Монолог. Глава 10

Глава 10.

Человек выбирает, как провести свой день. Не всё в этом дне будет зависеть от его выбора, но в том, для чего источником является он сам, выбор есть всегда. Калабрия – самой главной целью посещения этого региона Италии служило плавание в море, и 15 сентября 15-го стало тем днём, когда появилась лёгкость в этом плавании. Пятый год я исповедовал правило, согласно которому море принесёт человеку пользу только тогда, когда они будут вместе три недели, одна из которых уйдёт на адаптацию организма к новому климату, а две – на насыщение человека полезными элементами. Так я и думал: прожита неделя в Замброне, и я привык к климату Тирренского моря.
На пляже рядом со мной также Д. и Я. Аг., пришедшая с семьёй, также равнодушна ко мне. Д. сообщил, что Ан. спрашивала на завтраке, где я.
На послеобеденное время в моих планах значилась поездка на остров Стромболи (ударение на первый слог). Поездка по предложению отельного гида. Интерес представлялся таким: остров, на котором находится действующий вулкан. Как заверил гид, существует возможность увидеть собственными глазами стекающую по склону горы лаву, её выбросы из жерла вулкана. Для этого зрелища катер, на котором будут туристы, специально встанет ночью вблизи острова. Я. высказала опасение касательно этой поездки (вулкан, всё-таки, мало ли что может случиться). Д. её поддержал, и они выбрали у отельного гида другую экскурсию – поездку в Вибо-Валентия, который славился множеством магазинов.
Поскольку я мог пропустить ужин, получил сухой паёк – пакет с коробочками сока, кусками хлеба, фруктами и овощами. В сборе этого пакета помогла Ан.
Экскурсионный автобус должен был подъехать к воротам отеля. Выйдя за эти ворота, я встретил семью из трёх человек: папа, мама и дочь в возрасте 5 лет. Девочку не требовалось знакомить со мной. Её звали Ас., и имя это знала большая половина пляжа. Она привлекла внимание Д. и Я. тем, что  пожилой паре, с которой только что познакомилась, рассказывала сказки-небылицы. Эти сказки звучали фантастически и смешно, и каждый понимал, что девочка многое в них придумала сама, чем она и казалась необычной. Даже внешность указывала на черты озорства в её характере – рыжие волосы, вздёрнутый носик и восторженные глаза. Её родителей звали Ес. и Ло. Они улыбнулись, услышав от меня историю об их дочери. Первое впечатление от супругов не изменилось и после: интеллигентные, спокойные люди, сторонящиеся конфликтов.

Неподалёку от нас остановился автобус. Квитанции на экскурсию были переданы водителю. Автобус направился вдоль нашего пляжа и через шлагбаум въехал на территорию, как выяснилось, соседнего отеля. После – поездка повторила путь в Тропеа. Только теперь я заметил высокий мост, проходящий высоко над нашей дорогой. По нему проносились автомобили. Автобус привёз нас на причал, который я видел из проёма между домами позавчера.
Нам раздали новые билеты, по которым нас посадили на судно средних размеров «Briatico Eolie» (в названии соединили калабрийский город и древнегреческого бога). Я ожидал, что меня на палубе будет обжигать солнце. Но после того, как корабль отчалил, я ощутил ветер, достаточно сильный, чтобы им зваться, и освежающий. Сначала в динамиках прозвучала немецкая речь о предстоящей экскурсии. Мне подумалось, что опять нас обделили, но я ошибся: зазвучал голос на русском, который поведал о чёрном острове, двухчасовой поездке до него и баре на нижней палубе. Оглянувшись, я увидел Тропеа под другим углом зрения. Гора с белой резиденцией теперь обозревалась как обычная гора, здания казались продолжением другой гигантской горы, на которой и расположился городок. Но позади него возвышались вершины, на которых одинокими желтели и белели домики.
С новыми знакомыми я продолжил общение на нижней палубе. Ас. показывала рожицы всем, кто находился рядом с ней, вновь транслировала невероятные истории. Разговоры с супругами сначала сводились к обсуждению еды, моря и экскурсий. Ло. рассказала, что всей семьёй они ездили на Сицилию. Её укачало при подъёме на вулкан Этну. Слабый организм. Сами они прилетели в Италию из Самары. Ес. рассказал о начальнике ГАИ, который уволился только потому, что ему предложили за определённую сумму денег не проверять колонну грузовиков с цистернами, полными нефти. Конечно, нефть в этих грузовиках была ворованной. А непосредственный руководитель этого госслужащего выступал последним звеном в цепочке получения взятки. Глава МВД, который всё же деньги получил, потом по телевизору рассказывал о борьбе с коррупцией. Потом Ло. поведала о необычных кражах в Самаре. У припаркованных вдоль жилых домов автомобилей снимали пластины с госномерами и оставляли под дворниками на лобовых стёклах записки, в которых обозначалось, за какую сумму и в каком месте можно будет вернуть «госномера».

