Счастливое время детства

               
                1. АРИША.

           Я просыпалась в своей кровати  довольно рано, потому что окна нашей комнаты выходили прямо на восток, и на пятом этаже cтановилось светло чуть ли на рассвете. Папа уже уходил на работу к этому времени, мама хлопотала на кухне. Пора вставать.

           Мама звала меня Аришей,  Аришенькой,  хотя моё полное имя Ирина, в честь бабушки с папиной стороны, это, мама, наверное, из противоречия меня так называла, на русский манер. Мне, честно сказать, не очень нравилось это имя – Ариша …  Оно какое-то было пренебрежительно-унизительное. Но пока я была маленькой, приходилось терпеть…

          Первое, что я видела - это пушистый коврик над моей кроватью. На нём были изображены кот и петух из сказки «Кот, петух и лиса». Кот давал петушку последние наставления, а из кустов зловеще выглядывала лиса. Вечером смотреть на коврик было страшно. А утром, когда лучи солнца падали на  стену и коврик, лиса уже не выглядела так устрашающе. По краям коврика – орнамент в виде кустов виноградника с ягодами, там тоже из зарослей выглядывали лисята. Они ждали, что мать принесёт им курятины.

          Моя кровать с сеткой сбоку стояла за ширмой, которую смастерил дед Николай - мамин отец. Ширма была большая, красивая, она отгораживала полкомнаты, и за ширмой находилась как бы спальня,  а перед ширмой располагалась большая столовая - гостиная. Ещё спальню отгораживал большой шкаф - буфет, за ним стояла широкая кровать родителей.  После войны с мебелью везде была проблема. А тем более – у нас.

          Потому что наша общая квартира, где жили мои родители и дедушка с бабушкой, сгорела прямо перед тем, как немцы взяли Ростов. Она находилась на 3 этаже большого солидного дома на центральной улице Энгельса ( Большой садовой ), угол Ворошиловского проспекта,  а под нами, на 2 этаже этого же дома был расположен  радиокомитет и стратегически важный документальный архив. Там хранились какие-то секретные данные. КГБ или НКВД не хотело, чтобы эти документы попали к немцам в руки. И перед тем, как немецкие войска вошли в Ростов,  летом 1941 года, работники НКВД поздно вечером подожгли дом прямо с жильцами. Люди выскакивали на лестницу почти раздетые,  потому что время было позднее, и многие уже спали, а внизу, на ступеньках стояли люди в черных кожаных плащах и шляпах и просили не создавать паники.

          Моя мама в это время лежала в больнице после операции аппендицита. Из-за этого ни родители, ни бабушка с дедушкой не эвакуировались перед приходом немцев. В пожаре сгорела вся их мебель, концертный рояль бабушки, её бриллианты, одежда, погибли 2 кошки. И семья, как и многие другие, оказалась на пепелище без ничего. Мама видела из окна больницы, что где-то в центре города- пожар, но не знала, что это горит их дом. Потом, после войны, всем погорельцам дали квартиры в соседних домах, но это были уже не отдельные квартиры с удобствами, а «коммуналки» с общей кухней и туалетом. И начинать надо было с нуля: с ложек и вилок. Поэтому почти вся наша мебель была сделана на заказ, ручной работы и из хорошего дерева где-то у деда на работе. В гостиной- столовой посредине стоял большой квадратный стол на массивных ножках и с перекладинами между ними, несколько стульев, тахта с подушками и большой прямоугольный сундук с плоской крышкой.

           К тому времени, как я родилась, мы жили на 5 этаже дома, который назывался «Новый быт» на Будённовском проспекте. Между улицами Текучёва и Красноармейской.  Бабушка и дедушка тоже жили в таком же доме, только на Ворошиловском проспекте – угол Суворова (малой Садовой).  Эти дома довоенной постройки, в них были большие комнаты, но не было ванных и центрального отопления. И почти во всех  в них - коммунальные квартиры, т.е. в одной квартире жили по 2-3 семьи. У нас были одни соседи: тётя Валя Чуйко и её муж- дядя Стёпа, очень хорошие люди, и мои родители с ними находились в прекрасных отношениях. Тётя Валя тогда работала учительницей начальных классов. Иногда мама оставляла меня у них, когда ей надо было куда-нибудь сбегать по делам. У нас была общая кухня. Но всё такое просторное, что всем хватало места.

             Дядя Стёпа - не помню, кем работал. Но очень часто он возвращался домой сильно выпивши. Иногда падал прямо на пороге квартиры в коридор, и тётя Валя ругала и била его тряпкой для пыли. Я тогда уже понимала, что это – не настоящее битьё, а просто - для порядка. На окне в комнате тёти Вали стояли цветы в горшках. В одном из них росли почему-то «Анютины глазки». Но дядя Стёпа называл их «Дяди Стёпины глазки». Я заглядывала ему в глаза, чтобы найти сходство… Но у него они были мутно - голубые, а цветочки сияли разными яркими красками. Мне казалось, что он был довольно безобидным мужчиной. По крайней мере, ссор в их комнате не происходило, хотя тётя Валя была трезвенницей. Под диваном у них лежали гантели, я их никогда раньше не видела и думала, что это кости какого-то гигантского животного. Однажды мы с мамой приходили к тёте Вале на работу, и она разрешила мне посидеть за настоящей партой. Но на меня это не произвело особого впечатления. Помню ещё, что позже мы приходили с мамой и тётей Валей к дяде Стёпе в больницу. Он тогда тяжело болел и вскоре умер. Мне было жалко видеть его бледным и худым, когда-то такого всегда весёлого и жизнерадостного…

               Дед Николай - мамин отец – был  инженером - строителем и работал где-то в каком-то строительном тресте. Но он был мастером на все руки. Он сделал нам у себя на работе не только красивую ширму, но и массивный обеденный стол на 4 толстых ножках с перекладиной между ними, замечательный, объёмистый сундук, массивный буфет  и тахту для родителей. У сундука была гладкая, плоская, широкая крышка, и он был таким большим, что на нём можно было спать, как на кровати. Мама хранила в нём свои «богатства»:  отрезы тканей, из которых собиралась что-то шить, нитки «мулине», какие-то памятные бабушкины вещи - её носовые платочки, отделанные кружевом, кружевные воротнички, мои младенческие вещички. В сундуке всегда приятно пахло. Ещё дед сложил нам в комнате русскую печь и вывел дымоход на крышу. Так что мы могли не только отапливаться зимой, но даже и готовить в настоящей духовке.

           Я осторожно подходила  к окну, здоровалась с моими игрушками. Окно у нас было угловое, огромное, как эркер. На подоконнике сидели мои куклы, целлулоидный пупс, три пластмассовых зайца, медведь и всякие мелкие игрушки. Я очень любила  взять какую-то из них и играть под большим обеденным столом, сидя на перекладине, как в домике. Ещё у нас был немецкий садовый гном красно - кирпичного цвета с чёрной отделкой, видно, из обожжённой глины, и я любила его больше остальных игрушек. У него было доброе выражение улыбающегося лица и таинственный мешочек за плечами. Родители привезли его из Германии в числе немногих своих вещей.

            Мама умывала меня в комнате над тазиком, одевала в нарядное платьице, и я садилась завтракать. С этим у меня были проблемы: я ела медленно. Родители часто подгоняли меня, но я как-то не успевала всё пережёвывать, и тогда они прибегали к крайним мерам: рядом со мной на стол клали ремешок от часов и ставили большой будильник. «Если стрелочка подойдёт сюда, а ты не съешь всё, то получишь ремня». Я думала только о стрелочке часов и об обещании. Поэтому, когда мама выходила из комнаты  я была озабочена не тем, чтобы быстрее съесть, а тем, куда спрятать ремень. Очень подходила щель в ширме, куда я успевала его затолкать. Тогда появлялся ещё более страшный мамин пояс-ремень красного цвета с дырочками. Этот - длинный. Просто так не спрячешь. Пыталась затолкать его в щель в полу. Не получалось. Я не помню случая, чтобы мне действительно досталось хотя бы одним из ремешков, но я боялась этого ужасно. Папа и мама, хоть и очень любили меня, но были строгими родителями  и меня не баловали. Маме было 31 год, когда я родилась, а папе-49 лет. Так что я была поздним послевоенным ребёнком.

             Я была совсем не похожа на маму и унаследовала от неё только тонкие волосы и голос. Всё остальное было от папы: каштановый цвет волос и карий цвет глаз, фигура, смуглая, матовая кожа и спортивное телосложение. Но ростом я потом вымахала выше обоих моих родителей из-за занятий спортом.


                2. Мама и папа.


               Маму мою звали Нина Николаевна ( в девичестве – Аллянова ). Она была - натуральной блондинкой с голубыми глазами и светлой кожей. Все говорили, что она была похожа на тогдашнюю «звезду экрана» Любовь Орлову, но я считала, что мама гораздо красивее, нежнее, лучше сложена, чем Орлова. К тому же мама пела и танцевала гораздо лучше Орловой. Просто она не собиралась сниматься в кино. Мама родилась в Москве и на всю жизнь сохранила трепетную любовь к этому городу. В Москве у нас было много родственников: маминых тётушек и дядюшек, двоюродных и троюродных братьев и сестёр. Мои прадедушка и прабабушка были похоронены в Москве на Новодевичьем кладбище.

              Мама окончила до войны один курс в мединституте, но после войны поступила в пединститут в Ростове. К тому времени, как я родилась, она уже закончила его и имела специальность учителя русского языка и литературы. У неё было много подруг - однокурсниц, они часто приходили к нам домой. Одна из них- Наташа (Наталья Михайловна Владимирская) стала потом моей крёстной матерью.  Мама почему-то не работала учителем, а вместе с папой трудилась в научно-исследовательском институте « ЮВЭнергочермет »,  который находился прямо напротив здания Пединститута на главной улице Ростова – Ф. Энгельса. Этот НИИ проектировал котлы и плавильные печи для чёрной металлургии. Коллеги родителей были настолько дружны, что даже отдыхать ездили вместе, ходили друг к другу в гости, и вообще были, как родные. Меня иногда приводили на работу в этот институт, и все были со мной ласковы и внимательны. Я бродила между кульманами, где пахло бумагой, тушью и нашатырным спиртом возле копировальных машин, заглядывала в чертежи взрослых, и люди все мне улыбались.  Мне это очень нравилось. Правда, конфет и шоколадок мне не дарили, потому что их просто НЕ БЫЛО.

             Мама читала мне сказки на ночь, а когда я болела, грела мне нос лампой синего света.  Она укладывала меня в большую родительскую кровать и лежала рядом со мной с этой лампой. Мне было жарко, и хотелось, чтобы скорее эта процедура закончилась, но лежать рядом с мамой было очень приятно, спокойно и защищённо.

             Папу звали Глеб Терентьевич Безшлях, ( фамилия украинская) он был очень интересным мужчиной, смуглым брюнетом с тёмно-каштановыми, слегка вьющимися волосами и карими глазами. Всегда аккуратно одетый, гладко выбритый, пахнущий мужским одеколоном. Не очень высокий, среднего роста, но спортивного телосложения, папа – был настоящим спортсменом. Он мастерски играл в большой теннис на одном из стадионов Ростова, выступал на соревнованиях,  умел здорово плавать и грести.

            По выходным дням летом он брал напрокат лодку с вёслами, и мы катались с ним вдоль берега по Дону. Из открытых окон домов звучала весёлая музыка, и кататься было очень весело. Я даже помню эти песенки, которые тогда пели: «Макароны» в исполнении Э. Горовеца , и «Чарльстон» пела тогдашняя модная певица Тамара Миансарова. Папа сидел на вёслах, а я – напротив него, мы проплывали мимо живописных берегов, под мостами и доходили до Зелёного острова, потом огибали его и возвращались обратно. Папа любил брать меня с собой. Ещё папа играл на всех клавишных инструментах: рояле, пианино, аккордеоне и считался «душой» их компаний. А компании собирались часто и у нас дома, и у их друзей: тёти Тины и тёти Нади. Папа у нас ещё был и мастер на все руки. Он умел сам починить часы и профессионально фотографировал. Это было его хобби. У него был свой шкаф со стеклянными дверцами, где хранились его инструменты для ремонта часов, фото принадлежности, и стояли пластинки. В шкафу всегда приятно пахло, и открывал его только папа сам.

             Мамино хобби – шитьё и вышивание. Она закончила годичные Курсы кройки и шитья, чтобы шить мне и себе платья, потому что с одеждой в Ростове тогда было туго. Но когда требовалось сшить что-то очень уж красивое или сложное, то мама обращалась к портнихе- тёте Наде Казакевич, и она исполняла все мамины задумки. Также у нас была знакомая вышивальщица тётя Кира. Она вышила для меня узоры на белом «летнем» пальто и рукава на нарядном синем платье. Это было очень красиво. Все обращали внимание на мои наряды.
 
             Мама читала мне книжки вечером, а папа  показывал диафильмы через свой фотоувеличитель. Фильмоскопа у нас тогда не было, и папа вешал простыню на ковёр на стене, напротив - ставил на столе фотоувеличитель, заряжал в него диафильм, а под него устанавливал прямоугольное большое зеркало на подставке. Зеркало отражало изображение на простыню,  и я смотрела диафильмы. У нас их было много, они хранились в маленьких пластмассовых коробочках разного цвета, некоторые я очень любила, и мы «засмотрели» их до дыр. Это были диафильмы про 4 старушек, про кота-скорняка, «Живая шляпа», «Мистер Твистер» и «Кот в сапогах». Ещё папа любил дарить мне книги. Первая книжка, которую я полюбила, была «Хозяйка медной горы» П.Бажова. Она была глянцевая, с цветными картинками, очень красивая. А ещё моей любимой книгой, которую я любила подолгу рассматривать, была мамина книга «Легенды и мифы древней Греции». В ней были чёрно-белые иллюстрации, и я, как заворожённая,  любовалась ими. На них были изображены маленькие человечки, и я думала, что они существуют на самом деле. Иногда мы играли с папой теннисными мячиками.

            Когда я была совсем маленькой, папа называл меня «моя рыбка золотая». А я его поправляла, картавя: « Не золотая, а красная!», потому что золотых рыбок не бывает. Мы гуляли иногда в городском саду им. Горького, там, в центре находился небольшой пруд с красивыми красными и белыми рыбками. Я очень любила на них смотреть. У них были шикарные длинные хвосты, и их можно было кормить хлебными крошками. Поэтому я знала, что «золотых» рыбок не бывает. Папа везде фотографировал меня на память своими тремя фотоаппаратами: «Зенит», «ФЭД» и стерео.

           У нас был большой радиоприёмник с проигрывателем для пластинок. Он стоял на отдельной тумбочке.  В доме почти всегда звучала музыка, а когда не звучала, папа обязательно напевал что-то себе под нос. Папа рассказывал мне, что скоро будут продавать такие приёмники, где будет видно диктора, который читает новости. А я думала: «Зачем мне видеть этого диктора? Что в этом интересного?»

           В детский сад я не ходила, наверное, его просто не было тогда. И коляски у меня не было. Меня носили на руках. Зато у меня в 1,5 года появились санки. Я им очень радовалась и играла на них посреди  комнаты. Закончилось это почти трагически. Я упала с них и ударилась головой об пол. Наверное, у меня было сотрясение мозга. Когда меня привезли на «скорой» в больницу, врачи почему-то заподозрили у меня менингит и сделали спинномозговую пункцию. Я очень хорошо запомнила это процедуру. Мамы рядом не было, вокруг – чужие люди, которые сделали мне очень больно. Потрясения хватило на долгие годы, когда я потом панически боялась любых врачей.

             Мои дорогие родители много пережили на своём веку. Когда немцы заняли Ростов в 1941 году, они переписали всю молодёжь, оставшуюся в городе, и вывезли молодых людей  в Германию на работы. Мама попала в больницу с острым аппендицитом, и из-за этого наша семья не успела эвакуироваться в Грозный с папиным НИИ.  Мама только выписалась из больницы после операции аппендицита, и родители получили предписание явиться на сборный пункт с вещами и документами. И родителям пришлось расстаться с моими бабушками и дедушками и ехать в Германию, т.к. деваться было некуда. Мама рассказывала, что везли их в товарных вагонах, но на всех остановках разрешали ходить в обустроенные туалеты. Родители попали в Западногерманский городок Кевеляр, где находился какой-то завод.

             Папу, как инженера-электрика, направили работать в конструкторское бюро. А мама была совсем молоденькой студенткой без специальности. И её поставили работать крановщицей цехового крана. Кран находился под крышей большого цеха, и чтобы на нём работать, маме приходилось смотреть вниз, почти лёжа на животе.  Жили они почему-то в гостинице. Им так повезло, что все люди были очень добры к ним. Оба родителя очень быстро выучили немецкий язык и свободно общались с местными жителями. Хозяйка гостиницы была очень добра к ним, и вечерами разрешала папе играть в гостиной на рояле, а маме – петь просто для удовольствия. Однажды к хозяйке пришла знакомая с двумя маленькими дочками. Она спросила: «Кто это там так красиво поёт у тебя в гостиной?» Хозяйка ответила, что это – русская. И эта женщина, Кристина Роггендорф, попросила их познакомить. Мама ей очень понравилась, и она часто приглашала её к себе в гости. Она подарила ей даже кое-какие нарядные вещи: платье из шёлка тирольского фасона и шляпу. Мама подружилась с ней, и эта дружба продолжалась долгие годы после войны до самой их смерти.

            Родители были в плену 4 года. Когда союзники начали бомбить Германию, и, в частности, Кевеляр, мама попросилась работать в ночную смену, потому что боялась ночью спать из-за бомбёжек. Но бригадир сказал ей, что по технике безопасности женщинам не положено работать ночью. Вместе с родителями в Германию попал и папин старший сын от первого брака – Юра. Ему тогда было что-то около 14-15 лет. Но если у папы было с собой свидетельство о крещении, которое буквально спасало ему жизнь, ибо внешне он напоминал еврея, то у Юры такого свидетельства не было, и его мать – первая жена папы, была еврейкой. Юре всё время угрожала опасность, и папа каким-то образом раздобыл два велосипеда и вывез Юру в Голландию. Я не знаю всех подробностей, но какое-то время мама оставалась в Кевеляре одна. И Кристина очень помогала ей. Мама бывала у неё дома и познакомилась с её милыми дочками - Гизелой и Кристиной. Ещё у Кристины был старший брат, он служил в войсках СС и иногда,  приходя к сестре, видел там маму. Но никогда он не выказывал недовольства и был доброжелателен.

           В 1943 году родителей переселили в специальные дома, типа бараков, а потом в срочном порядке отправили в Дуйсбург, ещё западнее от Кевеляра, потому что союзники бомбили не на шутку и вскоре разрушили и завод, и бараки. Так что Кристина вплоть до 60-х годов думала, что мои родители погибли. И только в 1963 году мама разыскала её, написав письмо, и дружба возобновилась.

           В Дуйсбурге родители тоже работали на заводе вплоть до освобождения его американцами, и здесь мама познакомилась ещё с одной замечательной молодой женщиной – Ортрун Бранке-Кюль, попросту - Беттиной. К тому времени мама уже совершенно свободно говорила по-немецки. Беттина тоже стала для неё ангелом-хранителем на долгие годы. Когда американцы высадились в Германии, родителям предложили остаться там навсегда. Но  мама и папа, зная, что могут сделать с их родителями НКВДешники, отказались и вернулись домой.

   
                3. Бабушки и дедушки.


             У меня был полный набор дедушек и бабушек. Не могу сказать, что я стала от этого счастливее, но факт остаётся фактом - все были тогда живы. Мамину маму звали Мария Ивановна Аллянова (Кончиц в девичестве). Она  была  потомственной дворянкой, закончившей Смольный институт благородных девиц и 15 лет прожившая в Варшаве, в Польше. Бабушка была настоящей дамой, хотя к моему рождению она была уже «в летах». Привыкшая к хорошей жизни, она всегда следила за собой, делала причёски и хорошо одевалась. Мама любила её без памяти, а бабушка была очень и очень доброй женщиной и очень любила меня, хотя я была, Бог знает, какая, у неё по счёту внучка. Бабушка первый раз  была замужем за офицером и дворянином до революции, жила в Петербурге,  у неё были служанки и 4 детей, из которых я видела фото только младшей красивой девочки Ксении, которую звали «Кисой».

         С моим дедом, Николаем Алексеевичем Алляновым, бабушка познакомилась во время революции в Москве. Он к этому времени тоже был женат и имел  2 детей в Пензенской губернии. Его отец был богатым мельником. Не знаю точно, были ли они разведены или овдовели, браки были церковные, но к началу революции или во время неё, они переехали в Москву и жили в одной квартире с секретарём Ленина, некоей Фотиевой. Дед Николай даже присутствовал на том съезде ВКПБ, где Ленин провозгласил: «Есть такая партия!». Об этом он рассказал мне много лет спустя, когда я училась в старших классах.. Когда я спросила, почему же он молчал об этом столько лет, ведь тогда бы его окружили почётом и уважением…  Но он только поморщился: он не любил об этом вспоминать.

          Бабушка была блондинкой, и мама очень на неё походила. Рассказывали, что когда бабушка была девушкой, у неё были длинные, до пола, волосы. Служанки расчёсывали ей волосы гребнем, на который накалывался кусок ваты, пропитанный хорошим одеколоном или духами. Бабушка была очень положительно настроенной к жизни, оптимисткой, она никогда не жаловалась на здоровье, хотя у неё было больное сердце. Она пила свои лекарства и старалась, чтобы они не попадались домашним на глаза. Одно из её лекарств мне очень нравилось. «Уродан». В тёмной баночке лежали маленькие белые шарики. Если их насыпать в стакан с водой, то получалась «шипучка», они растворялись в воде с пеной и шипением. И я всегда просила бабушку попить этой «воды», и бабушка иногда мне позволяла.

           Дед был совсем другим. Удивительно, что бабушка полюбила такого человека. Он чем-то напоминал мне деда Максима Горького из «Детства. Юность. Мои университеты». Дед, на мой взгляд, был не привлекателен. Высокий, худой, с редкими седыми волосами, у него всегда было суровое выражение лица, тонкий нос с узкой переносицей и глубоко посаженные глаза. Взгляд тяжёлый, с прищуром, осуждающий. Он был всегда чисто выбрит и опрятно одет. Но то, что он постоянно был всем недоволен и обязательно кого-то отчитывал за неправильное поведение, отталкивало меня от него. Я его не любила, да простит меня Бог. При нём я всегда чувствовала себя виноватой. Он считал, что даже конфеты я ем неправильно, «как картошку». А я не знала, как едят картошку, была ещё слишком мала и неопытна. Бабушка обязательно припасала для меня в буфете кулёчек с моими любимыми конфетами «Кавказ». В её буфете так замечательно всегда пахло: шоколадом, ванилью, корицей и ещё другими специями. Этот буфет, ручной работы, стоял у них в дальней комнате и привлекал меня своей таинственностью.  Я очень любила оставаться у бабушки, но приходилось терпеть нападки деда. Мама его очень уважала и слушалась, но он и её постоянно отчитывал, меня при этом высылали из комнаты. А так как я маму очень любила, то деда в тот момент просто ненавидела, ведь моя мама всегда вела себя правильно и была строгой не только по отношению ко мне, но и к себе.

            У бабушки и деда в церковном браке родились двое детей: дочь Нина в 1920 году (моя мама) и сын Лев в 1924 году. Мама обожала своего брата Лёвушку, он дожил до 17 лет и ушёл добровольцем на фронт в 1941 году. Пропал без вести в боях за Украину в первые же дни войны. Внесён в Книгу Памяти Украины.

            После того, как их шикарная большая квартира на главной улице - Большой Садовой, сгорела,  бабушку и деда Николая поселили в две большие комнаты в коммунальной квартире в переулке Суворова, угол  Ворошиловского проспекта, недалеко от сгоревшего дома. Этот дом был такой же огромный , как и прежний, и стоял одновременно на трёх улицах: Большой Садовой, Соколова и  пер. Малая Садовая, (пер. Суворова), но в нём было всего 5 этажей, и подъезды были проходными и выходили на улицу и во двор. В подъездах было оставлено место для лифтов, но лифты не установили, поэтому лестница выглядела странно и пугающе для меня: она шла круто вдоль стен, а посредине зияла треугольная яма.

            Планировка квартиры была очень необычной. Перед комнатами находилась «передняя», что-то вроде раздевалки, которая отделяла комнаты от широкого коридора. В коридор выходили двери комнат соседки  - Златы Абрамовны и второй соседки, Марии Дмитриевны. Из коридора налево была большая общая кухня с отдельными столами для каждой семьи. Здесь только готовили. А из кухни шла дверь в ванную с туалетом, где были  душ и унитаз. Сидения на унитаз у каждой семьи было своё, деревянное, и висело на отдельных гвоздях,на стене. Свет в кухне и в туалете тоже включался из комнат у каждого - свой. Это было странно для непосвящённых людей, ну и для меня, как ребёнка. Дед, честно признаться, был жадный. И большую часть своих нотаций он читал именно за неэкономное использование света, не выключенную лампочку или недоеденный кусок. Единственное, что меня устраивало в нём на 100 процентов – это то, что он никогда не заставлял меня кушать и другим не позволял заставлять. Я не любила есть обычную пищу, с трудом пережёвывала куриное мясо (а мне всегда клали «белое мясо» куриной грудки) и не могла съедать большие порции.

           Ещё дед любил слушать музыку или сам играл на аккордеоне, баяне или гитаре. При этом он закрывал глаза, и все присутствующие должны были замереть и не двигаться, чтобы не нарушить это священнодействие. Меня это очень угнетало, потому что мне было трудно подолгу сидеть на одном месте в одной позе. По утрам дед демонстративно молился перед образом в углу спальни. Там висела горящая лампадка перед иконой. Икона после пожара была не настоящая, а чёрно-белая репродукция в деревянной рамке, похожая на газетную. Бог на ней был изображён весь седой и сердитый. Когда дед молился, нельзя было двигаться по комнате. И мне было ужасно мучительно неподвижно сидеть длительное время, потому что молился он долго. Но нас дед никогда не принуждал ни молиться, ни ходить в церковь. Первую библию я прочла именно в его доме на старо - славянском языке, когда уже училась на филфаке института и изучала старославянский.

            В комнатах были большие квадратные окна с широкими подоконниками и сетчатыми корзинами снаружи. Там, за окном, сохранялись скоропортящиеся продукты, типа масла и молока. Но ещё по утрам там всегда ворковали голуби, ожидающие свой завтрак. После своих молитв дед садился за стол, нарезал зачерствевший хлеб на малюсенькие кусочки, и кормил ими голубей. Потом на этой же деревянной доске, на которой крошил хлеб, он начинал готовить свой завтрак. Он брал несколько овощей и мелко резал их ножом на кубики. Тёркой он почему-то не пользовался. Тут были: и морковь, и редька, и лук, и зелень. Он готовил такой своеобразный салат, который иронично называл «силос», смешивал все овощи и завтракал этим салатом. Пахло это очень вкусно, но есть это не хотелось. Впрочем, он и не предлагал. Дед любил очень горячую пищу. Суп или чай должны были быть поданы прямо «с пылу, с жару». Просто удивительно, как он пил почти кипяток.

             В спальне, кроме огромного окна, была ещё дверь на балкон, которого не было. Уж не знаю, почему, но балконы не достроили, а дверь выходила прямо на улицу с высоты третьего этажа. Дед заложил её кирпичами и устроил там этакую холодную кладовку для хранения продуктов.

             В первой комнате, у окна стояли две большие кадки с цветами. В одной росла пальма, а в другой - гигантский аспарагус. Дед сделал для цветка специальную лесенку и наматывал длинные веточки на неё. Иногда, когда делали уборку, мы разматывали эти длинные плети цветка почти на всю комнату, удаляли пожелтевшие листики и снова наматывали их на деревянную лесенку.

             Вторую бабушку-Ирину, в честь которой меня и назвали, я видела крайне редко. Они жили где-то очень далеко от нас, и она не часто приходила к нам в гости. Она не оставила заметного следа в моём детстве и в жизни. Дед Терентий - её муж, бывал у нас чаще. Я называла его «белый» дедушка. Он был уже глубоким стариком, и волосы его были совершенно белыми. Умер он в 96 лет, но в каком году это было, я не знаю. Он был очень добр, но я не помню, чтобы он гулял со мной ( хотя у нас были совместные фотографии, сделанные папой ) или что-нибудь мне приносил. Время тогда было суровое, послевоенное: ни особых развлечений для детей, ни сладостей почти не было.

            Гораздо позже,  уже в Украине,  я нашла родственников со стороны папы и узнала, что отца деда Терентия звали Тимофей, что у него было пятеро сыновей, одним из которых и был наш дед, что все они родились и жили в Украине, а мой троюродный брат, Василий Безшлях, даже жил в Одессе и был моряком.

            Папа Глеб всегда находил время и возможности повести меня в зоопарк или на каток, на стадион или на демонстрацию. Мама меня очень красиво одевала, а папа любил запечатлять меня в фотографиях. Помню, зимой папа купил мне коньки «Снегурочка». Они были без ботинок, крепились на обувь ремешками с пряжками, и концы у них были загнуты, как у санок. Папа повёз меня кататься на один из стадионов. Зимой все аллеи стадионов заливали водой, и молодёжь, и детвора каталась на коньках. Даже у нас во дворе был залит небольшой каток, и дети играли там в хоккей. Папа так старался приладить конёк к моим ботинкам, а мне было лет 5 , не больше, что сорвал себе ноготь до крови. Ему было очень больно, я ему очень сочувствовала и сопереживала, и вся прелесть катания была испорчена.

           Летом отец брал меня на стадион – играть в теннис. Мне была куплена небольшая теннисная ракетка, и я тренировалась где-нибудь у стены, пока папа играл на корте.

           Когда мне было года три, папа подарил мне трёхколёсный велосипед. Это была замечательная «машина» - зелёного цвета корпус, кожаное коричневое сидение, литые резиновые колёса и звонок на никелированном руле. На большом переднем колесе находились педали, а сзади были сделаны две площадки для ног так, чтобы ещё один ребёнок мог ехать стоя и держась за плечи того, кто за рулём. Этот велосипед долго радовал меня, а потом ещё многие годы служил другим детям, которым уже в Новороссийске мама его передарила. Я его очень любила.

           Но больше всего я любила Ростовскую детскую железную дорогу. Это было настоящее чудо. Она находилась где-то за городом, но удовольствие от катания на ней нельзя было сравнить ни с чем. Станция, паровоз и вагоны были как настоящие, только чуть меньше. В вагонах были проводники, дежурные по станциям и кассиры - все – дети  старшеклассники. Нужно было купить настоящие билеты. Поезд проделывал довольно таки долгий путь вокруг леса. Взрослые не ехали с детьми. И это было  - настоящее приключение. За окном мелькали деревья, семафоры, домики. Дети были в восторге. А потом на станции их встречали родители.


                4. “Потерялась».


            Гулять меня водили все по очереди. Иногда бабушка или дед, иногда папа, а иногда проводили время всей семьёй. Гуляли или в сквере на углу Энгельса и Ворошиловского проспекта, или на улице Пушкинской, или в Ботаническом саду. На центральной улице продавались кое-какие вкусные вещи, которые я любила. Мне покупали газированную воду с сиропом. Что интересно, что на Энгельса продавался даже шоколадный сироп к воде. Я это хорошо запомнила, потому что потом никогда больше не пробовала газировку с шоколадным сиропом… Иногда меня баловали мороженым в стаканчике.

           На Энгельса в то время было несколько интересных магазинов, куда я любила заходить с мамой. «Красная Шапочка», «Рыба», «Цветы», «Семеро козлят», ЦУМ и «Золотой колос». Каждый из этих магазинов имел свои достопримечательности. В магазине «Рыба» в маленьком, прохладном вестибюле в стене был встроен огромный аквариум с рыбками, а на его бортике сидел  выполненный из глины в натуральный рост мальчик - рыбачок с удочкой. Я очень любила смотреть на рыбок в этом аквариуме.

           В магазине «Цветы» всегда было прохладно, даже в знойный день. У одной стены сидела огромная зелёная скульптура лягушки, а с другой стороны был фонтан. Здесь пахло зеленью и цветами, и отсюда не хотелось уходить. Кондитерский магазин «Красная шапочка» пах  конфетами и шоколадом. Здесь позже продавали молочные коктейли, и за ними всегда стояла длинная очередь.

           В кондитерском «Золотом колосе» тоже пахло конфетами, но здесь ещё выпекали замечательное печенье, облитое шоколадом, которое почему-то называлось «Суворовским». И ещё при магазине было замечательное кафе, где подавали сладкие блинчики с шоколадным соусом. Прямо напротив «Золотого колоса» через дорогу находился ЦУМ. Это был огромный по тем временам магазин в 3 этажа. Ничего особенного тогда там нельзя было купить, но там всегда толпился народ, все что-то искали. Моя мама тоже любила ходить по магазинам в свободное время. Тем более, что мы жили в 3 кварталах от ЦУМА и центра города. Но кварталы были довольно большими. По нашему Буденновскому проспекту ходили трамваи, а по Энгельса - троллейбусы и автобусы.

           Как-то раз мама со мной вместе зашла в ЦУМ. Я думаю, что это было случайно, мимоходом, потому что рядом находились и её институт, и её работа. Меня она поставила на 1 этаже и попросила постоять и никуда не ходить. Мне тогда было 4  или 5 лет. Я послушно стояла довольно долгое время. Потом меня совсем затолкали, а мамы всё не было. Я походила по первому этажу в надежде её увидеть, но её нигде не было. В каждый отдел стояли огромные очереди, а уж чтобы что-то выбрать, так вообще надо было потратить много времени. Потом меня охватила паника. Мамы нет. Я потерялась.

            Но я была спокойной, рассудительной девочкой. И я решила идти домой сама, потому что дорогу я знала. Мне пришлось перейти 3 или 4 большие улицы с оживлённым движением: Энгельса, Пушкинскую, Горького и Красноармейскую. Но я смело шла с людьми и не боялась. По дороге мне встретилась пара малознакомых соседей, и меня даже спросили:« Аришенька, куда это ты идёшь одна?».  Я спокойно ответила: «Домой!». И от меня отстали.

           Через какое-то время я зашла в наш двор через ворота и встретила знакомую девочку лет 6-7. Я никогда ещё не гуляла сама во дворе, но эту девочку я раньше видела с балкона.  Я объяснила ей, что потерялась и пришла домой сама, но очень боюсь, что мама будет сердиться. Девочка предложила отвести меня домой и попросить, чтобы меня не ругали. Когда мы поднялись с ней на 5 этаж, мама была уже дома. Дверь она открыла очень бледная, наверное, сильно переживала. Девочка, как и обещала, попросила не ругать меня и ушла. Мама молчала весь вечер, и это было хуже, чем, если бы она меня отшлепала. Папе она ничего не рассказала, и этот случай вскоре забылся. 


                5. Ростов.


             В те годы город только начинал приходить в себя после войны. У нас прямо во дворе находились руины частного одноэтажного дома, в который попала бомба. Его почему-то пока не разбирали, и он, как разрушенный зуб во рту, торчал посреди двора и портил всю картину. Наш дом был довольно странной планировки, в виде неправильной буквы Ш, поэтому вид из окна был на соседнюю секцию дома. Дом был серый и какой-то безрадостный. Балконы не  были обшиты щитами, и у них были только металлические перила и ограждение. Смотреть с 5 этажа вниз мне было страшно. На крышу выходили печные трубы людей, которые сами сложили себе печки на 5-х этажах. И однажды вечером мы всей семьёй смогли наблюдать с балкона, как воры вылезли из такой трубы на крыше соседней секции дома и бегут по крыше с узлами украденных вещей. Помню, что многие люди тогда кричали, а воры успели спуститься по пожарной лестнице и сбежать, пока кто-то пытался вызвать милицию из уличного телефона-автомата…

             Мои родители были молоды душой и не сидели дома. Поэтому я с раннего детства познакомилась со многими интересными  местами Ростова, с его парками и скверами и даже пригородами. Ростов расположен на крутом берегу реки Дон на нескольких холмах, и многие улицы под крутым углом спускаются к реке или поднимаются на пригорки. Через реку было перекинуто несколько мостов. Самые известные в те времена - железнодорожный мост и мост на Ворошиловском проспекте, построенный, когда я уже училась в школе. Ещё один мост был с окраины города на Зелёный остров, но там я не бывала.

            Почти по всем широким улицам ходили трамваи. Они были старенькие, дребезжащие и двигались очень медленно. Ростов всегда был рабочим городом с заводами и фабриками. Здесь мало было «культурных» заведений, один музей, один театр драмы и клубы от разных заводов. Позже появилась филармония и театр оперетты, который не пользовался особой популярностью. Зато было несколько кинотеатров, где билеты продавались по доступным ценам. Мои родители часто ходили в кино и брали меня с собой на вечерние сеансы.  Я мало, что понимала в тех чёрно-белых фильмах  и иногда засыпала в кино или по дороге домой. Папа нёс меня потом на руках, и когда мы ехали в трамвае, родители теребили меня, чтобы я не спала, потому что папе потом приходилось нести меня на руках на 5 этаж.

