Четверо на плоту, не считая лошади

Г.Т. Саликов
Четверо на плоту, не считая лошади

ПОДНОЖНЫЙ КОРМ И МНОГООБЕЩАЮЩАЯ НАХОДКА

— Значит, так. Ты и Пустовалов — отправляетесь на охоту, а мы с Женькой  — по грибы-ягоды.
Человек, имеющий фамилию Смирнов, безусловно, взял на себя ответственность и принял командование.
 — Вы хватайте побольше патронов да кукан подлиннее, а нам и двух вёдер хватит, — сказал предводитель и оглядел небесный свод.
 — Охотники туда, — он указал в сторону ельника, — там глухари. А грибники-ягодники туда, — он махнул рукой на березняк, — там подосиновики.
Пустовалов медленно эдак покивал головой, но общим видом лица выказывал нетвёрдое сомнение. Он, засучив штаны повыше колен, стоял по щиколотки в реке, упираясь пятками в песочек с мелкими ракушками, а пальцы ног его шевелились в знак нетерпеливости по поводу несколько иного мероприятия.
 — Щас. Искупнусь только, — сказал он.
Командир мгновенно воспринял поставленный поворот дела собственной инициативой и немедленно продолжил давать указания:
 — А перед походом, всем купаться.
 И сам живо разоблачился, а затем раньше всех остальных, с разбегу, но почти бесшумно плюхнулся в реку. Тем временем Пустовалов едва лишь успел выйти из воды на сухое местечко для раздевания. Я слегка помедлил с купанием, взвешивая за и против этой затеи. А Женька поднялся по береговому склону и возник в вышине меж зарослей ромашек с васильками на фоне чистой голубизны неба, где распростёр в вышину и в ширину свои увесистые длани и создал объёмно распахнутую улыбку. Его не в меру значительные по величине зубы отчётливо проглядывались аж с середины реки, где вынырнул и тряс головой Смирнов. Женька не считал себя приспособленным даже к ничтожно маломальскому подчинению, в том числе, к согласию с любым собеседником на всякую тему по любому поводу, хоть важному, хоть глупому, всегда поступал не согласованно ни с кем, будто взял на себя таковое обязательство на всю жизнь.
Тем временем, Пустовалов, обнажив большое незагорелое туловище, приметил в воде недалеко от берега приблудший одинокий бон. (Бон — одно из многочисленных звеньев цепи заграждений вдоль реки для удерживания отдельных брёвен сплавленного леса в местах его будущего хранения, переработки и дальнейшего распределения; он сам состоит из пары брёвен, сцепленных между собой скобами). Оттолкнув от себя технологическое приспособление деятелей лесной промышленности, купальщик устремился вслед за ним, создав пену и клёкот шибкими движениями объёмных ног. Доплыв до середины реки, поодаль от Смирнова, он обхватил одной рукой бревенчатую двойню, будто на манер купания коня с картины неизвестного художника, и отбуксировал это существо ближе к берегу, прищурив глаза, в коих блестела мысль о дальнейших действиях. В тот же миг над моей головой, наполненной непознанными, но противоречивыми мыслями, пролетела жердь от огородного плетня, наподобие дикарского копья, и опустилась в воду подле Пустовалова. Я оглянулся и встретился взглядом с довольной ухмылкой Женьки наверху, звонко отряхивающего ладонь о ладонь.
 — Спасибо, — тихо сказал ему счастливый обладатель водного приспособления, ухватил деревяшку, взобрался на отдалённое подобие плотика, извиваясь неуклюжим телом, чтобы сразу не упасть. Затем огородная жердь обернулась удобным шестом, коим удалось оттолкнуться от дна. Он отчалил, удовлетворённо выпрямляясь. По-видимому, неясная дотоле задумка исполнилась самым благополучным образом.
Настала пора выкупаться и мне. Я входил в воду медленно, неуверенно, испытывая негрубый натиск прохлады сначала от ног, затем выше и выше, пока, наконец, она не облекла грудь, где захватило дух. Оттолкнувшись от дна, я без всякого умысла нацелился на противоположный берег. Благо, тот находился не совсем уж так за горизонтом, оттого плавание оказалось не слишком утомительным. Вода стала ощущаться значительно теплее. Выйдя на берег, я, особо долго не задерживаясь, опять вошёл в воду, показавшуюся ещё теплее, поплыл вообще без цели, так, в своё удовольствие. Вскоре наши пути с Пустоваловым пересеклись.
 — А ну-ка, — сказал я, обретая определённое желание, — пусти меня покататься.
 — Моё имущество, — заявил обладатель бона. — Частная собственность. Но, так и быть, залезай.
Я на правах гостя решительно начал осваивать плотик, пытаясь его оседлать. Тот не сопротивлялся, а наоборот, выказал явную вялость вместе с бессилием. Он почти без сопротивления опускался вниз. А когда я полностью взобрался и встал на Пустоваловском двубрёвеннике, он так и не выдался из-под воды, оставляя меня на глубине. И Пустовалов погрузился по грудь. Бон остановил своё движение ко дну на глубине, равной высоте моего тела по шею, нехотя брыкаясь.
 — «Боливар не выдержал двоих», — не совсем точно процитировал Пустовалов знаменитое высказывание из недавно просмотренного фильма по рассказам О. Генри, где лошадь имела кличку по фамилии славного латиноамериканского политического деятеля.
Мы по разные бока синхронно отпрянули от него, и тот ловко всплыл между нами, поблёскивая на солнышке.
 — М-да… — сказал Пустовалов, маяча на воде, — он одноместный.
 — Байдарка-одиночка, — согласился я с неким сожалением несостоявшегося напарника.
Пустовалов не стал пользоваться своим преимуществом владения плавсредством, позволил нам вместе слаженно отбуксировать его к берегу. Там мы вытащили его на сушу, да сами стали обсыхать перед охотой. Смирнов к тому времени тоже накупался, даже успел обсохнуть, будто не плавал вовсе, а Женька, понятно, сухим был и до того.
 — Значит, говоришь, Боливар, — сказал Смирнов, цокнув языком.
 — М-да...
 — Значит, заявляешь, «Боливар не выдержит двоих».
 — Не выдержит.
 — Он, — сказал я, кивая на плот, — сугубо личное достояние его, —кивнул на Пустовалова.
 — А нас целых четверо, — гадательно вымолвил Смирнов, глазами изыскивая всю компанию.
 — Угу.
 — Ладно, хватит болтать, — Пустовалов отвернулся от приобретения, пошёл к палатке, — на охоту, значит, на охоту.
 — Женька, бери вёдра, — скомандовал Смирнов.
Оказалось, что тот опередил команду. Он держал ведро в ведре, за одну дужку и ухмылялся.
 — На, — сказал он. Смирнов, насупив брови и нос, выдернул меньшее из них.
Они пошли в сторону березняка под острым углом друг от друга и вскоре только затихающий шорох листвы да треск сушняка свидетельствовали об их дальнейшем движении.
Пустовалов нацепил на себя кожаный патронташ и верёвочный кукан. Я рассовал патроны по карманам. Взяли ружья, углубились в ельник, разбавленный тощими берёзками. Рядышком.
 — Хоть бы кто-нибудь чирикнул, — сказал Пустовалов, прищуриваясь одним глазом и вслушиваясь в густую лесную тишину. Я растерянно помалкивал.
Спустя полчаса, тёмный ельник остался позади. А впереди — раскинулось иное растительное царство. Широко посаженные могучие сосны с серебристой замшелостью на малиновых стволах, корневищами уходили в гущину многоярусного мшистого ковра. Сверху ровненько клубились густые ветви зеленовато-серебристого мха, будто постриженные умелым садовником. Под ним — плотный орнамент из витиеватых шапок инопородного мха, голубовато-серебристого. А у самой земли — жёсткая стлань ещё иного мха, подобного коре, из чистого серебра. Всё это сооружение доходило нам по пояс. Лучи солнца пучками пронзали хвою сосен, и своими зайчиками рассеялись по всему серебристому сокровищу. Их бесчисленное сверкание перекликалось меж собой, усиливая общее свечение. Казалось, будто здесь раскинулось собственное жилище бесконечного света. Ах, да и только. Повосхищавшись и побродив по мшистым перинам да попробовав на них поваляться, мы взобрались на пологий холмик, заросший кустами голубики, набитыми пучками крупных ягод, одетых в благородную матовость. Они будто изготовились к началу сбора урожая. А ещё там-сям поодаль от нас и прямо под ногами невольно останавливало на себе взгляд грибное царство, состоящее из блиноподобных оранжевых шляпок подосиновиков, крутых коричневых голов белых, да золотистых лужаек из лисичек. Новая картина из ягодно-грибного изобилия восхищало не меньше прежнего светового представления.
 — М-да.
 — М-да.
Ни малейшего звука, обнаруживающего дичь, не поступало ни вблизи, ни издалека.
 — Покушаем немного ягодки.
 — Гонобобеля? — осведомился я. — Кажется, так называют голубику. Уплетём.
 — Малость голова закружилась. Будто выпил чего алкогольного.
 — Наверно, запах гонобобеля дурманит. Вон его сколько. М-да. Но всего нам не съесть, чтобы он пахнуть перестал. Ещё пару горстей, и придётся уходить. Иначе вообще не вернёмся.
Поели, долго не засиживаясь, столько, сколько смогли выдержать дурмана, властно охватывающего голову. И поскорее отошли подальше от голубичной плантации. Отдохнули во мху. Двинулись назад, слегка покачиваясь, будто с похмелья, но довольные удачным утренником.