Такие истории вызывали во мне ощущение нарушенной справедливости. Довольно часто малознакомые люди делились именно такими историями, словно выпячивая: смотри, в нашей жизни есть несправедливость, и мы её замечаем. Некоторые говорили ещё больше: не только замечаем, но и негодуем. Внимание на несправедливость было таким свойством пространства людей, что уходило корнями и внутрь меня. Внутренний человек, слыша рассказы супругов, негодовал: честный человек уволился? Это неправильно! Если кого и надо было уволить, то его начальника – главу МВД! А тех, кто наседал с этими цистернами с нефтью, вообще наказать! Воришек «госномеров» тоже наказать, причем отдать на суд владельцев водителей! Почему всем нельзя быть честными? Почему те, кто чинят несправедливость, остаются без наказания? Зачем они её чинят в принципе? Справедливость так очевидна: обижаешь человека, делаешь так, как он не хочет – а то, что не хочет, является неправильным, поступаешь несправедливо.
Но у пространства людей существовало и другое свойство: смиряться с несправедливостью. Она творилась, люди об этом знали, говорили между собой, негодовали, но ничего не делали, чтобы её исправить. Таким же был и я. «Внутренний» словно отправлялся в самую дальнюю комнату, откуда его голос слышался не так хорошо, как раньше. А не с этого ли всё началось – с признания несправедливости как данности, которую не исправить? Не с этого ли момента во мне появилась двойственность – «внутренний», которого не переубедишь, потому что разум понимает, что он прав, и «внешний», который примирился, мнение которого облегчает жизнь, потому что мнение «внутреннего» об устройстве мира уже противоречит той жизни, которая сложилась, а сложилась она уже благодаря усилиям «внешнего».
Удобнее ли представлялось даже теперь впиться во внешнее пространство? В ожидание вулкана, который сам по себе являлся источником опасности для людей? Со скамеек на нижней палубе открывались виды на некрасивые бёдра поднимавшихся на верхнюю палубу толстых женщин. Направившись же к корме корабля, я очаровывался широким фарватером. На верхней палубе ещё надо было протолкнуться среди пассажиров, чтобы лучше разглядеть цель нашего путешествия – её силуэты становились всё ближе и ближе. Большинство пассажиров составляли европейцы, и все они предвкушали встречу с вулканом. Они, выглядевшие не так, как мы, корабль, который нёсся навстречу возможной катастрофе – всё это вызывало во мне ощущение фильма Феллини.

Чем ближе судно приближалось к Стромболи, тем больше становилась гора, из верхушки которой явственно валил густой белый дым. Зрелище завораживало. Почти все, включая и меня, щёлкали затворами фотоаппаратов и смартфонами, запечатлевая явление природы. Справа от нас возник скалистый островок, или даже кусок горы, на котором белел маяк. Гора же превращалась в остров, потому помимо горы глазам открылась пологая местность, на которой раскинулись домики и собор. Городок, состоявший их них, назывался Сен-Винченцо.
Вскоре на английском языке объявили о возможности посетить пляж с вулканическим песком. Возможность эту оценили в 10 евро. Дороговато, но покупаться на таком пляже представлялось мне заманчивым. Корабль встал у причала Сен-Винченцо, высадил на нём большую часть туристов, проплыл вдоль острова, сделал остановку у безлюдного чёрного пляжа, чтобы высадить оставшихся, после чего отчалил от берега и встал на стоянку неподалёку.
Солнце уже скрылось за вершиной вулкана, поэтому моё оголившееся тело ощущало холодок. Пляж с как будто сожжённым песком выглядел необычно. Даже вода казалась чёрной из-за своего дна. Не тому морю дали название Чёрного! Через размельчённую лаву пробегали белые насекомые. Справа от меня на воде дрейфовали чайки, как будто недоумевая, с чего это здесь появились двуногие. Приехавшие же со мной сюда туристы вели себя по-разному. Кто-то сразу искупался в чёрно-гранитной воде и до возвращения судна ходил по побережью, фотографируясь на фоне уходящих к небесам скал. Кто-то поступил строго наоборот, а кто-то не купался вообще. Для меня же при отсутствии лучей солнца купание прошло без комфорта.
Корабль нас высадил на том же причале, что и других, и мне стало понятно, что до заката солнца остался час. За это время мне предстояло обойти весь городок, купить сувениры («магнитик» обязательно!) и поужинать сухим пайком из «Борго». Не как всегда размеренным шагом, я стал пересекать улочки Сен-Винченцо. Улочки же оказались настолько узки, что взрослый человек, вытянув руки, мог коснуться ими стоящих друг против друга домиков. Сами домики, как один, были выкрашены в белый цвет. Как и улочки, лестницы, балконы у этих строений тоже были узки. В контраст цвету домиков двери, околооконные места владельцы покрасили в красный, синий, зелёный цвет.

Солнце неумолимо таяло в этом мире, и уже при полном закате я поднялся на площадь, расположенную вблизи церковного собора. Над дверью этого сооружения красовалась пятиконечная звезда (к чему бы это?). Будучи один, как и в подобных ситуациях, возникавших раньше, я попросил незнакомого человека «сфоткать» меня на фоне открывшегося с площади островка с маяком.
Сувениры оказались дорогими, особенно «магнитики», но и цена не остановила меня последовать традиции моих путешествий. За приемлемую стоимость отдавали кусочки застывшей лавы и копии фотографий, на одной из которых запечатлели приезд в 1949 году съемочной группы под руководством режиссёра Роберто Росселлини, взявшегося за фильм с наименованием острова. А самым популярным транспортом здесь я обнаружил мотороллеры – такие же с кабинами, как и в Пиццо. Именно они, видимо, и могли без труда проехаться внутри городка.
К причалу я спустился уже под покровом ночи. Пройдя мимо прибрежных кафе, я решил поужинать, присев на каменном парапете. Снова эти мысли об оценке людей, наблюдавших мой ужин. А позади меня открывался великолепный пейзаж – большое количество лодок (показалось даже, что все жители Сен-Винченцо имеют их) на фоне чёрного моря и багровых цветов ещё светлого неба. Подумалось о том, насколько люди верны своему городку. Их не пугает вечная угроза потерять свои дома от рек лавы. От кого-то я слышал, что этот остров испытывает иногда подобие землетрясения, и дома уже много раз перестраивались.
В назначенное время я вступил на палубу «Бриатико», предвкушая главное зрелище путешествия – извержение вулкана. При этом не казалась странной надежда на это событие тому, кто только что находился у подножия вулкана. Как утверждали гиды, извержение происходит и теперь (густой дым говорил об этом), но оно не масштабное. Тем не менее, увидеть стекающую огненную субстанцию туристам было обещано. Вновь оказавшись на скамейке с самарским трио, я услышал от супругов, что никакого извержения нет. Поездка вдоль побережья Стромболи не позволила и мне увидеть огненное представление. Только разглядывались пылающие полоски ближе к вершине горы – как будто кто-то начал небольшой лесной пожар. С помощью дальномерного объектива фотокамеры я смог убедиться, что это и есть лава. Надули.

