Пир После Чумы

Осень выдалась сухой, и скудный урожай убрали до последнего зернышка. Это был не просто урожай, это было Спасение - для тех, кто выжил в страшной чуме Голода, терзавшего украинское село два с лишним года. Даже скудный урожай означал одно - будет Жизнь!
Осознание грядущей жизни, вопреки сжимавшей село в течение более двух лет Смерти, требовало своего празднования и воспевания - отчаянного, почти языческого.

Гуляние устроили на холме, в просторном и светлом "панском саду", прилегавшем к бывшей помещичьей усадьбе, сметенной с лица земли Гражданской войной.
Сад был жив, по-прежнему носил имя Пана Полковника, владевшего усадьбой в крепостные времена, и еще не успел прийти в запустение.
Сохранился и небольшой, прочный усадебный флигель, обшитый камышом - выстроенный в старые времена для работавших в саду, где люди могли укрыться от непогоды, отдохнуть, и перекусить в  горячую пору сбора урожая. Сейчас здесь готовилось застолье.

Были забиты два старых, тощих вола, чудом выживших в колхозе в годы мора. Теперь волов пожирало разведенное пламя гигантского костра.
Блики огня играли на изможденных лицах собравшихся людей, с лихорадочно горевшими, блуждающими глазами, излучавшими полубезумную радость. Их трапеза была бы почти первобытной, если бы не мерцавший свет электрических лампочек, развешанных в виде праздничной гирлянды вокруг кострища. Но это не были "лампочки Ильича", обещанные товарищем Лениным каждой крестьянской семье и избе.

Электрический ток вырабатывал американский генератор, выписанный еще до революции бывшим хозяином усадьбы - сыном "Пана Полковника". К 1917 году, имение Полковника было оборудовано по последнему слову техники, где "всё крутил американский мотор", наводивший ужас на наименее грамотных сельчан. 
К началу 1930-х годов, никого из детей Полковника в селе уже не было. Прекрасно налаженное усадебное хозяйство было разрушено в бессмысленном и беспощадном революционном угаре, так и не став образцовой социалистической собственностью. Самый предприимчивый из сыновей Полковника, выписавший электрогенератор "с самой Америки", уехал с семьей в назначенную ему уральскую ссылку.

Собравшиеся ныне в осеннем саду люди считались хозяевами села уже почти 15 лет, согласно советским законам и газетам. Однако право их собственности - на землю, скотину и урожай - зорко охраняли совсем другие люди. Истинные хозяева новой жизни, они заняли многочисленные городские и районные кабинеты, учрежденные новой властью. Именно из этих властных кабинетов раздавались команды и звучали новые слова - о колхозах, хлебозаготовках, и революционной бдительности на селе.

За десять лет, прошедших с победы революции, люди в городских кабинетах привыкли к легким, порой головокружительным карьерам, и почти полной безнаказанности - в деле экспроприации желаемой собственности и расправы с любым неугодным.
К концу 1920-х годов ресурсы для бурного карьерного рости и легкого стяжательства на местах стали истощаться. И здесь подоспела новая линия партии - на коллективизацию села. Новые назначения и погоны стали добываться через бодрые рапорты о создании колхозов и успешных хлебозаготовках на селе. Застрекотали с дьявольским весельем ожившие пишущие машинки - в кабинетах, где оформлялись дела на аресты и выселение тех, кто не подлежал или сопротивлялся вступлению в колхозы. 

Однако напряжение в украинских селах росло: даже сознательные сельчане сопротивлялись отъему зерна, и в знак протеста затягивали посевную в новообразованных колхозах. Власти к началу 1930-х годов ответили "ударными хлебозаготовками", оставившими селян без каких-либо запасов. 

И тут словно разразилась Кара Божья - грянул неурожай. И без того скудная посевная погибла на корню. В личных хозяйствах всё было опустошено.
Быстро сориентировавшись, люди в городских кабинетах сосредоточили остатки продовольствия в закрытых распределителях для власть имущих - то есть, для себя. Скудные пайки были назначены простым государственным служащим - скромным клеркам, учителям, врачам, преподавателям. Колхозникам была обеспечена миска баланды в день на семью. Но далеко не все могли получить и эту миску.

