Риторическая оболочка государственной идеологии

                (Риторическое оформление государственной идеологической триады «православие – самодержавие – народность»)

        Риторика тесно взаимосвязана с литературой – не случайно в старинных учебных руководствах по художественной словесности курсы риторики и пиитики рассматривались в качестве смежных разделов. Учитывая специфические условия дореволюционной России, когда литература зачастую брала на себя функции действенного инструмента общественно-политической и идейной борьбы, не приходится удивляться тому, что риторические конструкции неоднократно активно использовались для оформления различных идеологических концепций, оказывавших в свою очередь существенное влияние на литературу. В настоящей статье речь пойдет как раз об одном из таких показательных образцов применения средств из арсеналов риторики в процессе оформления государственной идеологической политики, напрямую охватывавшей сферу литературного творчества, а также и высшую школу.   

        Во второй четверти XIX века, в рамках консервативного режима Николая I, процесс образования и воспитания молодых поколений являлся одной из ключевых государственных функций, обеспечивая сохранение внутренней политической стабильности Российской империи. На министерство народного просвещения была возложена ответственность не только за эффективное обеспечение учебного процесса на всех уровнях – от начальных приходских училищ до университетов, а также цензурный контроль за текущим литературным процессом и лояльным направлением периодической печати, но и за выработку целостной идеологической программы, которая позволяла бы осуществлять целенаправленное руководство общественным мнением и формировать мировоззренческое единство верноподданных российского императора. Министр С. С. Уваров сумел предложить универсальную идеологическую формулу, включавшую в себя традиционные патриотические ценности, лаконично выражавшиеся военным лозунгом «За веру, царя и Отечество!», но получившие дополнительное клерикально-монархическое политическое переосмысление. Так возникла триада «православие – самодержавие – народность»; при этом составляющие ее компоненты постулировались в качестве стержневых основ общественного сознания и общеобязательных принципов государственной идеологической политики.

        Сам Уваров в докладе императору по итогам ревизии Московского университета в 1832 году обосновывал стратегию использования своей триады, указывая необходимость «постепенно завладевши умами юношества, столько же доверенностью и кротким назиданием, сколько строгим и проницательным надзором, привести оное почти нечувствительно к той точке, где слияться должны к разрешению одной из труднейших задач времени, – образование правильное, основательное, необходимое в нашем веке, с глубоким убеждением и теплою верой в истинно русские охранительные начала православия, самодержавия и народности, составляющие последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего Отечества» [1, стб. 511].

        По свидетельству Уварова, именно в таком отчетливо выраженном духе монархизма и национализма он лично интерпретировал новую идеологическую доктрину перед студентами и преподавательским корпусом университета: «Весьма часто случалось мне, прервав лекцию профессора, докончить оную собственным нравоучением, всегда приводя речь к лицу государя, к преданности трону и церкви, к необходимости быть русским по духу прежде, нежели стараться быть европейцем по образованию, к возможности соединить вместе незыблемое чувство верноподданного с познаниями высшими, с просвещением, принадлежащим всем народам и векам, – и всегда, я смею сказать, общий восторг встречали случайно и неожиданно произнесенные слова» [1, стб. 512].  Благодаря настойчивой и последовательной идеологической пропаганде, по замыслу Уварова, у образующейся молодежи должна была закономерно сформироваться установка на сознательное стремление «не к разрушению, не к беспорядку, не к вольнодумству политическому и религиозному, а к созиданию и утверждению отечественного блага на незыблемом подножии самодержавия твердого, просвещенного, человеколюбивого» [1, стб. 528]. Так комплексно и широко понимал министр свою государственную миссию: «Мое дело не только блюсти за просвещением, но и блюсти за духом поколения» [2, с. 174].