Видимо, в порядке компенсации за порушенные надежды один из членов экипажа, а, может быть, штатный аниматор, - мужчина лет за 40 с усами и редеющей прической взял в руки микрофон и, направив глаза в монитор ноутбука, стал петь. По всей видимости, итальянец приступил к исполнению итальянских песен. Получалось у него, однако, весело, с задором. Настроение, которое аниматор пытался вызвать у всех присутствующих, контрастировало с лицами мужчины и женщины лет 60, сидевшими позади него. На их лицах читались скука и недовольство, и этот настрой только усиливался у них отблеском «луповых» очков женщины. Снова возникла иллюзия, но в ней я был уверен, что эти скучающие люди – немцы и супруги. Иллюзию воплотили эмоция от первого впечатления и предположение.
Настроение аниматора поддерживали две женщины лет 30, стоявшие у левого края палубы. В руках они держали открытые бутылки пива. Голову одной из женщин укрыла соломенная шляпа, что только усиливало впечатление от этой женщины, как раскованного человека. Они танцевали под песни итальянца, показывая тем самым, что сами могут создать себе весёлое настроение.
К аниматору тем времени подскочили три женщины, по-моему, итальянки (возраст – лет за 50). Они стали петь вместе с ним, а потом остались втроём и уже плохими голосами исполняли творения итальянской эстрады. Многие, похоже, терпели это издевательство над музыкальным слухом, но когда сместившие аниматора затянули «Феличита», к ним из ближайшего ряда выпрыгнул итальянец лет 30-40 и сначала вместе с женщинами, а потом уже самостоятельно спел эту песню. Голос его был лучше. В нём я узнал сотрудника нашего отеля из ресторана. За хорошее исполнение песни вся публика, находившаяся на судне, наградила его аплодисментами.
Ас. тем временем мирно спала на руках у матери. Подумалось – а что означают наименования мест, где я побывал? Стромболи как слово произошло от древнегреческого «круглый». Тропеа – трофей. Пиццо – кружево.
28 августа 16-го я проснулся рано – в 7 часов 20 минут. В столовую прибежал. Позавтракал в ускоренном режиме. Официантка Аг. даже поторопила, сказав, что в этой смене столуются все шесть человек. После этого забежал в службу размещения, но увидев много людей, выбежал вон, решив зайти в другое время. К 8.45 я должен был стоять на повороте на Новый Свет и дождаться тех, кто отвезёт меня на конную экскурсию.

На том повороте меня уже ждал микроавтобус. Парень с бородой спросил: конная прогулка? Внутри машины уже сидели мужчина и девушка, потом подсели женщина с дочерью (девушка лет 20 в майке, открывавшей грудь), а ещё позже – две женщины с детьми – мальчиком и тремя девочками.
Машина уехала к Капсельской долине, высадила всех нас у огороженного двора. Этот двор состоял из огороженной площадки, на которой пили воду около десяти лошадей. Около площадки привязанными к изгороди стояли под сёдлами ещё семь-восемь лошадей. Все туристы положили свои вещи (кто-то принёс яблок, булочек для скакунов) в беседку.
Выехали колонной. Впереди синело море, справа я мог заметить Алчак-Кая, что означало моё дальнейшее продвижение в окрестностях Судака. Моего коня звали Дракон, позади меня тащился другой конь – Шират. На ней восседала девочка лет 12, которая решила со мной познакомиться. Вообще, нас также на лошадях сопровождали ещё четверо местных – мальчик и трое мужчин, один из которых казался совсем молодым, а другой, как стало понятно, считался главным среди них.
Оказаться на лошади словно вспомнить историю своих предков, ощутить себя наездником в те времена, когда люди пересекали большие расстояния только на лошадях. Теперь я не ощущал широты долины. Конь подо мной тащился, словно шёл к последнему своему пристанищу. Ему шёл 25 год – местные словно поиздевались, дав мне такого товарища по экскурсии. Мальчик, проскакивая мимо на своём коне, кричал мне, что нужно Дракона стегать веткой, которую мне дали в начале прогулки. У меня же не поднималась рука бить чем-то, похожим на розгу, по телу животного.
Дойдя до моря, все стали фотографироваться. Кони в воде, люди верхом – неплохие фотографии. Слева открылась ещё одна гора – Меганом, до которой я уже не успевал дойти. Меганом означало «большой выгон», а Капсельская – от названия двух тюркских племён.
На обратном пути маленький наездник стал кричать мне «мужчина!», чем стал злить меня. Это слово звучало как грубость. Мальчик говорил мне, что нужно ехать быстрее, а значит, я должен стегать своего «старичка». Вновь отказавшись, я выбросил ветку, на «мужчину» сказал мальчику «да пошёл ты!», но после сразу же прокричал «пошёл!», как будто адресуя первое ругательство коню.