           Самый красивый вид на Ростов был с левого берега Дона. Высоко на горе сиял золотыми куполами собор, где меня крестила бабушка Мария Ивановна. Моей крёстной матерью стала мамина институтская подруга Наташа Владимирская, она была на 8 лет моложе мамы и уже училась в аспирантуре. От папы Глеба это событие почему-то держали в тайне, хотя он сам был крещён и имел даже свидетельство о крещении.

            Город как бы спускался к реке Дон несколькими холмами, застроенными частными домами донских казаков. Попадались уже и высокие здания в центре города, но их ещё не было видно с левого берега. Многие дома были разрушены во время войны.

            Самый интересный мост через Дон  - железнодорожный. Он был и есть металлическим в виде двух дуг и поднимающегося пролёта между ними. Поезда с юга обязательно проезжали через этот мост. И раз ты его уже переехал, то значит, ты дома. Сразу за мостом находился вокзал. Вокзал производил впечатление своим размером и был не «тупиковый», а проездной. Т.е. поезда подавались справа и слева и уходили по направлениям на север или на юг. Позже появился пригородный вокзал неподалёку от главного. С него отправлялись пригородные электрички на небольшие расстояния. Вокзал представлял собой сложное, массивное здание и находился как бы в низине, возле маленькой речки Темерник, которая впадала в Дон и большую часть года была пересохшей. Речку местные называли фамильярно «Темерничка» и сложили шутливый стишок в рифму о том, что в ней всегда грязная водичка. От вокзала город тоже как бы поднимался на холм несколькими улицами, и здесь уже были видны многоэтажные здания.

            Главная улица - Большая Садовая (позднее – Ф. Энгельса), спускалась с горы и заканчивалась у вокзала, а начиналась она где-то у Нахичеванского рынка. Даже не знаю, на сколько километров она растягивалась. Поперёк её пересекали три широких проспекта: Ворошиловский,  Семашко и Будённовский. Мы  жили на Будённовском, а бабушка и дед - на Ворошиловском. Эти проспекты всегда были шумными, с множеством машин, троллейбусов и трамваев. В окна доносились звуки клаксонов машин и звонки трамваев. Окна квартиры деда и бабушки выходили в переулок Суворова, который тут же за углом упирался в Ворошиловский. Из окон 3 – го этажа был виден замечательный двухэтажный особняк с колоннами и мезонином. И я мечтала когда-нибудь в нём поселиться. В трёх больших нишах на втором этаже стояли статуи греческих богов. В этом доме располагалось какое-то учреждение, но он был очень красив и наводил мысли о балах и каретах возле подъезда.

          Будённовский проспект спускался с горы к Дону, и между ним и Ворошиловским располагалась красивая набережная и речной порт. По реке сновали туда-сюда большие и маленькие кораблики и баржи с грузом. Здесь пахло смолой и канатами, на Набережной было много чугунных тумб ( кнехтов ) для швартовки судов. На них было удобно сидеть. В жаркий день они раскалялись, а вечером были холодными. Вода в реке всегда была мутной и грязной. Тем не менее - на левом берегу Дона находились пляжи и базы отдыха. Место сокращённо называлось  «Левбердон» и тянулось вдоль реки на многие километры. Песок на берегу был жёлтым и довольно чистым тогда, а дно реки – илистым. Ноги проваливались у берега в неприятную жижу. Но люди всё равно там купались и загорали, потому что летом в Ростове очень жарко. Из-за близости реки здесь было полно комаров. Иногда случались особо «урожайные» годы, когда комары сплошной стеной летали вечерами по улицам. Люди вешали на форточки марлю, чтобы хоть как-то от них укрыться.

            По Дону непрерывно скользили теплоходы, катера и баржи. Когда они проходили под железнодорожным мостом, среднюю его часть поднимали, а затем опускали. Ростовчане всегда любили отдыхать вечером, гуляя по Набережной и любуясь огоньками на реке.

            Самым посещаемым, наверное, местом в Ростове являлся парк им. М. Горького. Он располагался в самом центре города между улицами Энгельса и Пушкинской  и был приятным местом прогулок и свиданий. Мы семьёй часто бывали в парке, потому что он находился недалеко от нашего дома и привлекал прохладой фонтанчиков и озера с рыбками. В центре парка располагался кинотеатр «Россия», он был первым в Ростове панорамным кинотеатром, и в нём всегда шли самые новые и кассовые фильмы. Рядом с парком проходила известная в городе улица - бульвар - Пушкинская. Она тоже тянулась на несколько километров, манила к себе зеленью многочисленных деревьев и большим количеством аккуратных, уютных лавочек и скамеек. Здесь часто гуляли и отдыхали студенты, потому что рядом располагались Научная библиотека, Химфак университета и его основной корпус.

           Тут же, в центре города, прямо рядом с собором, находился большой базар. Он растягивался на целый квартал в длину и на квартал в ширину. Здесь всегда было шумно и людно, сотни людей продавали и покупали всякую всячину. Мы ходили с мамой между прилавками и искали какие-нибудь нужные продукты. Часто мама покупала мне  «потрошки» и варила мне отдельный супчик. Кур продавали хорошо выпотрошенных и ощипанных, и потроха лежали отдельно на бумажке. Особого изобилия не было, но можно было купить рыбу всех видов, что водилась в реке, разные овощи и фрукты. Мама готовила всякие супы, пельмени, пекла булочки с изюмом и жарила пирожки. На праздники бывал жареный гусь и особое печенье «курабье» из топлёного масла и сахарной пудры. Изюм я ненавидела, он был тогда тёмным и со специфическим вкусом, и я выковыривала его из всех булочек.

          Я любила наш Ростов всем своим детским сердцем, и он врос в мою душу навеки. Я часто видела его во сне в последующие годы, бродила знакомыми улицами, забегала в родные дома и видела там моих близких, которых очень любила. Мой незабываемый, прекрасный город детства! Там я была счастлива.


                6. Друзья

 
           Родители часто ходили в гости. И если мы жили в относительно новом доме, то многие их друзья проживали в старых частных домах дореволюционной постройки  в центре города, но их жилища напоминали трущобы. Здесь пахло котами в подъездах и нафталином в помещениях. Перила лестниц и пол в подъездах были покрыты вековой пылью. Обои в комнатах были старые, полы скрипели, и сквозь щели в полу был виден свет из подвала. Я была девочкой впечатлительной, и мне потом иногда снилось, что я заблудилась в этих серых улицах и не могу найти свой дом…

           У родителей было много друзей. Мамины подруги по институту чаще  приходили к нам домой, потому что сами жили в общежитии. Девушки были все незамужние, без детей. Поэтому ко мне относились, как к бесплатному приложению, которое мешает. Если мама уходила, к примеру, в магазин, и оставляла меня с ними, то мне приходилось несладко. Даже моя крёстная Наташа, хоть и дарила мне всякие подарки, но была строга со мной. Помню, один раз мама вышла по делам, а меня оставила с этими девушками. Я просто хотела посмотреть, что они делают,  и стояла рядом. Одна из них посоветовала другой - не церемониться со мной. И та ей ответила, что я «летаю у неё, как мячик». Я поняла, что они не очень-то меня любят… Крёстная Наташа  преподнесла  мне в 5 лет мой первый портфель и школьный белый фартук. Я думаю, что она потому так рано подарила мне их, потому что знала, что мы скоро уезжаем, и она меня не увидит долгое время…

          Зато коллеги родителей по работе часто приглашали в гости к себе. 
 Тётя Тина и дядя Юра Измайловы жили на углу Газетного переулка и улицы  Обороны в старом, дореволюционном двухэтажном доме. Это было прямо возле базара, где как раз находился  собор, в котором меня крестили. Здание казалось мне очень странным, потому что иногда мы заходили к ним через калитку и большой двор, а иногда звонили в дверь подъезда,  долго ждали и потом шли длинным, запутанным коридором к ещё одному коридору, и только потом, за поворотом находилась их входная дверь.

          Измайловы представляли собой  очень весёлую пару интеллигентных людей, милых и гостеприимных. Одна из их комнат была сплошь заставлена шкафами с книгами и пластинками, а в гостиной у окна стоял чёрный рояль. Их дочка Катя - очаровательная девчушка с ямочками на щеках и кудрявыми волосами, была старше меня на 3 или 4 года и знала меня с рождения. Катя была необыкновенно музыкальна, и моя мама с восхищением рассказывала, что Катя наизусть знает все арии из оперетты  И. Кальмана «Сильва».  У нас тоже были пластинки с «Сильвой» и «Марицей», я их часто слушала и тоже знала все арии, но меня никто не хвалил, потому что я стеснялась петь на публику…  У Кати было лукавое личико и милая улыбка, и мой папа Глеб часто её фотографировал.

           Вторая пара - тётя Надя (портниха) и её муж – дядя Боря Казакевич, (Гавриловы) жили тоже в центре, на Петровской улице, но их дом был ещё более запущен и таинственен. Родители приходили в гости со мной, и я играла с их дочкой Мариной и Катей Измайловой. Они были одного возраста и обе очень хорошенькие, как две куклы. Только Марина была блондинкой, а Катя - шатенкой. Девочки обе были серьёзные, мне они казались гораздо старше меня. У Марины в её комнате в уголке стояло игрушечное пианино, и оно стало предметом вожделения для меня на долгое время.

            Как-то раз мы были приглашены к ним на ёлку вместе с Измайловыми. Всё начиналось замечательно: елка стояла большая и нарядная, компания родителей шутила и смеялась, вкусно пахло пирогами. Тётя Надя решила устроить нам костюмированную детскую вечеринку и приготовила импровизированные «костюмы». Кате и Марине она сделала украшенные блёстками картонные кокошники на головы, а мне досталась шляпка от гриба-мухомора. Она была красивая, ярко-красная с белыми пятнышками, на резиночке под подбородком. Но я очень обиделась. Почему девочкам – красивые кокошники, а мне – какой-то гриб?! Мне объяснили, что я - «маленькая», и в следующий раз мне тоже сделают кокошник. Но я была глубоко обижена и никак не хотела надевать колпачок мухомора.

          Второй раз мне нанесли такую же обиду в гостях у сослуживцев родителей – Лебеденко - Власовых. Не помню, что взрослые праздновали, но нас, нескольких девочек, отослали играть в другую комнату. Девочки затеяли играть в «дочки-матери» и распределили роли. Когда дело дошло до игры, одна из девочек «готовила», вторая - «мыла посуду», третья - вытирала. А я? Мне сказали: «Ты маленькая» и разрешили носить эту кукольную посуду из одного места в другое. Эти девочки были значительно старше меня, но уж помыть или вытереть кукольную алюминиевую посуду я бы смогла…

          У Измайловых мне ёлка запомнилась больше. Она  стояла в углу большой комнаты и сияла огоньками, отражаясь в крышке рояля. Тётя Тина устроила нам аттракцион со срезанием конфет ножницами с ниточки во второй комнате. Это мне очень понравилось. Нам завязывали глаза и давали в руки ножницы. И мы пытались по очереди, «вслепую» срезать висящие конфеты. Дело было не в конфетах, конечно. Это было настоящее развлечение и самостоятельные действия, которые разрешили делать, как «большой». Помню, что мне не удавалось сделать это с первого раза, и тётя Тина помогала  мне перерезать ниточку. А ещё мне очень нравились чашки у Измайловых. На них были изображены портреты писателей в вензелях, чашки были с блюдцами, фарфоровые, небольшие и такой удобной формы, что из них очень приятно было пить чай.

       Ещё одни друзья детства и юности родителей – Биргеры, жили на улице Горького, между Университетским переулком и Крепостным в частном доме. В одном дворе за высоким забором было построено несколько домов. Дом Биргеров выходил тремя окнами на улицу Горького, где тогда днём и ночью ходил трамвай, а верандой и входной дверью - во двор. Напротив их дома стоял  дом их двоюродного брата – дяди Лёни Злотвера и его жены – тёти Вали. Дядя Лёня, высокий, крупный мужчина,  работал главным инженером в Ростовском цирке, и позже он всегда давал мне пропуск в цирк на каникулах, и я сидела в директорской ложе. Биргеры – дядя Вова и тётя Ида жили в своём доме впятером: дяди Вовины родители и дочка Нонна, девочка на 4 года старше меня.

         В их доме всегда было тепло, и вкусно пахло. В кухне топили печку, а в большой комнате с двумя окнами на стене висел портрет мамы тёти Иды, Евгении Михайловны. Это была такая яркая, представительная дама. Я часто разглядывала этот портрет, потому что уже не застала её в живых.

          Тётя Ида, стройная и изящная брюнетка, была прекрасной хозяйкой, сама топила печку  и готовила всякие замысловатые блюда, которые ставили охлаждаться на веранду. На веранде всегда было прохладно, и на столах стояло несколько праздничных блюд.

          Я очень любила бывать у них в гостях. Их бабушка – Фейга Срульевна Межеровская, бабушка Женя, Евгения Григорьевна, выглядела очень строгой и была похожа на того Бога, изображённого у деда Николая на иконе. Я её побаивалась. Она никогда не улыбалась и задавала каверзные вопросы, на которые я ещё не знала ответа. Их дедушку. Копеля Гиршевича, я почти никогда не видела. Это был тихий старичок в очках. Оказывается, он был родом из Литвы, работал сапожником, а перед самой революцией собирался купить обувную фабрику… Но из-за известных событий ничего не состоялось. А своей жене он купил несколько домов, которые как раз были в их дворе.

           Летом бабушка Женя часто сидела на крыльце на стуле, дышала свежим воздухом. С ней рядом чинно восседала неизменная кошка Жанка. Имея свой частный двор, эта счастливая кошка прожила долгую кошачью жизнь длиною в 19 лет и, м.б. жила бы и дольше, если бы не переезд в новую квартиру…
 
          Тётя Ида была очень стройной, милой и женственной. Дядя Вова всегда шутил и относился ко мне очень доброжелательно. А Нонну, черноволосую кудрявую девочку, мама постоянно ставила мне в пример: «А вот Нонна много читает, и она ест чеснок и лук!». Я только могла удивляться: «Как же их можно есть???». К тому времени, как нас познакомили, Нонна уже ходила в немецкую спецшколу на улице Энгельса.
 
            Ещё у Биргеров был брат дяди Володи – Лазарь Константинович (Дядя Ланя). Он служил на Черноморском флоте в чине капитана 1 ранга, к тому времени уже был ветераном Северного флота и героем Второй мировой с 3 орденами и 11 медалями. Это был очень интересный и весёлый мужчина, высокий, загорелый, спортивный, с военной выправкой. Я его видела всего несколько раз. Он жил в другом городе и приезжал только иногда.

            Друзей у родителей в Ростове было много, но я помню их только эпизодически. Это и семья Павловых, с которыми мы потом встретились в Новороссийске, и армяне Мартыновы, к которым мы ездили в гости трамваем в частный дом за вокзалом, и родственники Биргеров в Крепостном переулке - Игнатьевы, и многочисленные соседи по дому. У Мартыновых был двухэтажный дом с наружной деревянной очень крутой лестницей. А посреди лестницы, на площадке, располагалась большая собачья будка. В ней жила собака  Амба. Она меня уже хорошо знала, потому что мы бывали в этом доме не раз.  В одно из посещений оказалось, что у Амбы родились щенки. Мне не удалось их увидеть сразу, потому что мне сказали, что Амба не даёт их смотреть и злится, если это пытаются сделать. Я не поверила. Потом, улучив момент, когда взрослые были заняты разговором, я спустилась сама к будке и засунула руку в отверстие, пытаясь нащупать щеночков. Амба, молча, цапнула меня за руку. Но она была умной собакой, и, видно, поняла, что это ребёнок. Поэтому укус больше напугал меня, чем причинил боль. Я тихо вернулась в комнаты и никому ничего не сказала. Но поняла, что взрослые меня не обманули, и совать руки в собачью будку не стоит.

           У Мартыновых в одной из комнат стояло старинное пианино с канделябрами, а на стене висела известная картина «Охотники на привале». Но мне было скучно в этом доме. Всё здесь было какое-то старое, тёмное, унылое. Взрослые разговаривали между собой, а мне нечем было заняться.

          К родственникам Биргеров в Крепостном переулке, Игнатьевым, мы ходили редко, чему я была рада. У них в доме была опасная наружная чугунная лестница во внутреннем дворе, ведущая на второй этаж. Зимой она покрывалась слоем льда, и взобраться по ней можно было только с риском для жизни. Она была выкована, как кружевная, и сквозь неё всё было видно на земле. Я боялась по ней подниматься.

           В этом доме пахло керосинкой. Дед Михаил – тёти Идин отец, сидел в тёмном коридоре и весело готовил форшмак. Пахло луком и чесноком. В этом доме всегда вкусно готовили. Но здесь детям было скучно, хотя с нами приходила и Нонна. Комнаты были узкие и тёмные, в них было полно старой мебели, и было тесно. Здесь жили тётя Рая – тёти Идина сестра, Муся, её дочь, и отец тёти Иды. Тётя Рая совсем не была похожа на сестру. Она была значительно старше и гораздо ниже ростом тёти Иды. Волосы у неё уже тогда были все седые. Но она была очень доброй и приветливой женщиной. Её дочка Муся (Мария) была гораздо старше Нонны. Невысокая кудрявая блондинка, мне она казалась очень взрослой женщиной. Она заканчивала какой-то технический ВУЗ, который почему-то назывался ВТУЗ. Нонна её просто обожала и сидела у неё на руках. Вскоре Муся  вышла замуж за симпатичного молодого человека по фамилии Поседа, и они стали жить все вместе в этой квартире.


                7. Москва.


            Моя мамочка Нина родилась и выросла в Москве, она очень любила этот город.  И все наши родственники с маминой стороны проживали в Москве. Поэтому она обязательно, хотя бы раз в 2 года, а то и раз в год, ездила в отпуск в столицу. Меня она взяла в первый раз с собой, когда мне было 4 года. Я уже к тому времени стала ребёнком без проблем и вполне была готова к длительным поездкам.

            Мы ехали поездом Ростов-Москва, и этот поезд прибывал на Казанский вокзал. Вещей мама брала с собой немного, так что мы свободно перемещались. Нас встречал на служебной машине с шофёром мамин кузен - дядя Вова – генерал - лейтенант. А останавливались мы на Садовом кольце у  маминого дяди Коли - генерала – майора, отца дяди Вовы. Дядя Коля (Николай Иванович Кончиц) приходился родным братом нашей бабушке Марии Ивановне, матери моей мамы. А его дети  - дядя Вова и тётя Соня, были мамиными двоюродными братом и сестрой. Дядя Коля в то время был уже очень пожилым мужчиной с совершенно седыми волосами и белыми, кустистыми бровями. От того, что он всё время курил, его седина была жёлтого оттенка.

           Женой дяди Коли была прекрасная полька – тётя Геля (Хелена). Дядя Коля звал её «моя Хелютка» или «моя революция», потому что тётя Геля любила наводить порядок и выбрасывать старые вещи… Это была замечательная по доброте и красоте женщина, золотое сердце. У них  мы чувствовали себя, как дома. Тётя Геля окружала нас такой теплотой и заботой, что мы просто купались в её доброте и ласке. Она закармливала нас всевозможными вкусностями; спали мы в лучшей комнате, а т.к. игрушек у них в доме уже не было, мне разрешалось брать играть любые статуэтки и изящные вещицы, которых у них в доме было неисчислимое множество. За этим следил сам дядя Коля (так его называла моя мама), и если женщины испуганно начинали хлопотать вокруг меня, когда я брала что-то хрупкое, то он говорил: «Оставьте ребёнка в покое, пусть берёт и играет. Ничего не сделается вашей статуэтке!» Дядя Коля во время второй мировой войны участвовал во взятии Берлина и был комендантом одного из его секторов. Поэтому трофейных немецких вещиц у них были полные шкафы. И мама никогда не уезжала из их дома без подарков.

          У дяди Коли в квартире был свой кабинет, где он проводил часть своего времени. Он тогда писал книгу «Китайские дневники» о своей службе в Китае. Мебель в кабинете была оббита кожей с золотыми гвоздиками; массивный письменный стол занимал четверть комнаты. Большое кресло было очень удобным и красивым. Во всех комнатах и в его кабинете стояли огромные напольные часы с маятниками. Каждые полчаса в квартире раздавался громкий мелодичный перезвон с боем.  Это придавало какую-то торжественность огромной квартире. Массивный телефон висел на стене у двери. Чтобы разговаривать по нему, приходилось стоять рядом.

           У тёти Гели была отдельная спальня с большим шкафом, трельяжем  и множеством красивых пузырьков для духов и баночек для пудры и крема. У Кончицев всегда работала домработница, какая – нибудь девушка из деревни.  Для неё в квартире была отдельная комната для прислуги рядом с кухней. И для домработницы у дяди Коли находилось какое-нибудь смешное, но не обидное прозвище, типа «Шляпа».

           Я была в полном восхищении от всего: от самой Москвы с её широкими и шумными улицами, от множества автомобилей, от огромных магазинов со стеклянными потолками и фонтанами посредине, где пахло свеже молотым кофе и конфетами,  от величия станций метро и приятного запаха в нём… Очень мне понравились лифты в московских домах, которых тоже пахло чем-то необыкновенным, и поднимались они очень быстро и бесшумно.

           Мы с мамой должны были посетить не только всех родных в Москве, но и хотя бы какие-то достопримечательности. Поэтому приходилось много ездить и ходить. Запомнилось семейное посещение Новодевичьевого кладбища, где похоронены мои прабабушка и прадедушка. Мне купили новые красные туфельки. Они были бесподобно красивыми, но натирали мне пятки. Идти нужно было довольно далеко, и я просила взять меня на руки. Но, увы…, папы с нами не было, и никто не захотел взять меня, 4-х летнюю, на руки. Сказали: «Ты большая девочка, иди сама…». В следующий раз мама уже не надевала мне новые туфельки в такую дальнюю дорогу.

           И в тот раз, и в последующие поездки, мы делали попытки посетить Мавзолей. Но, увы, когда бы мы ни приезжали на Красную площадь, очередь в Мавзолей уже не разрешали занимать. Я, собственно, и не понимала, что там смотреть, поэтому сожалений у меня не было. Зато дядя взял нам билеты в Большой театр, и мы смотрели там балет «Бахчисарайский фонтан», где главные роли исполняли Галина Уланова и Майя Плисецкая. Это было замечательное зрелище! Мы сидели чуть ли не в директорской ложе и могли видеть всё великолепие Большого театра. Но тогда меня больше всего поразило то, что Зарему (Плисецкую) столкнули с высокой  стены, и она упала вниз…  Я всё спрашивала, что с ней дальше было? И за что её сбросили? Уже не помню, что мама мне объясняла, но я потом много об этом думала.

           Мы ходили в гости к нашим родственникам. Кузина мамы со стороны деда Николая Алексеевича - тётя Таня Давыдова, жила с её дочкой Олей в Потаповском переулке, в самом центре Москвы. Ко всем мы ездили на метро. Тётя Таня к тому времени уже овдовела, и они жили очень скромно в большой коммунальной квартире с 12 соседями. Квартиры там были огромными, комнаты просторные, с высокими потолками, каминами и лепниной на потолке, наверное, чьи-то бывшие особняки. Но плохо было то, что на всех приходилась одна ванная и один туалет. Естественно, ванная была очень грязной, на неё было просто даже страшно смотреть. У нас в Ростове тогда  тоже туалет приходился на 2 семьи, но мама и тётя Валя Чуйко содержали его в идеальной чистоте. Коридор представлял собой настоящий тёмный лабиринт. Так что маме приходилось сопровождать меня в туалет каждый раз, даже помыть руки…

           Тётя Таня была маленькой, скромной женщиной с гладко зачёсанными  на прямой пробор волосами. А Оля была моей ровесницей. В 3 года она переболела полиомиелитом и с тех пор плохо ходила, потому что у неё пострадали ноги. Тёте Тане с Олей принадлежали 2 угловые комнаты, одна из которых была большой квадратной с 2 высокими окнами, и из-за этого казалась светлой, в ней стояла одна кровать Оли и диван тёти Тани, стол с маленьким телевизором  и платяной шкаф, а вторая комната, с одним окном, была длинной и узкой. Здесь у них стоял старый, жёсткий диван, большой дубовый  стол и невысокий застеклённый книжный шкаф с книгами, на котором находились старинные часы с маятником и какие-то статуэтки под стеклянными колпаками.

            Тётя Таня тоже была очень гостеприимной и доброй. Она искренне верила в Бога, знала все церковные праздники и регулярно посещала с Олечкой церковь. У них  был свой приходской батюшка для исповеди. Здесь мы ни разу не ночевали, потому что было негде, и еду старались принести с собой, чтобы их не вводить в растрату. Олечку мама тоже ставила мне в пример, уже даже не помню, за что. Но мама всегда находила в других детях какую-нибудь черту, которую мне следовало перенять… Она думала, что это будет меня как-то стимулировать…

           Ещё мы посетили другого маминого кузена по мужской линии-дядю Ростика Смирнова. Он жил со своей женой, тётей Ларисой и сыном Толиком в другом месте, но тоже в центре. У них была вполне современная, хорошо обставленная квартира. Дядя Ростик работал инженером-консультантом в Аммане в городе Дамаск от автозавода Лихачёва. Он подолгу бывал за границей и привозил заграничные вещи. Мне подарили необычную куклу-пупса с соской во рту из какого-то синтетического мягкого материала  и диковинно вкусные конфеты из помадки в виде маленьких пирожных. У них мы впервые попробовали плавленый сыр «Виола» в коробочках.

           Ещё мы гостили у маминого кузена, дяди Володи- генерала - лейтенанта и его жены тёти Иры. Они жили отдельно от родителей довольно далеко от центра, но по ветке метро. У них тоже было гостеприимно и хлебосольно, полно всяких красивых, необычных вещей. Мама рассказывала, что у тёти Иры три шубы: из норки, чернобурки и каракуля. Шубы не были мне интересны. Но больше всего меня поразило их отношение к собственному сыну Вовке. Ему уже исполнилось 5 лет, он был старше меня на год. Тётя Ира одевала его и обувала, а он сидел с недовольным видом и ничем ей не помогал. Очень красивый, белокурый, кудрявый мальчик в такой одежде, какой я тогда и не видела. А я уже давно одевалась и обувалась сама. И я невольно позавидовала этому избалованному кузену. Позавидовала тому, как его любят и балуют…


                8. Поездки к морю.


           Пока я была маленькой, родители, конечно, далеко не ездили. Мы отдыхали на пляжах Левбердона. Строили с мамой целые городки из золотистого речного песка. Я быстро загорала дочерна и хорошо переносила жару. Поэтому, как только мне исполнилось года 3, родители стали ездить с компанией своих коллег к морю.

           Обычно это были поездки в Гагры, Сочи, Пицунду или Сухуми. Мы садились вечером в поезд и уже утром приезжали на место. Родители всегда снимали квартиру недалеко от моря, и вся компания с утра до вечера пропадала на пляже. Чтобы не сгореть на солнце, они делали импровизированную палатку из длинных палок и простыни. Палки втыкались в гальку на берегу, на них натягивалась ткань. Под этим навесом можно было спасаться от палящих лучей солнца. Большую часть времени сидели в воде, плавали, дурачились или лежали на подстилке под тентом. Иногда мы ездили на экскурсии в горы или зоопарк, папа всегда брал с собой 2 или 3 фотоаппарата и снимал все наши походы.

           Природа там была замечательная: пахло самшитом, кипарисами и другими кавказскими растениями. Горы были сплошь покрыты лесом, и мы ходили по тенистым тропинкам к озёрам и водопадам. Один раз прямо перед нами с дерева упала большая змея. Женщины испугались: «Это желтобрюх!» Но мужчины успокоили их, что это был полоз. Хотя я не знаю, что лучше… Приходилось быть осторожными в лесу.

           Когда мне исполнилось 5,5 лет, мы почему-то поехали отдыхать вдвоём с папой и компанией. Я не задавала родителям глупых вопросов: раз так надо, значит надо это принять. Кажется, мы поехали в Пицунду. С нами были семьи Измайловых и Власовых. Кате Измайловой к тому времени было лет 8-9. А с Власовыми поехала взрослая дочь Таня. Ей было лет 13, она носила некрасивые большие очки в чёрной оправе и была коротко  пострижена под мальчика. Выглядела она довольно угрюмо и с нами не общалась. Мы с Катей лазали по каким-то скалам и камням, а папа снимал нас своими фотоаппаратами. Один их них назывался «Зенит», второй- «ФЭД», а и третий аппарат был стереоскопическим, т.е. имел 2 объектива и снимал предмет как бы «глазами» с двух сторон. Такие снимки потом надо было смотреть через специальное устройство. А фотографии были двойными, маленькими и хранились в специальных коробочках, которые папа мастерски делал своими руками. Вообще папа был просто мастер и умелец мелких поделок. Коробочки, чехлы, кошельки выходили из-под его рук, как фабричные. Он мог сделать кошелёк из натуральной кожи, прошить его руками, как машиной, переплести ноты, книги, альбомы из фотографий. У него был свой книжный шкаф, где хранились всякие диковинные вещи и инструменты. В нём всегда был идеальный порядок. Папа сам чинил часы, ювелирные изделия, мог сам настроить пианино и гитару.

            Но эта поездка запомнилась мне совсем другим. Мы снимали комнату в каком – то закрытом дворике. Папа варил картошку в кастрюле, клал в неё кусок масла, и мы эту картошку ели с хлебом. Было очень вкусно. Девочки постарше придумали устроить концерт во дворе. Нарисовали афишу, готовились, репетировали. Не помню уж, что это был за концерт, но готовились и волновались мы серьёзно.

             Иногда мы ходили с папой на пляж вдвоём, без компании. У меня был резиновый круг, на котором я не один год плавала, и голубая резиновая шапочка с перепонкой на шее. Тогда считалось, что шапочка необходима, хотя волосы под ней всё равно оказывались мокрыми. Круг был красно-синий, по краю к нему была прикреплена прочная верёвка, чтобы держаться, отверстие посредине было довольно широким, а я в то время была худенькой девочкой. Папа, как многие мужчины, не особенно был озабочен безопасностью ребёнка, поэтому мы заплывали довольно далеко от берега-до самых буйков, и плавали там. В один прекрасный момент я взмахнула руками и, провалившись в отверстие круга, пошла на дно. Отец нырял вокруг меня, и когда вынырнул, увидел, что меня в круге нет. Он нырнул и увидел мою голубую шапочку, погружающуюся на дно… Как уж он меня выловил, доставил на берег и откачал, я не знаю. Я осталась жива. Об этом случае он рассказал мне много лет спустя. Но я хорошо запомнила урок: детей одних с мужчинами отпускать в поездки нельзя.


                9. Смерть бабушки.


             Бабушка Мария Ивановна (Кончиц, в девичестве), дед Николай Алексеевич Аллянов, был её вторым  мужем.  Она была старше него на 12 лет, но выглядели они парой одногодок. Бабушка всегда следила за собой, делала красивые причёски, хорошо одевалась у портних. Бабушка любила раскладывать пасьянсы, как и многие члены нашей семьи. Она, как и дядя Коля в Москве, её брат, раскладывала даже сложные пасьянсы на две колоды карт. И я любила наблюдать за эти процессом и сама училась у них.

             Однажды бабушка  рассказала, что участвовала в сеансе спиритизма. Их компания вызывала дух Гоголя. За столом сидели не только гости, но и слуги, одна из горничных. «Дух» якобы пришёл и сказал следующее: «Здесь сидят две Марии, и одна из них – дура…». Кроме бабушки Марией за столом была именно горничная. Эта история их всегда смешила.

             Бабушка водила меня в собор и рассказывала мне о Боге. В церкви она садилась на маленькую скамеечку, а я стояла и рассматривала роспись на потолке и иконы на стенах. Впечатления у меня были такие: выходили «короли» в дорогой одежде и «валеты» с «секирами». Все пели песни и крестились. И со слов бабушки я знала, что Бог всегда меня видит, даже если я сижу с куклой под столом, и видит всё, что я делаю… От него не спрячешься.

            У бабушки было больное сердце. Она прожила яркую, насыщенную жизнь в Варшаве и в Петербурге, потом в Москве и Ростове, родила шестерых детей, но война, голод, отсутствие лекарств и хороших врачей  сделали своё чёрное дело.

            Помню, что мы вдруг срочно оказались у бабушки дома на Ворошиловском проспекте. Мама кому-то рассказывала, что бабушке стало плохо в трамвае, и её - то ли принесли домой, то ли привезла «Скорая». Мама, бледная, расстроенная бегала из комнат в кухню, ждала врачей, а я «хвостиком» бегала за ней. Закончилось это тем, что я случайно захлопнула дверь в «переднюю», где стоял английский замок. Мама расстроилась ещё больше, а я просто не знала, куда деваться…

           Потом меня отвели к Биргерам, и я пожила у них пару дней на улице Горького. Мне постелили на сундуке в комнатке Нонны, и я чувствовала себя неуверенно. Тётя Ида была добра ко мне, а дядя Вова - тот вообще был симпатяга: всегда весёлый, добрый, улыбчивый. Единственно, что меня немножко напрягало, это то, что они называли меня «Аришкой» в отличие от родителей, которые называли меня «Аришенькой» и «золотой рыбкой». В этом было что-то пренебрежительно-презрительное, и я это чувствовала. Правда, их дочку, Нонну они тоже называли «Нонкой», но это не утешало. А потом они же совершенно спокойно на мой вопрос, где мама, сообщили, что мама и дядя Ланя на похоронах моей бабушки, которая умерла. Я не всё поняла из этой новости, никто мне ничего не объяснял, но я затаилась и поникла. До этого я не сталкивалась со смертью и не знала, что это такое - похороны …
             Тётя Ида работала в ателье на Семашко закройщицей и была по профессии портнихой. Дома она тоже шила дочке красивые вещи, и меня отвлекли кружевным фартуком, которые предназначался Нонне в школу. Она уже училась во 2 классе немецкой спец.школы на Энгельса. Дядя Вова работал главным инженером в организации «Ростов - энергосбыт».

               
                10. Развод.


              Мои родители жили очень дружно и спокойно, никогда не ссорились и не ругались при мне. Поэтому я даже не поняла, что они разошлись. Конечно, были какие-то таинственные предпосылки для этого, но я тогда не понимала, мне исполнилось всего 5 лет. Если я приходила на их работу с мамой, их сотрудники задавали мне дурацкие вопросы, типа, кого я больше люблю: маму или папу? Я удивлялась и отвечала, что маму и папу. Так же было, если я приходила с папой. Я начинала думать, как лучше ответить, чтобы им понравилось? Но всегда получалось, что их обоих.

             Родители договорились меня не травмировать и ничего мне не говорить. Мы с мамой переехали на время к дедушке на Ворошиловский проспект. Из вещей мама забрала только дедушкин сундук и мой детский трёхколёсный велосипед. Так что я и не поняла, к чему всё это. Кстати, дед Николай прожил один десять лет после смерти бабушки, сам себе стирал, готовил, вёл своё хозяйство. И только через десять лет он женился на некоей Вере Ивановне, солистке церковного хора той церкви, куда ходил дед. Она была маминой ровесницей.

             Помню, как прощались с соседями по квартире: тётя Валя плакала и обнимала нас.  Мы недолго прожили у дедушки. В один солнечный день за нами приехала машина «Победа» с шофёром, и мы отправились на новое место жительства – в город Новороссийск на Чёрном море. Мы с мамой ехали на заднем сидении. А впереди, рядом с шофёром, сидел наш давнишний друг семьи и знакомый мамы с юности – Лазарь Константинович Биргер, дядя Ланя, которого я хорошо знала, потому что Биргеры были нашими близкими друзьями, и мы у них часто бывали в гостях. Оказалось, что мама была с ним знакома с юности, ещё до знакомства с папой Глебом. Тогда дядя Ланя служил в Новороссийске на военном корабле капитаном первого ранга, и там у него была квартира.

            Меня сильно укачивало, и приходилось часто останавливаться, чтобы привести меня в порядок. Мама явно смущалась из-за меня и уговаривала меня не думать «об этом». Я и не думала. Но жара и запах бензина были нестерпимыми,и мне было плохо всю дорогу. Из-за этого я почти не обращала внимание на красивые места, которые мы проезжали, на то, что равнинная местность перешла в холмистую, а потом и в горы. Мелькали деревья за окном, кусты, дорожные столбики, а я всё думала о том, что поскорее бы эта поездка закончилась. Потом впереди вдруг блеснуло море, и это было удивительно и красиво. От Ростова до Новороссийска приблизительно  420 км. Мы доехали за день, и вечером уже знакомились с новым местом жительства. Хотя я ещё не понимала, что мы здесь будем жить.


                11. На новом месте.

 
              Приехали мы вечером, так что я увидела только наш новый дом на улице Советов, 7, и квартиру. Дом был прекрасен: 4-х этажный, в сталинском стиле, с лепниной и коваными решётками на балконах, закрытым двором и двухэтажными, аккуратными сараями во дворе. Широкая лестница в прохладном, каменном подъезде поднималась до самого чердака. Наверху была отдельная лестничная площадка, и большая железная дверь открывалась прямо на просторный высоченный чердак с высоко сделанными треугольными окошками. Наша квартира располагалась на 3 этаже и была под номером 13. На каждой лестничной площадке находились по 2  четырёхкомнатные  квартиры.