Обе пары добытчиков воротились на исходную площадку почти одновременно.
 — Чой-то ни один выстрел там не бабахнул, — Женька сотворил улыбку Фернанделя, указывая на ельник.
 — Они всякую обильную дичь руками, руками… — сказал Смирнов.
Их оба ведра лежали вложенными друг в дружку у ног командира. Пустовалов пнул эту матрёшку, она скатилась к урезу воды.
 — На самом деле не подстрелили ничего? — Женька потёр плечом ухо, — чудно. А у нас прямо из-под ног стаями взмётывались куропатки да глухари с тетеревами.
 — Да, на самом деле мы тоже сбивали ногами подосиновики да белые с лисичками, — сказал Пустовалов, опуская на землю приклад ружья, и показательно попинал его носком ноги. Едва не опрокинул себя.
 — И голубики покушали., — Я облизал дёсны круговым движением языка при сомкнутых губах.
 — Так вы бы грибочки на кукан, на кукан, вместо дичи. — Женька показал пантомимой нанизывание добычи.
 — А вы бы дичь вёдрами, вёдрами, ну, наподобие бабочек и будто сачком, — съехидничал я.
 — Ошибка в расчётах, — сказал Смирнов. — Исправить можно, однако не сегодня. Будут иные предложения?
Женька подался вверх по крутому откосу.
 — Если есть жерди от плетня, — сказал он сверху, — значит, есть огород. — И скрылся.
Спустя тот отрезок времени, когда каждый из нас пытался разгадать смысл его теоремы, он появился вновь, стал спускаться на пятой точке вниз, держа перед собой узелок, соделанный из собственной рубашки.
 — Картошка. Молодая. И чистить не надо. — Он вывалил содержимое узелка на мокрый песочек рядом с пустыми вёдрами.
Я осмелился на философствование и сказал:
 — Вот оно, преимущество земледелия над охотой и собирательством.
 — Чужого земледелия, — уточнил Пустовалов.
 — И отсутствия земледельца, а то бы сработало и чужое ружьё с зарядом соли, — сказал командир.
 — Кстати, а соль у нас есть? — поинтересовался Женька.
 — А ты сходи ещё раз на огород, может, получишь, — пошутил Смирнов, но тут же успокоил добытчика: — мы все готовы получить, поскольку, хоть и невольные, но соучастники данного преступления. Потому что не откажемся ведь это покушать.
Женька покрутил пальцем в сторону неба и сказал:
— А что, если хозяин огорода произвёл, так сказать, ненамеренную безвозмездную помощь? Я, между прочим, уходя с огорода, сказал спасибо.
— Да. Ты, наверное, удачно угадал это его безвозмездное ненамерение. Молодец. — Пустовалов потянулся и, прищурившись, взглянул в ту сторону неба, куда указывал вертящийся палец Женьки.
— А соль действительно забыли, — сказал Смирнов. — Придётся есть не только преступное, но и невкусное. — И он, сложив картошку в ведро, зачерпнул им воду из реки. — Пусть это будет хоть какой-то компенсацией за неудачную охоту и никчёмное собирательство.