Один из мужчин-организаторов прогулки после возвращения на стоянку поведал о том, что в таких прогулках не участвуют жеребята. Есть необъезженные. Местные зарабатывают, как могут – подумал я. Держат лошадей, придумали брать деньги за поездки на них, купили микроавтобус, договорились с уличными гидами, а те уже ищут туристов. Здесь я был в той же футболке, что и год назад на Стромболи.
Вернувшись в пансионат, договорился в службе размещения о выезде в 13 часов. Пообедал в первую смену, направился на набережную купить сувениры родным, друзьям и коллегам. Попал под дождь. С лестницы, ведущей с пляжа, стекала грязная вода. Поднялся к стальной часовне, а оттуда на гору с крепостью.
После – дошёл до ворот, после которых начиналась территория Генуэзской крепости. Деньги в кассу, и я оказался на подобии ярмарки. На сцене стоял мужик в соломенной шляпе и чёрно-жёлтом плаще. Напротив него друг против друга выстроились по пять других мужиков в юбках и доспехах, со шлемами на головах и щитами в руках. Показательный бой в усладу туристам – подумал я. Дальше – лотки с разными товарами: чашки, тарелки. На память я решил взять миску для конфет – внешне она выглядела как кружевная.
В следующие два часа – с половины пятого до половины седьмого – я осматривал башни. Но первое, к чему я подошёл – главные ворота. Их возвели в 1389 году. Первая башня – привратная, то есть примыкающая к арке ворот, получила имя Бернардо ди Франко ди Пагано, консула. 1414 год. И ворота, и башня – части самого первого, нижнего яруса крепости. Дальнейший путь в сторону пляжа Судака, а относительно горы – по часовой стрелке, и в этом же ярусе я увидел башни Пасквале Джудиче, Лукини ди Флиско Лавани (изрядно разрушена) и хорошо сохранившуюся – четырёхстенную закрытую Коррадо Чигала. На ней две таблички – одна железная на русском и украинском языках, вторая – обычная, только на русском. Последняя гласила, что именно во время правления этого отличного и могущественного мужа, консула и кастеляна Солдайи в десятый день мая 1404 года и воздвигнуто это сооружение.
На подъёме к внутренним башням расположилось сооружение с круглой крышей. Внутри – различные предметы археологии. Запомнился средневековый пифос – большой сосуд, что-то вроде кувшина. За стёклами на стенах – ожерелья, кресты, крючки. На самом здании железная табличка, гласившая о том, что это здание – храм с аркадой. Выйдя из музея, я направился вдоль крепостных стен, и обозревал море через их узкие бойницы.

Небольшой подъём по горе – и новая башня. А вблизи неё отличный вид на Алчак-Кая и на силуэты Меганома. Внизу пляж. Вода вблизи берега песочно грязна – видимо, дождевые воды дошли до моря. Тропа, вымощенная камнями, стена, зубцами похожая на корону. На следующей башне – снова табличка, начало которой говорило: «Консульский замок расположен в восточной части цитадели генуэзской Солдайи». Дальше я узнал, что замок состоит из большой жилой башни – донжона и двух других башен. Донжон включает в себя три яруса – нижний, второй и третий. В нижнем - два помещения – одно для хранения боеприпасов, второе является цистерной для воды, куда она поступала по керамическим водоводам. Второй ярус – камин и алтарь. В помещениях третьего яруса раньше жили люди. Ещё из таблички я понял, что у башни существует выступ, в которой находится потайная калитка, ведущая к тропе до моря. Эту калитку я увидел во дворике замка.   Табличка не врала: с дворика я поднялся в помещения второго яруса. Точнее, в большую комнату, где осталось углубление от алтаря,  и был виден камин, который, как и всё в этом замке, имел свой вид благодаря реставрации. Вход на третий этаж, или ярус, был закрыт. Около лестницы на этот ярус я увидел выступы и окно, через которое виднелись следующая башня, а за ней – уже находящиеся на оголённой горе ещё две. Выступы напоминали скамьи, на которых пришедшие сюда активно фотографировались.
На выходе я предложил или якутам, или бурятам (я постеснялся уточнить) сфотографировать их на фоне замка. Они обрадовались, услышав моё предложение – то, чего я не слышал в свой адрес.
Следующая башня – Георгиевская. Табличка на ней гласила, что нижняя её часть возведена ещё в 10 веке, использовалась как часовня. Во времена византийской Сугдеи стала башней. При раскопках нашли плиту, по свидетельству которой в первый день мая 1426 года это сооружение возведено во время правления благородного мужа и достопочтенного консула Солдайи Франческо ди Камилла. Через арку в этой башне я вышел за крепостные стены, но путь к морю преграждал забор.

Следующая башня уже не имела к себе тропы. Спустившись на низину, я увидел палатки, мужиков, облачённых в средневековых воинов. Один в шляпе, очках и тунике сидел за гончарным кругом.
С горы спускались туристы – так стало понятно, что путь к неприступной башне лежит с другой стороны горы. По пути на вершину мне встретились каменные развалины казармы русских войск, а потом – и сооружения, железная табличка на которой гласила, что это храм на консолях 15-16 веков. Вскарабкавшись по скалистой поверхности, я достиг остатков крепостной стены. Отсюда открылся великолепный вид на Сокол, Коба-Кая и Капчик (голову динозавра). Эти горы словно выстроились передо мной в профиль. Руин самой высокой башни в этой крепости я не коснулся: слишком крут был склон горы повыше. Башню эту называли Дозорной или Девичьей. Обратный путь пролёг мимо башни Якобо Торселли.
Люди в таких прогулках словно отступали на второй план. Эти сооружения, возведённые итальянцами, уцелели, пусть и не полностью, и говорили об их умении строить, поражать мощью и красотой. Не знаю, какой цвет стены и башни имели при строительстве, но теперь их тёмно-песочный цвет не вызывал сомнений в его первородности.
Но меня ждал следующий город. Вернувшись в пансионат, я вызвал такси, и за 200 рублей доехал до автовокзала. Ближайший автобус до Феодосии обозначался на 20.50. На самом вокзале бродили глубоко местные люди и предлагали услуги таксистов. Будучи не в первый раз в Крыму и не в первый раз видя таксистов на вокзалах, я знал, что у них особое отношение к деньгам, поэтому они просили их немало за поездку, которая этих денег не стоила. Торчать на вокзале не хотелось, тем более я ещё не ужинал. Поэтому я согласился поехать за 500 рублей с худощавым черноволосым мужчиной. Устраивало ещё и то, что он взялся довезти меня до гостиницы. Но касательно таксиста мне пришлось удивиться два раза. В первый раз, когда подошёл к его машине и увидел, что поеду не один, а плотно с ещё двумя пассажирами на заднем сидении. Четвёртый уже сидел на переднем сидении. Если с каждого 500, то получается 2000! А столько, я знал, отдают за всю машину от пансионата до аэропорта в Симферополе, до которого от Судака – 100 километров, а до Феодосии, если я не ошибался, расстояние составляло 50. То есть таксист мог бы взять 800 рублей за машину, или 200 с каждого. Если бы я брал машину у себя в городе – то к родителям, которые жили в 200 километрах от меня, за машину брали 2000, а от них в соседний город за 40 километров езды – 400 рублей. То есть этот глубоко местный житель, если говорить по ценам моего города, за езду на старом автомобиле взял в пять раз больше. Хапуга!