             Я слишком устала от дорожных впечатлений и чувствовала себя не очень хорошо, поэтому не пошла осматривать комнаты. Но через несколько минут в нашу дверь просунулись две улыбающиеся детские головки: это были наши новые соседи, Маша и Женя Богатырёвы, которые очень хотели посмотреть на «новую» девочку – соседку. Я познакомилась с ними, и они мне понравились. Маша была старше меня на 3-4 года, как и Катя с Мариной в Ростове, а Женя был моим ровесником, на три месяца моложе. У Маши на щёчках виднелись весёлые ямочки, волосы были заплетены в аккуратные косички с ленточками, а Женя был просто милым темноволосым мальчиком. Меня уложили спать, а с новой квартирой я уже познакомилась на следующий день.

            При входе был огромный коридор, по которому можно было свободно ездить на моём трёхколёсном велосипеде. Большая кухня тоже была рассчитана на 2 семьи, но все в ней прекрасно помещались. Два отдельных стола стояли у противоположных стен, над столами висели полки для посуды, а наш большой холодильник «ЗИЛ Москва» стоял в углу и использовался обеими семьями. Кушали на кухне, места хватало всем. Наши две большие комнаты были смежными и выходили стеклянными дверями в коридор. В большой комнате располагались диван у стены, огромных размеров письменный стол в углу, на нём – каминные часы с боем, радио с проигрывателем занимало место на тумбочке, массивный книжный шкаф с книгами – у стены, и круглый стол с 6 стульями посреди комнаты. Стулья были с кожаными сиденьями, оббитыми «золотыми» гвоздиками.  В меньшей комнате стояли две кровати в разных концах комнаты, у окна - ещё один письменный стол и платяной шкаф.

            У Богатырёвых были комнаты в разных концах коридора. И у нас, и у них в больших комнатах имелся балкон. Ванная комната была просторной и отдельной от туалета. С водой, как оказалось, в Новороссийске всегда были проблемы, поэтому в ванну постоянно набирали воду или замачивали в ней постельное бельё. Стиральных машин тогда ещё не было, и мама, и соседка – тётя Нора замачивали, стирали всё вручную и вываривали бельё в "выварках". Обе семьи, жившие здесь, были семьями военных. Оказалось, что в Новороссийске военных очень много. По крайней мере, все мои новые товарищи и одноклассники оказались детьми военных.

              Дядя Петя (Пётр Борисович) Богатырёв был полковником и тоже ездил на работу на служебной машине с шофёром, как и дядя Ланя. Тётя Нора (Элеонора Оттовна Ворм в девичестве) не работала и была, как и мама, первое время - домохозяйкой. Она удивительно была похожа на мою маму - такая же худенькая блондинка невысокого роста. Их даже потом все считали сёстрами. Тётя Нора была ниже ростом и часто курила папиросы «Беломорканал». От этого у неё над верхней губой уже тогда образовались поперечные морщинки.  Несмотря на свой небольшой рост, тётя Нора крепко держала в руках своего мужа – верзилу-полковника, дядю Петю. Он её побаивался и слушался. Надо сказать, дядя Петя был очень интересным мужчиной, высоким, статным, с очень спокойным, доброжелательным характером. И тётя Нора часто ревновала его к другим женщинам и устраивала ему скандалы.

              Мама и дядя Ланя сразу поженились, хотя и не отмечали это событие. А я стала «падчерицей» на долгие годы и сразу в двух местах, потому что папа Глеб тоже женился в Ростове на их коллеге по работе – тёте Клаве Лебеденко.  У меня, оказалось, появился сводный брат - Володя, сын дяди Лани. И сводная сестра – Таня в Ростове. Та самая Таня, с которой мы ездили в последний раз в Пицунду.  Володя был на 5 лет старше меня и учился в 3 классе. У него были кудрявые тёмные волосы, и он носил очки. Нас поселили в одной большой комнате. Кровати стояли в разных концах, так что  мы друг друга и не видели. Я ложилась спать раньше, а он – позже. Я подолгу не могла заснуть на новом месте, хотя мой коврик с котом и петухом, по-прежнему, висел над моей кроватью. Ветер раздувал занавески на открытых окнах, а я смотрела на тени от них на стене и пугалась, находя в тенях таинственные страшные лица.

               Всё теперь изменилось, началась совершенно другая, новая жизнь. Ну, конечно, я выросла, мне было почти 6 лет. Мне разрешили гулять самой во дворе нашего дома. Я, домашняя девочка, начала познавать окружающий мир. И это было непросто. Первое время мы выходили гулять вместе с Машей и Женей. Они показали мне наш сарай на 2 этаже постройки. Там тоже можно было играть, но, по словам детей, там водились крысы. Мы их никогда не видели, но если случайно оставляли в кукольной посуде какую-нибудь еду, то на следующий день посуда оказывалась вылизанной дочиста. Сарай представлял собой большую  комнату – отсек, где хранились велосипеды, какие-то ненужные вещи, тазы, выварки. Лишних вещей в то время особенно много не было.

              Наш дом был построен буквой П и имел 3 подъезда. В нашем, среднем подъезде, жили военные и местные руководители. Детей было немного, не считая нас, четверых, жили ещё 2 девочки – Лера и Люда Александровы. Лера была уже очень взрослой девушкой, а Люда училась с нашим Вовой в одном классе. Их семья занимала всю большую 4-х комнатную квартиру на 2 этаже, потому что их отец был каким-то начальником. Я его почти не помню, он уезжал и приезжал на служебной машине, и мы его почти не видели. Зато его супругу – шумную Зинаиду Александровну, все хорошо знали. Она была маленькой, толстой, как колобок, женщиной с вечной папироской в зубах. Она говорила громким, хриплым голосом, ярко одевалась и любила играть на пианино и петь. В их квартире тоже было пианино, и Зинаида Александровна барабанила по клавишам своими толстыми, короткими пальцами с ярким маникюром, унизанными кольцами, и громко пела. Когда мы пошли в музыкальную школу, я, помня, как нас учили округлять кисть руки при игре, удивлялась, что Зинаида Александровна барабанила совершенно прямыми пальцами, и никто не делал ей замечания…

              На первом этаже нашего дома располагались большой магазин «Культтовары» и конструкторское бюро. Так что жильцы квартировали со 2 этажа до 4-го. А в боковых двух подъездах жил простой люд, и детей там было много.  В квартирах проживали по 3 - 4   семьи. В первые же дни я познакомилась со многими, но не могу сказать, что это были приятные знакомства. Первой ко мне подошла Наташка – дочь одноногого инвалида – сапожника, в  одних трусах и рваных сандалиях. Лето в Новороссийске жаркое, так что дети тогда так и ходили: в трусиках и майках, а иногда и в одних трусиках. Она сразу сказала мне, что если я посмею сказать, что её папа одноногий, то она набьёт мне морду.  Мне бы такое и в голову не пришло, но я реально испугалась и старалась обойти эту Наташку стороной. Наш двор был закрытым, уходить из него не разрешалось, поэтому, всё же, иногда приходилось с ней сталкиваться.

             Посреди двора стояла круглая большая беседка со столом посредине и с лавочками по периметру. Здесь можно было играть в разные настольные игры. Беседку окружали шесть овальных клумб, на которых жильцы выращивали цветы. Вокруг них очень удобно было кататься на велосипеде. Двор окружал каменный забор с металлическими решётками. Вдоль забора росли высокие деревья, на которые удобно было лазить с забора.

              Сапожникова Наташка лазила по деревьям в своих рваных сандалиях, как белка.  Я потом тоже научилась лазить по деревьям, самое трудное в этом было – слезть сверху и не напороться на острые железные копья забора. В то время все дети носили сандалии на кожаной подошве, и они соскальзывали с любой поверхности.

              В левом углу двора находилась котельная, куда некоторые жильцы коммунальных квартир ходили купаться в бане. Там шумели моторы, и всегда горел свет.  Одну большую комнату этой котельной занимал художник-оформитель кинотеатра «Украина». У него был отдельный вход за пределы нашего двора. Он вручную рисовал афиши к новым фильмам. У него всегда заманчиво пахло гуашью, белилами, холстами. Мне нравилось наблюдать, как он работает. Художник никогда не возражал, чтобы дети заходили к нему и смотрели, как он рисует. Это был очень хороший художник. Он не только от руки писал названия фильмов разными шрифтами на огромных площадях афиш, но и рисовал эпизоды из фильмов и портреты действующих лиц. Я заходила сюда чаще всех детей, и художник нарисовал мне на память мой портрет в полный рост: в пальто, в шляпке и с портфелем. Портрет был нарисован совершенно мастерски, хоть и акварелью, имел большое сходство, и я сохранила его до сих пор.

              Перед котельной располагалась детская площадка: песочница, качели и деревянная горка. Но главное развлечение у детей, как оказалось, было у сараев. У каждого ребёнка имелась своя толстая джутовая верёвка-канат. Её использовали для двух игр. Концы крепко привязывались на втором этаже сараев к стоякам веранды, напротив своего сарая, а в образовавшуюся петлю вставлялась дощечка с прорезями по бокам, и получались шикарные качели. Можно было качаться, сколько хочешь. Но я долго качаться не могла, меня быстро «укачивало». Врачи сказали потом, что всё дело в вестибулярном аппарате. Что-то там было не так. Я укачивалась везде: на качелях, каруселях, в машине, в автобусе, трамвае и в поезде. А уж про катера и пароходы и говорить не приходилось тогда… Второе назначение этой верёвки было - большая скакалка. Двое детей крутили её за концы, а остальные прыгали по очереди, выполняя нужные фигуры. Мне очень понравилось, и мне тоже купили такую верёвку, а дядя Ланя смастерил дощечку для качелей.

               Дети из соседних подъездов оказались довольно агрессивными, особенно, постарше возрастом. Они всё время пытались или отнять у меня что-нибудь, или просто побить. Так что я часто кричала маме в окно: «Мама! Он меня ударил!». Мама первое время пыталась урегулировать эти мелкие конфликты, но потом ей это надоело, и она кричала из окна мне в ответ: «Да, дай ты ему сдачи!».  Но я была трусихой, боялась этих взрослых детей, и мне понадобилось много времени, чтобы самоутвердиться во дворе и подобрать себе подходящих друзей.

               В подъезде слева жили сёстры Оля и Аня Лайковы. Аня была старше меня на год или два, а Оля - младше. Сёстры не были похожими и внешне, и по характеру. Аня - смуглая, черноволосая, худая драчунья и скандалистка всегда и во всём хотела быть первой. Мы постоянно соперничали с ней во всех играх: прыжки через скакалку и «классики». Оля, наоборот, была тихой, спокойной и доброжелательной девочкой с волнистыми волосами и загнутыми ресницами. В их же подъезде жила девочка Лариса Татарчук. Она редко играла с нами, потому что была гораздо старше нас. В их же подъезде на 2 этаже проживала семья Филатовых с двумя дочками  - Ирой и Аней. Это была очень интеллигентная семья. Их папу звали Рэм. Сокращённо от Революция, Энгельс, Маркс. С этими девочками я подружилась, но их редко выпускали на улицу гулять.Ира была моей ровесницей, и потом мы оказались в школе в параллельных классах.

             В подъезде справа жили брат и сестра Апышковы: Вовка и Наташа, Таня Жиглова и взрослый мальчик Коля. Остальных я плохо помню. Там жил ещё один маленький мальчик Алёша, у него, единственного, была электрическая детская железная дорога с рельсами на всю комнату и электровозом и вагончиками. Нас один раз пригласили к ним в комнату в коммунальной квартире и показали, как работает эта железная дорога. Им очень хотелось похвастаться.  В комнате стояли три кровати под стенками, а посредине - квадратный стол, всю остальную площадь занимали эти рельсы. Мы, конечно, все испытали жгучую зависть к этому мальчику, но я тогда ещё удивилась, что при такой нищете и тесноте, когда в комнате столько мебели, они решили купить такую дорогую игрушку…

             Дети в боковых подъездах никогда не менялись, они жили постоянно. Хотя когда одноногий сапожник умер от пьянства, его жена с драчуньей Наташкой куда-то переехали, и я перестала бояться выходить во двор. Но дети из боковых подъездов мне не нравились. Они ругались нецензурными словами, лазили в помойные ящики за соседним кинотеатром «Украина», искали там фантики и потом все дружно лечились от гельминтоза в местной поликлинике. А вот в нашем подъезде одни семьи военных выезжали, а другие заезжали на их место. И с ними, конечно, приезжали новые дети.

            Так в квартире над нами поселилась семья Сорокиных, переведённая из Германии.  Дядя Вова Сорокин, капитан сухопутных войск, был высоким широкоплечим блондином. Его жена - тётя Рита, запомнилась мне худой, черноволосой злющей бабой, которая вечно кричала, ругалась и била свою старшую дочку - мою ровесницу, Тамару. Тамара мне сразу очень понравилась. У неё были слегка вьющиеся каштановые волосы и карие глаза. Мы с ней были одного возраста и роста, и нас тоже потом все путали. С Тамарой мы позже пошли в один первый класс 21 школы и дружили несколько лет, пока их отца опять не перевели в другой город. Их семья приехала из Германии, поэтому у Тамары были красивые платьица и кофточки, в отличие от нас, которым шили или мама, или портнихи. Тамара была идеально послушной девочкой, но тётя Рита находила, к чему придраться и лупила дочку нещадно. Мне было ужасно жалко Тамару, потому,  что вела она себя примерно, всегда слушалась родителей. Но у неё появилась младшая сестрёнка Ира.

            Издёрганная тётя Рита зачастую заставляла Тамару смотреть за ребёнком, и если она что-то делала не так, била её. Тамара очень боялась мать, и когда назревал очередной скандал, лицо бедной девочки покрывалось некрасивыми красными пятнами, и она начинала плакать. Я привязалась к Тамаре всем сердцем. Мы вместе пошли не только в первый класс, но и в музыкальную школу по классу фортепиано. Сорокины привезли из Германии пианино. В те годы дефицит был во всём: ни мебели, ни одежды, ни обуви, а уж про пианино нечего было и говорить. Сорокины предложили мне приходить к ним и заниматься на их пианино. И я часто к ним заходила не только заниматься музыкой, но и просто поиграть с Тамарой. Всё в их квартире было почти таким же, как у нас, у всех. Но единственное отличие было в том, что в спальне на кровати её родителей лежала пышная перина, накрытая шёлковым зелёным покрывалом. Перина была такой пышной, что если на неё сесть, то сразу проваливался глубоко внутрь. Когда Тамариных родителей не было дома, что случалось крайне редко, мы устраивали такую игру: залезали на спинку железной, никелированной кровати и прыгали сверху на перину.

              Дружба с Машей и Женей Богатырёвыми не сложилась. Маша мне нравилась, но она была старше, носила очки, много читала и никогда не участвовала в наших дворовых играх, не прыгала через скакалку и не играла в «классики».  Она страдала аутизмом, но в те годы такой диагноз в стране не ставили, и её просто считали странной. Она боялась зажечь газовую горелку, и родители, ещё не зная об её странности, с ремнём заставляли её это сделать. Но Маша всегда была доброжелательной и безобидной. А вот Женя в их семье был долгожданным и обожаемым сыном, избалованным и невоспитанным. И очень скоро мы начали с ним враждовать. Он делал всякие пакости, которые и шалостями не назовёшь, и сваливал всё на меня. А я пыталась оправдаться, но Богатырёвы верили своему сынку, а моя мама смущалась перед отчимом и не очень-то меня защищала. Женя мог нацарапать что-нибудь на стене в общем коридоре, или испачкать стену в туалете, и сказать, что это сделала я. Я просто терялась от такой грубой и наглой лжи. Мне бы никогда не пришло в голову писать на стенах, но мне не верили.

              Наши родители подружились, праздновали все праздники вместе и иногда ходили в кино или театр, оставляя нас, детей дома под присмотром Вовы и Маши. Прямо за забором в соседнем помпезном здании с колоннами находился кинотеатр «Украина». Каждую неделю там демонстрировали новые фильмы, а на утренних сеансах по выходным показывали детские фильмы. Билет для нас стоил 10 копеек, а взрослый-25. Поэтому мы часто смотрели некоторые фильмы по нескольку раз.  Родители тоже смотрели все новые фильмы и ходили на последний сеанс, 21.30, думая, что мы ляжем спать.

            Но, увы. Старшие брат с сестрой были плохими няньками, и мы ещё долго бегали по квартире. Телевизоров тогда не было, так что и занять себя было почти нечем. Читали мы ещё плохо, немножко рисовали или что-нибудь мастерили, но без родителей наше баловство иногда перерастало в драку. Уж не помню, что за конфликт случился между мной и Женей, но он взял портупею своего отца и пришёл к нам со мной драться. Я схватила морской ремень дяди Лани, и мы хлестали друг друга пряжками, плакали и хлестали, а наши старшие брат с сестрой с удовольствием это наблюдали.
 
            Обошлось без последствий, хотя Маша, конечно же, наябедничала своим родителям. Но т.к. зачинщицей драки была не я, то мне не влетело. Родители, конечно, старались занять нас чем-то полезным или научить чему-то. Так тётя Нора учила нас клеить поделки из папье-маше, играть в лото, мастерить ёлочные гирлянды и самим делать поздравительные открытки. Ещё мы делали плоских кукол из картона и потом мастерили им бумажную одежду на бретельках, пускали мыльные пузыри с балконов.  Много игр у нас проходило во дворе. Одних «классиков» мы рисовали несколько видов и прыгали с утра до вечера. Целыми днями прыгали со скакалками или через большую верёвку, проделывая разные упражнения. Потом научились играть в «Двадцать одно», бросая теннисный мячик в нижнее отверстие пожарной лестницы. Тут тоже требовались длительные тренировки, чтобы достичь мастерства. Позже играли в «Жареного-пареного», «Выбивного», «Казаков и разбойников». Помню, что в один день после словесной перепалки, когда родителей не было в кухне, Женька толкнул меня, сидящую на табуретке, и я завалилась под стол прямо на бутылки из-под молока, стоявшие на полу в углу. Это поставило окончательную точку над «и» в наших с Женей отношениях. Я его возненавидела.

            Иногда, когда не с кем было играть, мы заглядывали в низкие окна конструкторского бюро и разговаривали со скучающими работниками. Они сидели перед кульманами и за столами и что-то писали или чертили. Некоторые молодые женщины были очень симпатичными и приветливыми. Одна из них подарила мне пушистый заячий хвостик - стирать с бумаги мусор от резинки, а другая подарила заячью лапку. Я потом долго их хранила, и они мне пригодились для рисования.  Один их кабинет выходил к нам во двор не только окном, но и дверью. И туда можно было зайти. В этой комнате находилась копировальная машина, и женщина, работающая там, делала копии чертежей на специальной бумаге - «кальке»  или «миллиметровке». Здесь резко пахло нашатырным спиртом, и мы долго не задерживались.


                12. Нянька и Буся.

 
          И так, мы жили в смежных комнатах, а Богатырёвы – в отдельных, в разных концах коридора. Тётя Нора решила нанять няньку для Жени, он иногда был просто несносным. Она не работала, но, вероятно, её утомляла постоянная забота о детях. Тётя Нора много курила и любила часто посещать городской пляж. Нянькой оказалась пожилая деревенская женщина, которая разговаривала на смешном языке «суржике» и говорила Жене: « Вот поставлю тебя у куток». Мы подсмеивались над ней за глаза, но детям Богатырёвых приходилось её слушаться. Женя был очень недоволен этой няней, вредничал, капризничал и не хотел подчиняться, часто стоял в углу и корчил оттуда мне рожи, так что  очень скоро няня вынуждена была уйти.

          У тёти Норы была жива мать, она проживала одна где-то в Коломне Московской области, и тётя Нора часто о ней рассказывала. После того, как няня ушла, они пригласили пожить к ним эту бабушку. Она приехала и сразу заняла много места в квартире. Очень полная, тоже курящая, с громким голосом и бесцеремонными манерами, она, так сказать, возглавила руководство нашей коммунальной квартиры.

          Богатырёвы называли её «Буся». Вероятно, сокращённо от «бабуси». Я так и не узнала её настоящего имени. Она прожила у нас довольно долго, следила за порядком, присматривала за Женей, так что я его почти и не видела. Она курила вместе с тётей Норой на кухне, и та просто обожала свою мать. Слово Буси было для неё законом. Буся была очень полной, и она почти никуда не выходила из дому. Она готовила на общей кухне какие-то свои новые блюда и иногда угощала и нас. Так мы попробовали новый для нас «мусс» из ягодного киселя и манной крупы. Она их как-то диковинно взбивала, и получалась вкусная, сладкая пена, которую надо было есть ложкой. Буся любила играть в настольные игры и часто усаживала нас всех за один круглый стол, и мы играли в лото, где ставкой была одна копейка. Для этого специально собирались мелкие монетки и хранились в деревянной кубышке.

            Кухня у нас была с одной мойкой, так что посуду надо было обязательно мыть после каждого раза приёма пищи. А с водой всегда было в Новороссийске плохо, поэтому в раковину ставили большую миску, наливали в неё взятую из ванной подогретую воду и мыли там. Очень скоро эта обязанность в нашей семье полностью перешла ко мне, как и ежедневный вынос мусора и стояние в очереди за молоком. Вова часто просил меня помыть за него посуду, когда была его очередь, и я соглашалась.


                13. Дворовая жизнь.


              Жизнь на новом месте продолжалась. Мама уже не боялась выпускать меня на улицу,  и хотя мне было строго-настрого наказано никуда не уходить со двора, я всё же, умудрялась потихоньку обследовать ближайшие окрестности. Так, конечно же, мы с детьми бегали в магазин «Культтовары» на первом этаже нашего дома, чтобы посмотреть, какие новые игрушки туда привезли. Здесь продавали и канцтовары, и спорттовары, фототовары и игрушки, там приятно пахло бумагой, резиной и всякими новыми вещами.

             Дом наш находился на центральной улице Советов. А через забор от нашего двора, за сараями располагался центральный рынок города. Между сараями и котельной, что во дворе был небольшой каменный невысокий участок забора, через который можно было перелезть, подставив ящики или какие-нибудь доски. И мы лазили, когда родителей не было дома. Базар ещё не был очень уж обжитым. Прямо за забором находился небольшой пустырь, покрытый травой, потом шли ряды с навесами, но некоторые люди продавали, прямо положив товар на землю. Нам всё было интересно, и мы осваивали всё новые территории.

            Один раз я гуляла сама и нашла какую-то толстую проволоку. Не знаю, зачем я её подняла, но я случайно распорола себе ногу выше колена до мяса. Кровь лилась обильно, но особо больно не было, я даже не плакала, только растерялась. Я пошла домой, чтобы спросить маму, что делать. Мама сидела в гостях на 2 этаже у Александровых, и они все дружно начали советовать: немедленно везти меня в поликлинику – «зашивать» рану. Это слово так напугало меня, что я категорически отказалась куда-либо ехать. Слава Богу, что мама не поддалась  панике, и всё закончилось тем, что ранку промыли и посыпали растёртым стрептоцидом. Шрам у меня остался на всю жизнь.

           Ещё один травматический случай произошёл со мной, когда я уже училась то ли в 1-м, то ли во 2–м  классе. Родители были вечером в кино, я гуляла во дворе с Ирой Филатовой. И мы затеяли такую игру: стоя спиной друг к другу, переплетясь руками в локтевом суставе, по очереди наклонялись вперёд. А партнёр при этом поднимал ноги, потом другой наклонялся, и всё повторялось. Когда я наклонилась вперёд с заложенными за спину руками, Ира сильно подняла ноги, я потеряла равновесие и упала лицом вниз на асфальт, а Ира упала на меня сверху. Я буквально «свезла» себе пол-лица об асфальт. Соседи вспоминали потом, что мой крик ещё долго стоял у них у ушах. Я поплакала и пошла домой. Кто-то из соседей оказал мне первую помощь, и я тихо легла спать. Когда родители вернулись из кино, мама была просто в шоке, увидев меня, спящую. Но ещё больший шок был на следующий день у моей первой учительницы, когда она увидела моё лицо. Это тоже пришлось пережить… 

         Каждый день мы играли во дворе, и вечером отцы детей возвращались с работы. Когда какой-нибудь мужчина заходил через калитку во двор, то его ребёнок с криком: «Папа!» бежал к нему с объятиями, и отцы брали их на руки и кружили. Дядя Ланя тоже всегда в одно время возвращался с работы и проходил через эту калитку. Первое время я очень стеснялась его, но потом мне тоже захотелось быть, как все, и я стала бежать ему навстречу с криком: «Лазарь Константинович!». И он тоже брал меня на руки и кружил. Через некоторое время другие дети начали спрашивать меня, почему я называю своего папу по имени и отчеству? Что я могла им сказать? И в один прекрасный день я, неожиданно для себя, встретила его криком: «Папа!».  Так как-то само собой решился вопрос, как мне его называть. Дядя Ланя был со мной всегда доброжелателен, справедлив и добр, и, я думаю, что он тоже был рад, что всё само собой разрешилось.


                14. Детский сад.


           Мама и дядя Ланя вместе с Богатырёвыми спорили и обсуждали, отдавать ли нас с Женей в первый класс в 6 лет? Спрашивали нас, но я не очень-то рвалась в школу, поэтому решили отдать нас в детский сад на подготовку. В те годы в городе было мало детских садов, но нас быстро устроили в «военный»  детский сад для детей военнослужащих. Сад находился в четырёх кварталах от нашего дома, довольно далеко. Транспорт тогда там не ходил. Идти надо было пешком через самый центр города по длинному скверу. Движения в городе почти не было, машин было очень мало, автобусы почти не ходили, так что за детей не боялись. И страшных случаев в городе тоже тогда не было. Поэтому нам только показали, куда ходить в детский сад, а потом мы ходили сами.

          Мы с Женей попали в разные группы. Садик располагался в одноэтажном здании с внутренним закрытым двором. Наша группа представляла собой очень большую комнату, где стояли столы, стульчики и пианино, был игровой уголок. В этой же комнате дети спали днём, разложив этакие «раскладушки», сделанные из брезента и деревянных перекладин. Потом их снова убирали, чтобы было место для занятий и игр. На подоконнике стояла большая кукла в рост ребёнка. Её не разрешалось трогать. Только дети рассказывали легенды, что кукла может ходить ногами и говорить: «Мама», если нажимать ей на руку. Но мы этого никогда не видели.

           В первый же день состоялось музыкальное занятие. Нам дали в руки платочки, и мы должны были танцевать в хороводе под музыку «Во поле берёзка стояла...» . Я с удовольствием танцевала, и удивлённая воспитательница сказала: «Посмотрите! Девочка только пришла и уже так хорошо танцует!». Движения танца были очень простыми, нужно было просто идти переменным шагом и, держа в руке платочек, наклоняться то в одну, то в другую сторону, и мне была очень приятна похвала. Детей в группе насчитывалось человек 20. Запомнились только трое: Ира Чернышенко, Толик Нилов, Славик Колобков. С ними я потом оказалась в одной школе.

          Играли мы в основном сами и зачастую только деревянными кубиками. Они были гладенькие и приятные на ощупь. Иногда между детьми возникали споры и ссоры на тему: «Кто лучше: Ленин или Сталин?». Я в этих спорах не участвовала, потому что не понимала суть вопроса… Два раза в неделю у нас проводили музыкальные занятия, и мы пели, сидя на стульчиках. Ходила я домой сама. Мне уже исполнилось 6 лет, и я умела правильно переходить дорогу. По пути я ещё успевала поиграть в городском сквере. Однажды уже почти возле дома я хотела погладить небольшую собаку, и она укусила меня за пальцы. Я очень испугалась и не рассказала маме об этом случае.

           Год пролетел в новом доме и в новой компании быстро. Жизнь была насыщена всякими событиями и новыми знакомствами, скучать не приходилось. На нашей улице проходили все праздники, парады и демонстрации, и мы могли наблюдать их прямо с нашего балкона. А из окон чердака хорошо было наблюдать салюты.  Но мы выходили праздновать вместе со всеми. Особенно я гордилась тем, что мой новый папа шёл в первых рядах военного парада в белом кителе с золотым кортиком на бедре. Перед парадами папа усаживал нас с Вовой за стол, и мы целый вечер начищали ему пуговицы на кителе специальным раствором «асидол» и его 3 ордена и 11 медалей чистили стирательными резинками или зубным порошком, потому что они были серебряными.

           Сводного брата Вову я почти не видела. Он жил своей школьной жизнью, как-то учился, и я им особо не интересовалась, и он в мою жизнь не лез. Хотя иногда просил помыть за него посуду. Я соглашалась. Правда, один раз в их школе состоялся «открытый» урок по трудам, и пригласили всех родителей посмотреть. Вова и Люда Александрова учились тогда в 5 классе. Люда «тренировалась» дома, она варила рисовую кашу без молока. И чтобы проверить, съедобная она или нет, она позвала нас со двора и угостила этой кашей. Нам очень понравилось, и она сварила нам ещё, но уже с молоком. Потом на этом уроке Люда, в фартуке, варила кашу и что-то ещё, а мальчики пилили лобзиком. У нас сохранились фотографии этого урока.

            Наступило лето. Родители хотели поехать в санаторий, а нас с Вовой отправили: его – в  пионерский лагерь, а меня - на дачу с детским садом. Дача нашего сада находилась в Геленджике. От Новороссийска нужно проехать несколько километров по дороге- серпантину. Эта дорога стала ужасом для меня на несколько лет. Я и так очень укачивалась в машине, а езда по «серпантину» выматывала вдвойне. Меня отвезли на дачу на служебной папиной машине и оставили там. В садике был «тихий час», меня положили спать на такой же раскладушке, которая была у нас в детском саду в Новороссийске. Я уже к тому времени не спала днём, поэтому «тихий час» стал для меня испытанием.

           Мама сложила мои вещи в специально сшитый крепкий зелёный мешок с тесёмкой, на котором она вышила мою фамилию - Биргер.  Это была не моя фамилия, но мама объяснила, что папа Ланя устроил меня в садик, как свою дочь, поэтому здесь я пока буду Биргер… Вещи сдали в камеру хранения, а нам всем выдали одинаковые, защитного цвета, трусы и панамки. Причём для сна предназначались трусы тёмно-зелёного цвета, а для дневных занятий - белые. Даже не помню, надевали ли мы другие свои вещи? Лето на юге очень жаркое.

            Воспитательницы на дачу поехали не наши, а чужие, и я первое время чувствовала себя не в своей тарелке. После сна одна их них - Ася Георгиевна, завела нас в беседку во дворе и провела беседу. Не знаю уж с какой целью, возможно, она хотела, чтобы я «влилась в коллектив», а, может быть, хотела  «развить мне речь»… Она вызвала меня на середину беседки и попросила рассказать о моём первом дне в детском саду на даче. Я не поняла, что она от меня хотела… Что было рассказывать? Что меня привезли родители во время тихого часа и тотчас уложили спать? Я молчала. Тогда она вызвала Иру Чернышенко и велела ей рассказать о своём первом дне. Та начала так: «Когда мама привела меня в садик, я побежала по комнате, зацепилась за дорожку и упала»…  «Теперь ты», - было сказано мне. Я повторила: «Когда мама привела меня в садик, я побежала, зацепилась за дорожку и упала…».    « Иди и стань у угол», - велела воспитательница. Так я стояла в углу, не понимая, что я такого сделала. Думаю, что в этом была виновата моя «новая» фамилия. Мне не раз ещё пришлось стоять в углу: за то, что не сплю во время «тихого часа» или за то, что попросилась в туалет…

             Ася Георгиевна то ли болела церебральным параличом, то ли просто была инвалидом. Она еле ходила, опираясь на палку и плечо одного крепкого мальчика, которого ставила в первой паре. Она всегда была злая, кричала и наказывала детей. Но больше всего я боялась еженедельного «банного» дня. Нас купали по субботам в тёмном сараюшке, где устроили душевую. Если купала Ася Георгиевна, это был кошмар! Она намыливала мне лицо и голову и совала под сплошной поток воды из душа так, что невозможно было дышать, и я думала, что в одно из купаний она меня утопит, и мама даже не узнает…

             Вторая воспитательница – Раиса Максимовна - не была такой агрессивной к детям, и в её дежурство в «банный» день я не так боялась быть утопленной в душе. Эту воспитательницу можно было даже назвать красивой. Такая круглолицая блондинка с золотистыми волосами, заплетёнными в косу и уложенными короной на голове. Она была спокойной, доброй к детям. И ещё она вышивала всякие красивые картинки в свободное время, а мы садились вокруг неё где-нибудь на лестнице и учились тоже вышивать. А т.к. ни тряпочек, ни ниток у нас не было, то вышивали мы на носовых платочках, а нитки собирали из коротких кусочков, которые выбрасывали за ненадобностью взрослые вышивальщицы.

         Понадобилось много времени, чтобы я перестала тосковать по маме, которую не видела почти всё лето, и научиться быть самостоятельной и ни на кого не рассчитывать. Женя Богатырёв тоже был на даче с садом, но я его не видела, потому что мы ходили в разные группы. Почти каждый день нас водили на море купаться довольно далеко через весь Геленджик. Мы шли строем и пели песни о Щорсе, про Красную армию и про море. Прямо, как солдаты в строю. Я к тому времени выучила уже много песен.

           Место на море огораживали специальными пробковыми буйками, и мы купались небольшими группами под присмотром воспитателей. Что было не комфортно, так это – отсутствие выбора. Иногда вода была утром холодной,  потому что в Геленджике открытое море и нет бухты. Дома бы я не захотела купаться в такой холодной воде,  а тут надо было лезть в эту  воду и сидеть в ней, покрывшись «гусиной кожей», положенное время.

           Назад иногда шли другим путём – через стадион. Жара стояла нестерпимая. Мы носили панамки и загорали до невероятной черноты. На стадионе имелся общественный туалет, и иногда нам приходилось пользоваться им по дороге. Он представлял собой деревянное строение с двумя отдельными кабинками. Двери и стены этих кабинок были исписаны всякими изречениями. Я к тому времени уже умела читать, но почти всё, что написано, было мне непонятно. Спрашивала значение некоторых слов у своих однолеток по группе и была в шоке от смысла написанного, удивляясь, зачем такое писать в туалете?

           За лето мы, конечно, окрепли, отдохнули на воздухе, загорели. Еду нам готовили вкусную, не было никаких отравлений или расстройств. Единственный случай омрачил отдых - это когда одного мальчика укусила пчела за язык. Пчёл летало тогда много. Одна из них попала в компот за обедом, и мальчик выпил её, а она была живая и укусила его за язык. Переполох был ужасный. Язык распух и буквально душил ребёнка. К языку прикладывали даже огромный кухонный нож. Не помню, чем это закончилось, но меня тогда тоже укусила пчела за внутреннюю нежную часть стопы. Нога распухла, ужасно чесалась и не влезала в сандалию. Но мамы рядом не было, поэтому пережила как-то и это сама. Никто мне не посочувствовал.

            Какой-то работник нашей дачи специально разводил этих пчёл где-то поблизости и даже лечил своих пациентов прямо у нас на территории. Мы могли наблюдать, как он брал пчёлку пинцетом из банки и сажал пожилой женщине на костяшки рук. Пчела кусала её за опухший сустав и тут же умирала. А этот дед брал следующую пчелу и сажал этой женщине на другое больное место. Я уже прочувствовала на себе, как это больно, и только удивлялась, зачем эта старушка терпит такие муки?

            В конце августа мои страдания, наконец, закончились, и меня забрали насовсем домой. Кажется, Богатырёвы приехали на машине за Женей  и заодно забрали и меня. Конец страшным «банным» дням и стоянию в углу на «тихом часе».


                15. В первый класс.


           Настало время идти в школу. В то время в Новороссийске было несколько школ, и можно было выбирать любую, потому что расстояние до них от нашего дома было почти одинаковое. Родители долго думали, в какую школу меня отдать? И, хотя Вова и Маша учились в 3-ей школе, в центре города, меня отдали в 21-ю школу, что на горе. Здесь почему-то говорили: «На бугре»…

           Новороссийск расположен в Цемесской бухте, в устье маленькой, пересохшей речушки - Цемес, как бы в котловане между гор. Только главная улица Советов и ещё несколько улиц лежат на плоскости побережья. Остальные улицы и переулки поднимаются ступенями вверх на горы. Так наша 21-я школа имени А.С. Пушкина, находилась довольно высоко на горе и стояла боком на спуске. С одной стороны у неё было 3 этажа, а с другой - четыре. Она была построена буквой П, в центре располагалась мраморная лестница, ведущая на второй и третий этаж к актовому залу. На первом этаже находились большой вестибюль с вешалкой, начальные классы, кабинет директора, библиотека, медицинский кабинет и буфет. На втором – кабинеты по предметам, учительская и кабинеты завучей. А на третьем этаже со входами по бокам - учебные классы для среднего звена школы. Физкультурный зал располагался в отдельном здании выше школы, и мы должны были одеваться, чтобы перейти в спортзал через двор школы. В его подвале в четырёх комнатах стояли теннисные столы, и можно было сколько угодно играть после уроков.

              С одной стороны школы под горой образовался небольшой дворик. Здесь находилась школьная квартира, в которой по очереди жили наши некоторые учителя. А с другой стороны этой квартиры располагался небольшой школьный сад, где ученики сажали всякие растения, и где иногда проходили уроки ботаники и биологии. В школе так же имелся гараж, где стоял школьный грузовик, на котором старшеклассники учились вождению. Выпускники школы получали специальности водителей и швей.

