засранный клочок «берега» вонял и напоминал мне монгольское озеро Хяргас Нуур. С граблями, ведром, и метлой каждый раз я шла к этому пеликаньему туалету и вспоминала берег дикого озера, где гадили чайки. Я запомнила этот запах на всю жизнь, как и цвет воды на рассвете и закате. Кто мог знать, что это впечатление, отпечаток памяти поможет мне в моих трудоднях в зоопарке.

Я шла чистить пеликанье говно, а на самом деле я очищала свою душу от скверны, я лечилась, восстанавливалась, утешая себя, что это все не навсегда. Я находила в этом засранном птицами пяточке свою внутреннюю Монголию, еще не зная, что впереди меня ждет внутренний Таиланд.

Поэтому лебяжник стал тем местом, где мне действительно нравилось возиться в дерьме. Нисколько не преувеличивая, признаюсь, что чувствовала, как моим птицам нравилась наведенная чистота.

Они любили, когда я приходила и включала насос, чтобы освежить воду в запруде. Утки и гуси скользили на своих розовых, оранжевых лапах, с бортика, как зимой с горки. Это надо было видеть. Они растопыривали крылья, кричали и съезжали чуть ли не на своих смешных гузках в воду. Плюхались в ней, резвились под скупыми лучами осеннего солнца, цедили чистую воду из лужицы в том месте, где протекала труба. Я смотрела на этот птичий базар и ловила себя на счастье, прокравшимся в душу.

Пеликаны разводили могучие крылья и делая вид, будто летят в небо, разгонялись и опускались на воду, ныряли в надежде найти и выловить рыбу. Они следили за мной и приплывали туда, где я орудовала метлой. Косились и зачерпывали клювами воду, словно играя со мной. Боже, как же это все было здорово! Если бы только я так не уставала, не отдавала столько сил этой кратковременной чистоте и красоте. Ведь могла просто забить и работать спустя рукава целых три месяца, сколько длится испытательный срок.

Но я не смогла, тупо, из-за своей ответственности и трудоголизма. Когда тебе не о чем трепаться с коллегами в каптерке или раздевалке, ты идешь с пустыми мешками за сеном, в свой положенный обеденный перерыв. Потому что иначе не умеешь, не можешь расслабиться и забить. Элементарно. Тупо.