Поели невкусное, а затем, ковыряя меж зубов, извлекая оттуда клочки картофельной кожуры, каждый, по-видимому, раздумывал отдельную личную думу. Мне в голову пришло одно из Евангельских высказываний о соли в качестве делателя вкуса. «Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою»? Здесь речь, наверное, о вкусе жизни. Человек обязан придавать вкус всей земной жизни. Глубинный вкус. Вкус познания сути. По-видимому, это главный вкус…
 — Вон там — целый штабель лесоматериала, — внезапно сказал Женька, указывая в сторону Пустовалова и далее в пространство за его спиной. — Сейчас изготовлю судно помощнее твоего «Боливара». — Его потаённая дума, по-видимому, шла об успешной конкуренции, потому-то прорвалась наружу слишком быстро, не дав иным мыслителям продолжить углубляться в собственные размышления.
 — Ты снова узрел ненамеренную помощь? Теперь от лесозаготовителей, которые отошли ненадолго? — Пустовалов, по-видимому, размышлял именно на эту тему, потому-то легко продолжил начатую ранее философскую беседу.
Тот ухмыльнулся, обнажив фернанделевые зубы, пожал плечами, обошёл собеседника, двинулся к едва заметному меж сосен складу брёвен.
— Штабель? — Я очнулся от собственных раздумий, действительно углядел навес, а под ним отменные брёвна, одно другого лучше. — Хм. Пожалуй, можно сделать большой плот для всех нас, и на нём продолжить путешествие по воде. — При этом я слегка усомнился, поскольку дело попахивало чем-то не совсем справедливым с нашей стороны, и покосился на Пустовалова.
Тот, окинув острым взором находку Женьки, сказал:
— Вроде бы давненько заготовлены, да не оприходованы. Глядите, мхом поросли. И навес тоже не новый, подгнил малость. Кто знает, может быть это бесхозные дрова.
Я попробовал облегчённо вздохнуть.
Смирнов чуть-чуть нахмурил умный лоб, будто бы тоже пропуская там цепочки сомнений в будущей своей мысли. А затем вскинул взгляд к облакам и сказал с густой уверенностью в интонации:
 — И обязательно купим белый картуз.
 — Зачем? — не важно, кто спросил.
 — Для отмашки. Отмашку надо производить постоянно. Баржам встречным и обгоняющим подавать сигнал, с какого борта нас обходить. Порядок такой на реке. Понял?
Мы с Пустоваловым, не мешкая, согласились, уже имея свежую солидарность меж собой на охотничьей почве.
— Пожалуй, тут на самом деле произвелась некая ненамеренная помощь от неизвестных благодетелей, — сказал Пустовалов и выгнул нижнюю губу.
Женька выказал часть зубов-красавцев между криво разведёнными губами, махнул рукой в знак несогласия, ненадолго отвернулся от всех остальных. Его не устраивало, что предполагаемая конкуренция обернулась общим делом.
Сама собой создалась общая пауза наподобие гоголевской немой сцены в «Ревизоре». Затем началась разборка штабеля.

НАЧАЛО ПУТИ И ПЕРВОЕ ПОХОЖДЕНИЕ

Итак, вскоре «Боливар» заполучил себе в подмогу по шесть штук брёвен с каждого боку. Кроме того, под его брюхо заведено ещё одно бревно, толще остальных вдвое. Оно тут в одиночку проплывало, а Женька сказал, что без киля нельзя. Славное бревно — оно длиннее всех остальных, да с плавной кривизной.
 — Вот, — Смирнов оценил наблюдательным взглядом замечательный плот крейсерского вида, — у него есть нос, на нём устроим сигнальные огни, и корма есть, на ней устроим гальюн.
 — Нет, на носу положено иметь корабельную кухню, то есть, настоящий камбуз, а его пламя заодно будет сигнальным огнём по ночам, — уточнил Пустовалов.
 — Верно, — сказал я и решил тоже показать эрудицию в деревянном судостроительном деле. — Нужна чугунная плита в носовой части.
 — Угу. — Смирнов выпятил нижнюю губу, покивал головой, одновременно вертя ею туда-сюда, выискивая взглядом подходящую вещицу. — Вон там что-то есть. — Он указал на кусок кровельного железа, основательно проржавевшего, и сам пошёл за ним, поговаривая:
 — Чугун не чугун, но другого ничего нет.
Далее занялись необходимыми надстройками. Из валяющихся там-сям в березняке бесхозных жердей изготовили наст (есть всё-таки польза от безгрибного березняка), на него постелили еловые лапы (и ельник сгодился), густо его уплотнили, в несколько слоёв, и установили на таком шикарном пьедестале общую каюту (кубрик, — уточнил Пустовалов), иначе говоря, перенесли палатку с берега на плот. И мачту водрузили — одну жердь вертикально и ещё три жерди в качестве подпорок. И бортовое оснащение соорудили: в носовой части уложили найденный Смирновым кусок кровельного железа для разведения огня, на нём уладили пирамидку из коротких сучьев с крюком для подвешивания над огнём котелков, чайников и прочего оснащения камбуза; дровишек запасли. Между кубриком и камбузом оставалось довольно обширное место, ничем не занятое. Женька создал долгий звук «ц» на вдохе и сказал:
— Бесполезного пространства многовато.
— Будет, будет польза, — ответил Пустовалов. — А пока можно там просто постоять и даже походить. Нужное, очень нужное пространство.
— Ещё надобен багор, — сказал Смирнов. И не дожидаясь вопроса, дополнил: — для причаливания.
Багра поблизости обнаружить не удалось.
 — Ладно, поехали, — Пустовалов уже стоял на корме с шестом, упёртым в мокрый берег.
Остальные молча уселись по краешкам, опустив ноги в воду и отталкиваясь пятками от дна. Кормчий вырулил к середине реки, и чёлн поскользил по её руслу, поддавшись мягкой и беззвучной силе течения.
Всё бы хорошо, да глубины поприбавилось, и жердью дна не достать, нет возможности налаживать ход новенького судна. А вёсла из них никудышные. Я окинул содержимое поверхности плота, и взгляд остановился на кастрюлях.
 — О! Крышки.
А ручки у них оказались достаточно ёмкими для засовывания в них жердей. Чуть-чуть меньше. Я насадил две крышки на две жерди. Туго вошли.
 — Отлично, — похвалил я сам себя.
 — А когда палки разбухнут от воды, вообще не снять, — сказал Женька.
Он, безусловно, не подтвердил мою находчивость, а, напротив, дал понять, что никогда не будет возможности пользоваться крышками по прямому назначению.
Пустовалов, радостно хмыкнул, с явной охотой отнял у меня одно из вёсел и принялся усердно им выравнивать плот по оси курса.
Немедля грянул отвесный ливень. По-видимому, начались испытания на выживаемость плавсредства и его экипажа во всякое непредсказуемое состояние природы. Но красота стихийного буйства затмила внезапную неприятность и подняла нас в неподдельный восторг. Капли падали близко меж собой, почти сливались, создавая своим тесным взаимодействием бесконечные цепочки подобия бус из прозрачных камней. Их учащённые удары о поверхность воды выбивали из неё фонтанчики, вызывали там упругие кольца волн, а те, в свою очередь, натыкались одна на другую, создавая затейливые узоры. Мягкие порывы ветра изгибали, отклоняли и свивали нити с драгоценностями, образуя диковинные переплетения, а с фонтанчиков сдували водяную пыль, рассеивая её по поверхности воды. Всё полнилось фантастическим дыханием гигантского невидимого волшебника. Ненаглядное действие. Никто не стал прятаться в палатке. И когда вышли на фарватер, а течение подхватило плот, придав ему немалую скорость, мы с ещё пущей бойкостью наращивали её эффективными вёслами, включаясь в общее действо со стихией. Одним словом, самое начало нашего водного путешествия с ходу задалось неудержимым восхищением.