              Мама купила мне в Москве красивый портфель, сшила сама коричневую форму и нарядные фартучки, купила красивые ленты. К школе у меня отросли волосы, и можно было заплетать косички или одну косу. Соседки всегда копируют друг друга и перенимают лучшее, так что нас с Тамарой Сорокиной заплетали одинаково, и мы были похожи, как две сестры. 

              Мы с Тамарой попали в один класс- 1-Б к Ольге Ивановне Поповой. Нас отвели один раз в школу 1 сентября, а потом мы должны были ходить туда сами и не опаздывать…  Учительница показалась нам симпатичной женщиной лет 40-50. Полноватая брюнетка с короной каштановых волос и громким голосом. Ей достался большой класс из 44 детей. Она всегда была к нам строгой и прекрасно справлялась с таким количеством детей. В классе стояли 22 парты, и Ольга Ивановна говорила, что не любит, когда парты пустуют, поэтому в классе нас всегда было 44.

             Утром я собиралась в школу очень быстро, мама всегда готовила мне всё с вечера. Я быстро что-нибудь ела и брала с собой яблоко и бутерброд. Каждое утро я заходила за подружкой Тамарой на четвёртый этаж и всегда заставала там одинаковую картину: Тамара в слезах и с пятнами на лице ела манную кашу, а тётя Рита, вся красная от гнева, с ремнём стояла над ней и ругалась. Мне приходилось ждать Тамару, и мы всегда опаздывали. Так что мой бедный дневник за первый класс был исписан красными надписями «Опоздала на первый урок». 

             Идти в школу было очень далеко, не меньше километра, да ещё в гору. Мы всегда бежали, как могли, но прийти вовремя не удавалось из-за этой ненавистной манной каши. Меня никогда не заставляли дома есть насильно, и мне не была понятна тёти Ритина злость на то, что Тамара не хочет есть кашу. Конечно, она была издёргана маленьким ребёнком, который вечно болел. Мама не ругала меня за опоздания, потому что понимала причину. Не заходить за Тамарой я не могла, мы ходили вдвоём и расплачивались за опоздания вместе.

              За одну парту нас не посадили. У Ольги Ивановны были свои принципы. Девочка должна была сидеть с мальчиком. Так я оказалась за третьей партой в правом ряду с мальчиком Серёжей Сурковым. А Тамара – в среднем ряду на предпоследней парте. И чтобы её увидеть, мне приходилось поворачиваться на 180 градусов. Мой сосед сразу мне не понравился, хоть и учился отлично. Он не шёл ни на какие контакты, был жадным, закрывал тетрадку ладонью и вечно сидел с открытым ртом, пуская слюни. Я была более общительная, крутилась за партой, как юла, всегда подсказывала и давала списывать, и эта Серёжина «закрытость» мне была противна.

             За свою активность я не раз получала замечания от Ольги Ивановны, и однажды она даже постучала по моей голове кулаком - костяшками пальцев так, что у меня искры из глаз посыпались. А в другой раз она запустила пальцы в мои заплетённые волосы и тряхнула довольно сильно. Мы никогда не жаловались родителям, потому что учитель всегда был прав в наше время…  Ольга Ивановна не знала, как меня наказать за гиперактивность, училась я отлично. Поэтому она ставила мне «4» по физкультуре и объясняла, что это из-за поведения. Мне было очень обидно, потому что уж по физкультуре я была одна из лучших, ежедневно тренируясь во дворе со скакалками, в «классиках» и на велосипеде.

               Тамара сидела в среднем ряду за предпоследней партой с каким-то мальчиком. Чтобы её увидеть, мне приходилось каждый раз поворачиваться. Она вела себя примерно, но ей всё равно доставалось от матери за любую «четвёрку». Виделись мы теперь только на переменах, на занятиях по музыке и редко - во дворе. Тамару не часто выпускали гулять… В свободное от уроков время её сажали упражняться на пианино, и тётя Рита – рядом с ремнём. Сестрёнка её, Ира,  подрастала, и тётя Рита стала «вешать» нам её в придачу. Куда бы мы ни шли, «возьмите Ирочку!». А ходили мы в кино по выходным или просто гуляли во дворе. Когда Ира научилась говорить, мы только и слышали от неё:  «Вот я скажу маме». Она всё время ябедничала на Тамару, и тётя Рита лютовала…

              Что интересно, что Тамара была похожа именно на мать – брюнетка с волнистыми волосами и карими глазами, ладненькая, талантливая. Но тётя Рита её любила меньше, чем младшую. А Ира удалась в отца – пухленькая, круглолицая, бесцветная блондинка. Вся нежность и любовь тёти Риты досталась ей. Мне было очень жаль Тамару.

             Маша Богатырёва тоже жалела Тамару и выделяла её среди детей во дворе. Мы устраивали концерты для соседей с переодеванием и маскарадными костюмами, и Маша с нами репетировала. Я пела песню о любителе-рыболове, а Тамара танцевала какой-то танец. Мы к тому времени обе с ней пошли в балетную студию.

            Занятия танцами проходили в актовом зале соседней с нами поликлиники. Там разворачивали зрительские стулья сиденьями к стене, и мы делали «тренаж», держась за спинки кресел. Мне очень нравились эти занятия, я всё успевала. Какая-то женщина каждое занятие аккомпанировала нам на рояле, и мы познакомились с такими терминами, как «плие», «батман», «позиции», «фуэте». "пуанты", "арабеск"  и ещё другими французскими словами. Я была просто в восторге. Мама сшила мне для занятий «хитон» из марли, как всем. Это было такое коротенькое платье с разрезами по бокам и перевязанное розовой лентой, наподобие римской туники. В нём удобно было двигаться. А Тамаре сразу купили пуанты, поэтому Маша поставила её танцевать на концерте, а меня - только петь.

           Женя Богатырёв тоже пошёл в первый класс, но в 3-ю школу. И это было хорошо. Я не знала, как он учится, а он ничего не знал обо мне. Ему тоже купили трёхколёсный велосипед с цепью, но больше моего, и он изредка давал мне покататься. А потом, в классе третьем, ему купили двухколёсный «Орлёнок» с рамой.    Мне сказали : «Научишься ездить, купим и тебе». Так тогда было: учились на чужих велосипедах. Я старалась, и вскоре научилась гонять так, что только ветер свистел в ушах.

           Школу я полюбила, несмотря на строгость учительницы. Ольга Ивановна старалась дать нам не только знания, но и воспитать нас, как того требовала тогда школа. Так она завела правило, что после уроков все мальчики должны были снимать с вешалки и подавать девочкам их пальто и курточки. Они же пропускали нас вперёд. На  классных часах Ольга Ивановна проводила интересные мероприятия. Один раз мы учились правильно вести себя за столом. Мы принесли из дома тарелки, еду, ложки, ножи и вилки, и она учила нас, как правильно пользоваться столовыми приборами. Мы хорошо покушали и получили кое-какие ценные знания.

            Писали мы ручкой с пером, и каждый имел свою чернильницу с чернилами. Чернильницы стояли в общем ящичке в шкафу, и дежурный каждый день раздавал их по партам. Чернила были разного качества. Иногда в них попадались волоски, а иногда какие-то сгустки, и могла получиться клякса. А иногда они были водянистыми и почти не писали. Нужно было выливать старые чернила, мыть эту чернильницу и наливать новые. Поэтому руки у нас зачастую были все фиолетовые.

           Ольга Ивановна умудрялась проверять тетради каждый день и ставить оценку за каждую работу. За каждые 5 «пятёрок» выдавалась красная звёздочка, и её можно было наклеить на обложку тетради, чтобы все видели, что ты - «отличник». Я училась очень хорошо, мне нравился запах тетрадей, книг. А особенно я любила запах школы после ремонта, где смешивались аромат краски и побелки. Парты у нас были коричневые с чёрной откидной крышкой. Портфель надо было вешать сбоку, а книги и тетради класть в ящик парты. Каждую четверть мы менялись рядами, чтобы глаза не уставали смотреть в одну сторону. Так мы вскоре очутились возле окна, и можно было отвлечься от уроков и наблюдать через окно жизнь улицы. Интересного, конечно, было мало, потому что улица вся была одноэтажная, машин почти не было, люди ходили редко, да и класс находился на первом этаже. Просто шелестели листвой деревья, и птички перелетали с ветки на ветку.

             Мама всегда находила, кого ставить мне в пример. «А вот Маша много читает!». «А у Тамары ни одной «четвёрки» в четверти!».  Она думала, что это будет стимулировать моё стремление к учёбе. Но мне, наоборот, становилось обидно и неприятно, и возникали недобрые чувства к объектам подражания. Теперь-то я понимаю, что маме хотелось, чтобы я понравилась отчиму, и чтобы он тоже мог похвастаться перед друзьями: «А наша-то – «отличница!». Но тогда я никак не могла понять, куда ещё больше совершенствоваться.

            Не могу сказать, что я часто болела, но после молочного или сливочного мороженого у меня иногда болело горло. Я старалась не жаловаться маме, потому что она тут же вела меня к врачам. Но мама была очень наблюдательной, и сама замечала, если со мной что-то не так. Здоровье детей обсуждали не только в кругу семьи, но и с соседями, и все что-нибудь советовали. Так моё горло стало предметом обсуждения среди взрослых. И они пришли к выводу, что гланды надо удалять. Никакой острой необходимости не было, но отец, человек военный, сказал, как отрезал: «Надо удалять».

           Я была очень напугана, даже не спала ночью, но пощады было ждать неоткуда. Мама договорилась со знакомой врачом, и они решили, что меня не будут класть в больницу. Мы просто придём на приём, мне тут же вырежут, и мы пойдём домой. Операцию делали двумя способами: в стационаре гланды просто выдёргивали полностью под местным наркозом. И второй метод был таким:  под местным наркозом на гланду надевали этакую медицинскую гильотину и срезали половину каждой гланды. Для меня выбрали второй способ. По дороге мама купила 2 мороженых эскимо и сказала, что даст мне их съесть сразу после операции. Я просила хотя бы одно эскимо, но мама была непреклонна, и я  шла, в поликлинику, как приговорённая к смерти.

           В кабинете врач надела на себя и на меня большие клеёнчатые фартуки, что не предвещало ничего хорошего. Ассистировали врачу ещё две женщины. Но я обещала маме быть смелой и раскрыла рот. Доктор попрыскала мне в горло какой-то жидкостью, потом надела на одну гланду гильотинку и щёлкнула. Боль была нестерпимой. Кровь хлынула таким потоком, что я чуть не захлебнулась, и мы с доктором обе были с головы до ног в крови… Вот, для чего были фартуки. Мама сказала, что мой крик слышала вся поликлиника…

           Я рыдала, меня тошнило кровавым месивом, и успокоиться я не могла. Врач попыталась повторить экзекуцию, но я была сильной, крепко сжала зубы и выворачивалась из рук трёх женщин. Мы боролись довольно долго, и все обессилили. Я уже даже не помню, как я смогла второй раз открыть рот. Это было ужасно.

           Мы шли по улице, я не хотела никакого мороженого и вообще ничего. Эскимо пришлось выбросить. Врач велела зайти через час показаться, и мы, чтобы убить время, пошли к знакомой женщине, у которой кошка родила котят. Но даже вид этих милых пушистых комочков не вернул мне настроения и не дал забыть о боли в горле. О враче по фамилии Грачёва я больше никогда не желала даже слышать! Напоследок она дала мне ценный совет – есть только мороженое Пломбир и никогда – молочное, фруктовое и сливочное.



                16. Начальная школа.



            Первый и второй класс мы занимались в первую смену. Мама сначала делала со мной уроки, но потом она начала работать экскурсоводом в местном Краеведческом музее, и я стала учиться самостоятельно. Конечно, мне хотелось больше погулять во дворе, сознательность была ещё детская. Иногда  в дневнике начали появляться «четвёрки», а один раз я даже получила за что-то «тройку», и Ольга Ивановна прислала к нам домой двух девочек, чтобы они об этом сообщили моей маме. Девочки явились и в дверях нашей квартиры промямлили, что «ваша Ариша получила «три»,  уж и не помню, за что. Мама очень рассердилась, ругала меня и сказала мне такую вещь, которая кошмаром долго преследовала меня. Она сказала, что если я буду плохо учиться, то она отправит меня к отцу в Ростов. Я так испугалась, что можно сказать, что получила психическую травму. Теперь, лёжа вечером в своей кровати, я представляла, как мама выкинет меня из дома. Я поняла, что она совсем меня не любит, и чувствовала себя абсолютно беззащитной перед произволом взрослых.

            «Тройку» я, конечно, исправила, но в моей душе поселился ужас перед перспективой будущего.

            На зимних каникулах папа Глеб захотел меня видеть. Родители договорились, что мама посадит меня в поезд, поручит проводнице, а в Ростове меня встретит папа, благо ехать всего одну ночь. Я с ужасом представляла, что мама исполнит свою угрозу и оставит меня в Ростове, поэтому поездка не только не радовала меня, но и пугала. Меня поручили проводнице, и она поселила меня на нижней полке в своём первом купе. Ночью я проснулась на полу, и чужая тётка спрашивала меня, что я там делаю? Утром в Ростове меня встретил папа Глеб. Не скажу, что я по нему соскучилась. Мама надела на меня белую шубку из овчины и такую же шапку,  потому что в Ростове был мороз.

           Папа теперь жил в частном доме на улице Горького. Нашу  квартиру на Будённовском он отдал старшему сыну от первого брака – Юре с женой и ребёнком. Папа женился на богатой сотруднице по «ЮВЭнергочермету» тёте Клаве, Клавдии Григорьевне Лебеденко, с которой мы когда-то ездили отдыхать. Но тогда тётя Клава отдыхала с мужем и некрасивой дочкой Таней. Муж её умер, и папа женился на ней по расчёту: у неё во владении было несколько частных домов. Она было неплохой женщиной, хорошей хозяйкой и очень любящей матерью для своей дочери. Папа был уже не молод и устраивал  себе  спокойную жизнь на старости лет. Но тогда я удивлялась, как папа мог жениться на такой некрасивой, неуклюжей, полной женщине в очках после моей красавицы мамы? Папа говорил мне, что зато теперь у них «дом – полная чаша»…

           Дом тёти Клавы выходил тремя окнами прямо на улицу, по которой ходил трамвай, и одним окном в школьный двор. На всех окнах были ставни, которые закрывались снаружи, а потом изнутри закреплялись  специальными длинными болтами. Входная дверь выходила во двор. За ней находилась «передняя» с ещё одной дверью, дальше шла веранда. Дверь налево вела в ванную с туалетом, дверь направо – в большую комнату, из которой дверь вела в Танину спальню. Из веранды прямо попадали в столовую с большим квадратным столом и диваном, здесь же помещалось пианино, которое папа купил для себя много позже, и папин личный шкаф с фотографическими  принадлежностями. Дальше шла небольшая гостиная и спальня родителей. В гостиной находилась большая печь, диван и стол со стульями, когда печь  топили, тепло было во всём доме.

           За стеной в соседнем доме проживала старушка тётя Оля. Она была совершенно одинокой, очень старенькой и занимала сама три большие комнаты. Тётя Клава договорилась с тётей Олей, что будет её «досматривать», кормить и похоронит, а тётя Оля оставит ей свой дом. Так что тётя Оля каждый день обедала с нами, а завтрак и ужин ей относили. Татьяна называла её «Тёля», и тётя Клава ей вторила.

               Папа с тётей Клавой работали и были заняты целый день до 6 вечера, так что меня поручили той же Татьяне, которая была на 7 лет старше меня, встречалась с мальчиками и смотрела на меня, как на ненавистное бесплатное приложение и обузу. Сначала она сводила меня в свою школу, которая находилась в соседнем дворе. Я любовалась их огромной ёлкой в актовом зале, рассматривала ёлочные игрушки на ней. Потом папа и тётя Клава принесли мне два билета на «ёлки»  в какой-то Дворец культуры, и я ходила туда опять с Таней, но Таня оставляла меня и уходила по своим делам. Там раздавали подарки в целлофановых кулёчках. В кулёчке кроме конфет была шоколадка и мандарин. Эти подарки как-то скрашивали моё пребывание в Ростове.

          Но потом развлечения закончились, и Таня стала совсем мной тяготиться. Однажды она взяла меня на свидание с молодым человеком, и когда я попросилась в туалет, она в сердцах толкнула меня со  всей силы, и я в моей белой шубе упала навзничь в большую лужу. Татьяна перепугалась, потащила меня домой и пыталась как-то замыть следы. Но шуба была совсем мокрая и грязная. Таня  пригрозила мне, чтобы я ничего не рассказывала родителям, и сказать, будто бы я сама упала… Но мне пришлось рассказать папе, и Танька  повернула рассказ так, что я вынудила её меня толкнуть. Я поняла, что мне не захочется снова ехать в этот дом… Но что поделаешь, что могут решать дети? А тётя Клава всегда смотрела на меня сурово через свои некрасивые толстые очки. Когда она распределяла еду во время общего ужина в 6 часов вечера, она всегда клала себе первой лучший кусок, и руки её при этом странно дрожали, как будто она боялась, что этот кусок отнимут…  Моя мама никогда так  не поступала…

           После этого меня стали оставлять у тёти Оли, и я целый день сидела у неё в комнатах, ничего не делая и с тоской глядя в окно. Старушка дремала в своей кровати, а я не знала, чем мне заняться. Однажды я увидела в окно мою маму. Она приехала зачем-то в Ростов и пришла меня проведать. А я сидела взаперти и не могла даже с ней поговорить…

           Иногда, правда, бывали и светлые дни. Помню, однажды Таня была в настроении, и мы включили музыку и танцевали, наряжаясь в тёти Клавины платья. А родители сидели на диване и с улыбкой на нас смотрели. Но всё проходит, слава Богу. И эти каникулы закончились. Меня снова посадили в поезд, и я была счастлива вернуться домой.


                17. Горести и радости.


           Когда мы перешли с Тамарой в 3 класс, нас перевели учиться во вторую смену. Теперь занятия начинались в половине второго и заканчивались в полпятого - пять часов. Мы больше не опаздывали. Но дни потянулись очень медленно, и жизнь стала какой-то скучной. Многие дети из нашего дома учились в первую смену и не гуляли утром, когда у нас было свободное время, а выходили во двор тогда, когда мы находились в школе. Мама заставляла меня делать уроки вечером, когда она могла этот процесс контролировать, а утром все уходили на работу или в школы, и мне совершенно нечего было делать. Очень спасало радио, передачи которого я любила слушать. Тут были и детские передачи, типа «Музыкальной шкатулки», «АБВГДейка», «Сказка за сказкой», но и просто «Театр у микрофона», где передавали целые спектакли.

          К радости мамы я начала много читать. Моей любимой книгой стала «Приключения Тома Сойера» Марка Твена. Перечитав все книги дома, я записалась в библиотеку на улице Цедрика и стала её активным читателем.

          Я слонялась одна по двору, иногда «осваивала» новые территории – ходила по тем улицам, где ещё не была. Город тогда был совсем небольшим, в нём жили около 100 тысяч жителей. И многие знали друг, так что мама, придя с работы, могла спросить: «А что это ты делала на улице Чайковского?». И только можно было диву даваться, как она узнала, что я там была.

          Эта улица Чайковского была одной из немногих улиц, если подняться по которой с километр в гору, можно было попасть прямо в лес. Улица, на которой находилась школа, тоже вела на гору в лес, была параллельной улице Чайковского и называлась  очень непонятно тогда: «ОСОАВИАХИМА». Но по ней нужно было идти дольше и проходить мимо школы, а значит, можно было встретить знакомых и нарваться на всякие вопросы. На улице же Чайковского знакомых не было, и лес начинался в конце улицы.В лесу росли разные интересные вещи: трава - ковыль, грибы и маленькие голубые цветочки - незабудки.

          К этому времени папа, Лазарь Константинович, ушёл в отставку в чине капитана 1 ранга, и ему бесплатно выделили 15 соток земли под дачу. По стечению обстоятельств, я бы сказала, по смешному стечению обстоятельств, землю эту выделили на горе, выше нашей школы, там, где заканчивалась улица ОСОАВИАХИМА… По улице Чайковского тоже можно было добраться до нашего участка, но нужно было продираться сквозь кусты «держи-дерева» и стараться не напороться на змей. Однажды этим путём меня повёл на наш участок брат Вова, и мы оба исцарапались об колючки.

         Мама отнеслась к этому приобретению довольно скептически. И было, почему: горы вокруг Новороссийска почти сплошь состоят из камня мергеля. Это такой камень, из которого потом делают цемент. Горы напротив наших окон были почти до половины изгрызены промышленными разработками мергеля. Горы с другой стороны были ещё не тронуты, поэтому на них раздавали земельные наделы отставникам.

         Папа был очень деятельным и трудолюбивым мужчиной. Т.к. в отставке ему было ужасно скучно, он целями днями пропадал на этом участке, к радости мамы. Он завёз на участок несколько грузовиков чернозёма, потому что на камнях ничего, кроме сорняков не росло. Потом они скооперировались с другими отставниками-соседями по участку и начали сами строить дома. Строительным материалом служил «саман», который они сами и делали. Глина смешивалась с соломой, из неё лепили кирпичи и сушили на солнце, а потом из этих кирпичей строили. Уж не помню, сколько длилось это строительство, пожалуй, не один год. Папа выстроил симпатичный небольшой домик с одной комнатой, двумя окнами и чердаком. В нём стояли стол, кровать, стулья и хранились многочисленные инструменты для с/х работ: тяпки, вилы, лопаты, грабли и опрыскиватели.

           Участок папа разбил на зоны:  часть земли занял виноградник, часть - малинник, часть - грядки клубники. По краям росли персики и карликовые яблони, перед домом - три разные черешни (белая, розовая и «чёрная»)  и груша. Между рядами виноградных лоз папа посадил помидоры, огурцы и дыни, которые мы очень любили.

           Мама редко посещала нашу дачу, которую папа именовал «Садом», а мама упорно называла «Огородом». Папа очень обижался из-за этого названия. Мама посадила перед домом несколько кустов дивных роз. Они были все разные: красные, розовые и жёлтые, и замечательно пахли. Полива на горе не было никакого, кроме редких дождей. Поэтому папа купил где-то "танк» от танкера и вкопал его рядом с домом в землю, как резервуар для воды. Потом уже машина – водовоз привозила бак воды, и воду заливали в танк. С крыши дома папа провёл жёлоб к отверстию в цистерне, и скупая дождевая вода тоже попадала в резервуар. Но перед тем, как залить воду, танк надо было очистить от ржавчины. Папа велел мне залезть внутрь и чистить эту ржавчину внутри. Отверстие в танке было очень маленькое, но отец сказал, что по морскому закону, если голова пролезает, то и всё остальное должно пролезть. Я, действительно, пропихнулась в это круглое отверстие и целый день чистила ржавчину и подавала ему наверх.

            Когда я уже подросла, папа стал чаще брать меня с собой. Мы с ним очень подружились. Ему, наверное, тоже не очень нравилось моё имя, поэтому он шутливо называл меня «Аришидзе».  Он наслаждался природой, общался с соседями по даче, загорал, работая на солнце. Я не очень охотно ходила с ним, потому что он всегда давал мне какое-нибудь задание, и надо было выполнять его на жаре. Чаще всего я подрезала клубнике усы, собирала горох или сортировала какие-нибудь семена. В домике было прохладно, и можно было передохнуть от жары. Мама всегда просила меня пойти с отцом «на огород», потому что иначе он потащит её. Она не любила юг, жару, море, потому что была белокожей северянкой и любила прохладу и лес.

            Ещё до того, как отец построил дом, у него была выкопана этакая «землянка» на участке для того, чтобы спасаться от дождя, если начнётся непогода. И вот мы в тот день собирали клубнику. Урожай выдался обильным - несколько больших корзинок. Мы поставили их в землянку, чтобы клубника на жаре не испортилась. А клубника была замечательной - «ананасного» сорта, почти белая с румяным бочком и очень сладкая! И вдруг начался дождь, и не просто дождь, а ливень! Я успела добежать до землянки, а папа спрятался в строящемся доме. Ливень продолжался довольно долго, и мне пришлось почти час сидеть возле корзин с клубникой. От нечего делать я её ела. И так наелась, что после стала относиться к ней достаточно равнодушно, хоть и, по-прежнему, любила её запах и вкус.

               
                18. Кошки.


           В нашей семье все любили животных. А кошки были просто "священными" животными у наших родных. Так у деда жил кот Барсик, довольно крупный, тигровой расцветки. Он точил когти о ножку обеденного стола, отчего эта ножка была значительно тоньше остальных трёх. До Барсика в семье жили  кот и кошка, которые сгорели во время пожара в доме на Большой Садовой в 1941 году. Мама рассказывала, что когда начался пожар, они побежали наверх, на чердак, и в суматохе их не смогли поймать…

           Я привыкла, что к животным у нас относились, как к членам семьи. Поэтому меня не удивило, что в квартире в Новороссийске жил рыжий кот Рыжик. Он был общим котом для наших двух семей. Все его кормили, не считаясь и не жадничая,  давали всё, что было на столе. Кот свободно перемещался по квартире и выходил гулять на улицу, благо, что машин на улицах было очень мало, а двор был закрытым. Но Рыжик всё же нашёл приключения на свою голову. Однажды он вернулся с ночной прогулки с ободранным до мяса боком. На это жутко было смотреть. Ветеринара в городе тогда не было, и наши семьи начали лечить его своими силами: мазали его «зелёнкой», «синькой» и бинтовали, как могли. Вероятно, на кота напали собаки. Помню, что лечение длилось довольно долго. Но потом Рыжик ушёл гулять и больше не вернулся…

          Папа просто обожал котов, и поэтому сразу предложил взять котёнка у знакомых - капитана порта и его жены. Их кошка как раз окотилась. Уж не знаю, почему, но родители взяли сразу двух котят: серенькую с белым галстучком и белыми носочками,  Дымку и палевого Пыжика. Думаю, что одного котёнка взяли для соседей. Котята были сибирские, т.е.,  пушистые. Они доставили нам много радости, пока росли. Все их любили и играли с ними.  Но когда они подросли до годовалого возраста, они начали проказничать, причём, не в наших комнатах, а в соседских. Так Пыжик залез по занавескам тёти Норы на карниз, спрыгнул оттуда на радиолу, что находилась на тумбочке, стоящая на ней вазочка упала на пол за тумбочкой и разбила десятилитровый баллон, спрятанный там. В другой раз пострадали каминные часы. А когда наши родители купили по случаю крупную живую рыбу, папа выпустил её плавать в ванну. А тётя Нора свою рыбу пустила плавать в большой таз и поставила его на пол в их комнатах. Все смеялись, что Пыжик долгое время сидел над тазом и наблюдал за рыбой, иногда трогая её лапой. Рыба была - карпы, довольно крупная, с кота величиной. И как же все были удивлены, когда через некоторое время обнаружили в тазу до половины съеденного карпа…Мама, конечно, возместила ущерб, но за котами начали следить.

          А один раз Дымка начала носить в постель к родителям «добычу» - больших чёрных, полузадушенных тараканов. Охотница.

          Когда котята подросли, у них родились свои котята. Их было четверо. Особенно запомнился серенький, пушистый Мишка и чёрная, в рыжих пятнышках, черепаховая Мурзилка. Мы с удовольствием с ними возились. Но потом родители тоже раздали их знакомым к глубокому моему разочарованию.

               
                19. Море.


           Море было неотъемлемой частью жизни в Новороссийске. Оно было везде. Его было видно в окно. Все улицы вели к морю. Чайки и альбатросы летали над всем городом. Так что море занимало значительную часть нашей жизни. Иметь в гардеробе купальник было необходимо. Многие женщины имели по 2-3 нарядных купальника в запасе, чтобы можно было прямо на месте переодеться в сухой, потому что на пляже сидели, бывало, целый день до вечера.  В Новороссийске работал «Курортторг», поэтому купальников, резиновых шапочек и соломенных шляп-сомбреро в продаже было много.

           Когда мы только переехали, мама начала волноваться о том, что я не умею плавать. Это у неё перешло прямо в какую-то фобию. Мы часто ходили на море, почти каждый день летом. Реже с родителями, иногда большими компаниями с друзьями родителей или с соседями. Я, по-прежнему, плавала с «кругом», и папа взялся меня учить плавать. Но методики обучения никто тогда не знал, и простая поддержка снизу ничего не давала.  Папа сам, будучи моряком, плавал очень странным способом - на боку. Он называл этот стиль «ножницами». Так никто, кроме него, не плавал. Поэтому он был плохим тренером для меня. А мама всё волновалась! И вот, когда я уже училась в третьем классе и успела позаниматься и балетом, и музыкой, в городе построили бассейн с морской водой почти на берегу моря, в парке им. Фрунзе. Меня немедленно туда отвели и записали в секцию плавания.

          Бассейн имел 6 дорожек по 25 метров длиной. Надо сказать, что нас, группу из 10 человек, научили плавать просто за одно занятие. Бассейн был с одной стороны глубоким -3 метра, а с другой стороны - где-то 1 метр глубиной. Мы стояли все в мелкой его части. Тренер велел нам сначала глубоко вдыхать воздух и выдыхать в воду, а потом вытянуть руки, оттолкнуться ногами от дна и просто скользить по воде. Всё получилось. Потом уже мы учились плавать с доской из пенопласта, то держа её перед собой, то, зажимая между ног, отрабатывая движения отдельно руками и ногами. А перед каждой тренировкой у нас был час «сухого плавания». Так называлась тренировка в спортзале, где мы делали просто силовые упражнения и оттачивали правильность махов.

           Мне очень понравилось заниматься в бассейне, хотя иногда бывали моменты дискомфорта. Так зимой в бассейне бывало довольно прохладно. И после тёплого душа выходить в зал с бассейном было достаточно холодно. Но как только начинал быстро двигаться, тело согревалось. В вестибюле на табло писали каждый день, какова температура воды сегодня в бассейне, и мы уже тогда начали понимать, что 24 градуса – это хорошо, а 20 – довольно прохладно. Воду меняли раз в неделю и выливали в неё 2 ведра хлорки. Она быстро растворялась, но запах стоял там всегда. Ещё оказалось, что если ходить по кафелю босыми ногами, то можно поскользнуться и чувствительно упасть. Поэтому пришлось носить ещё и «вьетнамки» в сумке со спортивными принадлежностями. В ней помещались: спортивный костюм, полукеды для занятий «сухим плаванием», купальник, мыло, мочалка, шапочка, вьетнамки и полотенце. Довольно тяжело для ученицы начальной школы. Но мама сказала, что «НАДО», и я терпела всё. В бассейн тоже ходила пешком, троллейбуса ещё не было, а расстояние до бассейна, думаю, составляло километра два, хоть и по центральной улице.

           Уже в 4 классе вода попала мне в ухо, и у меня началось воспаление. Я думаю - из-за шапочки. Вода всё равно заливалась в уши на тренировке и не выливалась обратно, потому что шапочка плотно их прикрывала. Меня повели в нашу поликлинику, и безжалостный доктор – хирург сказал, что надо «резать». Я так переживала, что была на грани обморока. Но со мной никто не сюсюкал и не уговаривал. Повели и отдали на пытку… Доктор разрезал мне скальпелем нарыв в ухе без обезболивания. Я плакала, было очень больно. Потом закапали лекарство, закрыли ваткой и велели не ходить на тренировки неделю. Этот случай запомнился мне очень ярко.


                20. Пионерские лагеря.


             Когда мы закончили первый класс, а Вова, кажется, 7-й, то родители решили отправить нас в пионерский лагерь. Это был опять военно-морской лагерь для детей военных, и я опять поехала под папиной фамилией. Снова повторился ужас дороги по серпантину, потому что лагерь находился в Фальшивом Геленджике, за несколько километров от Новороссийска по горам. Нас везли в грузовике, и я опять садилась с краю, у борта. Чтобы, если будет плохо, никого не испачкать. Причём нас предупреждали о том, чтобы мы ноги не поджимали под лавки, потому что доска может в дороге сорваться с петель и отдавить нам ноги. Так что опасности поджидали нас на каждом шагу.

             Мама опять собрала мне дорожный мешок с вещами, и я  должна была самостоятельно менять себе одежду. Тамара тоже поехала в этот же лагерь, и мы попали в один младший отряд. Лагерь находился на большой территории. Наш отряд помещался весь в бараке, где в одной спальне стояли в три или четыре ряда 30 кроватей. Воспитатель спала с ними в помещении. На ночь ставили у дверей общее ведро, потому что туалет находился где-то на улице, а дверь запиралась на ключ. Но найти ведро в кромешной тьме ночью было проблемой.

          Кормили нас в открытой столовой под навесом. Мне всё нравилось, готовили вкусно, из хороших продуктов. На «третье» иногда давали целую эмалированную  кружку черешни или компот из сухофруктов. Почти каждый вечер в столовой показывали кинофильмы. Они, конечно, были старыми, чёрно-белыми, но репертуар подбирали детский, и мы посмотрели много интересных фильмов. На территории лагеря были качели, на которых можно было кататься, сколько хочешь. Хотя опять предстояла длительная, в месяц, разлука с родителями и домом, я не грустила, потому что уже была «закалена» дачей детского сада, и подруга Тамара поехала со мной вместе. Мы фотографировались вместе, сидели рядом в столовой и в кино, и я была вполне счастлива. Считалось, что Вова, как старший брат, «приглядывает» за мной. Но я Вову не видела и только слышала о нём от других. Мне сказали, что он залез без спросу на чью-то лошадь покататься, что она сбросила его и наступила ему копытом на живот, и теперь он лежит в изоляторе…Я навестила его. Он тупо смеялся и только просил не ябедничать родителям. И я пообещала ничего не говорить.

          Радость от отдыха у меня неожиданно закончилась. К Сорокиным – родителям Тамары, приехали родственники из Москвы. Тёти Ритина двоюродная сестра с дочкой Верочкой на отдых. И они не нашли ничего лучшего, как отправить Верочку к нам в лагерь. Так что она вдруг появилась, и Тамара теперь должна была уделять своё внимание ей. Верочка мне не понравилась. Это была такая московская «воображуля», некрасивая, но с загнутыми реденькими ресничками. Она всё время кривлялась и старалась увести Тамару от меня. И ещё мне не понравилось, что нас все называли без уменьшительно-ласкательных суффиксов, просто – «Тамара» или «Ариша», а эту девчонку надо было именовать «Верочка». Ничего в ней не было такого уж нежного! Верочка всё время секретничала с Тамарой.  Я ничего не могла сделать. Они уединялись вдвоём, и я опять осталась одна.

            Несмотря на наш юный возраст, наш отряд  ставили дежурить, как и всех. На дежурстве мы должны были не только убирать со столов посуду, но и перечистить на заднем дворе кухни мешка два картошки. Так что научились под руководством поваров правильно чистить картошку, не срезая с неё много кожуры.

            Однажды нам устроили «военную» игру, мы с картами бегали по горам и что-то искали. Смысл игры мы совершенно не поняли, но таинственная беготня нам понравилась.

             Но всё когда-то заканчивается, и месяц пришёл к концу. Состоялся традиционный большой прощальный костёр с песнями и играми. «Гори, костёр, подольше, гори – не догорай! А завтра лагерю скажем : «Прощай! Прощай! Прощай!». Снова грузовик, снова серпантин и дорога в горах, и я дома!



                21. Перемены,  перемены…


 
            Перемены в жизни начинались внезапно… Семья Тамары Сорокиной получила двухкомнатную квартиру. На горе, на Октябрьской площади для военных построили третий новый пятиэтажный дом, и некоторые семьи военных получили там жильё. Там уже стояло два «военных» дома, один из них был построен в «сталинском» стиле: с высокими потолками, большими комнатами и лепниной на фасаде. Их, говорят, строили военнопленные после Второй мировой войны. В этом «старом» доме жила семья друзей моих родителей – полковника дяди Павлика Алексеенко и его жены тёти Вали. Дом этот был странен тем, что пол подъезда находился ниже уровня земли приблизительно на полметра, и когда шёл сильный дождь, вода обильно заливалась в подъезд. Такой же странный дом с полом ниже уровня земли стоял в центре города, в нём жили друзья семьи - Павловы.

           Для семьи Сорокиных из 4 человек, конечно, такой квартиры было мало, но жильё было отдельное, и они были рады. Так что моя любимая подружка Тамара переехала жить приблизительно за километр от нашего дома. Мы, по-прежнему, учились в одном классе и виделись в школе, но после уроков уже не могли так часто встречаться. Пианино уехало вместе с хозяевами, и мне больше негде было упражняться по музыке, так что мои занятия закончились, чему я была уже рада.

          «Балет» в поликлинике прекратил существование, и теперь я ходила в хореографический кружок Дворца пионеров на ул. Советов. Здесь был прекрасно оборудованный балетный класс с зеркальной стеной, «станками» и роялем. На высоких окнах висели занавески в стиле «Барокко», этакие «маркизы», и обстановка располагала к серьёзным занятиям танцами. Мама сшила мне другой «хитон» из лёгкой, воздушной материи с розовыми лентами. Мы делали «тренаж» у настоящих балетных станков под звуки классической музыки. И я была убеждена, что всегда буду делать тренаж вместо зарядки, даже, когда вырасту, и что у меня обязательно дома будет зеркальная стена со станком для тренажа. Многие девочки мечтают стать балеринами, потому что это красиво. Но только одна наша землячка, Света Непейвода, поехала учиться в Кишинёвское хореографическое училище.