        Окончательную отточенную формулировку основополагающие принципы новой идеологической системы получили в конце 1833 года во всеподданнейшем докладе Уварова Николаю I «О некоторых общих началах, могущих служить руководством при управлении министерством народного образования»: «Народное воспитание должно совершаться в соединенном духе православия, самодержавия и народности» [3, с. 70]. Идеологическое единство и внутренняя сплоченность нации противопоставлялись внешней угрозе европейских революционных смут, на фоне которых «Россия, к счастию, сохранила доселе теплую веру к некоторым религиозным, моральным и политическим понятиям, ей исключительно принадлежащим. В сих понятиях, в сих священный остатках ее народности, находится и весь залог будущего ее жребия» [3, с. 71]. Таким образом, три компонента доктрины (православие, народность и самодержавие) призваны были дать риторически четкий инвариант трех базовых государственных «понятий», потрясенных на Западе, но незыблемых в России.

        Согласно концепции Уварова, для формирования прочной идеологической системы следовало на государственном уровне опереться на отечественные патриотические ценности, «собрать их в одно целое и связать ими якорь нашего спасения» [3, с. 71], а задачей министерства являлось «включить их в систему нашего образования, которая соединяла бы выгоды нашего времени с преданиями прошедшего и надеждами будущего...» [3, с. 72]. Метафорический образ якоря, обеспечивающего устойчивость государственного корабля среди политических бурь волнующейся Европы, предназначался для привлечения внимания императора к фундаментальному характеру предлагаемых министром средств преодоления глубокого кризиса и достижения прочной социально-политической устойчивости государственного курса. Уваров взял на себя инициативу назвать эти спасительные идеологические постулаты: «...изыскивая те начала, которые составляют собственность России (а каждая земля, каждый народ имеет таковой Палладиум), открывается ясно, что таковых начал, без коих Россия не может благоденствовать, усиливаться, жить, – имеем мы три главных: 1) Православная вера. 2) Самодержавие. 3) Народность» [3, с. 71]. Тем самым, благодаря математически строгому перечислению, компоненты триады обрели официальное закрепление.

        Но одного указания искомых трех принципов было недостаточно – требовалось дать развернутое разъяснение и обоснование каждому из них, что Уваров не преминул красноречиво и образно сделать, начав с православия как господствующей религии, объединяющей подавляющее большинство нации: «Без любви к вере предков народ, как и частный человек, должны погибнуть... Человек, преданный государю и Отечеству, столько же мало согласится на утрату одного из догматов нашей церкви, сколько и на похищение одного перла из венца Мономаха» [3, с. 71]. Вторым – центральным в триаде – принципом, составлявшим основу государственного строя, являлось самодержавие, неприкосновенность которого Уваров особо подчеркнул: «Самодержавие представляет главное условие политического существования России в настоящем ее виде.  <...> Русский колосс упирается на самодержавии, как на краеугольном камне; рука, прикоснувшаяся к подножию, потрясает весь состав государственный» [3, с. 71]. Следует отметить, что в обоих случаях, стремясь нагляднее показать символику идеологических постулатов, Уваров сознательно прибегает к образным сравнениям, ярко и отчетливо представляющим мощный потенциал декларируемых им политических ценностей.      

        Наконец, завершающим компонентом триады, по Уварову, выступала народность в качестве интегрирующей силы, лучше всего способствующей сохранению нерасторжимого национально-государственного единства: «Наряду с сими двумя началами находится и третье, не менее важное, не менее сильное: народность. Дабы трон и церковь оставались в их могуществе, должно поддерживать и чувство народности, их связующее» [3, с. 72]. Положив в основу государственной идеологии и просветительской политики три эти определяющие принципа, можно было, как считал Уваров, добиться формирования желаемого властью направления умов новых поколений, выходящих на историческую авансцену: «...образование настоящего и будущего поколений в соединенном духе православия, самодержавия и народности составляет бессомненно одну из лучших надежд и главнейших потребностей времени...» [3, с. 72].