Соседями по сидению стали отец с дочерью. Девочке на вид было лет 14. Узкие и короткие шорты открывали чужим взглядам широкие, уже недетские бёдра. Футболка-топик оголяла низ живота. Отец, видимо, не думал о внешнем виде дочери, и почему-то в машину сел не рядом с ней. Комфорт? Сидеть посередине сзади не совсем удобно. Девочка во время поездки натягивала вниз топик, касалась своими ногами моих, тем самым порождая во мне подобие веселящего газа. Мне становилось понятно, что всё дело в запахе. От неё он тоже исходил. Может быть, причина заключалась в бёдрах? Они дали некий сигнал мозгу, и цепь реакций в нём усилила носовые рецепторы, а уже те стали ловить этот неуловимый запах.
Дорога же в Феодосию показывала великолепие природы полуострова. По мере удаления от генуэзской Солдайи гор становилось меньше, а равнин – больше. Но и те скалистые вершины, которые попадались в поле зрения, внушали чувство большей красоты, потому что, как мне казалось, достичь их я уже не мог.
Подъехав к автовокзалу славной Феодосии, я остался в машине, наблюдая, как мои попутчики вышли вон. Настал момент второго удивления: таксист с будничным лицом заглянул в салон и сказал, что поездка закончена. На мои слова, что договаривались до гостиницы, мужчина сильно удивился, чем уже меня поставил в неловкое положение. Оглянувшись на уже бывших пассажиров корыстного таксиста, я понял, что все знали о поездке только до автовокзала. В следующий момент меня постигла ужасная мысль: они заплатили меньше меня, поэтому так спокойны. Значит, меня объегорили, или иначе, но матерно, как сказали бы многие. Способность ругаться, скандалить с кем-то во мне отсутствовала. Делать то же самое из-за денег усвоилось во мне как плохой тон. Я взял свой чемодан и направился прочь от этого такси.
Теперь меня распирала злость на самого себя. Не любил я это качество: быть человеком, которого можно обмануть, за что тому, кто обманул, ничего не будет по одной причине: тот, кого обманули, и, узнав об обмане, ничего не сделает. Достойным выходом из ситуации я посчитал нулевые затраты на дорогу до гостиницы. Уже наступила ночь, и с большим чемоданом на колёсиках я вознамерился дойти до своего нового пристанища пешком.

Не зная точной дороги, я, может быть, потерял больше времени, и всё же за час добрался до «Астории». Зайдя в холл этого отеля, я испытывал смешение чувств: обиды, злости и усталости. Ещё у меня заболели почки, атака на которые и произошла этой зимой. Поднявшись по мягким коврам, зайдя в тёмный номер, я готов был заплакать. Наклонившись к чемодану, обнаружил ещё и потерю замочка с шифром, а открыв – и отсутствие походного утюга.
  Растянувшись на кровати, приготовившись спать, я усмехнулся про себя: один день, а как был полон! Но я замечал в себе тень внутреннего человека. Всё то, что я чувствовал сегодня, исходило от него? Вспомнилось сердце, как хранилище сильных чувств, и я мог сказать, что ничего его не тронуло сегодня. А разум шёл на поводу у внешнего пространства и внешнего человека. Что я испытал, созерцая Капсельскую долину? Новое пространство вызвало лишь чувство человека, пришедшего на новое место и ничего нового не увидевшего. Крепость, долины и горы по пути в Феодосию привели к чувству, граничащему с удивлением. Здесь возникал вопрос: а не есть ли «внутренний» само сердце? Но сердце отвечает за любовь, а в её отсутствие оно кажется спящим, даже отрешённым от повседневной жизни. «Внутренний» же жив. Внутреннее пространство, которое он чувствует, присутствует, ощущаясь как остов корабля, плывущего по волнам той самой жизни.
А если обратить внутреннее пространство к памяти? Она хранила воспоминания о другом мире – том мире, который ощущался раньше. Не противопоставлял ли «внутренний» миру сегодняшнему мир прошлый?
Весна, приходившая в сердце, к разуму, внутреннему пространству как новый мир. Такой, который заменит мир существующий. Привнесёт радость, веселье, постоянное ощущение высоты, доброту в глазах людей и внутри меня самого. Но не есть ли это ощущение весны свойство молодости? Не касается ли этот вывод и внимания девушек, и способности влюбляться быстро, зажигаясь как спичка?
По своему виду мир раньше и мир сегодня мало чем отличаются. Всё дело в восприятии этого мира. «Внутренний» знает те ощущения – и света, и доброты, и силы, и ему кажется, что мир этот плох, потому что в нём всего этого нет, но плох сам человек, ибо он стал старше, ибо он изменился.