         Здание  Дворца пионеров по тем временам являлось самым большим и самым красивым в городе. Оно занимало целый квартал и было построено в этаком Византийском стиле. На первом этаже располагались два огромных магазина - Гастроном и Промтовары, мелкие кафе и фотография. Массивная парадная дверь Дворца выходила прямо на центральную улицу Советов; за ней начиналась внушительная мраморная лестница, расходящаяся по двум сторонам вестибюля, которая вела на второй этаж, где находился вместительный актовый зал, а по обеим сторонам длинного коридора располагались двери комнат, где работали многочисленные кружки и секции.

           Наши соседи Богатырёвы ещё некоторое время пожили в нашей общей квартире, но потом дядю Петю отправили учиться в военную Академию в Ленинград, и они уехали. Мои родители заняли их освободившиеся раздельные комнаты, так что мы с Вовой теперь жили отдельно от родителей.

           Ещё до их отъезда Жене купили двухколёсный велосипед «Орлёнок», а нашему Вове папа купил большой спортивный велосипед. Хранили их в нашем сарае на 2 этаже. Я тоже мечтала о велосипеде, но мне было сказано, что купят, как только я научусь сама ездить на двухколёсном велосипеде. Тогда была такая постановка вопроса…  Мне пришлось просить «Орлёнок» у Жени – покататься. Он иногда давал. Потом у меня вышел курьёзный случай с этим велосипедом. К нам на лето приехал дед Николай Алексеевич. Я каталась во дворе на Женином велосипеде. Увидев, что дед входит в калитку, я закричала: «Дедушка! Смотри, как я езжу!». И со всей скоростью врезалась передним колесом в наш дом… Триумфа не получилось. Но мне вскоре тоже купили дамский велосипед «Ласточка», у него не было передней рамы, и на заднем колесе была надета очень красивая яркая цветная сетка, чтобы платье не попадало в спицы. Я полюбила свой новый велосипед. Ни у кого во дворе не было ничего похожего! Я каталась на нём по двору и выезжала на улицу. Но однажды я чувствительно на нём упала на повороте прямо во дворе.

            На место Богатырёвых перевели капитана Попова с семьёй, и у нас появились новые соседи: дядя Женя, тётя Валя и двое их маленьких сыновей: Саша и Андрей. В квартиру Сорокиных тоже въехала семья капитана Попова с сыном Сашей моего возраста. Так что во дворе появилось два Саши Попова, одному было 7, а второму-10 лет. Саша с 4-го этажа нам всем во дворе понравился . Он тоже приехал из Германии, был хорошо воспитан и не ругался матом. В сравнении с другими мальчиками это было большим преимуществом. Он охотно играл с нами во все игры, ходил в нашу школу, но не был ни драчуном, ни сквернословом. Думаю, что он был первым мальчиком, который мне понравился.Внешне он не был особо привлекательным: мальчик, как мальчик. Светловолосый, сероглазый, невысокого роста, застенчивый.  Но уже тогда я поняла, что привлекательность человека – это не только внешность, но и душевные качества.

            Много переживаний доставляла одежда. Готового ничего не было, мама шила мне одно-два платья в сезон. Мне очень хотелось уже быть красиво одетой. Тем более, что у приехавшей из Германии Тамары имелись оригинальные кофточки и платьица, которые вызывали у меня не то, чтобы жгучую зависть, но несбыточные желания. Красивую одежду я видела только в маминых многочисленных журналах мод и в кино у артисток. Мне очень хотелось иметь длинное белое, воздушное платье, как у балерин.

            У мамы была старинная чугунная шкатулка для драгоценностей. В ней она держала свои украшения: бусы, броши, серьги, цепочки и кулоны. Когда никого не было дома, я обвешивалась всем этим перед зеркалом, как новогодняя ёлка и мечтала, что у меня будут красивые наряды, и все увидят, какая я красивая. Но пока что у меня было всего одно нарядное белое, в мелкий цветочек, шёлковое платье с оборками, в котором я чувствовала себя очень привлекательной.

          Я уже свободнее перемещалась по нашему району, и мама разрешала мне ходить к Тамаре на Октябрьскую площадь гулять. Площадь эта находилась довольно высоко на бугре. Посредине неё. под высоким обелиском со звездой была большая братская могила неизвестных воинов. К обелиску, как бы лучами, с нескольких сторон вели аллеи с лавочками. Вечером площадь плохо освещалась, и люди по ней старались не ходить.

          Тамару, по-прежнему, с ремнём заставляли играть на пианино и редко выпускали на улицу. Тем летом, к нашей радости, мои родители опять отправились куда-то отдыхать, а меня оставили на попечение Тамариных родителей. И я целый месяц была неразлучна с моей подружкой, гуляла с ней в их новом дворе, играла с ней в куклы, спала на соседней кровати и могла шептаться с ней перед сном. Через год дядю Вову Сорокина тоже отправили учиться в Академию в Москву, и я больше никогда не видела мою дорогую, любимую  подружку Тамару. Мы сфотографировались с ней на память в нашей квартире. Эта фотография стала единственным напоминанием о нашей первой, такой тёплой и прекрасной дружбе.

         Четвёртый, выпускной класс начальной школы мы с Тамарой обе закончили на «отлично» и получили памятные подарки.Ольга Ивановна со слезами напутствовала нас на дальнейшую учёбу, а мы удивлялись, почему она так растрогалась, ведь все эти годы она была очень строга с нами, иногда даже жестока, и мы не чувствовали, что она хоть как-то нас любит. Одному «двоечнику» с последней парты она даже однажды надорвала ухо до крови, чем напугала всех нас. Но мы тогда ещё многого не понимали, а уж жаловаться на учителя нам и в голову не приходило.

        В начале учебного года в четвёртом классе к нам зачислили девочку-инвалида Тамару Мартынову. Она совсем не ходила и или лежала в кровати, или сидела в специальной коляске. Ольга Ивановна в целях воспитания в нас милосердия и сочувствия чужому горю обязала нас, нескольких «отличников»,  ходить к этой Тамаре домой и делать с ней уроки. Сначала мы охотно откликнулись, но, когда увидели эту девочку и познакомились ближе, наше желание немного остыло. Зрелище было не из приятных. Нижняя половина туловища у Тамары не развивалась, а верхняя росла. Выглядело это для детских глаз ужасно. Сама Тамара оказалась ехидной и придирчивой. Если мы делали ошибку, то она высмеивала нас, иронизируя, что мы никакие не «отличники», а пришли её учить. Она быстро отбила у нас желание помогать и сочувствовать. Проучилась она у нас до конца года, и больше мы о ней ничего не слышали.

          
                22. Вова.



            Папин сын, Вова, был похож на типичного «ботаника»: худенький, кудрявый брюнет в очках, довольно стеснительный,. Но это было обманчивое впечатление. Вероятно, он был вспыльчивым, хотя дома я этого не замечала. В школе его постоянно наказывали за драки и хулиганство. Папа очень его любил, забрал его с собой, когда разводился с первой женой Дусей. Но с воспитанием сына он явно не справлялся, потому что целыми днями находился на службе. Вова был умным и сообразительным юношей, но своим поведением иногда перечёркивал все свои достижения в учёбе.

            Меня он постоянно подбивал на какие-то авантюры: мы то поджигали мух в «братской» могиле, то «запускали ракеты» из фотоплёнки, свёрнутой в трубочку и завёрнутой в фольгу, то кидали что-нибудь с балкона третьего этажа в прохожих. Я тогда была ещё не старше 6 лет и не совсем понимала, хорошо ли мы делаем.

           В начальной школе отец давал ему по 5 рублей за каждую «пятёрку». Он думал, что так стимулирует его к учёбе. Но Вова был настоящим шалопаем, и отцу пришлось несколько раз переводить его из школы в школу. Какое-то время он учился и в нашей школе. И учительница математики зачем-то говорила мне при всех на уроках:«Про твоего брата можно сказать, что умная голова дураку дана».  Я не понимала, что она хочет этим сказать, но мне почему-то было стыдно.  После 7 класса Вова поступил в Индустриальный техникум, но и тут учёба не задалась. Я только краем уха слышала, что его выгнали и оттуда. Тогда он договорился с каким-то товарищем – однолеткой поехать в Воркуту работать…  И они буквально сбежали из дома.

         Какое-то время ничего не было о нём слышно, но потом он прислал отцу письмо. Меня не посвящали в подробности. Результатом была отсылка отцом своего пальто Вове на Север. Мама ничего не комментировала, а я особо и не интересовалась. Отец тогда ещё носил военную шинель, и гражданское тёплое пальто почти не надевал, потому что в Новороссийске всегда было тепло зимой.

         Потом уже Вова переехал в Ленинград, где проучился в морской Академии им. Макарова 5 или 6 лет, но не получил диплом, потому что устроил безобразную драку на выпускном вечере и избил преподавателя. Потом он переехал в Таллинн, где тоже прожил несколько лет, и потом, получив, наконец, диплом, поехал по распределению на Дальний Восток, где работал на Сахалине.

         Он так и не стал мне братом. Встречались мы очень редко, и почти всегда он напивался и с кем-то дрался в ресторанах. Папа им очень гордился, хотя и называл его «теоретиком», потому что Вова знал, к примеру, как починить розетку, но на практике починить её не мог, но Вова не был ему благодарен и всегда ездил к своей матери Дусе (Евдокии) в Феодосию, хотя именно она изменила отцу и вышла замуж в третий раз за богатого мужчину.
    


                23. Новый дом.

 
            Наш дом на ул. Советов,7,  считался элитным, потому что в нём были просторные квадратные комнаты с высокими потолками, большие кухни, паркет, все удобства  и закрытый двор. Такой же точно дом построили в 500 метрах от нас, с другой стороны кинотеатра «Украина». Так что у нас было два одинаковых дома-близнеца. Но вскоре на месте бывшего парка им Микояна, прямо в центре города и совсем рядом c нашими  домами начали строить новый дом, который назывался «Фестивальным». Говорили, что в нём будут жить только молодожёны, что в нём есть встроенные кухни и необычные большие окна. Дом строился достаточно долго. Мы бегали на стройку, лазили между кучами кирпичей и досок, играли там в «прятки». И вдруг, в один прекрасный день, когда я уже перешла в 5 класс, мы узнаём, что нам дают 2-х комнатную квартиру в этом «Фестивальном» доме. Когда его закончили отделывать,маляры покрасили торцы дома цветными полосами, это и дало дому название «Фестивальный».  Получилось необычно, особенно, для тех «серых» времён.

             Оказывается, в Новороссийск из Одессы перевели руководство Нефтеналивного флота. Семьи начальства переехали в Новороссийск, и им должны были дать квартиры. Но в новых домах не было больших и красивых, достойных их должности квартир. Тогда начальнику этого флота, Сыченникову, предложили квартиру в нашем доме, и она ему понравилась. И вот, решили расселить нашу коммунальную квартиру на две отдельные, чтобы дать ему нашу квартиру из 4 комнат. Маме предложили самой выбрать любую квартиру в «Фестивальном» доме. Она посмотрела несколько и выбрала квартиру № 8 на третьем этаже в первом подъезде. Что интересно, что все квартиры в этом доме были двухкомнатные, хотя и разной планировки.

          Мы переехали осенью. Это был настоящий праздник. Квартира пахла новым паркетом, свежей извёсткой и краской. Вид из окон был точно такой же, как и в старой квартире - на море и на горы, только метров на 500 южнее. Мы расставляли нашу мебель и вещи и были просто счастливы. Комнаты оказались с отдельными ходами, квадратные. Кухня - очень большая, в ней поместился и стол, и холодильник, и мамин сундук, и стеллаж для посуды. В кухне была газовая колонка. Чтобы пошла горячая вода из крана, колонку надо было разжечь от специального небольшого фитиля, но для этого нужен был хороший напор воды. А его почти никогда не было. Иногда было очень неудобно купаться: только наладишь в кухне нужную температуру воды, залезешь в ванну, как вдруг напор падал, и из крана начинал литься кипяток, и ты должен был выскакивать из ванной и бежать в кухню - регулировать температуру…

           В квартале от нас находилась городская баня. И если уж не было никакой возможности искупаться дома, то шли в эту баню. Там были и душевые кабинки, и отдельные кабинки с ваннами.

           Казалось, что теперь никакие соседи не могли зайти к нам без предупреждения. Можно было ходить дома в любой домашней одежде, не сразу мыть посуду после обеда и купаться в ванной, сколько хочешь. Но потом оказалось, что соседи по подъезду начали бесцеремонно заходить в гости в любое время, и входная дверь днём не запиралась, а ночью её закрывали просто на задвижку. Подъезд был просторным, с широкой лестницей, а под ней находились удобные деревянные почтовые ящики, которые запирались на ключики. Много приятных моментов в жизни подарили мне эти ящики. Они мне потом даже очень долго снились во сне: я открывала нашу ячейку, а она была полна писем!

           Окна в квартире были необычайно большими и состояли из двух створок, форточки не было, поэтому проветривать приходилось, открывая всё окно. Три окна и балкон выходили прямо на восток, на горы, как и в прежней квартире, поэтому солнце било сквозь стёкла с рассвета, а новороссийский Норд-ост дул прямо в окна. Когда такое случалось, мама завешивала окна одеялами, потому что ветер дул  с такой силой, что мог выдавить стекла.

         У меня появилась своя комната, письменный стол с ящиками, диванчик, полочка для книг, тумбочка с радио и проигрывателем и кресло-кровать. На улице Советов был чудесный книжный магазин, и мы там часто покупали книги, а мама подписывалась на всякие многотомные издания. Так  мне купили 10 томов «Детской энциклопедии», 10 томов произведений А. Беляева и «Библиотеку приключений». Я начала много читать к радости моей мамы. Книги были интересные, захватывающие. Особенно мне понравилось собрание сочинений А. Беляева. Такие необычные сюжеты! Такая смелая фантастика! Я перечитывала некоторые рассказы и повести по нескольку раз и потом долго об этом размышляла.

          Новая квартира, книги и новые дети во дворе как-то утешили меня после потери моей подруги Тамары. Я познакомилась с ребятами из нашего дома и соседних домов, детей было много и  разного возраста. Ещё долго я ходила играть и в «старый» двор, до которого было 5 минут ходьбы. Но в новом дворе тоже стало интересно гулять. В нашем подъезде на первом этаже жила девочка Люда Городничева, очень похожая на меня. Она была первой, с кем я по-настоящему подралась, преодолев свой страх. Не помню уже причину, но словесная перепалка перешла в потасовку, в которой мы изрядно подёргали друг друга за волосы. Я после этого перестала бояться драк, а ко мне перестали «вязаться» другие дети, потому что знали, что я могу дать сдачи. 

            Ещё у нас жил мальчик Гена Новосадов на 5 этаже надо мной, он был младше на год. И в соседней, 9-й, квартире - серьёзный мальчик Саша Романов, старше меня на год. Он был очень спокойный, медлительный, и никогда не выходил с нами гулять. С Людкой мы хоть и подрались в первые же дни, но потом часто играли вместе в разные игры и немножко соперничали между собой. Мама у неё была очень некрасивая, а девочка не унаследовала от родителей ничего из внешности и была довольно миловидной брюнеткой. Людкин папа с совершенно жутким бандитским лицом был заядлым «доминошником». Мужчины-любители «домино», быстро построили во дворе для себя деревянную, закрытую беседку, оборудовали там стол, лавочки, и целыми днями играли там в любимую игру. Людка, наверное, дома с ним тренировалась, поэтому играла очень хорошо. И когда мужчины не играли в беседке, то там играли мы.  Игра называлась почему-то «Телефон», и в ней надо было делить на 5 все крайние цифры на «камнях». Для игры требовались большие счёты, чтобы записывать результаты. И мы лихо гремели костяшками счётов, фиксируя суммы очков каждого. Мне приходилось изрядно напрягаться, чтобы обыграть Люду. Когда мы стали старше, то вводили смешные правила для проигравшего. Каждый кон наливалась и ставилась на стол полная металлическая кружка воды, и проигравший должен был выпить её. Так что к концу игры проигравшие могли выпить по 12 кружек воды. Тогда нам казалось это смешным….

           В других подъездах жили и другие мои ровесники: Женя Панова, Наташа Евтеева, Лена и Таня Голынские, Аня Бурдакова, Наташа Околова. Мальчики: Толик Жидков, Саша Куницкий, Коля Синюк. С ними мы играли в «прятки», «Казаков и разбойников», а позже – в волейбол, бадминтон и «Выбивного». С каждым складывались какие-то личные, но доброжелательные отношения. Катались на велосипедах, роликовых коньках, санках зимой, когда выпадал редкий, но такой долгожданный снег.

          С большинством детей мы учились в разных школах, потому что переехали в новый дом из разных районов города. Но это было даже интересно, потому что мы собирались часто вечером у подъезда и рассказывали друг другу смешные случаи из школьной жизни. Подъездов в доме было 6, но собирались мы чаще в нашем, первом подъезде, потому что нас, детей, жило здесь человек 9. А на первом этаже, в 3-ей квартире обитала некая бабка, имени которой мы не знали. Она нас постоянно прогоняла, потому что мы смеялись под окном и беспокоили её. Когда было тепло, мы, конечно, могли сидеть на лавочках во дворе или просто стоять на улице, но когда становилось холодно, и беседка во дворе была занята, нам приходилось укрываться в подъезде. Он был достаточно обширным, все помещались под лестницей и старались не шуметь, но всё же наш смех беспокоил эту довольно бодрую старушку. Иногда она даже обливала нас водой из своего окна. Но вражды, как таковой, не было. Мы просто старались держаться подальше, но не ссорились с ней и не грубили. У неё случались конфликты и с взрослыми соседями, но это было как-то не зло.

             Один раз вышел смешной случай. Как-то  ненастным вечером никто не вышел во двор гулять, кроме нас с Людкой. Мы стояли с ней на площадке первого этажа, сначала просто разговаривали. Бабка из 3 квартиры, судя по звукам, взяла скамеечку и села за дверью своей квартиры у замочной скважины – послушать, о чём мы говорим. И тут я начала пересказывать Людке содержание только что прочитанной повести Беляева «Властелин воздуха». Бабка тихо слушала за дверью, вздыхала. На улице бушевал ветер, но в подъезде было тихо. Я дошла до страшного места рассказа, где якут очутился один на корабле-призраке, летящем вперёд на полных парах. Он нашёл какую-то еду, сухари на этом безлюдном судне. И ему казалось, что сейчас протянется мёртвая рука, ляжет ему на плечо, и голос скажет: «Отдай мои сухари!». Я рассказывала с выражением, красочно, нагнетала обстановку… И в этот момент вдруг перед подъездом громко звякнула металлическая обивка ступенек. Мы с Людкой от неожиданности как заорём! А бабка за дверью, судя по звуку, упала со скамеечки и начала нас ругать через дверь: «Вот дуры! Напугали! Вот я вас!».  Мы потом много смеялись, вспоминая этот случай.    
               

                24.     5 класс.


             Когда я перешла в 5 класс, оказалось, что  именно в моём классе «Б» начали изучать английский язык. Я посидела на нескольких уроках и поняла, что не хочу его изучать. Произношение было очень трудным. В параллельном классе изучали немецкий, с азами которого я уже успела познакомиться. Мама купила мне раньше красивый немецкий букварь и познакомила с немецким алфавитом и некоторыми словами. Мне очень понравилось. Тем более, что мама знала этот язык почти в совершенстве и могла мне помочь. Я стала просить маму, чтобы она перевела меня в другой класс. Но мама уже работала и не имела свободного времени ходить в школу. Она мне сказала: «Пойди сама к завучу, Измаилу Моисеевичу, ты же его знаешь, это папин приятель, и попроси, чтобы он перевёл тебя в другой класс».

           Я на следующий же день набралась смелости и зашла в кабинет к завучу. Измаил Моисеевич Макаровский  был странным с нашей детской точки зрения: глаза у него косили очень сильно, и один глаз смотрел налево, а второй - направо. Очень тяжело было понять, куда именно он смотрит. Мы этот факт живо обсуждали и смеялись на наших вечерних дворовых сборищах. У нас был ещё один учитель по физике с косоглазием,  Савелий Ильич, у этого один глаз смотрел вверх, а второй  - вниз. Так что поводов для смеха у нас было много. Измаил Моисеевич очень внимательно и доброжелательно отнёсся к моему желанию изучать немецкий язык, тем более, что он и сам его преподавал. Он просто взял меня за руку и отвёл в 5 «А» класс. Передал классному руководителю - Александре Павловне Тунниковой, учительнице русского языка и литературы. Она очень хорошо меня приняла и представила детям в новом классе.

          И вот уже, чего я не ожидала, дети ужасно мне обрадовались. Они кричали : «Ура! Ариша! Садись со мной!». Несколько человек приглашали меня сесть с ними за парту. Я не ожидала такой популярности, но обрадовалась, что переход в другой класс пройдёт у меня безболезненно. Я выбрала третью парту в центральном ряду и села с Галей Белокаменской, очень симпатичной и весёлой девочкой по прозвищу «Белка». Она радовалась мне больше всех. Впереди меня, за второй партой  сидел Славик Колобков, с которым мы ходили в детский сад, в одну группу. Он всё время поворачивался ко мне или смотрел на меня в маленькое зеркальце, что меня очень смущало.

         Оказалось, что мы с Галей лучше всех начали учиться по немецкому языку. Учительница по немецкому посадила нас обеих за первую парту и уделяла нам максимум внимания. Измаил Моисеевич вёл немецкий во второй группе. У Гали, как оказалось, мама тоже преподавала немецкий, но в другой школе или техникуме, так что мы с ней стали опорой нашей учительницы - Любови Иосифовны Савиной. Она нам тоже казалась немного странной – маленькая, хрупкая, с огромной причёской «бабетта» и толстым слоем макияжа на лице. Мы узнали от старшеклассников, что её кличка «Кукла», и так её звали между собой. Но язык она знала хорошо и была очень строгой и требовательной. Мы с Галей, хоть и «блистали » знаниями, но обе были вертлявыми хохотушками. Любовь Иосифовна часто одёргивала нас во время уроков и постоянно заставляла отвечать, чтобы мы не болтали.
 
          В пионеры меня приняли ещё в 4 классе из «октябрят». Ольга Ивановна сначала в воспитательных целях рекомендовала только «лучших» несколько человек, а потом приняли и всех. У меня был галстук из нежного алого шёлка, и его приходилось наглаживать каждый день перед школой. И ещё пришивать белые, кружевные манжеты и воротничок к форме.

          В 5 новом классе меня выбрали председателем отряда. Теперь я должна была не только учиться и вести себя лучше всех, но и сдавать рапорт от имени отряда председателю дружины школы. Один раз у нас была линейка на улице возле памятника Ленину прямо перед нашим домом. И я на глазах у всех шла по аллее и отдавала салют и рапорт председателю дружины. Очень волновалась. У нас были вожатые - два мальчика из седьмого класса, Миша и Серёжа,  очень симпатичные и доброжелательные. Несколько девочек из нашего класса влюбились в них…  Для меня это было странно тогда. Мне казалось, что нравиться должны только ровесники…

          Класс «А» был очень хороший. Человек 10 девочек учились на «отлично», мальчики были воспитанные и вежливые. Я сохранила хорошие отношения и с моим «старым» классом, и в новом мне удалось построить дружеские отношения со всеми. Ещё я любила подсказывать и давала списывать. Поэтому и девочки, и мальчики относились ко мне хорошо.   

         Учителя мне тоже все нравились. Каждый был – ЛИЧНОСТЬЮ, много знали дополнительного материала по предметам. Учиться было очень интересно. Все кабинеты на втором этаже были оборудованы по последнему слову техники. В кабинете истории кроме карт и плакатов имелся киноаппарат и диапроектор. Нам показывали фильмы и слайды на экране, который автоматически опускался перед доской. В кабинете физики на каждом столе имелась газовая горелка и штатив для приборов. Мы всегда делали опыты на уроках, как и в кабинете химии, где к каждому столу были подведены водопроводный кран и раковина, и тоже стояли штативы с пробирками. В кабинете биологии у каждого на столе был микроскоп, и лабораторные работы по ботанике мы делали сами, рассматривая срезы под микроскопом.

          Из учителей мы очень уважали и любили учительницу истории - Анну Николаевну Карпову. Жена военного моряка и приятеля и сослуживца папы Лазаря, она была высокой, статной и очень интеллигентной женщиной, приехавшей из Ленинграда и пережившей в школьные годы блокаду. Её  нельзя было назвать красивой: полноватая, с вьющимися тёмно-рыжими волосами, лицо и руки в веснушках. Но она подкупала нас своей эрудицией и интеллигентностью и давала нам прекрасный пример для подражания. Мы её глубоко уважали. У неё не было клички. Мы между собой называли её ласково «Аннушка», а классную – «Александрушка». До неё у нас преподавала историю пожилая Елена Ивановна. Она запомнилась тем, что артистично рассказывала нам  исторические легенды, притчи  и всякие интересные подробности о великих людях. Кое-что помнится и теперь.

             Учитель по ботанике и потом – биологии, Александр Иванович Щербань, тоже не был красавцем. Но он так много знал и так интересно рассказывал, что мы просто замирали с открытым ртом, слушая его. Он побывал в разных уголках страны и приводил нам множество примеров из своей интересной жизни в Сибири.

             Ещё мы полюбили учителя физкультуры – Георгия Николаевича Залиева, «Жорика». Большой энтузиаст своего предмета, он научил нас всему: играть во всевозможные спортивные игры - волейбол, баскетбол, регби, ручной мяч и настольный теннис, а мальчиков - в футбол. Потом мы научились лазать по канату, прыгать через «коня» и «козла», делать упражнения на брусьях и бревне. Классы были большие, по 40-45 учеников, но он не только давал нам всё возможное, но и проводил соревнования по различным видам спорта. Георгий Николаевич был какой-то кавказской национальности, возможно, осетин, красивый черноволосый мужчина. Мы ничего не знали о его личной жизни – женат ли он, есть ли у него дети, где он живёт… Но он вёл себя так достойно и деликатно, что ни у кого не возникало ни одной «крамольной» мысли. В то время даже разговоров никаких не было о том, что учитель может приставать к девочкам…

           И ещё один учитель нам понравился и хорошо запомнился- это Павел Иванович по пению. Мы звали его за глаза «Павел Баянович», потому что он всегда приходил на уроки с баяном. Он тоже был энтузиастом своего предмета, организовал школьный хор, получавший призовые места на конкурсах, бескорыстно репетировал с нами к каждому празднику и концерту и даже учил играть на домре и балалайке. Он жил с семьёй при школе в одном из флигелей, но мы никогда не видели его жену и детей. Он был очень симпатичный, добродушный молодой человек с кудрявой каштановой шевелюрой. Мы с Галей пели дуэтом и выступали почти на всех школьных вечерах и утренниках , и он нам аккомпанировал.

            Я очень любила петь и пела дома, когда никого не было, и в школе. Самое лучшее место для пения я нашла на боковой лестнице, ведущей со второго этажа на третий. Здесь был хороший резонанс, и часто никого не было, так, что никто не мешал. Я пела «Аве, Мария» и арии из опер и оперетт.

            Наша «классная» была ещё молодой женщиной, женой военного. Её дочка Наташа - наша ровесница, училась в другой, 5-й, школе, потому что они жили там рядом, на Набережной. С ней в одном классе занималась Женя Панова из нашего двора. Так что все новости их школы и класса мы знали.

            В пятом классе у нас появился предмет «Домоводство».  Нас начали учить шить, причём сначала показали все существующие швы, и мы их освоили. А потом мы шили себе трусы, фартуки для дома и, наконец, платья. В пятом классе я сшила себе вполне приличное сатиновое платье и носила его всё лето, и домашний халатик в горошек. У мамы была хорошая немецкая швейная машина «Науманн», и я с её помощью научилась не только строчить прямые швы, но и зигзагом обрабатывать края изделия.

           Во втором полугодии мама пришла в школу и сказала завучу, что шить она меня сама научит, а я чтобы занималась с мальчиками столярным делом. И я стала ходить в мастерские на первом этаже и учиться строгать, пилить и забивать гвозди вместе с мальчиками. Мы делали ручки для швабр, строгали  рубанком дощечки, строили табуретки и учились «шкурить» шершавые деревянные поверхности. У меня всё очень хорошо получалось, и в жизни потом это очень пригодилось. Дальше даже было слесарное дело, и мы обрабатывали металлические детали напильником, зажав их в тисках. Я знала названия всех инструментов и всегда помогала папе Лазарю, когда он что-нибудь чинил дома. Мы вместе с ним паяли лампочки на новогодние гирлянды, чинили всякие мелочи дома и сами делали ремонт. А ещё он брал меня на рыбалку на большой катер, и мы ловили ставриду «самодуром» в открытом море.

             Из одной из своих поездок в Ростов отец привёз мне модную пластинку с песнями в исполнении Робертино Лоретти.  На обложке пластинки была его фотография. Я была поражена красотой этого мальчика и его чарующим голосом. Можно сказать, что я в него влюбилась. Я повесила его портрет над своим письменным столом и любовалась им, а все его песни я выучила наизусть. Робертино стал для меня эталоном юношеской красоты на много лет.

           Средняя школа – это был уже совсем другой, интересный мир. Много впечатлений, событий, знакомств. Я уже не скучала, ходила в бассейн, в разные кружки и секции. Кроме плавания я начала ещё заниматься спортивной  гимнастикой в том же Дворце пионеров. Мне всё было интересно, на всё хватало времени. Мама не нагружала меня домашней работой и радовалась тому, что я всем интересуюсь. Конечно, у меня были обязанности по дому, но они не отнимали много времени. Я убирала в моей комнате, мыла за собой посуду, выносила мусор по утрам к специальной машине с колокольчиком и ходила  за молоком и в магазин. Гастроном находился в 3 минутах ходьбы от дома, как и базар. А вот за молоком приходилось стоять в длиннющей очереди к бочке рано утром. Я обычно покупала 3 литра в бидончик, потому что и сама любила молоко в любом виде: холодное, горячее, сырое и кипячёное, с пенкой и без пенки. И папа очень любил молоко и выпивал его, бывало, целый ковшик, с литр, за один раз.

             Именно в это время мама решила приобщить меня к коллекционированию. Она купила мне два кляссера  и несколько новых марок. Потом регулярно давала деньги на марки и блоки из марок. Мне, действительно,  было интересно узнавать всё о марках и читать о тех странах, из которых они прибыли. Я полюбила ещё и географию, рассматривала карты, глобус. Мама посоветовала мне пойти в детский Интерклуб во Дворце пионеров, чтобы совершенствовать немецкий язык. Я начала посещать и этот Интерклуб. Но там ничего интересного не было. Мне дали адрес какого-то китайского мальчика, мы с ним обменялись письмами, и на этом закончилось, потому что ни я не знала китайский язык, ни он – русский.

             Мама хотела дать мне как можно больше знаний. И приблизительно в это время для дочек Павловых – Наташи и Тани, родители наняли учительницу английского языка, чтобы они могли изучить и этот язык. Ирина Всеволодовна – их мать, предложила и мне приходить к ним заниматься. Я начала посещать  эти занятия. Девочки Павловы мне нравились, но Наташа была много старше меня, а Таня – младше. Поэтому общих интересов у нас было мало. Правда, мы трое собирали марки и менялись ими иногда. Наташа мне очень нравилась своим чувством юмора, она всё время подшучивала над всеми, и это выходило у неё безобидно и смешно. Мне очень хотелось ей подражать.  А Таня была очень маленького роста, с короткими ручками и ножками, и очень полная. Обе девочки были умными и воспитанными. Мне нравилась их просторная 3-х комнатная квартира и их родители: дядя Толя и тётя Ира. Тётя Ира дружила с моей мамой ещё с Ростова. Она работала не просто врачом, а главным врачом Краевой Санэпидстанции, и всегда давала нам очень нужные и полезные советы по медицине.

             Летом после пятого класса я снова была отправлена в Ростов к папе Глебу. Он брал отпуск на месяц и уделял мне всё своё внимание. В этот раз он подарил мне настоящие наручные часы «Чайка» на браслете-крабе и фотоаппарат «Весна». Весь месяц он посвятил тому, чтобы научить меня фотографировать и самой печатать фотографии. Мы ездили с ним на его новом мотоцикле «Ява» через старый мост на Левбердон и там делали интересные снимки. Он учил меня с помощью экспонометра измерять освещение на природе и дома, правильно определять экспозицию и освещение, выставлять картинку и проявлять плёнку. Я даже сфотографировала строящийся тогда новый мост на Ворошиловском проспекте, хотя папа говорил, что это запрещено… Он подарил мне ванночки для химикатов, бачок и красную фотографическую  лампу. Уже дома родители купили мне фотоувеличитель, и я реально начала фотографировать и делать вполне приличные фотографии. Так, начиная с пятого класса, я снимала на память своих друзей, наших котов и многие школьные и семейные события. Мне ужасно нравилось печатать в темноте фотографии и смотреть, как прямо по волшебству на белой бумаге появляются очертания людей или чьё-то лицо, нравились запахи химикатов и фотобумаги.  Но это было уже после поездки в Артек.


                25. Артек.


           Летом после 5 класса меня, как лучшего председателя отряда школы, отправили в лагерь «Артек» в Крым. Нам с мамой пришлось не только побегать по поликлинике, сдавая анализы, но и посетить каких-то партийных людей, чтобы они дали мне рекомендации для лагеря. Всё было не так просто. Но в результате я всё же в июле поехала в «Артек».

           Из Новороссийска нас ехало человек 6. В дорогу ничего не надо было брать из одежды, потому что в лагере выдавали всё казённое. Но минимальный чемоданчик с нижним бельём и запасными спортивными туфлями всё же был. Мы ехали недолго поездом через Керченский пролив паромом. При этом поезд расцепили по три вагона и загнали на паром. Мы находились внутри вагонов, конечно. Было очень интересно смотреть, как медленно ставят вагоны рядом друг с другом, как заезжает и выезжает тепловоз.

           Потом случилось ЧП. Какой-то мальчик лет 14 ни с того, ни с сего полез на крышу вагона, где его ударило током, и он упал сверху на палубу парома. Это ещё задержало наш поезд. Потом нас посадили в какую-то машину и привезли к кому-то в частный дом, потому что мы опоздали, и нам пришлось ночевать в Керчи. Спали мы все «покатом» на полу, даже не помню – ели ли мы что –нибудь?...

          Следующим утром нас автобусом отправили в Симферополь, а потом уже оттуда повезли в Артек. Прибыли мы в лагерь почему-то в 4 часа утра. Там сразу начали измерять температуру. У меня была 34*. Такой температуры у меня потом никогда не было. Но что за странная затея – измерять детям температуру в 4 часа утра?

          Потом мы приняли душ, и нам выдали артековскую форму: шорты, рубашку с короткими рукавами бежевого цвета и белую панамку. Рубашка и шорты как- то, по- особенному, назывались, но я уже не помню, как. Их надо было носить каждый день. Мы стали все похожими друг на друга, и различать нас было очень трудно. Нас распределили по отрядам и дружинам. Я попала в «Полевую» дружину. Каждая дружина имела свой, особенный цвет одежды.  В отряде было не меньше 40 детей. 12 отрядов объединялись в дружину. А 4 дружины составляли один из лагерей. Лагерей в Артеке было несколько: Морской, Лазурный, Прибрежный и Хрустальный. Лагеря располагались недалеко друг от друга, и мы иногда ходили в гости в другие лагеря на всякие соревнования, слёты и концерты.

          Я попала в Прибрежный лагерь. Его корпуса находились довольно высоко на горе, так что в столовую нужно было ходить вниз под гору, а после еды – подниматься наверх. Мы пока доходили до корпуса, опять были голодными, поэтому начали брать пару кусочков хлеба с собой в карманы рубашки.

           Каждый отряд спал в отдельной комнате; девочки, конечно, отдельно от мальчиков. Одна стена спальни выходила на море и была стеклянной. Створки её раздвигались от пола до потолка, и впечатление создавалось, что ты спишь прямо на берегу, на открытом воздухе. Противоположная стена тоже была из стеклянных блоков, но была не прозрачной, а матовой,  и выходила на длинную веранду. С левой стороны виднелась Медведь-гора; и вечером из-за неё выходила огромная жёлтая луна и светила почти всю ночь в открытое окно. Каждое утро мы делали на крыше корпуса утреннюю зарядку и кричали хором: «Всем, всем – доброе утро!», а вечером: «Всем, всем – спокойной ночи!». Здесь же, на крыше, проходили сборы отрядов.

        Столовая была огромнейшая, рассчитанная на 2 лагеря. Даже не представляю, как повара умудрялись кормить такую ораву детей. Огромное количество столиков стояло под навесом. За каждым столом сидело по 4 человека. Что было удивительным и не похожим на другие пионерские лагеря, так это то, что первое блюдо не разливали в тарелки, а ставили на каждый стол отдельный фарфоровый супник с половником. И каждый пионер мог сам налить себе столько супа, сколько хотел. Или не наливать вообще. Два раза нам дали необычный фруктовый суп, он был сладким и напоминал кисель с фруктами. Нам он  очень понравился, его съели до капли.