        Уваров искусно убеждал Николая I в том, что только благодаря целостной идеологической системе можно гарантировать преемственность государственного курса и обеспечить устойчивость имперского режима, поскольку «государства долговечны, пока в них сохраняется священная искра веры, любви и надежды» [3, с. 71]. Таким образом, идеологическая триада «православие – самодержавие – народность» эффектно подкреплялась синонимичностью с триединством исконных этических категорий. Нетрудно заметить, что их последовательность Уваров намеренно изменил так, чтобы идеологический компонент выдвинутой им триады «православие» соответствовал категории веры, постулат «самодержавие» определялся категорией любви, рассматриваемой как любовь верноподданных к своему монарху, а доктрина «народности» отражала категорию надежды, понимаемую в качестве гарантии политической благонадежности образуемых и воспитываемых министерством народного просвещения новых поколений.

        Ловкий риторический ход возымел нужное действие – предложенная министром идеологическая триада получила высочайшую санкцию императора и обрела статус официального руководства к действию для всех сотрудников министерства народного просвещения, занявшего тем самым фактически монопольное положение в сфере претворения в жизнь государственного идеологического курса. Первый номер «Журнала министерства народного просвещения» за 1834 год открывался подготовленной самим Уваровым редакционной статьей, в которой триада «православие – самодержавие – народность» преподносилась в качестве высшего воплощения берущей начало с петровских времен политики государственного просвещения: «...Россия стоит на высокой чреде славы и величия; имеет внутреннее сознание своего достоинства и видит на троне другого, тем же Провидением ниспосланного царя – хранителя и веры ее, и народности. Отжив период безусловного подражания, она, лучше своих иноземных наставников, умеет применять плоды образования к своим собственным потребностям; ясно различает в остальной Европе добро от зла: пользуется первым и не страшится последнего, ибо носит в сердце сии два священные залога своего благоденствия, с коими неразрывно соединен третий – самодержавие» [4, с. V–VI].

        В том же номере ведомственного журнала было обнародовано циркулярное распоряжение Уварова начальству учебных округов, предельно четко и однозначно формулирующее обязанность для каждого из подчиненных министерства руководствоваться в своей деятельности официальной идеологической триадой: «Общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное образование, согласно с высочайшим намерением августейшего монарха, совершалось в соединенном духе православия, самодержавия и народности. Я уверен, что каждый из гг. профессоров и наставников, проникнут будучи одним и тем же чувством преданности трону и Отечеству, употребит все силы, дабы сделаться достойным орудием правительства и заслужить полную доверенность оного» [5, c. XLIX–L].

        Казалось бы, теперь, после официального утверждения идеологической триады, необходимость в риторическом каркасе отпала. Однако политически опытный и предусмотрительный Уваров отнюдь не спешил отказаться от возможностей патетического красноречия, преподнося в своем отчете императору о деятельности министерства за 1837 год успехи, достигнутые благодаря всеобщему следованию единому идеологическому курсу, в качестве плодов мудрой попечительности самого Николая I, исподволь переадресовав ему честь создания удачной формулы: «При оживлении всех умственных сил охранять их течение в границах безопасного благоустройства, внушить юношеству, что на всех степенях общественной жизни умственное совершенствование без совершенствования нравственного – мечта, и мечта пагубная; <...> потом обнять верным взглядом  огромное поприще, открытое перед любезным Отечеством, оценить с точностью все противоположные элементы нашего гражданского образования, все исторические данные, которые стекаются в обширный состав империи, обратить сии развивающиеся элементы и пробужденные силы, по мере возможности, к одному знаменателю; наконец, искать этого знаменателя в тройственном понятии православия, самодержавия и народности: вот в немногих чертах направление, данное вашим величеством министерству народного просвещения, с того времени когда вам, всемилостивейший государь, благоугодно было возложить на меня трудное, но вместе с тем важное и лестное поручение быть, при этом преобразовании, орудием высших видов ваших» [6, с. CXLV–CXLVII].

        Для такого поклонника точных наук, каким был Николай I, математический термин общего знаменателя, расчетливо использованный в своем докладе Уваровым, должен был с особенной наглядностью и убедительностью подчеркнуть логическую стройность и четкость проводимой министерством народного просвещения идеологической политики, служа очевидным доказательством правильности выбранного курса.   
   