Утром следующего дня – 29 августа 16-го я встал с кровати, имея желание спать дальше. Но утюг не мог остаться в Судаке, поэтому – завтрак по талону с доплатой в 93 рубля и отменным кофе капучино. Из кафе, располагавшегося в здании «Астория», я сразу направился к автобусной остановке – мимо музея древностей, клуба «Аркадия», повернув перед галереей Айвазовского, после – оставив слева фонтан, а справа – музей Грина. Дождался той маршрутки, о которой говорила администратор моей гостиницы, и приехал к невероятно большой очереди на автовокзале. Действительно, уезжают многие.
В соседней от моей очереди я заметил девушку лет 20, глаза которой напомнили глаза А. (если у А. они выделялись косметикой). Девушка посмотрела в ответ, и внутри меня поселилось радостное чувство. Девушка не убирала взгляд и потом, и я будто набирался сил. Через несколько мгновений я пришёл к мысли о красоте. Теперь я знал, что такое красота, и удивлялся, как я мог забыть о ней. Именно потеря этого знания бросала глаза на отдельные части тела девушек и женщин: грудь, ноги, как будто разуму давалось оценивать красоту только по этим частям тела. Тут же, как будто в подтверждение этой иллюзии, к соседней очереди присоединилась женщина лет 30 в коротких шортах, позволяющих обозревать её длинные ноги.
Вспомнив о красоте, я начал понимать, зачем я беспрерывно смотрю на девушек и женщин. Встрепенувшееся сердце словно вытянуло меня из трясины подчинения, с которым глаза подмечали рельефы выступающих частей и прямоту гладких конечностей. Но, увы, оно не отвлекло меня от этого занятия. Всё же стремление, которое теперь шло вкупе с осознанием существования красоты как целого и убеждающего чувства, изменило внутреннее состояние. Теперь я не цыкал, не отворачивался, не ругал себя за эти взгляды. Теперь я понимал, что нет такой силы, которая смогла бы удерживать мои глаза, и почему люди женятся.
Должен ли был внутренний человек фыркнуть, когда разум понял, что даже пришедшее ощущение настоящей красоты не изменит его, не убьёт его подчинение телу, не отвратит его от стремления, которое эту красоту не замечает, бросая на рельефы и отточенность? Снова слова о количестве прожитых лет как намотанных километрах? Раньше эта красота была всюду, а теперь её приходилось как будто заново открывать, на самом деле вспоминая. Мог ли «внутренний» остановить махину, которой стала жизнь, ведомую «внешним», со всеми её обстоятельствами, правилами? Мог ли он побороть страх, слабость, безволие? Раньше звучала отговорка «я не красив», а теперь – «я стар».

В голове лёгким бризом ощущалась другая мысль. Вчерашние испытания отношением людей, расстоянием от автовокзала до гостиницы словно закрепили меня буйками ниже поверхности воды. А сегодня, уже свободным от этого испытания я как будто стал легче, и восприятие жизни от этого тоже изменилось. Подумалось даже, что не претерпи я эти испытания, то и сегодняшний день стал бы похожим на все остальные.
С билетом повезло: я сел на ближайший рейс. За сто с небольшим рублей автобус повёз меня назад, в Судак. В ушах петельки наушников, через которые лёгким перебором клавиш понеслась к центру удовольствия во мне фортепьянная музыка. В окнах уже при свете яркого солнца я видел виноградники, очертания большой горы – Кара-Даг, арку с большими буквами «Коктебель». Горные хребты, которых становилось всё больше, чем дальше я был от Феодосии, напомнили мне вчерашнюю дорогу.
Выйдя из автобуса, я решил сразу взять обратный билет. Прошёл мимо таксистов, памятуя вчерашний день и готовясь их послать. Стоя в очереди, заметил красивую девушку с голубыми глазами. Она же не смотрела на меня. В соседней очереди привлекла внимание другая девушка, к которой, я подумал, не будет никакой симпатии, но что-то интересное заключалось в ней. Тут же позади себя я обнаружил ещё одну девушку – уже в короткой юбке. Два раза оглянулся, чтобы посмотреть на её ноги. Подумалось, что зажимая в себе желание, я не могу жить без его влияния. Как бы я не подавлял его, оно остаётся. Продолжая давить на него, я странным образом сам становлюсь подавленным и стеснённым. Даже примиряясь с такими качествами, я хотел вести себя определённым образом, так, как будто этого желания не существует в природе. Но оно неожиданно включалось, и я совершал поступки, угодные ему, теряя уверенность в своей правоте.
В маршрутке до пансионата я загляделся на открытую часть груди одной женщины, ехавшей с мужем и ребёнком. Поддаваясь вначале желанию и задаваясь вопросом о наличии лифчика у этой женщины, вскоре я сформулировал другой вопрос: как муж позволил такой внешний вид своей жены? Сами мои взгляды на эту женщину явно не красили меня, но я снова становился ведомым.

Чувство красоты, которое я ощутил, не покидало меня, и даже власть желания уже не казалась такой сильной. Взбудораженность, словно открывшая мои глаза на этот мир, также появилась благодаря тому чувству. Мне оставалось жалеть, что оно не спасало как раньше от напористости желания. Всё же последнее имело свойство утягивать за собой в некое пространство, войдя в которое, я терял свои качества, которыми по праву мог восторгаться, и над которыми мир людей мог потешаться, ухмыляясь: наивный юноша. Лёгкость, чистота, красота – разве над их потерей надо ухмыляться? Но даже потеря этих качеств не отменяла во мне уверенности в том, что их можно вернуть. Если красота вернулась, то велико ли дело за остальными? Заметил я и то, что она не шла рядом с симпатией или предвлюблённостью. Чувство к А. существовало отдельно, а чувство красоты – отдельно.
Подходя к пансионату, я услышал слова одной из двух проходящих навстречу женщин: «Такой характер. Гнилой. Он знает об этом. Понимает, что ничего поменять не может, и жить с ним такая каторга». Каторга – такое редкое слово.
 В корпусе с подачи отзывчивого администратора утюг нашли быстро. Горничная, найдя его в моём номере, переложила его в свою комнату. Обретя то, что потерял, я, однако, не покинул стен корпуса, а, сев на диванчик, вступил в переписку в соцсети. Уже потом я пожалел об этом решении, потому что мог пораньше уехать и успеть к завершению времени полуденной молитвы.
В автобусе до автостанции я присутствовал при общении девочки со своим дедом и мамой. Дед сказал, что девочка такая умная, что её не стоит в первый класс отдавать. Девочка же ответила, что не всё ещё умеет, пока может только в окно смотреть. Сам же я уступил место женщине лет 50-60, а потом обратился к пассажирам, чтобы кто-нибудь уступил место пьяной женщине, которая села на корточки на полу.
В два часа намечался автобус до Красногвардейского, но водитель попросил 150 рублей. Уже купленный билет я сдать не успевал, при этом помня о вчерашних затратах на поездку. Поэтому вместо автобуса я зашёл в столовую пообедать. Договорившись с водителем автобуса, отправлявшегося до Керчи в 14.40, о поездке за 100 рублей, я попытался сдать билет, но длинная очередь помешала мне это сделать.