           Пару раз мы были «дежурным» отрядом и помогали накрывать на столы, а потом - убирали и мыли посуду. Надо сказать, что это был бесконечный процесс. Тарелок и чашек набирались тысячи!  Нужно было счистить оставшуюся еду в вёдра, а потом перемыть в ваннах вручную всю эту кучу посуды. Мы, конечно, очень старались вымыть как можно чище и при этом не перебить половину. Нами руководила какая-то женщина – кухонный работник. Посудомоечных машин тогда ещё не было.

          В нашем лагере находились 4 дружины по 12 отрядов. Каждая дружина жила в разных корпусах и проводила свои отдельные сборы и мероприятия. В соседнем - «Морском» лагере, что был расположен прямо на берегу, отдыхали дети – иностранцы. У них комнаты были рассчитаны на 2 человека каждая, и условия были другими. Контактов с ними у нас не было, и только один раз состоялся какой-то вечер встречи и концерт в этом лагере, куда мы заранее пригласили двух лётчиков-космонавтов Гагарина и Поповича, отдыхавших в санатории в Гурзуфе. Мы отрядом ходили пешком по горам и солнцепёку в Гурзуф  специально пригласить их на концерт.

          На это мероприятие собрали два лагеря на огромном открытом концертном поле. Космонавтов мы видели очень издалека, потому что концертный стадион был необъятным. Но зато я познакомилась с двумя девочками – немками, которые сидели рядом, и мы с ними обменялись адресами. Одну звали Вероника Борманн, она была из Эрфурта, а вторую звали Марион Венде, и она приехала из Карл - Маркс- Штадта. Я смогла даже немного поговорить с каждой по отдельности,и потом мы переписывались с ними долгие годы.

           Артековская жизнь была очень насыщенной, скучать мы не успевали, всё было расписано по часам. Кроме того, возле каждого корпуса имелась спортивная площадка с разметкой и теннисные столы. Нас научили играть в местную подвижную игру «Снайперы», и мы играли в неё, пока не падали с ног. Она напоминала чем-то «Выбивного», только немного сложнее. Потом мы часами тренировались в настольный теннис. Так что ни одной минуты уныния у нас не было. Соревнования, пионерская учёба, вечером кино, экскурсии, катание на катерах, концерты, сборы дружины и отрядов на крыше каждого корпуса, поход в горы – вот неполный список интересных дел в лагере. Нас много фотографировали, но всем отрядом. Так что осталось много приятных воспоминаний и групповых фотографий.

            Как-то во второй половине дня мы поднимались на Медведь-гору. Она оказалась очень высокой, поросшей густым лесом, и мы очутились выше облаков. Из-за этих облаков внизу ничего не было видно.

            В один из знойных дней мы отправились в поход с ночёвкой на самую высокую гору Крыма – Роман-Кош. Подготовки к походу никакой не было. Т.е. мы пошли в обычной нашей форме и без лишних вещей. Палатки и еду на гору, вероятно, доставили заранее машиной. Подъём наверх оказался очень крутым и тяжёлым. Воды у нас не было, её нёс во фляжке вожатый и никому не давал пить. Помню, что у меня всё пересохло во рту, но он был безжалостен. На мне были надеты спортивные тапочки – тенниски на кожаной подошве. И подошва это ужасно скользила, мешая идти. В каком-то месте нас ещё заставили взять приступом гору-«ракушку» с ужасно – отвесным склоном. Я просто съезжала с неё в своих тапочках. Когда мы спустились с неё, можно сказать - кувырком, то пили воду прямо из поилки для коров…

          На вершину Роман-Коша мы добрались только к вечеру. Здесь нас ждал палаточный лагерь и деревянные столы и лавки на открытом воздухе под деревьями. Кто-то уже приготовил ужин на костре: макароны – «рожки» с тушёнкой и какао из сгущённого какао в металлических кружках. Ах, как это было вкусно! Пахло огоньком костра и романтикой! Спали прямо на брезенте в палатках одетыми. Но никто на такие мелочи внимания не обращал, потому что мы устали и заснули моментально.

          Утром мы отправились обратно в лагерь. Дорога частично пролегала по лесу, где тропинки были усыпаны сосновыми иголками и корой сосен. Поэтому и спускаться было неудобно: ноги скользили. и мы падали. Гору «ракушку» уже обошли стороной, и нас не заставили штурмовать её ещё раз. Мы ходили пешком и в Гурзуф через горы по страшной жаре. Там ребята покупали всякие южные сувениры. Но мне мама рекомендовала не покупать «всякую дребедень», поэтому я ограничилась наборами открыток с видами Крыма и книжкой Крымских легенд и сказаний.

          Обратно мы ехали опять машиной до Симферополя, а оттуда поездом в Новороссийск. На вокзале нас, загорелых и закалённых, встречали родители. Я помню, что как-то устала от этого интенсивного отдыха, и только потом, вспоминая и размышляя, поняла, как это было здорово и интересно там отдыхать.


                26. Средняя школа.


          В 6 классе мы учились во вторую смену. Мне это почему-то не нравилось, хотя можно было не вставать рано и уроки делать по утрам. Меньше виделись с ребятами во дворе. Большинство училось в первую смену. Наша школа была самая большая, и детей было в ней до 1500 человек, а в каждой параллели по 5 классов и до 40 учеников в каждом классе. Причём тогда не делили детей по месту жительства, и родители свободно выбирали, в какой школе может обучаться их ребёнок. Поэтому в каждой школе учились дети из разных районов города.

         Нашу школу окружало множество частных домов, и ученики, в основном, были отсюда. Домики эти были одноэтажными, очень скромными, и люди здесь жили рабочие. Я редко бывала в гостях у одноклассников «на горе», разве что у «Белки».  Её мама преподавала немецкий и была довольно современной, интеллигентной женщиной, так что их жизненный уклад почти не отличался от нашего, городского уклада, и мне у них нравилось. На Новый год они ставили такую немецкую конструкцию, где крутилась маленькая деревянная мельничка от тепла горящей свечи. У Гали в комнате стояло пианино, и она старательно на нём упражнялась.

          А вот позже к нам пришла в класс новая девочка, из многодетной семьи – Таня Буракова, и «Александрушка» очень захотела, чтобы я с ней подружилась и помогала освоиться в классе. Я стала бывать у Тани в гостях и даже один раз присутствовала на дне рождения. Здесь меня поразила разница между нашей комфортной жизнью и жизнью этих людей. Бедность и прямо нищета, отсутствие воды и человеческих условий проживания угнетающе подействовали на меня. У Тани было несколько сестёр. Они все вместе дружно лепили пельмени для дня рождения и потом положили в один пельмень монетку «на счастье». Так что я даже как-то боялась есть эти пельмени, чтобы не сломать зуб.

         Наш дом стоял в самом центре города, и вокруг него продолжалась стройка. Прямо под нашими окнами был выкопан большой котлован, стоял подъёмный кран, и с раннего утра до поздней ночи кипела работа. Строили ещё один новый жилой пятиэтажный дом. Он состоял как бы из двух секций, которые образовывали букву Г, одна из них располагалась по центральной улице Советов, а вторая находилась по улице  Бирюзова, прямо напротив базара. Угол этого нового дома теперь загораживал нашей квартире часть центральной улицы. Но зато у нас образовался свой, почти закрытый двор. В углу, между секциями этого дома, вырезали арку. И можно было прямо через этот двор выйти на улицу, не обходя дом.

         Когда стройка, наконец, закончилась, и двор заасфальтировали, мы смогли играть там в разные спортивные игры, типа волейбола, «Выбивного» и бадминтона. В новом доме поселилась моя одноклассница Оля Пупко со своей семьёй. Её папа работал начальником строительного треста, а младшая сестра Таня тоже училась в нашей школе. В подъезде, прямо напротив нашего балкона, жила девочка Галя. Мы с ней протянули леску между нашими балконами, соединили с катушками, сделав этакие блоки, и посылали друг другу записки с балкона на балкон в спичечных коробочках, перетягивая леску на этих маленьких блоках.

         В новой квартире у нас, конечно же, жили кошки Дымка и Пыжик. И Гена с пятого этажа дразнил их, опустив верёвочку с сушёной рыбой мне на балкон третьего этажа. Балкон был просторный, на нём помещались два больших самодельных ящика с дверцами для разных банок и вещей, а посредине становилась раскладушка, и ещё оставалось место. Мы, дети, спали летом на балконах. В Новороссийске было очень жарко в летний сезон, несмотря на близость моря и морской бриз. Единственным неудобством при этом было большое количество комаров. Иногда приходилось долго махать простынёй, отгоняя насекомых. Но детский сон крепок, и мы всё равно спали на свежем воздухе, завернувшись в простыню по самые глаза.

         Теперь, когда у нас была отдельная квартира, летом стали приезжать в гости , «на море» ещё больше родственников и знакомых. Дед Николай гостил каждый раз по месяцу и приезжал к нам «со своим уставом в чужой монастырь». Я не любила его посещения и едва могла дождаться их конца. Он начинал «учить всех жить», делать замечания и всячески нас притеснять. Его визиты родители согласовывали так, чтобы отец был в командировке в это время, и дед спал на его диване. Папа обожал наших котов, и они очень часто спали с ним вместе. Дед в первую же ночь выкинул кота, попытавшегося улечься с ним рядом, на лестницу, и кот убежал. Мама, которая хотела быть гостеприимной, запретила мне что-либо говорить деду по этому поводу.

         Так же каждое лето приезжали Биргеры. Какой-то родственник их дедушки, живущий в Америке, приезжал к ним повидаться в Ростов, и подарил их деду «Запорожец». Другой машины тогда просто нельзя было купить. Дядя Володя теперь был за рулём, и они ездили на своём транспорте. Спальных мест  для всех в квартире не хватило, и мы с Нонной две ночи ночевали в машине во дворе. Это было интересно и весело, если бы не комары, которые залетали в открытые окна.

         В школе мы сидели теперь с Галей Белокаменской  за предпоследней партой в среднем ряду. Она выросла и стала моего роста, весёлая и готовая поддержать меня в любых начинаниях и шалостях. Мы вместе с ней ходили теперь на занятия школьного академического хора, на репетиции разных тематических вечеров, которые устраивались в нашей школе каждую субботу. Очень красиво у нас получилось исполнить на два голоса дуэт Лизы и Полины из оперы «Пиковая дама» П.И. Чайковского.

      Павел «Баянович» не жалел своего времени и весь отдавался работе. Так он не только вёл многочисленные уроки, будучи единственным учителем пения в нашей школе, но и организовал вполне приличный детский хор, который занимал всякие призовые места на городских и краевых смотрах. Весь актовый зал был в его распоряжении. За кулисами находилась ещё одна небольшая комната, где все стены были увешаны балалайками и домрами. И он по собственной инициативе руководил ещё музыкальными кружками для желающих научиться играть на этих инструментах. Почти на каждом вечере мы с Галей пели дуэтом. Один раз был забавный случай, когда мы, выступая на каком – то серьёзном концерте, пели песню. Первый куплет прошёл гладко. И вдруг во втором куплете мы начали петь разные слова, потому что Галя запела третий куплет, а я – второй. Мы пели и какое-то время удивлённо смотрели друг на друга, можно сказать – таращились,  а потом начали хохотать и убежали со сцены. Павел Иванович был очень недоволен, но он никогда нас не ругал.

         Единственно, чем мы с Галей не занимались вместе - это спорт. Она походила со мной в бассейн какое-то время, но её строгая мама заставляла  заниматься музыкой, потому что она хотела, чтобы Галя связала свою профессию с  музыкой.

         А моя мама всегда поощряла меня во всех начинаниях, и я обожала спорт во всех его проявлениях. В школе мы сдавали нормы БГТО, а потом и ГТО (Готов к Труду и Обороне). Так что бегали, прыгали, плавали и играли во все спортивные игры. Я продолжала ходить на тренировки в бассейн, ещё занималась спортивной гимнастикой во Дворце пионеров.

      Мы переписывались с теми двумя девочками – немками, с которыми я познакомилась в Артеке: Вероникой и Марион. Они присылали мне фотографии, открытки, марки и иногда маленькие посылки на Новый год. Я очень радовалась, открывая наш новый почтовый ящик, и находя письма на моё имя. Сама я тоже посылала им письма на немецком языке и маленькие посылочки с сувенирами, конечно, с маминой помощью. На почту я уже ходила сама. Главпочтамт находился тут же, в центре города, в двух минутах ходьбы от нашего дома. Он представлял из себя внушительное здание с колоннами и высокой лестницей, а внутри - в мраморными полами и большими до пола окнами. Посылочное отделение находилось в правом подъезде этого здания, в левом - был переговорный пункт, туда я тоже ходила разговаривать с папой Глебом, если он меня вызывал. Мне очень нравилось смотреть, как оператор заворачивала мою посылочку в специальную бумагу, обвязывала её верёвкой и ставила сургучную печать. Здесь приятно пахло обёрточной бумагой и расплавленным сургучом.

        Первыми телевизор в нашем подъезде купили соседи Романовы. И остальные соседи запросто приходили к ним каждый вечер «на телевизор». Следом за ними приобрели телевизор и супруги Прейс из 11 квартиры, так что зрители теперь распределялись на два дома. А потом и папе захотелось приобщиться к телевидению, и он привёз из Ростова, где, по-прежнему, часто бывал, телевизор «Сигнал». Потом оказалось, что телевышку только устанавливают где-то в горах, и сигнал должен был идти из Краснодара. Первые месяцы мы усаживались к 7 часам вечера перед голубым экраном и терпеливо ждали, когда же начнутся передачи. Бывало, приходилось не меньше часа разглядывать или таблицу настроек, или занавес. Потом появлялся диктор и что-то говорил. Следом шёл какой-нибудь научный журнал о достижениях народного хозяйства, а потом демонстрировали художественный фильм. И на этом передачи заканчивались. Теперь и у нас по вечерам собиралось человек по пять-шесть соседей для просмотра передач.

         На зимних каникулах в 6 классе меня снова послали в Ростов. Папа и Тётя Клава работали, как и раньше до 6 вечера, и я была предоставлена сама себе. Тётя Оля к этому времени уже умерла. Её дом перешёл к Клавдии Григорьевне, и она пристроила себе спальню из соседней комнаты тёти Оли и большую ванную с туалетом. Печку сломали и ликвидировали, вместо неё появился АГВ.

         Я попросила разрешения ездить на стадион, на каток, папа согласился, и я каждый день путешествовала  трамваем довольно далеко, через весь город  на стадион «Комсомольский», где все аллеи и площадки были залиты под каток. Коньки здесь давали напрокат за очень небольшую плату. Коньки были «хоккейные», двух видов: на низкой посадке и на высокой. Все они были с чёрными ботинками. Если попадались с высокой посадкой, то кататься на них было неудобно: ноги то и дело подворачивались.В одноэтажном здании находилась большая раздевалка с гардеробом, где не только можно было сдать пальто, но и погреться у небольшой печурки - «буржуйки» посреди комнаты.

        В ту зиму стояли крепкие морозы. Из верней одежды у меня было только зимнее пальто. Сначала я не сдавала его в раздевалку, и каталась в нём. Но один мальчик, пробегая мимо меня, сказал весело: «Девочка! У тебя коньки сейчас сломаются!». Я поняла, что выгляжу слишком толстой в пальто и сдала его в гардероб. Но в свитере и брюках было очень холодно кататься, я быстро замерзала и каждые 5-10 минут забегала погреться у печки. Очень мёрзли ноги в чёрных ботинках. Тёплых вязаных носков у меня с собой не было. И «опытные» конькобежцы посоветовали мне оборачивать ноги в ботинках газетой. Я удивилась, но, раз попробовав, поняла, что это реально спасает.

          К седьмому классу учиться стало ещё интересней. Мы опять перешли на первую смену. Моими любимыми предметами были литература, немецкий язык, история, пение, труды, рисование и физкультура. Физкультура на первом месте. В тёплое время года мы занимались на улице. У нас был большой стадион в школьном дворе. А спортзал стоял отдельно, выше школы, на горе. В любую погоду приходилось перебегать на урок через двор. В подвале под залом имелись 4 комнаты. Георгий Николаевич поставил в них теннисные столы, и мы часами могли играть здесь в настольный теннис во внеурочное время. Я довольно быстро научилась хорошо играть, «закручивать» мячи, резко «тушить». Так что моей достойной  соперницей могла быть только Надя Зайцева на класс моложе. Мы с ней боролись за звание Чемпионка школы. К тому же я играла в шахматы, и уже была чемпионкой школы по шахматам.

        В 6 классе я стояла где-то в середине шеренги девочек на уроках физкультуры. К седьмому классу я подросла, и теперь стояла третьей за Олей Пупко и Олей Золотарёвой. Зал у нас был оборудован всеми необходимыми снарядами, так что мы на уроках лазали по канату, делали упражнения на кольцах, прыгали через «коня» и «козла», занимались на бревне и разновысотных брусьях. Георгий Николаевич научил нас играть в волейбол, баскетбол, ручной мяч и регби. В баскетбол лучше всех играла Таня Кривоконь. Она не была высокого роста, но мастерски управлялась с мячом и всегда попадала в корзину.

          К седьмому классу уже определилось, у кого, какие таланты. Хотя Галя «Белка» и занималась музыкой, но она только пела вместе со мной и никогда не играла на концертах. А вот Оля Карагоз уже к седьмому классу бессменно аккомпанировала на фортепиано в тех случаях, когда Павел Иванович не подыгрывал на своём баяне.

          Я добровольно оформляла большинство концертов и тематических вечеров в школе.  Мне очень нравилось рисовать. Я могла часами лежать на животе, на полу и разрисовывать декорации. У нас на Набережной открылся новый салон-магазин для художников. Здесь продавалось всё необходимое для рисования: краски, кисти, палитры, мольберты, растворители для масляных красок и лаки, бумага, холсты и подрамники. Я полюбила этот магазин, и мама купила мне замечательные акварельные краски, разные кисточки из беличьей шерсти и грунтованный картон. И я рисовала дома и миниатюры, и портреты, и натюрморты. Особенно хорошо у меня получалось срисовывать зверюшек с поздравительных открыток, цветы и иллюстрации к разным сказкам.

       Наша Александрушка недавно преподавала русский язык и литературу, до этого она работала секретарём, так что она часто подсматривала в свои конспекты во время уроков, но она  тоже была энтузиастом своего дела. Она организовывала вечера ко всяким памятным датам. Так все учителя чередовали свои мероприятия, и получалось, что каждую субботу в школе был вечер. Нa Новогодний вечер в 7 классе всем велели прийти в карнавальных костюмах. Мы с Галкой Белокаменской уже прочитали к этому времени «Трёх мушкетёров» и решили, что должны быть только персонажами этой книги. Галя взяла на себя роль Анны Австрийской, а я была принцессой Генриеттой. Каждая из нас сшила себе дома бальное платье до пола из марли. Нас уже к этому времени научили прилично шить, а мама разрешила мне пользоваться швейной машиной «Науманн», которую ей привёз дед из Риги. И я вполне сносно скроила и сшила себе пышное платье. Не нравилось только  то, что оба наши с Галей платья были белыми и смахивали на свадебные. Мы с Галкой посовещались и решили платья покрасить. Тогда всё стоило копейки, и мы купили краску для ткани и дома сами покрасили свои платья. Так что у меня платье получилось розовое, а у Гали-красное. Но нас это не смутило, мы их накрахмалили и отгладили. И на вечере мы были в бальных платьях с веерами и в полумасках. Вечера тогда проходили многолюдно и весело. Летал серпантин и конфетти. Танцы были групповые – по три человека и напоминали кадриль. Танцоры выстраивались кругом вокруг ёлки, держась за руки по трое. Потом, протанцевав определённую фигуру, ученик, что был посредине, проходил вперёд, а сзади подходил следующий, из сзади стоящей тройки. Так все менялись партнёрами по кругу, и получалось, что ты успевал потанцевать со всеми. Это было даже интересно. Типа игры в «Ручеёк».

           Так же на вечерах работала этакая «Почта». Детям раздавали кружочки с номерами, их цепляли себе на костюм. А потом писали друг другу записки на маленьких листочках карандашами, а «почтальон» разносил их по номерам. Было очень приятно и волнующе получить такую записку и потом угадывать, кто же это написал? Серьёзно мне тогда ещё никто не нравился. Но мальчики постоянно то провожали меня домой, то переглядывались в коридорах и на лестнице, то дарили мне всякие мелкие подарочки.

          В начале и в конце учебного года Александрушка водила нас в поход. Иногда мы ходили за Шесхарис к морю, а в мае отправились в Абрау-Дюрсо. С нами поехал и муж Александры Павловны, и её дочь Наташа. В то время озеро Абрау было совсем необжитым, и его берега были довольно дикими. Мы нашли место в лесу, вблизи лодочной станции, и разбили там лагерь. Муж Александры Павловны наладил контакт с дежурным по лодочной станции с помощью бутылки, и, пока они общались, мальчики взяли пару дырявых лодок и благополучно их утопили недалеко от берега. У меня с собой был фотоаппарат, и я запечатлела некоторые моменты похода. Как всегда, разводили костёр, пекли картошку и ели её, горячую.

            Случались и печальные события в школьной жизни. Так неожиданно умерла одна весёлая девочка из параллельного класса по фамилии Малышко. На её похороны собралась вся наша школа, и эта траурная процессия шла за грузовиком с её гробом через весь город до Мефодиевского кладбища. О причине смерти дети толком ничего не могли понять: какая-то неизвестная кишечная инфекция от некачественного мяса. Нам было очень её жалко.

          Когда мы ещё учились на третьем этаже левого крыла школы, однажды после уроков я осталась убирать класс вместе с Ларисой Васильевой. Это была такая серьёзная девочка в нашем классе. В очках, но очень милая блондинка, всегда улыбающаяся этакой кокетливой улыбкой. Какой-то мальчишка нам мешал, бегал по классу, отнимал то веник, то швабру. Я выхватила у него швабру и, махнув её древком назад, случайно высадила стекло в окне.  Получилось, что я – хулиганка, разбила стекло. «Классная» на следующий день спокойно мне сказала: «Ира! Ты должна купить стекло на базаре и принести в школу, его вставят. Но так как ты девочка очень быстрая, то лучше будет, если стекло в школу понесёшь не ты, а Лариса Васильева. Она спокойная и донесёт его, не разбив».

        Стекло стоило не дорого, чуть больше рубля. Мы с Ларисой вместе ходили по дороге в школу, зашли на базар, нам отмерили нужный размер стекла, и Лариса понесла его в школу. Оно было не очень широкое, сантиметров 40, но длинное, около метра. Лариса несла его осторожно, обернув тряпкой место, где держала рукой. Мы благополучно дошли до школы, зашли во входную дверь, и тут кто-то её позвал. Она оглянулась, повернувшись всем корпусом, стекло стукнулось о дверь и сломалось на несколько частей…На следующий день уже Лариса покупала на базаре стекло, а несли в школу по очереди. Это стекло нам удалось сберечь в целости.

           «Александрушка» уехала в сентябре отдыхать в санаторий на месяц, а когда вернулась в октябре, учителя стали жаловаться на нас с Белкой. Она на своём уроке сказала нам, что раз мы постоянно болтаем, она намерена нас рассадить. И предложила мне при всём классе выбрать, где я буду сидеть: в правом ряду с Геной Ждановым или в левом ряду- с Толиком Ивановым. Гена Жданов был очень симпатичным мальчиком, сыном военного и жил в одном из домов на  Октябрьской площади, и я знала со слов его друзей, что нравлюсь ему. Но мне почему-то было ужасно стыдно признаться, что он мне тоже симпатичен, и сделать это на глазах всего класса.

            Толик же Иванов был тоже симпатичным мальчиком, но маленького роста, весёлым "шкодником" из частного домика на одной улице с Галей. И когда Александрушка поставила меня перед выбором, я ужасно смутилась, покраснела, ведь мне предстояло на глазах у всех  пройти длинный путь от предпоследней парты до первой, и я пересела к Толику Иванову, чему тот обрадовался. Мне было страшно посмотреть на Генку, и когда я глянула, то увидела, что он тоже сидит весь красный. Так я сделала свой первый неправильный выбор… С Толиком мы просидели вместе с 7 класса по 10, до конца. Но когда мы занимались в каком-нибудь другом кабинете, мы снова садились с Галей. А Генка ушёл из нашей школы после 8 класса.

           Позже мы виделись с ним вне школы, а однажды он приехал к нам на загородный слёт, и мы стояли и разговаривали с ним вечером. Он пригласил меня на свидание… Как-то так получилось, что больше мы с ним не увиделись… Но память об этом мальчишке осталась светлой и радостной навсегда.

           На зимних каникулах меня отправили в Москву. Мама списалась с бабушкой Гелей, и я сама поездом Новороссийск-Москва поехала в столицу. В Москве меня встретил дядя Женя Попов, наш сосед, который как раз в это время учился там в Военной Академии. Он перевёз меня с Казанского вокзала на Смоленский бульвар к родственникам, чтобы я не потерялась и передал в руки родственников.

           Тётя Геля окружила меня, как всегда, любовью и заботой. Дядя Коля тоже был дружелюбен и гостеприимен. Т.к. они оба были уже в преклонном возрасте, то развлекать меня должны были дети наших хороших знакомых – Юра и Коля Михневичи. Они жили в нескольких остановках метро или троллейбуса от Кончицев в высотном доме на площади Восстания. В первый раз за мной приехала их мама, тётя Галя Михневич, чтобы показать мне дорогу.

           Их дом произвёл на меня неизгладимое впечатление. Он стоял с одной стороны на высоком берегу Москва-реки, и к нему вели гранитные ступени с Набережной, а с другой стороны подход был более пологим, и лестница была в несколько ступеней. На первом этаже располагались шикарные магазины и гастроном.  Дом поднимался шпилями до самых небес и был похожим на Министерство Иностранных Дел на Смоленском бульваре. В просторном фойе сидела консьержка, и ей надо было обязательно сказать, к кому ты идёшь. Этот дом и аналогичную квартиру потом показали в фильме «Москва слезам не верит». Лифтов было несколько с автоматическими дверями, что в те времена было редкостью. А сами лифты бесшумно неслись с такой скоростью, что невозможно было прочесть, какой этаж мы проскочили. Михневичи жили на 12-м этаже. Площадку 12-го этажа возле квартир даже нельзя было назвать площадкой, это был, скорее, вестибюль с паркетными полами, лепниной на потолке и нишами в стенах. Это было очень красиво. Двери были выполнены из дорогого полированного дерева.

            Квартира мне очень понравилась, здесь всё было рационально расположено, большая кухня с двумя мойками, огромные спальни, квадратная гостиная. Мальчики: Коля и Юра, были очень домашними и воспитанными. Они оба помогали матери, тёте Гале, во всех абсолютно хозяйственных делах, и были оба очень доброжелательны. С ними мы посетили несколько музеев, картинную галерею. А в один день тётя Галя предложила мне остаться у них ночевать, чтобы не ездить туда-сюда, и мы смогли вечером поехать на каток в парке им. Горького.

          Это было самое незабываемое событие за эту поездку. Все аллеи парка и площадки были залиты прекрасным льдом. Играла музыка, переливались цветные огоньки, и мы катались под музыку, и это было прекрасно! Здесь тоже были раздевалки с печурками, возле которых можно было обогреться. В Москве морозец был посерьёзней, чем в Ростове, и в брюках и свитере мы быстро замерзали.

           Вечером мы ещё поиграли с мальчиками в футбол на площадке их этажа, потом слушали музыку. Мне очень понравилось у Михневичей. Хотя их папа был доктором технических наук и Лауреатом международных премий, мальчики не были заносчивыми снобами или «мажорами», вели себя очень дружелюбно и скромно. Летом они обещали приехать к нам на море.



                27. Летние каникулы.


           Обычно на летних каникулах я ездила на какое-то время к папе в Ростов и в какой-нибудь пионерский лагерь. Проводить всё лето в новом дворе было скучно: ребята разъезжались кто – куда, и часто во дворе не с кем было ни поиграть, ни просто поговорить. Иногда я ходила в «старый» наш дом и общалась там с друзьями детства.

           После седьмого класса я опять поехала к папе. К этому времени я стала очень самостоятельной и не зависела от сводной сестры Тани. Поэтому эти не совсем приятные для меня поездки стали не такими уж напряжёнными. Я хорошо ориентировалась в городе. Могла сама посещать дедушку Николая с его женой тётей Верой. Они жили в двух кварталах от папы. И иногда заходила к Биргерам.

           Когда у папы был выходной, мы ездили с ним на мотоцикле на левый берег Дона и наслаждались видами реки и природы. В будние дни я посещала немногочисленные в то время магазины на центральной улице, и мои глаза зорко выхватывали желанные предметы, которых не было в Новороссийске. Так на Энгельса в большом спортивном магазине я присмотрела себе роликовые коньки и просто «загорелась» мечтой их иметь. Начала издалека обрабатывать папу. Он никогда не отказывал мне, и к концу моего пребывания у меня уже были роликовые коньки и чёрные ботинки для фигурного катания к ним. Я была счастлива. Но коньки кому-то надо было прикрутить к ботинкам… Папа сказал, что пусть мне сделают это дома. И я не возражала.

           В этот же визит произошло ещё два события, которые мне запомнились. Когда я была в гостях у Биргеров, они познакомили меня ближе с двоюродным братом дяди Вовы - дядей Лёней Злотвером. Дядя Лёня жил в этом же дворе в отдельно стоящем добротном доме. Его жена, тётя Валя, похвасталась мне их библиотекой. Книг, действительно, было много. Я быстро пробежала глазами корешки книг и увидела «Трёх мушкетёров». Я уже читала эту книгу в библиотеке, но быстро и не очень внимательно, потому что она была толстой, и её срочно надо было отдавать. Я выпросила у тёти Вали почитать эту книгу на каникулах – «очень аккуратно». Я прямо благоговела перед ней (книгой). Тётя Валя дала мне её очень неохотно, сопровождая небольшим рассказом о каких-то вымышленных знакомых, у которых в библиотеке висел плакат: «Не шарь по полкам жадным взглядом, здесь книги не даются на дом. Лишь беспросветный идиот знакомым книги раздаёт». Я очень хорошо почувствовала скрытый смысл этого рассказа и обещала вернуть книгу через неделю в целости и сохранности. Я так думаю, что об этом узнал дядя Лёня – замечательный добряк и щедрая душа. И когда я пришла вернуть книгу перед отъездом, тётя Валя неожиданно мне её подарила. Так что я была счастлива без меры: драгоценная книга и коньки!!!

           Но оба эти два подарка были мне как бы утешением после того, что я пережила в самом начале поездки. В тот год мама разрешила мне купить собаку. В Новороссийске породистых собак не было, а мы купили книгу по собаководству, долго выбирали и остановились на породе колли - шотландской овчарке. Я успела всё прочесть об уходе и воспитании щенков, я была вся настроена на собаку. Мама дала мне деньги на щенка, а дед Николай узнал в Ростовском клубе собаководства, где есть подходящий щенок. И так, я ехала за щенком!!! Когда приехала, сразу отправилась с ним знакомиться. Его хозяйка – пожилая женщина, была очень добра. Она показала мне 4-х месячного щеночка и рассказала, как за ним ухаживать. Я должна была забрать перед отъездом. Но дед Николай, известный скупой и деспот, решил, что мы не должны тратить деньги на собаку. Он договорился с хозяйкой, и, когда я пришла, она сказала мне, что щенок заболел, и она не может мне его отдать. Я догадалась, что это дедова работа. Как же я его ненавидела!!! Я прорыдала в ванной несколько часов, но он был непреклонен. После этой подлости я потеряла к деду последнее уважение и оставшиеся годы просто его терпела. Из любви к маме, которая рано потеряла горячо любимую свою мать и сосредоточилась на любви к отцу…

              Так что поездка в Ростов была и грустной и удачной для меня. Я долго не могла успокоиться из-за собаки, но у нас всегда были дома коты или кошки, и они частично компенсировали отсутствие собачки.

              Приехав домой, я увидела, что во дворе почти никого нет, и я сама попросила маму взять мне какую-нибудь путёвку в пионерский лагерь. В последний раз, ведь я уже была большая и должна была вступать в комсомол. Т.е. пионерские лагеря были мне уже не по возрасту.  Мама в то время уже работала в Отделе культуры горисполкома и могла достать любую путёвку. И она взяла мне путёвку в Кабардинку. Это такое курортное место в получасе езды от Новороссийска. Маленькое местечко на берегу моря и у подножья гор.

          Я попала в первый отряд. Наша комната находилась в этакой башне, она была шестигранной, и в ней стояло всего 6 кроватей. Лагерь оказался не очень интересным, дети, в основном, были маленькими. И единственной радостью оказалась библиотека лагеря. Я сразу выбрала себе толстущую книгу Я.Гашека «Приключения бравого солдата Швейка» и читала её на «тихих часах», положив на пол и свесившись с кровати. Вожатые следили, чтобы мы спали… Родители часто приезжали ко мне на  машине и привозили всякие фрукты. Но в целом лагерь мне не понравился. Купались мы мало, а развлечений почти не было, пару раз привозили старые кинофильмы.

             Из детей мне запомнилась одна хорошенькая, кудрявая девочка в шортах. У нас ещё ни у кого шортов не было, потому что в провинции всегда косо смотрят на модниц. А к этой девочке приезжала всегда старушка в платочке, и, тем не менее, она смогла сшить или купить  девочке шортики. И когда я спросила её, почему к ней приезжает только бабушка, девочка ответила мне, что это её мама. Мне стало стыдно за мой вопрос. Но я порадовалась за девочку, что мама её современно одевает.

            Ещё одно событие, произошедшее тем летом – это сильное землетрясение. В июле, в самый разгар жары, поздно вечером, когда многие люди уже легли спать, нас сильно тряхнуло. Это было в половине одиннадцатого, я сидела на диване в ночной рубашке и смотрела телевизор. Папы не было дома, он был в рейсе. А мама стояла в коридоре перед зеркалом и пыталась натянуть на себя своё девичье платье. Когда начало трясти, кошка стремглав промчалась на балкон, мама влезла в девичье платье, и мы побежали по лестнице вниз. Трясло несколько минут, стены трещали и покрывались глубокими трещинами. Люди выскочили на улицу, кто в чём был одет. Никто ничего не мог понять – что случилось? Начали высказывать разные предположения, звонить в Краснодар… Одной из версий была такая – взрыв какой-то подводной лодки, которая лежала на дне возле Колдун – горы. Да и сама Колдун – гора была ещё не разминирована полностью, и там время от времени подрывались мальчишки – искатели приключений. Так я помню похороны четырёх мальчиков, которых тоже везли хоронить через весь город, когда мы ещё жили на старой квартире.

            Потом оказалось, что это было землетрясение в шесть с половиной баллов. Сказали, что толчки могут повториться. Поэтому мы быстро сбегали домой за раскладушками, постелью и кошкой и ночевали во дворе. Это было настоящее приключение!

            Так что лето после 7 класса было очень насыщенным и богатым событиями. Я сильно загорела, похудела и выросла, прочла за лето две толстые книги, убедилась в щедрости папы Глеба и скупости деда Николая…


                28. Восьмой класс и первые экзамены.


             Когда мы с одноклассниками собрались  1 сентября на линейку в честь первого звонка, то все были удивлены тем, как подросли за это лето наши мальчики. Они сровнялись с нами ростом, а некоторые стали даже выше. Но это были не все неожиданности. В наш класс пришли сразу несколько новых ребят- 2 девочки и 2 мальчиков - дети военных. Многие были переведены из Германии. Эти дети, вернее, подростки, отличались от других детей хорошим воспитанием, вежливостью и застенчивостью в новом коллективе.

             Осенью часть ребят принимали в комсомол. Это было как бы само собой разумеющееся. Рекомендовать нас должен был какой-нибудь член партии. Меня рекомендовала Анна Николаевна, она было парторгом школьной парторганизации. Мы зубрили Устав комсомола и готовились отвечать на каверзные вопросы. Сурик Оганесов не захотел вступать в комсомол, и аргументы его были очень сомнительными. А мне просто хотелось быть вместе со всеми. Принимали нас в Горкоме партии на первом этаже. Там в боковом подъезде находился и Горком комсомола. За столом сидели несколько строгих молодых мужчин в костюмах. Они задавали два - три вопроса по Уставу и отпускали. Приняли нас всех. Теперь можно было не носить шёлковый пионерский галстук, а прицепить к форме на груди комсомольский значок. Комсоргом класса выбрали Таню Кривоконь.

            У меня к восьмому классу отросли волосы, стрижка надоела. Но я или завязывала два хвостика резинками по бокам, или носила распущенные волосы. Чтобы они лучше лежали, я каждый вечер накручивала волосы на мамины бигуди. Эти бигуди были металлическими, и спать на них было очень неудобно. Но красота требовала жертв… В школе многие ребята на переменах трогали меня за волосы, поднимаясь по лестнице. Волосы были всегда чистыми и блестящими, крупными локонами. Мама из своих поездок привозила для меня немецкий шампунь, вернее, пену для ванн, «Baduzan», очень густой, и его хватало надолго. Я мыла голову через день и накручивала волосы  на бигуди. Иногда мы с девочками измеряли длину наших ресниц при помощи спичек: мы осторожно укладывали спички на ресницы, закрыв глаза. У меня помещалось по 12 спичек на каждый глаз.