НОЧНАЯ ВАХТА

Настала первая ночь на воде. Тучи ушли вместе с дождём куда-то вдаль, создавая там низкий чёрный занавес, и слабо светились макушками из-за горизонта. На западе возникла блестящая Венера. Иные небесные светила чуть заметно пробивались сквозь разбавленное индиго северного летнего неба. Аленький Арктур в зените, голубоватая Вега, беленький Денеб с Альтаиром — на востоке. Звёзды поменьше можно было отыскать лишь более пристальным взглядом. Тишина. Её нарушали иногда только наши смачные вздохи ублажения. Одежда почти полностью обсохла сама собой. Поначалу спать никому не хотелось, но потом, звучно зевнув, Смирнов сказал:
 — Двое на вахте, двое спят. Значит так. Ты, — он ткнул меня пальцем в грудь, — ты с Женькой, а я с Пустоваловым.
И, потянув Пустовалова за локоть, он затолкнул его в палатку, а затем заполз туда сам. Женька кинулся, было, за ними, не соглашаясь на роль хоть какого напарника, тем более, в первой смене, затем оглянулся на меня, досадливо махнул рукой и ласково обнял меня за плечи.
 — Посидим.
 — Угу. Добавлю-ка огня на камбузе.
 — Не на камбузе, а на сигнальном устройстве, — мягко возразил Женька. — Сигнального огня добавь, дабы ненароком не натолкнулась на нас баржа или ещё что похуже.
Я покивал головой, пытаясь представить себе какую-нибудь вещь похуже баржи, но воображение не смогло одолеть нелёгкую задачу. Я повёл головой туда-сюда, не проронив ни слова.

Так продолжался путь. Вахта за вахтой. Днём и ночью. Время шло вместе с беседами об искусстве, вообще о возвышенном, а также с вкушениями наслаждений от восхитительных видов, сменяющих один другого, да всё краше и чудесней. С Женькой в паре дежурить по ночам довольно удобно. Он постоянно возражает во всём, особенно если речь идёт об искусстве или вообще о возвышенном. Одним словом, его речи придают бодрости. Заснуть просто невозможно. И однажды случилось необычное происшествие.
Ночь. Тихая-тихая. Женька неустанно клюёт носом. Я ему говорю: «Ну, так поспи чуть-чуть, а мне совсем не хочется даже вздремнуть, могу подежурить один». Женька почему-то не впал в обычное противоречивое состояние, а безотлагательно, почти мгновенно уснул, крепко започивал, перед тем, конечно, махнув рукой подобно плети. Я встал во весь рост да ещё подтянулся на цыпочках. И тут же увидел фантастическое зрелище: прямо над палубой невесть из чего появлялись белые мотыльки. Они стали падать вокруг сигнального костра, будто снег. Их действительно явилось такое множество, что своими тельцами устлали весь плот. Более того, они почти сразу начинали истлевать и вскоре вовсе испарялись. Виденная мной картина отчётливо напоминала осенний снегопад, когда снежинки белы только во время падения. Но, коснувшись земли, они тают, и, благодаря только изобилию их, земля на некоторое время застилается белизной. Но снегопад кончается, и тотчас от него не остаётся ни следа. Я был потрясён снегом из мотыльков. На моих глазах чуть только возникала жизнь и сразу исчезала…

Рассвело. Из палатки высунулся Смирнов и уставился на Женьку. Эдак косоватенько прищурившись, с искрою хитрости и тенью укоризны. По-видимому, у него мелькали мысли о необходимости наложить на него дисциплинарное взыскание. Затем, он вылез весь, подошёл ко мне, опёрся на моё плечо и вопросительно глянул в глаза. Я приставил палец к устам. Он кивнул головой и снова вполз в жилую часть нашего плавсредства. Там, по-видимому, случайно разбудил Пустовалова, и вскоре они оба вылезли. Принялись подбирать необходимые яства для приготовления завтрака, громко переговариваясь меж собой, большей частью выясняя местонахождение жизненно важных предметов. Женька лишь поудобнее сжался калачиком для продолжения сна. Из его носа выдался одноразовый храп.
— Какие приключения произошли, пока мы спали, — поинтересовался Пустовалов.
Я ничего не стал рассказывать. Мне показалось, будто ночное происшествие с мотыльками стало моей личной тайной. А она заключалась в том, что у жизни нет времени. Жизнь сама по себе. Она просто есть. Рождение состоялось. Вот в чём суть. Оно есть, и его никто и никогда не сможет отменить. Смерть не отменяет рождения. Вот что есть главное в жизни. Рождение. Состоявшееся. А что касается длительности жизни, то она не имеет никакого значения. Мотыльки об этом и свидетельствуют. Их жизнь длится, может быть, всего несколько минут. Но какая она? Чем заполнена? А заполнена она стремлением к свету. Вся их жизнь заполнена этим стремлением. Вот оно как. По-видимому, жизнь и лучи света чем-то родственны, потому-то возникает это притяжение. Ну да, они оба имеют начало. И оно восхитительно. А конца для света не существует, если не окажется на его пути какой-нибудь заслон, отдающий тень во всю глубину пространства…