Право вступать в колхоз получали бедняки. Это был вполне официальный социальный статус, указываемый в анкетах спустя 15 лет после победы революции - слово "бедняк" было знаком победившего класса и пропуска в новую жизнь.
Бедняки получили от властей и официальный орган самоуправления - комитет сельской бедноты. Этот комитет решал - кого принимать, а кого не принимать в колхоз. Вход в колхоз был закрыт для бывших дворян, помещиков и "куркулей", к коим причисляли всех мало-мальски зажиточных крестьян и казаков. У этих же людей в первую очередь отбирали в пользу колхоза землю и скотину, в назидание за былую зажиточность.

К началу 1930-х годов, бывшие крепкие хозяева были либо сосланы, либо влачили голодное существование в развалюхах, после выселения из собственных домов. Эти люди стали первыми жертвами разразившегося эпического Голода. Они умирали без счета, без вести, и без могил - не оставляя и следа на земле, которую кропотливо, в поте лица, возделывали многими поколениями.
Колхозники, получавшие миску баланды в день, и пытавшиеся спасаться созревшей летом вишней, быстро начали пополнять счет неминуемых жертв Голода.

У первобытного голода были свои первобытные законы. Те, кому повезло иметь братскую могилу, могли быть захороненными в ней полуживыми - их нередко принимали за мертвых. Даже обнаружив признаки жизни у родственника - среди тел, валом сгруженных на подводу - люди махали руками похоронной команде: "Везите, все одно, не жилец, нам еще других кормить!".
Дети слышали тихие споры родителей - кого из детей еще кормить, а кого из экономии оставить умирать. - "Мы детей еще родим, самим надо выжить", убеждал жену хозяин дома, за полу-истлевшей ситцевой занавеской.       
Кто-то уводил из колхоза лошадей, чтобы спасти семью кониной - таких судили беспощадным социалистическим судом и ссылали в Сибирь. Но в Сибири никто не верил, что Украина в буквальном смысле пухнет и вымирает с голоду. В центральных советских газетах Украина оставалась главной житницей страны, где проводилась "успешная коллективизация".

Местное руководство делало всё, чтобы скрыть размеры украинской катастрофы, перекинувшейся из сел и в украинские города. Границы республики были закрыты. На украинских дорогах стояли кордоны, не выпускавшие людей из сел, без специальных разрешений, во избежание распространения паники.
К весне 1934 года в Москве, однако, забеспокоились: в украинские города одна за другой заспешили комиссии для выяснения масштабов и причин происходящего на местах. Местные власти стали лихорадочно выискивать виноватых среди выживших - тех, кто был еще в силах выражать недовольство или попросту говорить о происходящем. Мертвые молчали, и о мертвых молчали тоже.

Люди, выбравшиеся наконец из городов, отправлялись в села, в надежде найти живых родственников, но не находили и следа близких, видя лишь ужасающие картины опустошения - полуживых крестьян, тенями лежавших в избах, и бродивших вокруг них опухших от голода детей.   

И вот настала осень. После двух моровых лет земля, принявшая в себя стольких умерших людей, веками ей служивших, дала скромные всходы и скудный урожай. Начальство вздохнуло с облегчением - гроза для него миновала. А простые люди поняли одно: они живы, и они будут жить!

Огласить село радостным колокольным звоном было уже нельзя. Колокола были сбиты с церкви в начале 1930-х годов, в ходе коллективизации, когда пришел черед закрытия сельских церквей, ограбленных сразу после революции. До конца 1920-х годов колокола еще звонили, а в осиротевших церковных стенах еще служили. Крестьяне долго не подпускали к церкви городских уполномоченных, неоднократно пыытавшихся церковь закрыть. И тогда городское начальство пошло на хитрость: сельскую церковную общину объявили "баптистской сектой". Привезенные из города рабочие под надзором вооруженной милиции обезглавили церковь. Колокола полетели вниз, и были пущены на переплавку, а затем проданы за границу по цене металла. На вырученные деньги были закуплены американские трактора, для ново-образованного колхоза под названием "Новая Громада".

В обезглавленную, онемевшую церковь был перенесен американский генератор из бывшей панской усадьбы - чтобы рассеивать остатки религиозного мрака и озарять церковные стены светом новой культуры. Генератор служил еще долго: с его помощью в бывшей церкви, ставшей домом культуры, крутили задорно-оптимистичные советские кинофильмы.

А в осенний день большого Пира, генератор вынесли на усадебный холм, подключив к нему праздничные  гирлянды. Костер поджаривал последних колхозных волов. Но никто бы не посмел в этот день сказать людям, что они посягнули на колхозную собственность. Это был Их День и Их Пир.
Впереди людей ждала Война.