            Никаких определённых планов на будущее в моей голове ещё не сложилось. Когда одна из учительниц начала нас спрашивать на уроке, кто куда собирается поступать, я сказала, что в цирковое училище в Москве… Учительница восприняла это, как детскую глупость. А я реально мечтала туда поступать после посещения заезжего цирка-шапито. Хотелось стать наездницей или акробаткой…

            В конце учебного года я завела простую тетрадку для записей на память и попросила моих одноклассников написать мне что-нибудь. Я пустила её по рядам, и ребята на перемене писали мне пожелания перед расставанием. Мне очень хотелось, чтобы в тетрадку написал что-нибудь Гена Жданов, я знала, что он уходит из школы… Но он-то, как раз, ничего и не написал. Тетрадка не дошла до него, а просить её он постеснялся. Так у меня сохранились записочки из прошлого от моих любимых одноклассников. 
               
            В восьмом классе мы должны были сдавать свои первые экзамены. Два по математике и два - по русскому языку. Письменные и устные. Очень волновались. Хотя я хорошо училась и всегда могла рассчитывать на помощь товарищей ( потому что сама всегда охотно давала и списывать, и подсказывала), волнения присутствовало из-за неизвестности. Я даже пила «валерианку», но больше для форса. Экзамены прошли нормально, я закончила 8-й класс  с тремя «4», остальные «5». Но мама была мной недовольна. Родителям всегда хочется похвастаться детьми: «А моя – то  - круглая отличница!». Но я была уже не «круглая», потому что поняла, что не все предметы пригодятся в жизни, и нечего на них тратить своё драгоценное время.

            После экзаменов у нас был первый настоящий выпускной вечер. Мама заказала мне в ателье платье из ткани молочного цвета, фасона «принцесса» и с вышивкой по линии выше талии. Платье получилось очень красивым. Плюс белые туфли на каблуке и причёска из салона.  Но сам вечер ничем особенным не запомнился. Директор Валентин Тимофеевич торжественно вручил нам на сцене свидетельства об окончании, посидели за «сладким» столом и разошлись. Впереди было очередное лето и вольная жизнь.

           Месяц я провела в Ростове у папы. Но здесь было очень жарко, скучно, и не было моря… В спортивном магазине я, высмотрела себе волейбольный мяч, и папа мне его подарил. Когда  я собралась уезжать в конце июля, папа сказал мне, что я уже достаточно взрослая для того, чтобы поехать и самой себе купить билет на поезд. Я отправилась в кассу предварительной продажи билетов на улице Энгельса. Она находилась в крошечном помещении ниже Будёновского проспекта.

           Комната была битком набита народом. Я заняла очередь и простояла там около часа в духоте и жаре. Потом мне стало реально плохо, потемнело в глазах, появился звон в ушах. Я вышла на свежий воздух и долго сидела на лавочке, приходя в себя. Билет я так и не купила. Тогда за билетом всё же отправился папа. Но с тем же результатом, что и у меня. И тогда он нашёл иной выход, необычный. Он взял мне билет на теплоход «река-море», который шёл из Ростова прямо в Новороссийск через Дон, Азовское и Чёрное моря.
 
             До этого я, конечно, плавала на всяких катерах и буксирах, ловила с папой Лазарем рыбу с его судна «Рыбнадзора», но на таком корабле плыла впервые. Теплоход назывался «Аю-Даг». Он был небольшим с тремя палубами и больше напоминал морское судно. Папа предупредил меня, как себя вести, если будет укачивать. Нужно было встать на верхней палубе посредине и раскачиваться в противоположную сторону от качки судна. А качать начало, как только мы вышли из реки в Азовское море. Оказывается, оно очень мелкое, и там почти всегда качка. Я сначала чувствовала себя прекрасно и к полудню спустилась в ресторан пообедать. Раньше еда не входила в стоимость билета, и я заказала себе обед. Вот тут-то и  началось. От запахов кухни стало как-то нехорошо, и я выскочила на палубу, пока не улеглось. Так что обед не доставил мне удовольствия. Но в общем путешествие мне понравилось. Интересно было плыть по реке, а потом, когда мы вышли уже в Чёрное море, качка прекратилась, и я сидела на носу судна и смотрела на синюю воду, чаек и прекрасные виды за бортом.

            Тем летом в Новороссийск вернулась семья Богатырёвых из Ленинграда, где дядя Петя учился в Академии. Они сразу получили двухкомнатную квартиру на Набережной. В большой комнате поставили пианино, Маша, видно, училась в музыкальной школе, она уже прилично играла. Женя сильно вырос, стал этаким воспитанным молодым человеком, не похожим на того вредного мальчика, которого я знала с пяти лет. Он был довольно симпатичным, и мы с ним хорошо общались. Но после более близкого знакомства я увидела, что он остался таким же упрямым и заносчивым эгоистом, только в более вежливой форме. Мы спорили с ним по любым вопросам: от английского произношения до Битлов. Он ни в чём не хотел уступать и стоял на своём даже тогда, когда очевидно был неправ.

              У Жени дома я познакомилась с его друзьями из 3-й школы, где он учился с самого начала. С некоторыми мы потом ходили на пляж и в кино. Но отношения всегда были чистыми и романтическими. Мне понравился один его друг - Саша Безверхий. Он был сыном друзей родителей Жени, свой человек в семье. Мы летом ходили с ним на море, и я начала о нём думать. В конце лета мне пришла в голову бредовая мысль перейти учиться в 3-ю школу. Моя мама не возражала, но предоставила мне всё делать самой.

              В конце августа я встретила на пляже Олю Пупко и поделилась с ней желанием перейти в другую школу. Оля очень удивилась и высказала мне своё веское мнение о том, что это выпускные классы, что меня в 21-й школе все знают и любят, и я могу рассчитывать на хорошие оценки, а в новой школе мне придётся заново доказывать, что я – хорошая ученица. Её аргументы повлияли на мои мысли, но я всё же пришла в школу за документами, и там на меня напустилась Александрушка. Она отчитала меня за легкомыслие и категорически отказалась отдавать мне документы. Так я осталась в своей школе.

            Этим же летом к нам приехал, по приглашению моей мамы, отдохнуть Юра Михневич из Москвы. Мне пришлось уделять ему много времени. Спал он в большой комнате на папином диване, потому что папа был в очередном рейсе. Мы ходили с Юрой на пляж, в кино, просто гуляли по городу. Его мама дала ему денег на отдых, и он их щедро тратил на нас двоих. Но она же ему советовала оставить часть денег, как НЗ. Для меня это было ново. Что такое – НЗ?  Это - неприкосновенный запас, на всякий непредвиденный случай. Так мы учились житейской мудрости. Юра был очень симпатичным и воспитанным мальчиком, мы с ним много смеялись, играли в разные настольные игры, весело проводили время. Я надела на шею мамин гранатовый крестик на цепочке, взятый без спросу из её шкатулки. И мы так интенсивно плавали и ныряли на море, что крестик сорвался с цепочки и утонул. Я заметила это уже дома, и мне было стыдно признаться маме, потому что она этот крестик привезла из Германии и любила его, как память…

              Однажды мама послала нас за водой с вёдрами, когда в Новороссийске в очередной раз отключили воду. Мы помчались с ним вниз по лестнице через три ступеньки, и Юра упал и проехался вниз, грохоча вёдрами. Мама спросила сверху: «Кто из вас сверзился?» И мы, хохоча, заверили её, что всё в порядке и помчались вниз дальше. Когда он уехал, мне даже было как-то пусто первое время.

              В это же время прямо возле входа на базар, в двух минутах ходьбы от нашего дома, открылось кафе «Пельменная». Здесь продавались пельмени и вареники с разными заправками. Иногда, когда папы не было дома, мама давала мне деньги, и я обедала или в этом кафе, или в кафе «Уют», напротив нашего дома.


                29.     Старшеклассники.


             После 8 класса многие ребята ушли из школы. Кто-то поступил в техникум, кто-то перешёл в другую школу. Но опять к нам поступили несколько новых ребят.

             Мне сразу понравилась одна девочка - Таня Чувашова. Она ничем не выделялась среди остальных, но сразу пошла на контакт и была очень доброжелательна. Таня была небольшого роста, худенькая, с волосами неопределённого цвета. По моде того времени она собирала волосы в пучок на затылке, делала из волос «халу» и надевала на это сооружение сетку для волос. Две другие новенькие девочки - Лида и Оля, тоже носили такие причёски.

           Семье Тани Чувашовой временно дали квартиру в частном доме какой-то умершей бабушки на бугре, двумя улицами выше школы. Галя Белокаменская жила ещё на одну улицу выше. И что интересно, Галин дом выходил прямо во двор Тани. Так что можно было свободно общаться через забор. Танин отец, Василий Иванович, сделал во дворе качели на дереве, и мы с Таней качались в них по очереди. У Тани был младший братишка - Дима. Танина мама никогда не работала и не обременяла детей хозяйскими заботами. Т.е. Таня никогда не присматривала за братом и никогда не помогала ни в чем матери. У неё была своя беззаботная жизнь. В тот год мы даже Новый год встречали вместе у неё дома, а её родители с Димкой ушли к кому-то в гости. Мы пили лимонад и ели торт. Что ещё надо девчонкам?

           К девятому классу у нас уже возникали симпатии к мальчикам. Мне особенно никто не нравился. Мы, конечно, общались с ребятами из параллельных классов, иногда ходили вместе домой, если было по пути, иногда встречались в городе или на пляже, так что контакт был. Иногда у нас собирались спонтанные компании, и мы шли в поход в окрестности города с палатками. В то время никаких страшных случаев с детьми не происходило, и мамы спокойно отпускали нас с ночёвкой. Мы были детьми-скаутами, хотя и не слышали о них. Мы умели развести костёр с одной спички, нарубить дров в лесу, найти дорогу по приметам, поставить палатку или соорудить шалаш из веток.

             После восьмого класса Галя Белокаменская уехала учиться в музыкальное училище в Белгород. Так что я стала привлекать новую подружку Таню ко всем нашим мероприятиям. Мне удалось уговорить её записаться на плавание в бассейн. И она ходила со мной на тренировки. Мы играли после уроков в настольный теннис в подвале спортзала, и Таня научилась вполне сносно играть. К тому же там и в бассейне после уроков можно было встретить целые компании наших школьных ребят и пообщаться с ними в неформальной обстановке.

          Теперь на школьных вечерах и концертах пели мы с Таней и участвовали в постановках всяких отрывков из пьес. Так с ней вдвоём мы мастерски разыграли стихотворение Горького «Девушка и Смерть», где я играла Смерть, а Таня - Девушку. Сами придумали костюмы. Александрушка старалась нами руководить, но в большинстве случаев мы обходились сами. Я использовала две простыни и мамин грим. Выбелила себе лицо белым гримом, и никто не узнал меня на сцене. Труднее было с железной косой. Я хотела найти настоящую у какого-нибудь садовника. Но моя мама воспротивилась. Она увидела плохой сон, и категорически запретила мне искать настоящую косу. Тогда я взяла у папы черенок от тяпки и приделала к нему картонное «лезвие». Оно получилось, как настоящее.
 
           Во время постановки произошёл смешной эпизод. А нам - только дай – посмеяться. По ходу действия я сказала свою реплику. Дальше «автор» комментировал: «Смерть" сказала и на камень села». «Камнем» у нас служил чехол от баяна, накрытый бархатом. Я повернулась, чтобы сесть, а «камня» нет. И вдруг из-за кулис медленно выезжает «камень». Я села на него и почти провалилась в этот чехол… Он был не очень твёрдый. Татьяна давилась от смеха на сцене, а ей надо говорить какую-то реплику, а она не могла. Мы потом долго вспоминали со смехом этот случай.

           Каждую субботу в школе проходили тематические вечера. Много было литературных. Так мы ставили отрывок из «Витязя в тигровой шкуре», где я играла царицу Тамару, а Вася Сиссон  - Витязя. И Александрушка поставила с нами отрывки из «Евгения Онегина», где Таня читала и писала «письмо Татьяны».

           На школьных вечерах иногда выступал замечательный ансамбль старшеклассников, который исполнял модные тогда шлягеры. У них уже была современная аппаратура, усилители, микрофоны. В ансамбле играли три электрогитары, ударник и клавишник. Один мальчик из 10-го класса, Володя Зазулин, замечательно пел песни «Королева красоты» и «Лучший город Земли», не хуже Муслима Магомаева.

           У нас в классе учились ещё несколько новых  мальчиков. Среди них был Сурен Оганесов, некрасивый армянин с кривым носом, очень белой кожей, черноволосый с выразительными глазами, очень застенчивый. Одно время, пока меня не пересадили, он сидел в соседнем ряду за предпоследней партой, как и я. Иногда он выглядывал, чтобы посмотреть на меня и ужасно краснел, если я замечала это. Мне он совсем не нравился, но мне было смешно, что он так краснеет. Другие мальчики общались со мной нормально, даже начали носить мне портфель или сумку со спортивной формой по дороге домой. А он, хоть и ходил полпути по той же дороге, то и я, никогда не решался предложить нести мой портфель. Коля Фокин и Витя Свитченко очень по - дружески вели себя по отношению ко мне, носили мне сумку и были хорошими товарищами, в отличие от Сурика.

          Весной Таниной семье дали другую освободившуюся квартиру в «военном» доме, где жил и Гена Жданов. Квартира была  не очень подходящая для их семьи, однокомнатная, на 5 этаже. Но Танины родители были рады. Здесь они смогли хоть частично поставить кое-какую мебель, что привезли с собой из Германии. Всё остальное осталось в ящиках и коробках. У стены поставили пианино, и Таня начала играть, хотя в музыкальную школу она уже не ходила. Так, наигрывала, что помнила. Она научила меня играть «Лунную сонату» Бетховена. Я же начинала учиться игре на фортепиано, но не закончила.

         Танины родители поделили комнату на две части шкафом. В тёмной половине поставили себе кровать, а в светлой, с балконом – диван и кровать для детей. Таисия Ивановна, так звали Танину мать, умела создать домашний уют. Папу Тани, Василия Ивановича, я видела редко, он целыми днями находился на службе. Я часто бывала у них дома, а Таня часто приходила в гости ко мне. Иногда мы вместе ходили в магазин, если мама кого-то из нас посылала, иногда просто гуляли после тренировок или кружков.

            Как-то раз Танина мама, Таисия Ивановна,  послала нас за сметаной. Тогда сметану продавали на разлив, и надо было ходить в магазин со своей баночкой и крышкой.  Молочный магазин был всего один в городе на ул. Советов и углу Рубина, на которой теперь жила Таня. Мы с баночкой отправились в этот магазинчик, расположенный в полуподвале. В магазине никого не было кроме продавщицы за высокой холодильной витриной. За витриной на прилавке стояла огромная кастрюля со сметаной и половником. Таня поставила банку на высокий прилавок, продавец налила и взвесила, поставила банку обратно. Таня одной рукой начала надевать на банку тугую крышку, а второй пыталась вытащить из кошелька деньги. И вдруг - банка со сметаной исчезла. Мы на неё особо и не смотрели, но когда посмотрели, её НЕ БЫЛО. Она словно испарилась в воздухе. Крышка осталась у Тани в руках, а банки не было нигде. Мы начали осматривать вполне пустое помещение. Продавец полезла под прилавок… Но ничего не обнаружили. После нескольких минут полной растерянности продавец  догадалась помешать половником в кастрюле со сметаной… и… обнаружила там беглянку. Банка нырнула в кастрюлю без малейшего всплеска или шума… Просто утонула в ней. Мы опять смеялись с Таней. Ох, и любили мы посмеяться!!
         
             В девятом классе началась интересная, захватывающая жизнь под названием «старшая школа». Ребят в школе было очень много, около полутора тысяч, поэтому параллель  девятых классов состояла из 5 групп. Причём в каждом классе было до 40 учеников. Мы встречались в школе на переменах, в школьном дворе после уроков, в буфете и в спортзале на соревнованиях и знали все друг друга по именам. Компаниями ходили домой, разными группами играли в спортивные игры. В наше время не было толстых, тучных ребят, все были загорелые, спортивные и худенькие.  Мы с Таней очень активно участвовали во всех школьных мероприятиях, пели в хоре, помогали в организации тематических вечеров в актовом зале.

            Из очередного своего отпуска мама привезла мне из Риги два очень красивых фартука: чёрный,  шерстяной, с плиссированными «крылышками», и белый, батистовый с оборочками. Летом она сшила мне синее платье «принцессой» с треугольным вырезом, я пришила к нему красивый большой немецкий воротник с кружевами по краям, и у меня получилась замечательная школьная форма. Платье было приталенное, хорошо сидело по фигуре, так что я не стеснялась своего вида.

            К 16 годам все девочки нашего класса как-то «расцвели» и стали необыкновенно красивыми. Уже не было дурнушек, все следили за собой, делали красивые причёски и старались чисто и красиво одеваться.
 
            Из школьных предметов мы любили уроки Анны Николаевны по истории, которая без всяких шпаргалок могла увлекательно рассказывать часами обо всяких исторических событиях и подавать нам в захватывающем виде. Очень интересно и познавательно вёл свои уроки биолог Александр Николаевич. Мы делали опыты с микроскопами, рассматривали лепестки цветов, капли воды и зарисовывали увиденное там в тетрадь. Он рассказывал нам истории о природе из своей жизни, когда жил в Сибири: как у них жил настоящий песец, которого они готовили жене на шапку, и как выпустили этого песца на волю, потому что он был грязный и облезлый; о правилах гигиены. Рассказывал так убедительно, что это отложило отпечаток на всю мою жизнь, и я чистила зубы два раза в день и, ложась спать, всегда ставила рядом чашку с водой.

           Но были и уроки, на которые ходить не хотелось. Наша математичка, пока преподавала арифметику и геометрию, объясняла понятно. Но когда дело дошло до алгебры и тригонометрии, начался полный завал. Материал был сложный, мы не понимали сразу. Учительница манерничала, высмеивала нас, унижала, но от этого понятней не становилось. Если девочки говорили ей на уроке, что не сделали домашнее задание, потому что не успели или не поняли, она язвительно замечала, что раз у девочки хватило времени сделать утром причёску, то должно было хватить и на решение задачи. «У ночи можно взять сколько угодно времени!»- вещала она, очень довольная своим остроумием и обводила торжествующим взглядом весь класс.

         Эта Елена Ивановна была калекой - церебральный паралич. Она мужественно ходила на работу и была влюблена в нашего директора Валентина Тимофеевича. А он часто посещал уроки учителей. Когда он приходил и садился за последней партой, Елена Ивановна превращала урок в концерт-шоу для одного зрителя. Мы нисколько не боялись директора, он был замечательным человеком. Но смотреть на это представление было как-то даже стыдно за неё.

          Ещё одна учительница запомнилась – «Лындя» - Лидия Лукьяновна по географии. Она принимала смешные позы, когда показывала указкой что-нибудь на карте. И мы часто обсуждали её вечером во дворе с ребятами.

           В классе было несколько девочек-медалисток,  они хорошо разобрались с этими алгебраическими тонкостями и всегда помогали нам. На удивление, у меня хорошо получалось решать задачи по неорганической химии. Милая учительница Лилия Михайловна сумела нам доходчиво объяснить алгоритм решения, и я щёлкала задачи, как семечки. И вот мы приспособились с одноклассниками выручать друг друга. К тому времени нам поставили в новой квартире телефон с двузначным номером: 30-97. И мы вечерами обменивались сделанными домашними заданиями с Олей Пупко и Суриком Оганесовым. Я решала и диктовала задачи по химии, Оля - по алгебре, а Сурик – по физике. Так мы выходили из положения. Поначалу я обращалась к маме, мама отсылала меня к отцу, а тот, вместо того, чтобы помочь с решением, начинал меня экзаменовать и гонять по теории. Короче, пришлось самим находить выход из положения.

         В 9 классе я начала писать стихи. Записывала их в тетрадку, потом решила показать Александрушке. Я не знала, что она и сама «пописывает» стишки и ревностно относится к «собратьям» по перу. Она взяла тетрадку домой, почитала и вынесла мне приговор: «Это Пушкин!». Потом она дала мою тетрадку почитать другой учительнице литературы, Александре Ивановне, с холодными голубыми глазами. Та тоже сказала, что это подражание Пушкину. Вероятно, потому что я начинала писать ямбом и хореем. Но их оценка немножко отбила мне охоту писать стихи.

         Несмотря на то, что мы были уже почти девушками, развлечения у нас оставались детскими. Мы часто играли во дворе в «Казаков и разбойников», катались на велосипедах, а зимой - на санках с гор, которые здесь назывались «буграми». Так однажды мы с Таней катались на санках по той улице, что идёт от их Октябрьской площади вниз. Санки мне сделал папа на заводе - отличные, тяжёлые, с широким сидением и железными полозьями. А снег в Новороссийске выпадал крайне редко, бывало, один раз за зиму. И вечером выпадет, ночь полежит, а утром уже тает. Поэтому мы использовали каждую минуту и бежали кататься сразу.

         И вот я увидела там, на улице катающегося очень красивого мальчика, очень похожего на Робертино Лоретти.  Я не знала ни, как его зовут, ни из какой он школы, но он очень мне понравился. У него было красивое смуглое лицо, чёрные глаза и тёмные блестящие волосы. Одет он был в немецкую курточку - анорак, которых тогда у нас не было, из чего я сделала вывод, что он – тоже сын военного и прибыл из Германии. Так и оказалось. Мальчика звали Серёжа Воротников, он учился в нашей школе потом занимал все мои мысли последующие два года до самого выпуска. Жил он довольно далеко - на Анапском шоссе, и удивительно, как он оказался на той горке. Впрочем, Новороссийск - очень маленький городок, и пешком можно было дойти куда угодно.

          Серёжа учился с Геной Новосадовым из нашего подъезда в одном классе, и с ещё одной девочкой из нашего двора  - Наташей Околовой. Наташа жила в последнем подъезде нашего дома и редко играла с нами. У неё были очень строгие пожилые родители, да и сама она была немного странная - этакая ломака – кривляка и воображуля.  Хотя воображать особенно было нечем, потому что она была полной девочкой, низкого роста. И из всех достоинств у неё были светлые загнутые ресницы. И ещё она могла с выражением, прямо надрывом, читать стихи на школьных концертах.  Наташа  исправно приносила нам информацию о своём классе. А, узнав, что Серёжа мне нравится, она дразнила меня сведениями о нём: кто на кого как посмотрел, и что при этом сказал. А я, наивная и доверчивая, молча, страдала.

          Впрочем, Серёжа был серьёзным, немного замкнутым мальчиком и больше держался мужской компании. Я никогда не видела его с девочками. От нечего делать я рисовала всякие наброски на полях тетрадей во время скучных уроков. Так я цветными шариковыми ручками нарисовала себя в своём синем платье и Серёжу в его модных расклешённых брюках. Получилось очень похоже. И я любовалась этим рисунком и сохранила его на долгие годы.

       В классе, где учился Серёжа, 9-Г, было много красивых, высоких мальчиков. Они часто ходили компанией по 6-8 человек, курили и были очень серьёзными, занимались спортом и участвовали в разных олимпиадах и конкурсах в школе. Т.е. все были достойны уважения. Директор школы их очень ценил и даже уделил им внимание в своей книге о нашей школе.

        Моя мама к этому времени работала на таможне в порту Шесхарис, куда становились на разгрузку иностранные суда. Моряки дарили ей много разных сувениров. Так у меня появились жевательная резинка, разные монеты и диковинные шариковые ручки со всех концов света. К этому времени я кроме марок начала собирать ещё и монеты и старинные бумажные деньги.

         Родители работали каждый день, а папа ещё уходил со своим рыбнадзором в рейсы на пару недель. И я очень часто бывала дома совсем одна, не считая кошки или кота, которые у нас всегда жили. Дверь в квартиру днём совсем не закрывалась на замок, а на ночь запиралась на задвижку. И хотя у нас крайне редко бывали случаи краж, мне было неспокойно одной дома. Из оружия в доме был только папин кортик. Я, видно, много об этом думала, потому что иногда мне снились кошмары, что дверь в квартиру открывают незнакомые мужчины, я пытаюсь её закрыть, но у меня не получается, и я колю их кортиком через щель в двери.

        Мама к тому же играла в спектаклях народного театра Новороссийска. Профессионального театра тогда там не было. Артистами стали жители города, у которых был талант и желание выступать. Труппа ставила вполне серьёзные пьесы под руководством профессионального режиссёра Амербикяна – отца одного из мальчиков Серёжиной компании, Жорика Амербикяна. Я помню несколько их премьер: «Третья патетическая», «Человек с ружьём», « Кремлёвские куранты», «В день свадьбы». Были и ещё какие-то пьесы. Ленина в них очень талантливо играл директор ресторана, некий Козлов. Он изучал документальные фильмы и так вжился в роль, что о нём сняли даже фильм. Труппа не однажды выезжала с гастролями и на конкурсы в Москву, где получила высокую оценку и награды. А Козлов – «Ленин»  даже открывал праздничный концерт после открытия 22 съезда КПСС во Дворце съездов в Москве.

            Мама ездила вместе с театром и иногда отсутствовала по месяцу. Меня это совершенно не расстраивало. Я была очень самостоятельной девушкой, сама училась и сама была в состоянии себе приготовить несложную еду. А соседи всегда «приглядывали»  за мной и готовы были помочь в любой момент.

           Один раз получился довольно курьёзный случай. Мама уезжала в Москву на месяц, отец был в рейсе, я – в 9 классе. Мама оставила мне на месяц 30 рублей на питание в школьном буфете и дома. Для меня это были огромные деньги, и когда мама уехала, я долго думала, куда же мне спрятать эти деньги? Запирающимся на ключ у нас было только место – шкафчик в серванте. Я спрятала деньги там, в одну из  коробок с обувью, заперла дверцу на ключ и стала думать, куда же спрятать ключ? Тайных мест в квартире было немного. У нас не было избытка мебели или захламления вещами. Но т.к. я несколько раз перепрятывала ключ, в конечном итоге, я его сама потом не смогла найти….

        Первые дни в холодильнике было запасено много еды, и с неделю я продержалась на приготовленных мамой запасах. В кухне была корзина с картошкой и луком, на балконе висела вяленая ставрида. На полках стояли чай, кофе и сахар, крупы. Но настал день, когда всё же потребовались финансовые расходы. Я тщетно обшарила все закоулки  и не смогла ни найти ключ, ни вспомнить, где он лежит. Ранний склероз в 16 лет. Положение создавалось комичное. Сломать замок мне и в голову не приходило. Когда я пару дней прожила совсем без еды, я решила обратиться к соседке тёте Маше из 9 квартиры. Она была в хороших отношениях с нашей семьёй и вполне понимающая женщина. Я обрисовала ей ситуацию, попросила в долг 10 рублей и обещала отдать, когда найду ключ, или когда вернётся мама, если всё же не найду. Она дала мне деньги без всяких лишних разговоров. Оставшиеся несколько дней я прожила на эти 10 рублей. Я покупала каждый день пол-литровую бутылку молока и 100 граммов зефира (три штуки), и мне хватало этого на весь день. Можно даже сказать, что я приятно проводила время на такой диете.

          Нашла ключ я накануне маминого приезда. Я сидела на мамином диване и смотрела на стенку, и вдруг меня осенило: на стенке висели два плоских керамических кашпо для цветов. В одно из этих кашпо я и положила ключ. Но т.к. они оба были плоские и висели выше уровня глаз, м.б. я и заглядывала в них, но сразу не увидела этот маленький ключ. Дверца была открыта, долг в 10 рублей я отдала тут же тёте Маше, а оставшиеся, сэкономленные 20 рублей я вернула удивлённой маме…

          Мама всегда привозила из Москвы килограмма три хороших конфет и разные вещи, которых у нас в Новороссийске в помине не было…

          Однажды я возвращалась из школы домой одна, и на середине пути увидела на противоположной стороне улицы Серёжу, он шёл в школу. Мы посмотрели друг на друга, и вдруг он стал переходить улицу мне навстречу, по диагонали через дорогу, потом напрямик через кусты. Я ужасно растерялась, не знала, что и подумать… На меня напал столбняк, я покраснела до самых пяток. Он подошёл ко мне и спросил какую-то чепуху, типа, что я ему через кого-то что-то передавала… Сам тоже весь красный. Я ему что-то ответила, даже не помню, я была, как во сне… И он пошёл в школу, а я – домой, не зная, что и подумать. Но, главное, я поняла, что тоже нравлюсь ему, и что он меня отмечает среди других многочисленных школьников.

          После этого ко мне как-то подошла на перемене бойкая, нахальная Наташка Чёрная из параллельного класса. Она сказала мне: «Я знаю, что тебе нравится Серёжка Воротников, Хочешь, я приведу его к тебе в гости?» Я очень удивилась, но предложение было заманчивым. Иначе я просто не представляла, как мне с ним сблизиться. Она, действительно, привела его днём в субботу, когда родителей не было дома. Вела себя Наташка развязно и как у себя дома. Я усадила их в кресло и на диван в моей комнате, сварила кофе, подала в красивых чашках; в конфетнице - московские конфеты…Мы поболтали о том - о сём, и они ушли…Меня удивило и восхитило, что Серёжа ставил свою чашку на пол и вёл себя совершенно свободно…Пол у нас был красивый – золотистый паркет, покрытый лаком. И комната у меня была очень современная, чистая и красивая.

           Наши отношения не сдвинулись ни на йоту… Я, конечно, вела себя очень скованно. Было видно, что и с Наташкой у него ничего нет. Но он был из тех застенчивых мальчиков, которыми вполне могут манипулировать бойкие девочки. А я была неопытна и застенчива, хотя в кругу друзей считалась смелой и бойкой девочкой…

            Серёжа с Наташкой, вернее, Наташка с Серёжей приходили ко мне ещё пару раз в гости. Но после третьего раза Таня Чувашова «открыла» мне глаза. Она сказала мне, что слышала, как Наташка рассказывала подругам, что по субботам она ходит «к Ирке, у которой, как «база», можно попить кофе и поесть вкусных конфет». Я понимала, что к Серёже это не имеет никакого отношения. Он был выше этого, и это всё придумала Наташка и брала его, как спутника, для того, чтобы я её пустила тоже… Я, конечно, была разочарована и больше их не приглашала, а Серёжа не сделал ни одного шага для сближения… Взгляды в коридорах школы на перемене не шли в счёт… Серёжка остался для меня идеалом красоты и недостижимой мечтой. Из их «мужской» компании никто из мальчиков не встречался с девочками. Они все были настроены на серьёзную учёбу и институты…

            В школе, по-прежнему, каждую субботу проходили вечера с танцами после концертов. Но ни Серёжа, ни его компания никогда не оставались на танцы…

             На зимних каникулах группа наших учеников поехала на экскурсию в Ленинград. Мама тоже разрешила мне поехать. Мы отправились поездом Новороссийск – Ленинград и находились в пути больше суток. Не обошлось без дорожных приключений. Одна из девочек проходила через тамбур, где в этот момент проводник возился с печкой. Он повернулся, выхватив раскалённый лом из жерла и задел девочку им прямо по ногам. У неё был не просто ожёг, у неё выше колен образовалась выжженная огромная длинная рана. Переполох был ужасный. Как-то пытались оказать её первую помощь, но раны были настолько глубокими, что сделать что-то на скорую руку не представлялось возможным. Девочку с одним из сопровождающих высадили на первой же станции и отправили в больницу.

           Ленинград встретил нас неласково- пасмурной погодой, гололёдом и почти 30-ти градусным морозом. Поселили нас в какой-то гостинице за Невой на, так называемом, Заневском проспекте. В гостинице тоже было очень холодно, но, всё же, теплее, чем на улице. А мы, дети Юга, были не очень тепло одеты, потому что у нас в Новороссийске температура зимой ниже +10 почти никогда не опускалась. Питались мы в гостиничном буфете сами, поэтому были ещё и голодными.
 
           Экскурсий было много: Эрмитаж, Русский музей, Исаакиевский собор, Петродворец, Петропавловская крепость, Петергоф. Но на некоторые мы уже не хотели ехать, потому что было очень холодно. Впечатлений было очень много, особенно в Эрмитаже. Утром мы в него зашли и вышли вечером, но посмотрели какую-то сотую часть. В свободное время мы сами гуляли по городу, ели в каком-то кафе на Невском проспекте, любовались львами на разных мостах через каналы. Метро Ленинграда произвело на меня гнетущее впечатление по сравнению с Московским. Тоннели были очень глубокими, они проходили и под Невой, спуск под землю был очень долгим и наводил на мысль, что всё это может рухнуть в какой-то момент и засыпать там всех людей… Короче, я старалась скорее из метро выбраться и, по возможности, им не пользоваться.

           Мы даже были в некоторых магазинах. Так мы зашли днём в «Гостиный двор» и вышли из него затемно вечером, такой огромный был магазин. В один из дней в буфете со мной познакомился один юноша из Харькова, Юра Балобин. Мы просто стояли долго в очереди, разговорились, и он пригласил меня вечером в кино. Т.к. вечера у нас были совершенно свободными, я согласилась. Я даже помню фильм, который мы смотрели – «Рукопись, найденная в Сарагосе». Когда мы пришли в кинотеатр, оказалось, что вся наша группа тоже пришла в кино, и мне стало неловко… Фильм был этаким польским «ужастиком», и, действительно, наводил ужас.  Домой мы возвращались уже все вместе, но Юра попросил у меня мой адрес, и потом пару лет писал мне письма.

         Моя мама иногда «бралась» за моё воспитание. Так изредка мы ходили обедать в ресторан при единственной гостинице «Черноморской», и мама учила меня правильно пользоваться приборами, красиво есть и пить. А ещё при городском театре открылась школа бальных танцев, и мама захотела, чтобы я записалась и туда. Я стала посещать и эти занятия, которые проходили в романтической обстановке вестибюля театра, где был прекрасный паркет, классические белые шторы «рококо»  и колонны с пилястрами.

        На занятия ходили и девушки, и юноши. Перед занятием руководительница предлагала нам выбрать себе пару и стать парами. Как новенькая, первое занятие я танцевала с девушкой. Мы разучивали отдельные па вальса, танго, Ча-ча-ча, квик-степа и фокстрота. Но на следующее занятие меня пригласил один юноша. Мне он не очень понравился. Он краснел, потел, и руки его были мокрыми и скользкими… Он наступал мне на ноги, и я не очень приятно оттанцевала с ним занятие. А на следующий раз я уже не хотела с ним танцевать и специально задерживалась в фойе, пока определялись пары. А потом заходила, как бы опаздывая. Но на этих уроках бальных танцев я научилась свободно и изящно двигаться и к 10 классу уже умела танцевать все танцы.

       Маму пригласили работать заместителем заведующей отдела культуры Горисполкома. Теперь мы могли ходить на все концерты и спектакли приезжих артистов в нашем театре бесплатно. К нам приезжали и целые труппы театров со спектаклями, и отдельные певцы. Так я посмотрела и «Лебединое озеро», и «Баядерку», и несколько оперетт краснодарского театра оперетты. Приезжала и Эдита Пьеха с Броневицким и ансамблем «Дружба», и болгарские певцы: Лили Иванова, Джордже Марьянович, Бисер Киров и Эмил Димитров.

        Мы с мамой обычно сидели в первом ряду партера, в центре. Я надевала одно из моих нарядных платьев и красивые туфли. И вот однажды один из югославских певцов, исполняя свой хит, начал смотреть на меня в упор, а потом подошёл к краю сцены, присел на авансцене и пел свою песню, протянув ко мне руку и как бы, обращаясь ко мне. Я готова была провалиться сквозь землю, сидела, не шевелясь, вся покрасневшая. Но виду не подавала. Мне было очень неловко перед мамой. В антракте к нам подходили знакомые и поздравляли маму, неизвестно с чем…


                30. Рига.


           В первый раз мама взяла меня с собой к родственникам в Ригу летом после 9 класса. Сама она ездила туда каждый год, а тут всё же решила взять и меня. Мы поехали сначала, как всегда, в Москву, к тёте Геле и дяде Коле, а потом уж – в Ригу. Кончицы неизменно были радушны и гостеприимны. Кажется, тем же летом у них гостил мамин отец- дед Николай Алексеевич. Он жил где-то в Болшево, у своих родственников, а к Кончицам заехал в гости. Я сфотографировала его с мамой и с тётей Гелей и Николаем Ивановичем. Мы хорошо провели время вместе. У Николая Ивановича я научилась раскладывать несколько пасьянсов.

        В это время мой кузен Володя Кончиц закончил школу, потому что он был старше на один год, и поступал в институт. Он часто бывал у бабушки Гели и делился своими переживаниями. Институт был не простой, а МГИМО, куда почти невозможно было попасть. Факультет  арабского языка! Я удивилась, что он с английским языком идёт на арабский. И мне пояснили, что он в будущем будет военным разведчиком в арабских странах. Это вызывало уважение, но и какое-то ошеломление…Он стал красивым юношей со светлыми волнистыми волосами и аристократическими манерами. Я узнала, что он тоже любит коньки, занимается этим профессионально в спортивном клубе и катается на удивительных коньках «ножи» с длинными лезвиями. Володя произвёл на меня впечатление. Он был чем-то похож на Гену Жданова из нашего класса. Кстати, Володя сообщил мне, что проводил сам поисковую работу с целью узнать об истории нашей семьи, и ему удалось обнаружить в старых летописях, что семья Кончиц в родстве с польской семьёй Мнишек, к которой относилась знаменитая Марина Мнишек, жена самозванца – царя Лжедмитрия 1, пробывшая замужем за ним всего 10 дней. «Кончиц с Великих Мнишек» - так было написано в летописи. Володя тут же добавил, что это «по мужской линии», а я – «женская линия». Но всё равно это было интересно.