Сев на переднее сиденье рядом с водителем, я понял, что взбудораженность во мне присутствовала не только от испытанного чувства красоты. Сама поездка удивляла своей необычностью. Как и в поездке в Пиццо, я зависел только от себя, и проезжая дорогу до Феодосии в третий раз за два дня, всё также удивлялся видам, которые мне открывались. Крым – страна величественных гор. Ощущая это, и зная, как мелкий ростовщик, о достигнутой экономии, и сидя на удобном месте, не купленном по билету, я познал удовольствие. Водитель показался хорошим человеком. На него я смотрел как на человека, оказавшего мне помощь. В Коктебеле, около которого автобус сделал остановку, мой взгляд упал на девушку. В её лице жило одно стремление – непоколебимое, может быть, вызванное обидой.
Дорога привела к мысли о том, что жизнь – не то, что вокруг: люди, горы, деревья. Жизнь – энергия, движение, рост, и именно в этом состоянии проявляется в людях, горах, деревьях, во всех живых существах. Жизнь – это свет.
После приезда, около пяти вечера я направился на городской пляж. Море, которому я стремился посвящать здесь большую часть своего времени, могло изменить ко мне своё отношение, если бы я совсем не пошёл к нему сегодня. Конечно, я не планировал потратить 6 часов 30 минут и 334 рубля на поездку в Судак и обратно. Весь этот день мог бы уйти только на пляж и плавание.
Действительность, как никогда ощущалась таковой. Утюг вместо пляжа. Падающие взгляды вместо чувства. Красота вызывает стремление к этой действительности. Люди, люди, люди. Один из них я – один из их великой массы. Не стремись быть выше их, ибо ты всегда их часть. Не стремись отделиться от них, ибо ты всегда их часть. Но разве жизнь с ними вызывает желание быть их частью? Изменись ради них, измени себя, стань тем, кому комфортно быть с людьми. Шагая по набережной, я сжал в кулак левую ладонь и, обозревая идущих навстречу людей, говорил себе: смотри – это действительность!
Придя на пространство гальки, уже не сильное покрытое человеческими телами, я решил отыграться за сегодняшний пропуск морского отдыха и догнал в море одного парня, приложив к этому максимум усилий. Он, заметив, тоже включился в гонку, но отстал, когда я уплыл слишком далеко от берега. На берегу недалеко от меня находилась семья из трёх человек. Маленький сын говорил отцу, показывая на женщину: это моя мама, а не твоя. Потом отец шутейно боролся с ним.

Решив остаться около моря допоздна, чуть позже я стал свидетелем, как шестеро мужчин, расположившись на гальке, кто лёжа, кто сидя, ужинали. Подумалось о том, что хорошо сидеть вот так, без никакой злобы, неспешно разговаривать и смотреть на море. Кому-то даётся радость общения, а кому-то…радость одиночества. Только последняя никак не звучала как радость.
Потом я видел лунную дорожку. Море, к которому я пришёл сегодня, не смотря ни на что, оставалось неизменным. Неужели этой неизменности нет во мне? Почему я должен сомневаться во внутреннем человеке? Даже теперь, всматриваясь в темнеющее пространство, я чувствовал необходимость понимания, осознания того, что за этим пространством. Это чувство словно выкидывало меня волной изнутри, и глаза, как окно в этот мир, становились витриной, за которой картина, не понимаемая картина.
Уже поднимаясь к номеру, подумал, что надо быть как пьяный человек: не думать, переживая, а сразу действовать. Ещё я ощутил, что состояние, которое я как будто повесил на себя из-за чувства к А., ушло без следа.
Поужинать я решил в «Аркадии». В 23 часа я зашёл по купленному билету в это ночное заведение под открытым небом. Еда обошлась мне в 1000 рублей: вкусно, но дорого. Во время её принятия, восседая словно студент в аудитории на одном из уходящих вверх рядов, я наблюдал за танцующими внизу людьми. Довольно часто и в этом заведении, и в других ночных клубах я стоял поодаль от танцпола, словно не решаясь выйти на него, встать и начать двигать руками, ногами и туловищем. Теперь же, испытывая ту же нерешительность, я понял, что самая первая идея – каждую ночь знакомиться с новой девушкой, чтобы понять, насколько истинно чувство к А. – потерпела крах. Замечал я в себе и леность: я не рвался к новым знакомствам, не подходил, не заговаривал. При этом понимал, что без поступков мне не изменить своё состояние.
Спустившись всё-таки вниз, я понял, что ни одна из девушек на танцполе мне не нравится. Одна девушка с голубыми глазами и некрасивым носом смотрела на меня. Другая – тоже с голубыми глазами, крупная, выше меня ростом, танцевала рядом и тоже что-то имела ко мне. Если бы пришлось выбирать, то я отказался бы делать это: первая казалась слишком некрасивой, вторая – имела слишком высокий рост. Между ними и мной я чувствовал стену. Подумалось об А., которая так ничего и не написала мне.
Танцевала ещё одна девушка, выделявшаяся среди остальных коротким чёрным платьем и красивыми ногами. Она напомнила мне одну из отдыхавших сегодня на пляже. Та сидела спиной ко мне, когда я лежал и сидел на гальке, а потом спиной к морю, когда я плавал. Она как будто думала, что, показав своё лицо, станет хуже, и была похожа на обиженного ребёнка, который тоже прячет своё лицо в платье мамы. Танцевавшая словно в созвучие имела на лице мину «не хочу ни с кем знакомиться». Подумалось, что чем рьянее мы сопротивляемся чему-то, то тем легче и скорее этому сдадимся.