ОБРЕТЕНИЕ НАЗВАНИЯ И ЧТО-ТО ЖУТКОЕ

С берега нам помахали руками крутобокие девушки. А за их спинами виднелись всякие постройки, живописно раскинутые по всей округе. Наверное, нешуточный населённый пункт. Смирнов оценил придирчивым взглядом, как население, так и поселение, пришёл к законному выводу и провозгласил его:
 — Здесь точно есть магазин.
Мы с трудом причаливали к многочисленным бонам. Правильнее сказать, орудовал один Пустовалов. А когда плот стукнулся о береговое сооружение, тут и командирское взыскание для Женьки само нашлось.
 — Поскольку ты всё равно спишь, будешь настоящим сторожем, пока состоится экспедиция в магазин.
Тот мгновенно очнулся, вероятно, из возражения: «Да не сплю я». И, кряхтя, встав на ноги, отошёл к самому краю плота, спиной ко всем остальным, давая понять, будто ничего тут сторожить не собирается.
Мы, вприпрыжку, с бона на бон, переправились на сушу. Магазин действительно здесь имелся. Он стоял на особом возвышении, чтоб все его видели. Смирнов потребовал белый картуз. Ему вынесли целую охапку всяких головных уборов. Пожалуйте, выбирайте. Командир предпочёл изделие с наибольшим козырьком. Тем временем, мы с Пустоваловым купили все остатки хлеба в магазине. При выходе нас поджидала стайка девушек. Одна из них, по-видимому, главная, заявила:
 — Хотите подзаработать?
У нас вообще-то предполагался полноценный отдых, и все трое отрицательно покачали головами, хотя Смирнов не подавал такой команды.
 — А зря. На реке часто случаются заторы из лесосплава. Ликвидируете одну пробочку, — сто рублей. (В 60-е годы 20-го века сто рублей, — сумма немалая, почти целая месячная зарплата).
Пустовалов закатил глаза в один бок, я в другой, Смирнов скосил сомкнутые уста. После того, снова без команды и, не сговариваясь, вновь три головы отрицательно качнулись.
 — Потом, — сказал Смирнов. — Потом. А багор у вас есть?
 — Да сколько хочешь.
 — А сколько стоит?
 — Да бери бесплатно. Когда надумаете во славу поработать, как раз и сгодится. А сейчас зачем?
 — Для причаливания.
 — А. Ну, причаливайте, причаливайте. Только уж непременно к нам. Такое условие. Вон там возьмите, — начальница указала прямо на ближайший бон.
Остальные девушки только хихикали.
 — Отлично… Ладно… Спасибоньки… — в разнобой прозвучали данные слова, и каждый, наугад выбранным путём, оказался у реки. Пустовалов на ходу подхватил багор. И далее, к общему детищу — плоту.
А на нём, улыбаясь и расставив руки в стороны, стоял Женька. На его шее красовался спасательный круг.
 — Замечательное у тебя колье! — пошутил я.
 — Это самый необходимый символ любого судна. Без такой вещи корабль не корабль, — сказал он, издевательски глядя на меня.
 — Где взял?
 — Да, проплывал мимо.
Пустовалов снял с Женьки кольцеобразное изделие.
 — Надписи нет, — сказал он.
 — И хорошо, — оживился я, — хе-хе, теперь будет.
 — Что будет? — Женька недоумевал.
 — Надпись. Название нашего корабля.
 — Хм. Надо придумать.
 — Не надо. У него давно есть имя. С самого зачатия: «Боливар».
 — «Боливар», правильно, — одобрил Пустовалов. Пиши. Ты у нас лучший художник-шрифтовик.
Женька по обычаю возжелал возразить. Даже открыл рот. Но с неохотой закрыл вновь, отойдя в сторонку. Собственного названия, видать, не сочинил.
Итак, спасательный круг принял на себя красивую надпись имени знаменитой лошади, в иное время принадлежащее представителю прогрессивного латиноамериканского человечества, и надежно прилажен к устойчивой мачте. Смирнов отдал ему честь, приложив руку к новенькому картузу, и выпукло выставил грудь. Все остальные тоже вытянулись. С данного момента корабль и его экипаж стали настоящими.
 — Нам предлагали работу, — сказал Пустовалов Женьке, — но мы отказались, позабыв посоветоваться с тобой.
 — Какую? Непыльную?
 — Влажную. Ликвидационную. Заторы из лесосплава уничтожать. Один затор, сто рублей.
 — Кто обещал?
 — Местные девушки.
 — Да ну. Я бы согласился. И не из-за вашего отказа. Просто я один меж вас настоящий джентльмен. Жалко. Но нет ни одного, — он вгляделся вниз и вверх по реке. — Деньги были бы неплохие.
 — Нет ни одного затора или ни одного джентльмена? — Пустовалов хихикнул.
 — Да ну вас, — Женька разулся, уселся сбоку «Боливара» и опустил ноги в воду, вздохнув полной грудью, со звуком, — э-хе-хе.
 — Отдыхай, — сказал Смирнов. — Отдать концы!