        Риторически-дипломатичный прием переадресации заслуженных почестей за несомненные успехи идеологической триады Уваров изящно применил и в торжественном «юбилейном» докладе 1843 года «Десятилетие Министерства народного просвещения» (имея в виду свое десятилетнее управление этим ключевым идеологическим ведомством империи): «Естественно, что направление, данное вашим величеством министерству, и его тройственная формула должны были восстановить некоторым образом против него всё, что носило еще отпечаток либеральных и мистических идей: либеральных – ибо министерство, провозглашая самодержавие, заявило твердое желание возвращаться прямым путем к русскому монархическому началу во всем его объеме; мистических потому, что выражение “православие” довольно ясно обнаружило стремление министерства ко всему положительному в отношении к предметам христианского верования и удаление от всех мечтательных призраков, слишком часто помрачавших чистоту священных преданий церкви. Наконец, и слово народность возбуждало в недоброжелателях чувство неприязненное за смелое утверждение, что министерство считало Россию возмужалою и достойною идти не позади, а по крайней мере рядом с прочими европейскими национальностями. Если б нужно было еще ближе увериться в справедливости избранных начал, то это удостоверение можно было бы найти и в порицании их противниками величия России, и в общем радостном сочувствии, с коим эти заветные слова были приняты в отечестве всеми приверженцами существующего порядка» [7, с. 154]. 

        На 1840-е годы пришелся апофеоз торжества официальной идеологии, а вместе с тем и высшая точка уваровской служебной карьеры: 1 июля 1846 года, в знак благоволения императора к заслугам своего удачливого министра, Уваров был возведен в потомственное графское достоинство Российской империи. Положение намеренно скромного истинного творца триады казалось непоколебимо упроченным. Но, по историческому закону цикличного повторения событий, те же причины, которые вызвали потребность в создании противостоящей им идеологической формулы, привели к ее итоговому крушению. В 1848 году Европу вновь потрясли революционные бури, приведшие в смятение российскую власть. Активное участие студенческой молодежи в политических баталиях на Западе навлекло у Николая I подозрение на отечественные университеты. Воспитательно-идеологические методы Уварова показались слишком медленными и недостаточными, ставка была сделана на более жесткие и решительные запретительные меры, направленные на ограничение численности российского студенчества и усиление полицейского контроля над ним. Таким образом, резко сокращалась среда, в которой можно было бы пытаться и дальше продолжать культивировать прежнюю идеологическую политику, оформленную уваровской триадой.

        В этой ситуации министру пришлось вновь прибегнуть к потенциальным возможностям риторики, пытаясь спасти свою доктрину и руководящее положение в сфере государственной идеологической политики. Опять, как и 16 лет тому назад, посетив с ревизией Московский университет, Уваров заверял Николая I осенью 1848 года в полнейшей благонадежности студентов и в приверженности их постулированным в триаде спасительным началам: «Кажется, что умы, устрашенные внешними ужасами, ближе сомкнулись около народных начал и учреждений. Везде слышен отголосок общего сознания, что посреди бурь, волнующих окрестные государства, Россия, опираясь на твердом и незыблемом начале своем, сохраняет величественное спокойствие, соответствующее ее достоинству и силе» [8, с. 148].

        А дабы зарекомендовать себя во мнении императора умелым администратором, способным эффективно использовать свою идеологическую триаду в новых политических условиях, Уваров включил в текст отчета о результатах ревизии также свою инструкцию, данную попечителю Московского учебного округа и выдержанную в требуемом высшей властью смысле и стиле, но по-прежнему опирающуюся на компоненты триады: «...попрание всего священного, нарушение всех начал нравственных и политических, гибель  раздоры, распространенные вокруг нас, столь противные русскому началу и столь отвратительные сердцу всякого верноподданного, побуждают нас более, чем когда-либо, проложить твердую, непроницаемую черту между заблуждениями мнимого всемирного просвещения и необходимого развития нашего нравственного образования в духе православия, самодержавия и народности» [8, с. 150].