В гостиницу я зашёл в 2 часа 20 минут. Ощущалось, что сегодня случился переломный день. Как будто, выучив важный урок, я стал чувствовать себя иначе, стал иначе смотреть на девушек, из-за которых начиналось состояние, напоминавшее болезнь.
30 августа 16-го я встал в 8.50. Шести с половиной часов на полноценный сон не хватило, поэтому внутри воцарилось ощущение неполноты восприятия внешнего мира и того, что при таком состоянии меньше всего причин радоваться этому миру. Придя в кафе на завтрак, я обнаружил, что народу с подносами стояло больше, чем вчера. Заметив нескольких женщин лет 40-50 лет, пришёл вдруг к внезапной ненависти к ним. Ощутил и неприятие молодых пар, подумав «у вас есть, а почему у меня нет?». Девушка на раздаче блюд забыла обо мне, и пришлось постоять лишнее время, ожидая овсяную кашу с маслом.
Вчерашняя ночь в клубе оставила послевкусие, при котором возникла мысль о том, что это была первая ночь в таких заведениях, когда ни одна девушка не понравилась. Ещё подумалось, что моё время прошло. Стоять и танцевать, при этом нравиться девушкам, а ещё искать встреч и знакомств – уже не моё.
Направляясь к автобусной остановке, понял также, что мозоли не зажили. От боли, которую они вызывали, шагалось с трудом. Автобус довёз меня до «Золотого пляжа», который находился рядом с Феодосией в посёлке Береговое. Вновь вспомнилась «Аркадия». Состояние скуки, которое там царило. Мне казалось удивительным, почему в 22 часа танцпол пуст, и на нём, кого-то копируя, резвятся дети, некоторые из которых взбирались на подиум и вертелись на шесте для стриптизёрш. Да и ближе к полуночи не наблюдалось толпы, зажигающей под треки ди-джея. Он тоже, по всей видимости, не старался добавить энергичности в установившуюся атмосферу. Скучные лица не менялись, сколько бы не проходило времени. Клуб – это то место, где весело! Но люди этого не понимали и стояли около бара и у своих столиков с грустными глазами, словно перед ними раскинулась бескрайняя тундра в начале зимы. Некоторые из них  стояли и на танцполе, как будто доказывая всем вокруг, что они сюда пришли не танцевать. Все они искали веселье посреди грустной жизни, но веселье это не творили…

То же состояние я вдруг встретил и на пляже. Девушек я не обнаружил. Какие-то пары, какие-то женщины…Почувствовал себя нищебродом, уже не просто смотревшим, а готовым впиться в груди женщин, человеком, опустившимся до того, чтобы есть падаль.
Море тоже удивило в унисон возобладавшему внутри меня состоянию. В воде болталось слишком много медуз. Когда я столкнулся с самой большой из них, в трубку для подводного плавания пошло ругательство. Эти существа заполонили всё пространство под водой, поэтому из-за боязни быть ужаленным, я осторожно огибал их – такое плавание напоминало путешествие по минному полю.
 Пообедал в столовой, чуть позже решил попить чай на веранде отеля. Усевшись в плетёном кресле и ожидая заказанное, я увидел мужчину в белых бриджах. Весь вид этого отдыхающего говорил: я не беден. Как я понял, он спустился со второго этажа, на котором располагались жилые номера. Вслед за ним появился мальчик лет трёх. Мужчина поставил один стул на другой, и посадил на верхний из них этого мальчика. Кафе по цене заказа уверенно заняло первое место в списке дорогих для меня. И мороженое, и штрудель, которые я заказал, стоили по 150 рублей. Позади меня сидела женщина, которая заявила официантке претензию – «почему все блюда одновременно горячие?». По атмосфере это кафе показалось местом для людей с высокими доходами. Как сказал однажды мой приятель – тот самый, который не мог меня видеть, не будучи трезвым, - если кушаешь в таком месте, значит у тебя уже и статус соответствующий.
Под вечер то состояние скуки, которое пришло как воспоминание, стало восприниматься мной, как приевшееся. Да, это настроение напоминало патовую ситуацию, из которой выход маячил один – впасть в уныние. Но уже оно казалось мне дном, и избавление от состояния, завладевшего мной, я увидел только во фразе «И это пройдёт!».
Приехав в «Асторию» в семь часов вечера и поднимаясь по лестнице в номер, неожиданно упал, повредил правое колено. Сразу же разгневался и стал изрыгать ругательства в адрес незримого существа. Понимая бесполезность этих действий, и зная, что надо быть осторожнее, я успокоился.

В номере я представил себе, что сегодня ночью пройдусь по ночным заведениям, чтобы добить в себе остатки извечного отношения к людям – боязни их. Чувствуя в себе эту боязнь, которая началась ещё в детстве и, может быть, выражалась в стеснительности, я ощущал и скованность, словно не мог свободно двигаться и говорить. Отношение к девушкам, конечно, имело корни и в этой боязни. Меня как будто однажды хорошо ошпарили и сказали, что это сделали люди вокруг. Такое отношение к людям я считал своей самой сильной иллюзией, устранить которую означало взглянуть на мир вокруг новыми глазами.
Планы претворить в жизнь не удалось. Кафе, находившееся три года назад за железнодорожным переходом, уже не работало. Я вернулся на перекрёсток между «Аркадией» и галереей Айвазовского, продолжил путь в гору от моря по улице Галерейная и наткнулся на кафе «Арагви». Заняв место на веранде, а потом начав ужин, я заметил, как около ограждения со стороны улицы уселся породистый по виду спаниель. Он смотрел на меня жалобными глазами, видимо, ожидая еду. Я не решился дать ему сразу, но отложил мясо в салфетку, подумав, что покормлю собаку, выйдя из заведения. Но спаниель испугался официанта, прошедшего рядом с моим столиком, и убежал в сторону фонтана, а уже там раздавался его громкий лай.
Девушки шли по ночной Феодосии. Наблюдая за ними, я понял, что стал далёк от них. Чтобы что-то получилось с кем-то из них, надо «попасть в волну».