Снова подались вниз по течению. Вскоре попробовали ненадолго причалить к берегу, испытать багор. Сие орудие использовал один лишь Пустовалов. Он никому не позволял до него дотрагиваться, полагая себя лучшим специалистом по маневрированию на мели. Никто и не возражал. Даже несговорчивый Женька. «Да ты у нас настоящий лоцман», — проворчал он. Причалив и пребывая на суше, все просто разминались в беге и ходьбе, заодно запасаясь дровишками для «камбуза» и «сигнальных огней». Потом снова в путь.
Стемнело. И стихло. На гладкую реку лёг низкий туманец. Я развёл сигнальный костёр повеселее, чтоб нас могли заметить со встречного или обгоняющего судна. Спать никто не собирался. Смирнов закинул удочку.
 — Нет, — сказал Женька, обращаясь к Смирнову и глядя за его плечо в белеющую дымку. — Не поможет тебе твой картуз, он одного цвета с туманом, никто не увидит твоей фирменной отмашки. Тут гудок нужен. В тумане каждому кораблю надо подавать гудок. По два гудка. Ду, ду. И где у нас гудок? — Он повёл головой во все стороны, — нетути.
 — Зато рыба славненько ловится, — сказал Смирнов, вытаскивая толстого хариуса и поглаживая его по выдающемуся плавнику. Тот лениво покачивался.
— О! Это же настоящая красная рыба, — воскликнул я с похвалой в интонации.
— Нет. Красная рыба осётр, а  это какая-то сёмга, — Женька не мог не возразить.
— Осётр, скорее, чёрная рыба, — сказал Пустовалов, — потому что у него имеется чёрная икра.
— Во, — согласился я,  — а у сёмги, как ты говоришь, как раз она красная.
— Но этот, похоже, хариус, да к тому же самец, — сказал Смирнов, разглядывая добычу. — Так что, подытожить ваш спор нам не удастся.
Тем временем, туман заметно сгущался и рос в высоту.
 — Лучше, думаю, пристать к надёжной суше, — неуверенно сказал я, глядя на Пустовалова. — Ты уже научился.
 — Так ведь и суши не видать. Где она?
 — Слева или справа. Но который из берегов ближе, не понять.
 — Лево руля, — скомандовал Смирнов, отцепляя ценную рыбу и возлагая на себя всю ответственность капитана в почти негаданной нештатной ситуации.
Мы с Пустоваловым начали грести мною изобретёнными вёслами поперёк русла реки.
И тут справа по борту проявилась немалая тускло-серая стена неопознанного происхождения. Она безбожно двигалась сквозь темноту и сквозь туман прямо на нас. Её для большей убедительности осветил наш сигнальный огонь, внезапно и ярко вспыхнувший с новой силой. Будто бы с испугу.
 — Ужас! — воскликнул Женька с не меньшей боязнью.
С той же стороны послышался густой гудок.
 — Баржа! Она ведь нас придавит как щепку! — Женька выхватил у меня весло и начал судорожно грести. Я, не мешкая, стал отталкиваться от воды обеими руками. Смирнов изо всех сил делал то же самое белоснежным картузом.
Баржа хоть не наехала на нас, но задела и развернула «Боливар» снова вдоль течения, кормой вперёд. Раздался новый гудок. Кто-то там свесился с борта и крикнул:
 — Целые?
 — Целые, — ответил хор бедолаг, но почти шёпотом, едва отделываясь от страха.
 — Дома надо сидеть ночью в туман, а не по реке шататься, — раздался оттуда ещё один голос.
Мы оттолкнулись от тучного бока баржи всеми вёслами, шестами и багром, отойдя до безопасного расстояния.
 — Давай, давай! Домой, домой! — крикнули с баржи.
— Да, — сказал Женька, постукивая кулаками по трясущимся коленкам, — наверное, то была отместка за наше неправое дело.
— И тоже ненамеренная, — пробурчал Пустовалов неслышно, почти про себя.

Берега мы едва-едва, но достигли. Воткнули в дно шесты сбоку и спереди «Боливара», чтоб тот не удалился куда-нибудь без спросу, да улеглись спать, не назначая вахтенных.

ТЯЖКАЯ РАБОТА ВО СПАСЕНИЕ

Поутру первым встал Женька. По-видимому, он слишком насытился сном до того. Остальные обнаружили его подвиг после того, когда он вернулся с добычей.
 — Вставайте, — сказал он, завтрак поспел.
Мы нехотя открыли глаза, неохотно вылезли из палатки. Увидели его вместе с восторженной улыбкой и охапкой огурцов. И осмотрелись по сторонам. Оказывается, «Боливар» удачно пристроился на песочке под высоким утёсом, из-за которого нехотя стало высовываться солнышко. Над водой стелились пёрышки из остатков тумана. Они, по-видимому, без особой охоты поднимались, растворяясь в потеплевшем воздухе. Вблизи виднелась деревенька.
 — Погони нет? — позёвывая, сказал Пустовалов, измеряя взглядом расстояние до села и охапку огурцов на животе Женьки.
 — Заработал, — ответил он с достоинством, аккуратно складывая овощи на еловые лапы подле палатки, — забор починил одной бабушке.
После завтрака, состоящего из хариуса и огурцов, «Боливар» отчалил.
Красота! Загляденье!
Мы до того предались гипнотизирующей ненаглядности, что не заметили, когда наткнулись на широкий хвост чудовища, состоящего из нескольких сотен отменных особей лесосплава, да протиснулись сквозь него вперёд. Сзади нас начали окружать иные брёвна, бойко поспевающие одно за другим. Взамен умилительному упоению, без переходного состояния, возникло паническое настроение. Во мгновение ока «Боливар» оказался в полной блокаде. Не выскользнуть из неё, ни вперёд, ни назад, ни влево, ни вправо. Ждать спасения извне или самим бороться за свободу? Выбора нет. Конечно, уповать можно только на собственные силы, разум, сноровку и смекалку. Не полагаться же на помощь неожиданно поспевающих крутобоких девушек, предлагавших нам именно эту работу за сто рублей. О них вообще не приходило на ум и чахлой мыслишки. Дружно начали с попыток отпихивать неотступный лесосплав всеми доступными средствами: ногами, руками, шестами, багром. Тщетно. Только зря изводили силы.
 — Может быть, бросим этот чёртов плот, да выберемся вплавь, — сказал Женька, всегда готовый к протестному движению, и соскочил с плота на ближайший кругляк, — а потом попросим помощи у местных жителей.
— Намеренную или ненамеренную? — съязвил Пустовалов, припоминая добычу картошки с чьего-то огорода.
— Угу. Можно, конечно долго философствовать, но я думаю…
Однако Женька не устоял на бревне и не закончил речи. Кругляк на то и кругляк, чтобы крутиться. Вмиг человек соскользнул с него и оказался зажатым с двух сторон мокрым скользким лесоматериалом. Схватиться за бревно не удавалось, поскольку оно бойко прокручивалось на месте. Теперь пришлось спасать товарища. Помощь с нашей стороны подоспела мгновенно. Без всякой философии. Правда, нам едва-едва довелось всем троим его вытащить да самим уцелеть.
 — А если всем слезть с плота, крепко ухватиться за него и, упираясь о дно, эдак пешком решить непосильную задачку, — предложил я. — Подтолкнём сзади.
 — Угу. Давайте, — согласился Смирнов и глянул на Пустовалова.
 — Пошли, — сказал он.
Женька не сдвинулся с места. С него только что хватило рвения неудачно покидать судно. Подождёт. Остынет. Да попротивничает всласть. А трое из нас осторожно сползли в той части плота, где оставалась часть водной поверхности, не занятой лесозаготовками. Ноги до дна не доставали. Даже у Пустовалова. И выявилась явная опасность: если сорвёшься с плота, неизбежно станешь зажатым меж брёвен или хуже того, случайно опустишь голову под воду, не будешь иметь возможности высунуть её обратно из-за усиливающейся тесноты собрания лесоматериала, силящегося соединиться в одно цельное тело без просветов, в этакий чужеродный плот-агрессор.. И спасти никто не сможет. Готовый утопленник.
 — Будем прокладывать полынью впереди по течению, — воскликнул Смирнов, взбираясь обратно из воды и одновременно из штанов, защемлённых упрямыми дубинами.
Теперь все силы, весь рассудок, вся сноровка и вся смекалка были наведены на распихивание лесного сырья впереди по курсу. Особенно усердствовал Женька дарственным багром. Он отнял его у Пустовалова. Толстый нос «Боливара» способствовал общему нажиму. Ох, тяжкое, тяжкое занятие! Каждые шесть с половиной метров длины осадного бревна давались нам чуть ли не за полчаса…
— Бывают ледоколы, а у нас заторокол, — сказал я. Будто состроумничал.
Никто не посмеялся. Уж слишком сосредоточенным было наше дело.
К закату мы достигли начала затора. Там клокотали пороги меж торчащих из воды разновеликих камней. Некоторые брёвна, оказавшись поперёк течения, натолкнулись на камни, образовав устойчивую плотину, которая застопорила весь последующий лесосплав, создав из себя мощного водяного монстра. Здесь ноги доставали до дна, что способствовало действовать более уверенно. Развернув носовые брёвна вдоль реки, мы дали им ход по буйному течению. И сами, воссев на «Боливаре», двинулись туда же. Так, растолкав головную часть лесосплавного дракона, нам, наконец, удалось полностью освободить себе путь, выйти на фарватер. А вместе с тем, появилась возможность и всему косяку из брёвен целиком сойти с порога да устремиться в дальнейший путь до пункта назначения, где крутобокие девушки выловят каждое из них, да приладят к берегу, обставив цепью из бонов. И дикий непослушный дракон станет прирученным.
 — Сто рублей, — сказал Женька, поглядывая на брёвна, одно за другим, проскальзывающие меж камней.
 — Где? — Смирнов прищурился, надвинул картуз на глаза.
 — И я говорю, где. Сгинули сто рублей! — Женька расхохотался. — Кто ж поверит, что именно мы откупорили пробочку?!
Остальные тоже принялись хихикать, похлопывая друг друга по плечам обессиленными руками.

БЛАГИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

Настала пора новой ночной вахты. Снова выпала очередь за мной и Женькой. И оба прикорнули. Вскоре я очнулся из-за необычной тряски, нисколько не свойственной нашему хорошо сплочённому сплавному средству. Женька во сне лишь морщился.
Оказывается, «Боливар» обнаружил скрытую мель, устланную камнями, прытко подскакивал на ней. Долго ли коротко, но всё-таки ему пришлось остановиться. Он принялся медленно вращаться. По-видимому, поднаполз на один из камней, что повыше, и тот преобразился в его ось. Поддет наш плот, будто стрелка на компасе в зоне магнитной аномалии. Сколько я ни упирался на шест, полагая удачно сдвинуться с оси, ничего не помогало. Будить остальных членов экипажа для ликвидации аварийной обстановки не хотелось. Уселся на краешек плота да призадумался.
Послышался стук и ощутился толчок. Я глянул в ту сторону. Подошедшее из тьмы брёвнышко слегка стукнуло по плоту. Затем, немного погодя, удар повторился ещё одним бревном. Далее, снова и снова осязались толчки. Они учащались с каждой минутой. А вот и одномоментно несколько штук дружно пнули наш ковчег. Атака стала массовой, она успешно удалась. Застрявший «Боливар» под натиском даже не сполз, а с неведомой легкостью охотно спал с никчёмной оси. Я чуть не опрокинулся за борт, ухватившись за шест и, недолго думая, изо всех сил налёг на него, добавляя большего движения плавсредству. А иные подоспевшие брёвна-спасатели выровняли его носом по направлению течения реки. Я им отвесил почтительный поклон. А они, слева и справа, спереди и сзади, — составили почётный кортеж «Боливару».
«Да, — подумал я. — Да. Не зря мы отказались от сторублёвой зарплаты. Оказывается, хоть и вынужденно, с нашей стороны состоялась совершенно бескорыстная помощь брёвнам выйти из затора, и они, в знак благодарности, ответили тем же со своей стороны. Думается мне, вовсе тут не просматривается непреднамеренность этой помощи, непреднамеренность по версии Женьки, а скорее, наоборот. Хе-хе. Всё в этом огромном космическом естестве взаимосвязано. Законы в нём глубокие и невозмутимые».
Светало. В палатке послышалось кряхтение, а затем из неё высунулась голова Пустовалова.
 — Ты по каким кочкам вёз нас всю ночь? — С хрипотцой заявил он. — Будто телега с кривыми колёсами катилась по буеракам.
Я снова не стал рассказывать о своих наблюдениях за природными причудами, в данном случае о согласованном поведении всеобщего космического естества вместе с земным человечеством. Тайны во мне прибавилось. Её богатство ширилось и плодилось внутри себя.
 — Показалось тебе. Сон видел. Вон, Женька не даст соврать.
 — А? — Женька округлил заспанные глаза.
 — Была тряска? — спросил я.
 — Качка была. Мягкая, похожая на колыбельку. Спалось чудненько.
 — Понял?
 — Значит, сон, — поддакнул Пустовалов.
 — И мне снилось, будто еду я на молодом жеребце, а он брыкается, — молвил Смирнов, отодвигая своего напарника вбок, чтобы вылезти.

НЕЖДАННЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ

 — Следующую ночь поспим на суше, — сказал Смирнов, — все. Вахта отменяется.
На берегу стоял добротный бревенчатый сарай, а подле него пасся одинокий конь. Точнее сказать, жеребёнок в подростковом возрасте. Да и пасся он слишком вяло.
— О! Сон в руку, — сказал я, мягко стукнув Смирнова под ребро. — Можешь и впрямь покататься. И Женьку с собой прихвати.
— Да нет, — вкрадчиво сказал Женька, — этот конёк маловат, и действительно двоих не выдержит. Настоящий Боливар. Хе-хе.
При этом плот врезался носом в травянистый берег. А на нём, чуть поодаль, словно из-под земли вырос мужичок, лицом своим выражающий смешанное чувство озабоченности с радостью.
— Мое почтение, — крикнул он в нашу сторону, будто извиняясь, — я вижу, плот у вас.
Затем смешанное чувство сменяется на однозначную застенчивость:
— Коняка болен, — произнёс мужичок. И указал на жеребёнка.
Тот поднял морду и жалобно взвизгнул, показывая тому подтверждение.
— А ветеринар там. — Теперь мужик вскинул руку в направлении противоположного берега, где виднелось несколько домиков. — Моста поблизости нет…
— Перевезти что ль?  — Без колебания откликнулся Пустовалов.
— Если согласитесь.
— Да что там соглашаться. — Пустовалов с прищуром оглядел больного. — Эта лошадь весом будет в точности как три человека. Так что плот выдержит.
— Боливар выдержит Боливара, — хихикнул Женька.
И снова никто его не оспорил. А Смирнов повелительным тоном отдал распоряжение:
 — Поскольку мы и так постановили нынче переночевать на суше, отдаём во временное пользование наш Боливар местному жителю. Сколько надо, столько пусть пользует.
Никто не возразил.
— Ой, спасибо, ой, спасибо, — местный житель выказал чистое ликование. — Даже если до завтра?
— Можно, — ответил Смирнов и приложил ладонь под козырёк, таким образом будто отдавая честь. И выпукло выставил грудь.
— Ох уж и повезло мне с вами, вот повезло так повезло, — проговорил мужичок, взмахнув кистью руки аж до головы, но, поскольку та была без картуза, отдания чести не произвелось. Но грудь немного приподнял.
— Палатку снимать будем или как? — Поинтересовался Пустовалов.
— Ага. — Женька произнёс редкое для себя слово. — И провизию.
— Как хотите, — сказал мужичок. — Там, в сарае всё есть для ночлега. И еда припасена.
— Оставим всё как есть, — утвердительно произнёс Смирнов.
— Ладненько, — мужичок хихикнул, — не беспокойтесь, всё останется в целости и сохранности.
Он провёл жеребёнка к реке, взобрался на плот сам, затащил туда своё животное. Свободного места между кубриком и камбузом было более чем достаточно. Увидав оригинальные вёсла, сделанные из кастрюльных крышек, нанизанных на жерди, он продолжил ликование уже именно по этому поводу и высоко поднял моё изобретение.
— Хорошая вещь, — крикнул он, — хе-хе!
И отчалил от берега, проворно орудуя кастрюльной крышкой, нанизанной на жердь.
Каждый из нас провожал его взглядом. Кто в ходьбе туда-сюда, покачивая головой в знак согласия с оценкой вёсел, кто в неподвижно стоячем положении во весь свой выдающийся рост, кто, сидя и покачивая туловищем, обнажив фернанделевые зубы, а кто вовсе возлёг на травку, подпёр голову руками на затылке, приспустил на лоб картуз и еле слышно посвистывал.
— А говорил, много ненужного пространства на плоту, — укоризненно глядя на Женьку, молвил Пустовалов. — Видал, как пригодилось?
Тот ничего не ответил. Только свернул губы внутрь, упрятав там свою зубастость.
Сарай оказался складом сена. Так что для ночлега вполне пригоден, даже с повышенным комфортом. А в просторном шкафчике действительно был скромный запас еды: каравай хлеба, соль, варёная картошка и огурцы.

Погожим утром все четверо, подъев остатки вчерашней провизии, соображали, как провести новый день, да поглядывали на пустынную реку, своим видом порождающую некоторую подозрительность. Немного погодя, сотню шагов вниз по течению появился знакомый мужичок, вместе с жеребёнком. По пути к нам, они оба выражали искреннюю радость.
— Благодарствую за помощь, — сказал мужичок, похлопывая жеребёнка по шее. — Коняку моего подлечили, сказали, вовремя привёз. Будет жить. И плот ваш целёхонек. Он там, чуть-чуть ниже по течению. Немного промахнулся, вот и снесло.
Жеребёнок весело заржал.
— И тебе спасибо, — опередил всех Женька. — Славный ночлег и славная еда. Всё славное.
Остальные по-всякому кивали головой, всяко улыбались, выдёргивая и развеивая никчёмные ростки подозрения чего-то неладного.
— Вот и хорошо. — Смирнов не снимал себя с роли предводителя. — Немедленно отправляемся в плаванье.

Неподалёку прозвучал хриплый сигнал грузовика. Все, как по команде обернулись на этот звук. Из окошка кабинки показалась рука, приглашающая подойти. Мы подошли.
— Это ваш плот?
— Наш, — сказали все почти хором.
— Можете перевезти женщину на ту сторону? Рожает она. А до моста далеко. Не успеем.
— Давай. — так же хором ответили речные путешественники.
Водитель бережно вывел хорошенькую женщину, вскинувшую брови скобкой и виновато простонавшую. Быстренько добежали до плота и усадили её возле палатки.
— Как переплывёте, крикните Федьку. Вон, сидит на берегу. Он там всегда сидит. И к фельдшеру отведёт, — сказал мужичок. В добрый путь.
Мы отчалили все вместе. Обнаружили на плоту два обыкновенных лодочных весла.
— Это вам, вам вёсла. Ветеринар велел передать. Они ему не нужны, потому что лодка вконец прохудилась, — сказал мужичок, завидев направленные на него вопросительные взоры. — А ещё я решил назвать жеребца Боливаром, — крикнул он, — в честь вашего плота-спасителя.
Гребя вчетвером, достичь противоположного берега удалось довольно быстро. Федька сам выскочил встречать. А затем проводил женщину куда надо. Смирнов помахивал картузом, остальные напутственно подняли руки.
— Уф, — сказал Женька, — не думал, что наш плот окажется столь необходимым паромом.
— Да. — сказал я, — состоялась очередная ненамеренная помощь в едином пространстве жизни.

И когда, после окончания долгого пути по реке, многократно пережив иные приключения, мы оставили наш «Боливар» на приколе у высокого камня на берегу, то поочерёдно надевая белый картуз, отдали ему честь. И невольно вспомнился жеребец, теперь носящий это же имя. Живой и настоящий.

1967. 2016.