        Однако на этот раз риторические заклинания и апелляция к выдержавшей испытание временем идеологической триаде успеха не дали. Николай I был разочарован представлявшимися ему политически неблагонадежными настроениями студенчества и счел нужным конкретизировать свою волю: вместо сомнительного, с его точки зрения, просвещения он потребовал безусловного послушания и покорности императорской власти. Компоненты уваровской триады подверглись высочайшему пересмотру и получили иную интерпретацию: «православие» оказалось сведено к обязательному внешнему религиозному благочестию, «самодержавие» предусматривало безоговорочную верноподданность, а «народность» оказалась, по сути, подменена агрессивным национализмом во внешней политике, что вскоре подтолкнуло Николая I к авантюре на Востоке, приведшей Россию к ее политической изоляции и тяжелому поражению в Крымской войне с враждебной к ней Европой.

        Уваров утратил доверие и расположение императора, был лишен статуса идеолога государственной политики и вынужден был в октябре 1849 года подать в отставку с министерского поста. Правда, за ним оставалось еще президентское кресло в Академии наук. Но это уже ничего не меняло. Риторика на какое-то время уступила первенство милитаристской политике. В стране настало «мрачное семилетие», пагубно отразившееся и на системе образования, на литературе, и на общественной мысли в целом.

        Тем не менее, в восприятии современников Уваров навсегда остался создателем официальной идеологической формулы и проводником последовательного просветительского курса государственной политики. Именно в этом качестве почтил его память ректор Петербургского университета профессор П. А. Плетнев в декабре 1855 года: «Достойно замечания, что всем известные слова: “православие, самодержавие и народность”, которыми, при вступлении в высокую должность, министр как бы определил неизменные начала будущих своих действий, внесены в графский его герб. <...> Академия, исполненная признательности и глубокого уважения к президенту, ничем не может торжественнее и достойнее почтить его память, как верным сохранением тех начал, на которых он стремился утвердить просвещение в России» [9, с.222, 225–226]. 

                Литература

    1.  Уваров С. С.  Отчет по обозрению Московского университета // Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Т. 2. Царствование императора Николая I, 1825–1855. Отделение I. 1825–1839. – 2-е изд. – СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1875. – Стб. 503–529.      
    2.  Никитенко А. В.  Дневник: В 3 т. Т. 1. 1826–1857.  – М.: ГИХЛ, 1955. – XLIV, 542 с.   
    3.  Уваров С. С.  О некоторых началах, могущих служить руководством при управлении министерством народного просвещения // Река времен: Книга истории и культуры. Кн. 1. Государь. Государство. Государственная служба. – М.: Эллис Лак, 1995. – С. 70–72. 
    4. [Предисловие от редакции] // Журнал министерства народного просвещения. – 1834. – Ч. I, № 1. – С. III–VII.
    5.  Уваров С. С.  Циркулярное предложение г. управляющего Министерством народного просвещения начальствам учебных округов, о вступлении в управление Министерством // Журнал министерства народного просвещения. – 1834. – Ч. I, № 1. – С.XLIX–L.
    6. Уваров С. С.  Общий отчет, представленный его императорскому величеству по Министерству народного просвещения за 1837 год // Журнал министерства народного просвещения. – 1838. – Ч. XVIII, № 4. – С. I–CLII.
    7.  Уваров С. С.  Десятилетие министерства народного просвещения. 1833–1843. Всеподданнейший доклад // Николай Первый: Личность. Эпоха / Под ред. М. О. Гершензона. – М.: Захаров, 2001. – С. 151–155.   
    8.  Барсуков Н. П.  Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 10. – СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1896. – XV, 583 с.
    9. Плетнев П. А.  Памяти графа Сергия Семеновича Уварова // Сочинения и переписка П. А. Плетнева: В 3 т. Т. 3. – СПб.: Тип. имп. Академии наук, 1885. – С. 149–225. 

         Июнь 2007