         Мы с мамой, как всегда, безуспешно, пытались попасть в Мавзолей. Очередь всегда заканчивалась до нашего приезда. Кончицы жили теперь в другой квартире, на Садовом кольце, возле МИДа. Улица называлась Смоленский бульвар, станция метро – Смоленская.

         Я гуляла по Москве с мамой, а иногда и сама. Я хорошо ориентировалась в городах, легко запоминала дорогу, разбиралась в схемах метро. Мы с мамой нашли одно милое кафе на улице Пушкинской, называлось оно «Шоколадница». Здесь продавались редкие по тем временам сладости и десерты. Там были блинчики с шоколадной подливкой и пирожные с чаем и кофе. Мы часто ездили туда через весь город  пообедать или поужинать. Сама я любила кататься в метро, узнавать и рассматривать новые станции и покупать на станциях вкусное « пирожное из мороженого». Такого нигде не было.

          Мы посетили всех наших родных в Москве: дядю Ростика и тётю Аню Смирновых, тётю Таню и Олю Давыдовых, Лену Кончиц и маминых друзей  - профессора и доктора математических наук Михневича с женой- тётей Галей и их сыновей - моих ровесников,  Колю и Юру. Встречи были очень приятными и запоминающимися.

          Наконец, мы отправились в Ригу фирменным поездом. Даже здесь, в купейном вагоне, уже чувствовалось, что мы едем «за границу». Было необыкновенно чисто, приятно пахло, туалетная бумага была на месте, проводники разговаривали тихими, вежливыми голосами…За окном мелькали непривычные пейзажи: ярко-зелёные поля сменялись густыми рощами, мелькали небольшие озёра и неглубокие лощины, покрытые густым туманом.

          В Риге нас встретили на машине дядя Юра  и тётя Соня. Мы быстро доехали с вокзала до их дома – на улице Лачплеша, 13, кв. 18. Их старинный, четырёхэтажный дом находился прямо в центре города. В подъезде была широкая  мраморная лестница с большими пролётами и местом для лифта посредине, но самого лифта не было. И смотреть вниз с верхних этажей было так же жутко, как и в доме деда в Ростове.  Квартира была для нас совершенно необычная. В ней было три входа. Хотя у Кончицев в Москве тоже был «чёрный» ход, но здесь был «парадный» вход для своих, служебный вход для  чужих посетителей прямо из кабинета, и «чёрный» вход из кухни. Парадный вход закрывался на две двери с тамбуром.   

          Длинный коридор вёл в столовую. Из него можно было попасть в ванную при входе, в кабинет, в гостиную, туалет и служебные помещения. В огромной кухне была ещё одна небольшая с окном комната для прислуги. А 4 комнаты шли анфиладой от кабинета до спальни хозяев. В квартире жили родители дяди Юры – Карл Иванович Амтманис – «латышский стрелок», его жена, которую все называли «мама-Катя», дядя Юра – Юрий Карлович Амтманис, его жена- тётя Соня – Софья Николаевна Амтмане, дочь дяди Коли Кончица-генерала, и она же - мамина двоюродная сестра. Николай Иванович Кончиц – московский генерал – майор, был родным братом нашей бабушки, Марии Ивановны Кончиц,  маминой мамы. Здесь же жили дети тёти Сони - Костя и Коля. Костя был сыном тёти Сони от первого брака, но дядя Юра его усыновил. Оба мои троюродные брата были значительно старше меня. Коля учился уже в Рижском авиационном институте, а Костя в Московском военном училище.

            Тётя Соня была очаровательной, кокетливой и очень женственной. Она была «лёгкой» в общении, с тонким чувством юмора и прекрасным воспитанием. Дочь ангельски доброй тёти Гели, она и не могла быть другой. Они сами с мамой-Катей убирали огромную квартиру, обслуживали такое количество мужчин и никогда не жаловались на тяжести жизни. Тётя Соня не работала и по подсказке свекрови, которая тоже была прекрасной женщиной и хозяйкой, старалась все домашние работы успеть сделать за то время, когда дядя Юра был на работе.

             А работал дядя Юра военным прокурором Риги. Когда же он возвращался, она кормила его вкуснейшим обедом, и они шли гулять или в кино, или в оперу. Сам дядя Юра не был красавцем: невысокого роста, светловолосый, со стесанным саблей в бою подбородком. Он тоже был в чине генерала и ранение своё получил на войне. Но мне неудобно было расспрашивать, и я не знала подробностей. По сравнению с красавицей тётей Соней дядя Юра был прямо некрасив. И дети у них получились не очень красивые. Старший Костя взял краски лица от матери, у него были чёрные брови, густые чёрные волосы и тёмные глаза, но черты лица явно были от отца (я не узнала, кто был его отцом), вытянутое вперёд, какое-то «острое», как у хорька, плохие зубы и выражение лица, как у какого-то хулигана, а не внука генерала… Он и вёл себя соответственно, с ним постоянно были проблемы.

           Коля был родным сыном дяди Юры и ничего не взял от матери. Он был низкорослым, кряжистым, с кривоватыми ногами и большим тазом. Рыжеватый, веснушчатый с блеклыми глазами и белесыми ресницами  – он совсем мне не понравился, как и Костя. Нас заставили поцеловаться прямо на вокзале. Сказали: «Ну, вы же-двоюродные брат и сестра». На самом деле мы были троюродными.

           Но жить с ними вместе нам не пришлось, потому что летом вся семья выезжала на служебную дачу в Юрмалу. Вся роскошна квартира с каминами в каждой комнате, с роялем в гостиной, огромной столовой, двумя кабинетами и двумя спальнями была предоставлена нам. Мы с мамой расположились в первой спальне, граничащей с гостиной. В ней, как раз, и был тот «служебный» вход, но теперь дверь была накрепко закрыта и заставлена диваном, потому что раньше их квартиру обокрали именно через этот вход.

          Погода в Риге была прохладная в разгар лета, так что ехать на взморье мне не хотелось. Если на солнце временами было жарко, то в тени обдавало непривычным холодом. И ясный день мог внезапно смениться проливным дождём. «Балтика», - объяснили нам родственники.  Мы ходили с мамой по магазинам, ездили в латышскую деревню-музей, посетили зоопарк, театр оперы и балета, гуляли в парках. Тётя Соня периодически приезжала в Ригу как-то нас развлечь. Потом уговорила нас тоже поехать на дачу в Юрмалу. Дача находилась в посёлке Дзинтари. До неё можно было добраться за 20 минут электричкой. Дача была очень большая, двухэтажная, с мезонином. Кроме семьи Амтманов там отдыхали ещё какие-то их родственники с огромным белым ангорским котом. Кот сразу полюбил мою маму и приходил каждую ночь спать у неё в ногах.

         Мы с удовольствием провели там какое-то время. В широком дворе стоял теннисный стол. А т.к. я очень прилично уже играла  в теннис, мы с утра до вечера сражались с братьями и с их другом Толиком, который к ним приехал в гости. Комнат в доме было очень много. Где-то мы завтракали, где-то играли в карты, где-то спали. У дачи была большая стеклянная веранда, здесь тоже было приятно проводить время в плохую погоду. Обедали на улице под сенью старых деревьев. Тётя Соня готовила какие-то гигантские порции своим сыновьям и удивлялась, что я так мало ем. Мы катались с мальчиками на велосипедах по городку. Братья показали мне концертный зал в Дзинтари, где часто устраивались всякие фестивали, концерты и конкурсы.

        Братья, услышав, что я занимаюсь плаванием, очень настаивали, чтобы я пошла с ними на море. Но я, привыкшая к тёплой воде Чёрного моря, совершенно не хотела плавать при температуре 14-16 градусов в Балтийском море. Каждый раз, когда мы ехали в Ригу, братья напоминали мне, чтобы я взяла купальник. А я делала вид, что я его каждый раз «забываю». Потом, наконец, тётя Соня, будучи с нами в Риге, настоятельно напомнила мне, чтобы я его взяла. И мне пришлось сдаться.

        Мы пошли с братьями на взморье. Вид, конечно, был очень красивый: сосны, золотой песок и холодное море. Я не хотела лезть в эту ледяную воду. Ужас был в том, что не только вода была холодная, но и берег был мелким на многие десятки метров. И надо было долго идти, пока найдёшь место, где реально можно плавать. И при этом ты успеваешь остыть до гусиной кожи. К тому же на этом мелководье был очень сильный и высокий прибой. Зайти-то я зашла, а вот выйти у меня не получалось. Волна накрывала меня с головой и оттаскивала по дну подальше от берега. Я довольно долго беспомощно барахталась в 100 метрах от берега, пока, наконец, Коля не зашёл в воду и не вытащил меня. Больше я на такие авантюры не соглашалась.

          Мы успели подружиться больше с Колей. И он вместе со своим другом Толиком взяли меня в поездку-экскурсию в Сигулду, латышскую Швейцарию, как они называли. Мама успела прикупить мне в Риге замечательные спортивные брюки - эластик «василькового» цвета. Я надела красивую вязанную мамину кофту, потому что было довольно прохладно, и новые туфли. Эти туфли сыграли со мной злую шутку. Я надела их на босу ногу, и они начали натирать мне пятки прямо в середине экскурсии. В Сигулде пришлось лазить по горам, жаловаться мне было стыдно, и я растёрла себе пятки до кровавых мозолей. Поэтому вся прелесть красивой экскурсии для меня была потеряна.

           В другой раз братья взяли меня сначала в один бар там же в Дзинтари, а потом в другой - в Майори. Бары поразили меня своим оформлением и обстановкой. Люди сидели за столиками, свободно общались, смеялись…У нас в провинции этого не было и в помине…В Майори бар был пивной, оформлен, как трюм корабля – с деревянными стенами, канатами, бочками и штурвалом. Было очень уютно, таинственно и красиво. Коля много рассказывал мне об их жизни, о том, какую музыку они слушают, какие радиостанции, как проводят время. Он очень гордился Латвией и говорил, что Рига – лучшее место для жизни. Я не спорила. Я была в восторге, но старалась не демонстрировать братьям свою наивность и неопытность. Я полюбила Ригу так же, как её любила моя мама. Я узнала у Коли и записала несколько ходовых латышских слов и фраз и использовала их, когда сама гуляла по городу. А потом я купила учебник латышского языка. Оба брата учились в школе и в институте на латышском языке.


                31.  Выпуск.



           После такого насыщенно проведённого лета нам было, о чём поговорить и во дворе с ребятами, и в классе – с Таней и с Толиком Ивановым, соседом по парте. Предстоял напряжённый год, экзамены и поступление в институт.

           Когда я ещё училась в 9 классе, мама познакомилась с одной интересной женщиной- Меньшиковой Татьяной Васильевной. Она была известной художницей, членом Союза художников СССР. Однажды она была у нас в гостях, и мама продемонстрировала ей мои рисунки. Я специализировалась на копировании иллюстраций к книгам, открыток и фотографий. Могла с фото нарисовать очень похожий портрет человека. Татьяна Васильевна оценила мои рисунки и сказала, что у меня определённо есть способности к рисованию. Она пригласила меня в Изостудию во Дворце пионеров, которую сама и вела. Я отнеслась очень ответственно к этому увлечению, регулярно посещала занятия и пленэры, выходы на этюды и всякие выставки. Мама разрешила купить мне в салоне-магазине этюдник, кисти, краски, всякие лаки, растворители, уголь и карандаши. Я увлеклась не на шутку, тем более, что Татьяна Васильевна ориентировала нас на поступление в Краснодарское художественное училище им. Грекова. Моя папка, как теперь говорят, «портфолио», пополнялась набросками углем, акварелями, натюрмортами и портретами маслом. Лучше всего у меня получались карандашные рисунки. Татьяна Васильевна научила нас разным видам штрихования, и я успешно применяла их на практике. Я даже написала свой автопортрет маслом, глядя в зеркало, когда ещё училась в 9 классе. Две мои работы большого  формата отправили на выставку в Лондон. Я рисовала самозабвенно, иногда, лёжа на полу, иногда, сидя за столом, иногда, стоя,в этюднике. Мне нравился запах краски, дерева, растворителей. Я охотно оформляла вечера в школе,  стенгазеты. 

           Параллельно я всё ещё тренировалась в бассейне. Но в 9 классе открылась новая группа подводного плавания, в неё брали только опытных пловцов, и я туда перешла, мне было интересно, этот вид спорта назывался «многоборье». Сначала нас теоретически готовили в клубе ДОСААФ на Советов. Нам читали лекции об устройстве акваланга, о технике безопасности плавания под водой и о болезнях, связанных с неправильным использованием акваланга.

           Но в бассейне не всё было так просто. У нас осталось «сухое плавание» по часу перед бассейном. А потом сначала мы должны были плавать в комплекте №1: ластах, маске и трубке. У нас было ныряние на 25 метров для девочек ( бассейн был как раз такой длины) и 50 метров для мальчиков, плавание на скорость в комплекте № 1 , а потом уж  - само подводное плавание с аквалангом сначала в бассейне, а потом -  на водной станции.

          Я купила себе синие, тяжёлые, резиновые ласты, которые служили мне долгие годы, и без которых я потом лет 30 не могла плавать, маску и трубку. Теперь тренировки проходили только в ластах. Ты не барахтался в воде, как щенок, а рассекал воду, как ракета. Я и на пляж ходила теперь только с ластами. Летом после 9 класса я получила 1 –й взрослый  разряд по подводному плаванию и должна была участвовать в краевых соревнованиях. Дело было в конце мая - начале июня, вода в море была ещё холодная. Нас запускали с аквалангом на водной станции, и мы по одному плавали с буйками вокруг пирсов на приличной глубине. Ребята жили в комнатах на водной станции, а я просто приходила из дома. Питались мы в ресторане «Мир» на Набережной по талонам. Я успела пробыть на сборах буквально пару дней и заболела бронхитом. Так что моё участие в соревнованиях не состоялось.

           В школе всё шло своим чередом. К десятому классу ещё часть учеников выбыла, и нас осталось 25. Наш, 10-А, поместили в небольшой класс на втором этаже с двумя окнами.  Я, по-прежнему, сидела за первой партой с Толиком Ивановым, а Таня - за предпоследней партой с Суриком Оганесовым. Парт в каждом ряду было четыре, и убирать такой класс можно было очень быстро. Я нашла преимущество сидения за первой партой: здесь было удобно списывать. Учителя обычно на контрольных или проверочных работах  становились сзади, у последней парты и наблюдали за нами. И видели лишь мою спину. Я иногда клала себе на колени учебник, чуть-чуть отодвигала крышку парты и видела текст в щель. Можно было сидеть с задумчивым видом, подперев голову свободной рукой, и списывать прямо с книги. Никто меня ни разу не поймал. А Толик Иванов перекатывал всё у меня…

        Когда мы ходили по кабинетам – на физику или химию, там мы садились за парту с Таней.

         Со второй половины года мы начали учить билеты по всем предметам. Самыми сложными представлялись мне химия и физика. Химию преподавала новая учительница, которая не сумела до нас доходчиво донести материал. И если я очень хорошо поняла и прекрасно решала задачи по неорганической химии, то органическая химия была для меня совершенно terra incognitа, и я начала пропускать уроки химии, когда начинался опрос. Прогуливать уроки не представлялось возможным из-за тотального контроля других учителей, а вот пересидеть в школьном туалете было можно. На каждом этаже было по два просторных помещения, и я просто стояла у окна и пережидала опрос. Так же тяжело было с физикой. Сначала нам преподавал маленький, смешной армянин  Савелий Ильич. И хотя он говорил с акцентом, мы его нормально воспринимали. Да  и физика была интересной: разбирали устройство электроприборов: утюга, телефона, рисовали схемы электроцепей, учили то, что потом пригодилось в жизни. Но в 10 классе к нам пришла новая учительница, совершенно несимпатичная, которая почти весь урок тратила на опрос, а когда начинала объяснять новый материал, звенел звонок, и мы уходили. В середине года она ушла в декрет, и мы остались без учителя.

             Лучше всего мне давались «языки» и литература. Я много читала, и школьный материал был для меня давно пройденным этапом. Александрушка относилась ко мне с уважением и часто посылала меня в другие классы диктовать диктанты, когда сама не успевала проверять тетради. А иногда и в нашем классе она просила меня провести диктант или изложение, потому что, как говорила она, «ты всё равно «пятёрку» получишь»… А сама она сидела рядом и проверяла тетради.  Я не отказывалась и диктовала ребятам, показывая внизу незаметно рукой, где ставить запятые. Мне никогда и в голову не приходило, что я сама смогу стать учителем.

          По немецкому языку наша «Кукла» давала нам заучивать огромные темы на целый печатный лист мелким шрифтом, типа: «Людвиг Ван Бетховен», «Берлин-столица ГДР», «Вольфганг Амадей Моцарт», «Москва- столица СССР»,  «ГДР» и т.п. Тем было 25, нужно было отвечать без запинки. Мы зубрили их дома и сдавали их по одной - «Кукле». Она была очень строгой учительницей и никаких поблажек не давала. Зато мы узнали из тем, какое государственное устройство в Германии и сколько у них партий, какие крупные города в Германии, и как учатся там школьники.

         В 10 классе мы уже почти профессионально играли в спортивные игры: волейбол, баскетбол, ручной мяч и водное поло. Георгий Николаевич научил нас всему и часто устраивал соревнования. Мальчики играли в футбол на школьном стадионе, а мы - на спортивных площадках и в зале. Это был лишний повод пообщаться с ребятами из других классов. Я брала с собой фотоаппарат и снимала некоторые школьные моменты, так что у меня осталось много памятных фотографий.

          Жалею, что не фотографировала учителей, и у меня остались только снимки Александрушки, когда она ходила с нами в походы уже после школы…Умение играть в спортивные игры и хорошая физическая подготовка очень пригодились потом в институте, где тоже было много соревнований, и я представляла факультет вместе с Леной Сорочинской почти по всем видам спорта. Даже ядро толкали.

         В десятом классе мы теперь не спешили домой после школы, а чаще оставались в спортивном зале играть в волейбол, баскетбол или настольный теннис. Мы играли самозабвенно, по несколько часов. Часто репетировали что-нибудь с хором к концерту или к вечерам. В школе было нисколько не скучно, а, напротив, - увлекательно и интересно. После тренировок мы шли домой компанией, мальчики несли нам портфели. Мне было по пути с Колей Фокиным и Витей Свитченко, это они, в основном носили мой портфель. Сурику тоже было по пути с нами, но почему-то он редко с нами ходил.

         К этому времени Танина семья получила, наконец, нормальную, трёхкомнатную квартиру в новом доме на Октябрьской площади в «военном» доме прямо рядом с тем домом, где они жили раньше. Я помогала им переезжать на новое место на третьем этаже. Это было очень радостно. Теперь всей семье было просторно и удобно. Пианино встало в большой гостиной, а у Тани и её младшего брата Димы  была своя комната с письменными столами и отдельными диванами. Таисия Ивановна была отменной хозяйкой, она очень быстро навела порядок и уют в новой квартире. Здесь ещё приятно пахло побелкой, краской и новым паркетом. Мы с Таней не сидели дома, но всё же часто бывали друг у друга.

         Теперь нам часто задавали конспектировать какого-нибудь классика, и мы с Таней подолгу сидели в городской библиотеке на улице Советов. Библиотека была хорошая, в старинном здании в два этажа. Большой вестибюль настраивал на торжественные мысли, а паркет в читальных залах наводил на мысли о бальных танцах. Здесь всё было тихо и чинно. До этого мы были записаны и часто посещали детскую библиотеку на первом этаже обычного пятиэтажного здания возле Набережной. Там нас приучили вести себя тихо и уважительно по отношению к другим читателям. Так что мы пришли во взрослую библиотеку им. Горького вполне подготовленными. Кроме нас в читальном зале было очень мало людей.

           Александрушка задавала нам большие, замысловатые сочинения-рассуждения или эссе. Я писала обычно размером именно с тетрадь в 12 листов, иногда  подкладывала ещё пару листиков. Для того, чтобы написать сочинение, естественно, требовалось много времени и литература. Мы с Татьяной брали собрание сочинений Белинского, и, если у него что-нибудь было на заданную тему ( о Пушкине, Лермонтове, Гоголе  и их произведениях), передирали у классика, переставляя местами слова в предложениях, чтобы невозможно было узнать. Александрушка так и не раскусила наши манёвры. А мои сочинения на вольные темы посылала на конкурсы в Краснодар. Для того, чтобы сочинение можно было отправить, нужно было предоставить его в печатном виде. У нас в семье машинки не было, а у Тани - была. И они разрешили мне приходить даже тогда, когда никого не было дома, и печатать у Тани в комнате. Опыта у меня не было, поэтому я печатала медленно, а если допускала опечатки, то приходилось переделывать целую страницу. Работа шла медленно. Уже не помню, сколько времени понадобилось, чтобы отпечатать сочинение без ошибок, но несколько дней это точно.

            И так, я училась в школе в выпускном классе, три раза в неделю ходила на тренировки в бассейн, три раза – в Изо-студию рисовать, два раза - на хор, два раза – в ТЮЗ, и на всё хватало времени. Мама не загружала меня домашней работой, но у меня были определённые обязанности по дому, и я успевала их выполнить. Квартира была новая, просторная, вещей мало, ничего лишнего, так что убирать можно было быстро. На полу – паркет, покрытый лаком. Мы его не мыли, а протирали влажной тряпкой. Я утром выбрасывала мусор и ходила за продуктами в соседний гастроном. Ещё приходилось рано утром покупать молоко из бочки, возле которой всегда стояли огромные очереди. Вот стояние в очереди меня всегда угнетало. Приходилось тратить до часу драгоценного времени…

         Вечерами мы всё равно находили время выйти во двор и пообщаться с соседскими ребятами, покататься на велосипедах или «роликах», поиграть в «казаки-разбойники» или в домино. Бабушка из 3-ей квартиры ненавидела нас лютой ненавистью, но мы просто были толстокожими, жизнерадостными подростками и не обращали на неё внимание.

      В 10 классе мы часто ходили в походы разными компаниями. Время было совершенно спокойное, и мамы отпускали нас без боязни даже с ночёвкой.  Чаще всего мы собирались с соседом по парте, Толиком Ивановым. Причём походы были разными: рыбалка, охота и просто поход. С ним всегда ходила пара товарищей – однолеток с его улицы, но не из нашей школы. Это были весёлые ребята, из простых семей с «бугра», но хорошо воспитанных. Толик всегда сам следил, чтобы мальчики не ругались при мне и вели себя достойно. Они брали четырёхместную палатку, котёл для еды и приспособление, чтобы его вешать над костром. На охоту, естественно, брали ружья – двустволки, а на рыбалку - удочки. Один раз мы ездили в Широкую Балку на один день без палатки. Сначала устроили пикник на траве, а потом пошли купаться. День был ветреный, а вода холодная. Так что я не купалась, да и мальчики полезли в воду неохотно. Но в тот раз я потеряла наручные часы, которые мне подарил папа Глеб. Они были на браслете –«краб», который просто раскрывался при нажатии. Правда, у меня закрались смутные сомнения по поводу товарищей Толика. Но «не пойман – не вор».

         Второй раз мы выбрались на Колдун-гору на один день на охоту. Погода в этот день выдалась пасмурной, висел небольшой туман. Поэтому мы, первым делом, соорудили шалаш из веток и травы. И очень вовремя, потому что пошёл моросящий дождь. Это нисколько не испортило нам настроение, и мы сидели в палатке и стреляли оттуда по разным предметам. Слава Богу, никого не убили.

          Колдун – гора в то время была ещё не разминирована, хотя шёл 1968 год. Повсюду валялось много патронов, и можно было найти и снаряды, если хорошо поискать. Мальчики, товарищи Толика, были обычными уличными мальчишками, и их тянуло на подвиги. Так что после нашей стрельбы по яйцам они захотели чего-нибудь более захватывающего и отправились на поиски, оставив нас с Толиком и ещё одним мальчиком Вадиком со странной фамилией Стоколяс варить обед в котелке. Потом они прибежали через час и рассказали такую историю: оказывается, они нашли снаряд. От большого ума они развели костёр посреди горной дороги, потому что везде дорогу окружал дремучий лес. И положили в костёр снаряд, а сами спрятались подальше, за деревья. И вдруг они услышали звук мотора приближающегося грузовика. Машина ехала именно по дороге. Мальчишки в страхе отбежали ещё дальше и залегли, вслушиваясь в звуки с дороги. Прогремел взрыв, звука мотора не стало слышно. Мальчишки в ужасе пролежали ещё несколько минут и услышали, что грузовик снова завёлся и поехал дальше. Хорошо, что эта бессмысленная хулиганская выходка не имела последствий.

           Ещё раз мы ходили с ними на «рыбалку». Мы шли пешком в Широкую Балку через перевал, а потом по берегу моря. Это был очень длинный путь, но нам всё было нипочём.  На этот раз мы взяли палатку и собирались остаться там ночевать. Долго примерялись, где поставить палатку, мальчики спорили. К конце концов мы разбили её на довольно высоком выступе. Развели костёр, потом мальчики пошли рыбачить, а я бродила по берегу и обнаружила рядом в лесу довольно большую палатку человек на 10. Тут же увидела большую компанию, весело проводящую время. И среди них были наши одноклассники : Сурен Оганесов и Люда Мужикова. Я была очень удивлена, встретив их вместе. В школе они никак не общались. Мы поговорили с ребятами, и я вернулась к своим товарищам. Мальчики уже наловили рыбы, кажется, бычков, и мы варили уху. Долго сидели у костра, пели босяцкие песни под гитару, а потом улеглись спать в палатке «покатом», прямо без всяких подстилок и одеял. Я спала с краю, рядом - верный друг Толик, а потом два мальчишки. Один из них, кажется, Вадик. Утром мы встали, опять что-то готовили в котелке, купались и отправились домой. Я помню, что любимой нашей пищей была сваренные в котелке рожки или ракушки (макароны) с тушёнкой и в другом котелке - какао из сгущенного какао в банках. Это была самая вкусная еда: с запахом костра, на свежем воздухе! Это было прекрасно!

            После этого похода Вадик предложил мне сходить с ним на свидание. Я была удивлена,  но согласилась. Вадик, в общем-то, был симпатичным, старше нас, не учился в нашей школе и т.д. Встретились мы с ним в парке Горького. Катались на всяких взрослых каруселях, потом сходили в кино. При ближайшем рассмотрении Вадик мне меньше понравился. Он мазал волосы зачем-то репейным маслом, и поэтому он выглядел каким-то «несвежим» и старообразным. К тому же, Толик Иванов, мой сосед по парте, уже на следующий день знал о нашем свидании во всех подробностях. А мама спросила меня с улыбкой: « С кем это ты вчера ходила в кино?». Я была неприятно удивлена этим. Новороссийск был маленьким городом, где у каждого жителя было очень много знакомых. Так  знакомая билетёрша в кинотеатре «Москва» тут же доложила моей маме, вероятно, даже по телефону, что её дочь была в кино с молодым человеком. Из-за этого мне совсем не хотелось с кем-то встречаться…

            Так что мы собирались компаниями во дворе или гуляли где – нибудь на площади Героев или на Набережной. Родители настраивали нас исключительно на учёбу, поэтому ничего серьёзного допустить было нельзя.

            Толик Иванов тоже мазал волосы репейным маслом. Мне это  очень не нравилось, и я ему об этом прямо говорила. У него были шикарные светлые, блестящие волосы, которые красиво рассыпались у него на лбу после мытья. Но ему казалось, что это непорядок, что волосы должны лежать на голове. И он часто использовал это репейное масло, после которого волосы выглядели грязными и жирными.  Толик был очень симпатичным мальчиком с ясными серо-голубыми глазами, прекрасным цветом лица, какой бывает только у смуглых блондинов. Он был очень чистоплотным и аккуратным, и мы были с ним закадычными друзьями. Все годы Толик был маленького роста, и только в 10 классе он догнал меня по высоте, но был ровно вровень, не выше. Мы с ним никогда не ссорились и дружили душа в душу все годы. Я с ним шепталась, как с девчонками и рассказывала ему о мальчиках, которые за мной ухаживали. А он охранял меня негласно, и если чьи-то ухаживания становились слишком навязчивыми и несносными, он незаметно «разбирался» с этими кавалерами, не говоря мне ничего. Так что у меня был  маленький друг и защитник.
 
            Однажды из-за этого вышла неприятная история. В 9 классе за мной начал «бегать», так это называлось, один десятиклассник, Сергей Проймин. Это был этакий бесшабашный блондин, косолапый, неуклюжий, высокого роста, склонный к пьянству. Мне он совсем не нравился, а он был очень настойчивым, если не сказать навязчивым. Я не подавала ему ни малейшего повода для ухаживания. Один раз он проводил меня домой после школьного вечера, а потом решил, что я должна с ним встречаться. Я всячески его избегала. Он часто приходил пьяный в наш двор и караулил меня в подъезде. Мне приходилось идти за дом, потому что все окна нашей квартиры выходили на улицу, а не во двор, кричать маме на третий этаж, чтобы она спустилась и встретила меня. Мама спускалась каждый раз и проводила с ним «душеспасительные» беседы, но он не отставал.

           И я как-то пожаловалась Толику, что Проймин мне проходу не даёт. Толик ничего не сказал. Но через несколько дней мы вечером сидели с ребятами на лавочке во дворе. Вдруг перед нами, как из-под земли, вырос пьяный Сергей. Он подошёл и молча ударил меня по лицу. Я сказала ему: «Пьяный дурак!», и побежала домой. Моя мама сразу же вышла и пыталась с ним поговорить. Но он был настолько пьян, что разговор не получился. Я подозревала, что Толик с товарищами «разобрался» с Сергеем, называя меня. С этого дня Сергей больше вообще не существовал для меня. Он, по-прежнему, караулил меня возле дома, но говорить с ним я не желала. После школы он поступил в мореходку, кажется, в Одессе. Однажды он заявился в Ростов, когда я уже училась там в институте, приехал с каким-то другом в наше общежитие на «Скорой помощи». Но, к счастью, меня не оказалось на месте, и девочки потом с восторгом рассказывали мне, что приезжал такой бесшабашный молодой человек и переполошил весь факультет…

           В десятом классе требовали обязательное ношение школьной формы. Пока было жарко, мы ходили в тёмных юбках и в белых рубашках с закатанными рукавами, в отвороты которых очень удобно было прятать шпаргалки. Когда холодало, я носила своё красивое шерстяное синее платье с большим кружевным воротником и фартуки, которые мне привезла мама из Риги. Волосы я носила до плеч, мыла их почти каждый день и накручивала на мамины бигуди.  Так что в десятом классе я себе нравилась.
 
            Правда, я всё время страдала из-за отсутствия разнообразных нарядов и обуви. В продаже ничего не было, а  «толчок» в Новороссийске открыли только тогда, когда я уже училась в Ростове. Мама шила мне по два платья в сезон, и мне всегда приходилось горячо спорить и буквально вымаливать модный фасон или понравившуюся деталь. Мы спорили и из-за длины платьев, и из-за глубины вырезов.
 
            Мне очень нравился облегающий фасон платьев «принцесса», а маме удобнее было сшить мне что-то прямое, чтобы не заморачиваться с кроем. Иногда я находила в журналах мод какой-нибудь фасон и просто бредила им, представляя, как мне будет в нём хорошо. А мама зачастую не знала, как ЭТО сшить, потому что выкроек в журналах тогда не было. Но не было не только готовой одежды, ткани купить тоже можно было только в больших городах. Мама всегда привозила отрезы из Москвы, Ростова и Риги. Покупала она, не представляя ещё фасона будущего платья. Поэтому брала наугад по 3 метра. А дома приходилось пытаться сшить из этих трёх метров что-нибудь приличное. К сожалению, я почему-то не фотографировала себя в 7-9 классах, и у меня не сохранились фотографии красивых платьев: выпускного в 8 классе, праздничного платья, отделанного мехом и лёгкого батистового в 8 классе, которые я очень любила, и которые действительно были красивыми.

           В конце 60-х годов моряки Новороссийска начали ходить на иностранных судах и привозить редкие, но очень красивые вещи. Так в моду вошли нейлоновые толстые курточки и плащи «Болонья». Некоторые богатые девочки начали щеголять вещами в школе. Однажды в кино, куда нас зачастую водили всей школой на программные фильмы, я увидела, как красиво Таня Сыченникова, дочь начальника нефтеналивного флота, живущая теперь в нашей бывшей квартире на ул. Советов, 7, прошелестела своим синим плащом, садясь на своё место в первых рядах. Мне очень захотелось иметь такой плащ. Я просто «заболела» им.  Мама сделала мне выговор, что нельзя так переживать из-за вещей, что это «вещизм» и мещанство. Но мне повезло. К нам в гости зашла мамина приятельница из Горисполкома и, узнав о моём желании, предложила «достать» желанный плащ. Стоил он всего 60 рублей, но при тех зарплатах, это была дорогая покупка. И вот я стала обладательницей итальянской «Болоньи» коричневого цвета. Плащ был воздушный, холодный, совсем не красивый и годился разве что для дождя. Но мы щеголяли в них до глубокой осени, носили расстёгнутым, чтобы полы плаща издавали шелест при ходьбе, тем более, что в Новороссийске температура зимой почти не опускалась ниже +10 градусов.

             Уже с середины учебного года в 10 классе надо было думать о выпускном наряде. Таня показала мне своё будущее платье. Танина мама заранее обо всём подумала и купила ткань в Германии за два года вперёд. Они привезли  специально для этого случая «дедерон», как он тогда назывался. А по сути это был толстый капрон белого цвета с вышитыми на нём выпуклыми цветами тоже белого цвета. Материал был очень красив, и я заранее завидовала Тане. Но потом мама написала тёте Соне в Ригу, и та прислала отрез белой ткани, тоже очень красивой. Я бы назвала её парча, но это было что-то не то. Материал был плотный и тоже с выпуклым рисунком. Отрез был небольшой, поэтому ничего сверхъестественного мы придумать не могли и сшили в ателье платье-«принцессу» без рукавов, но с большим плоским бантом под грудью. Сидело оно прекрасно. К платью были куплены белые туфли на высоком каблуке и ажурные белые колготки. Всё вместе было очень красиво. Так что к весне я уже могла не волноваться о выпускном вечере, всё было готово.

           Нужно было готовиться к экзаменам, которых насчитывалось восемь. За  русский язык, литературу, немецкий и историю я не волновалась. Это были мои любимые предметы, у меня всегда были по ним «пятёрки». А вот алгебра, физика и химия вызывали у меня панический ужас. Я, конечно, учила билеты, штудировала учебник, но зачастую многого не понимала. У меня был гуманитарный склад ума. Помочь мне было некому. К папе Лазарю я давно уже не обращалась, потому что он вместо помощи начинал меня экзаменовать…

           Оставалось только - сделать шпаргалки. В то время были в ходу этакие «гармошки». Вырезались длинные полоски из тетрадей в клеточку, иногда они дополнительно склеивались, чтобы получилось длиннее. И на них мелким почерком шариковой ручкой писались теоремы или формулы. Я писала по две строчки в каждой клеточке. Потом полоски складывались «гармошкой» и прятались в потайных местах: за отворотами рукавов рубашки или в карманах у мальчиков. Мы с Таней понимали, что осилить всю программу в «шпорах» по трём предметам было непосильно, поэтому договорились писать по половине билетов каждая. Т.Е. я писала ответы, к примеру, с 1 по 15 , а Таня писала с 15 по 30 билеты. Потом мы должны были идти на экзамен в одной «пятёрке», и, если что, поменяться шпаргалками, если попадётся билет из другой части.  Так мы и сделали.

         Всё прошло благополучно, хотя я пила накануне валериану и корвалол и очень волновалась. Сочинение я написала на «отлично» на вольную тему, добавив к нему свои стихи. Директор Валентин Тимофеевич лично поздравил меня с «пятёркой» в коридоре второго этажа, взял за руку и сказал, что ему очень понравилось моё сочинение. Мне было приятно это слышать, потому что нас, учеников,  было очень много в школе, с десяток «медалистов», но он запомнил и выделил меня.

         Устные экзамены тоже прошли удачно. По истории мне попался первый билет, который я знала «от и до». Анна Николаевна была несколько разочарована этим, но предложить мне другой билет она не имела права, и поэтому ей пришлось выслушать мой блестящий ответ и поставить мне «5».  Письменный экзамен по алгебре прошёл тоже благополучно, хотя мы изрядно понервничали, пока «отличники» всё решили и передали нам списать.
 
         На экзаменах по физике и химии мы проделали с Таней свой маневр, он удался, даже на химии передали благополучно друг другу соответственные «шпоры», и экзамен был сдан. Перед экзаменом по физике я исписала ноги выше коленей красной пастой формулами. Потом мы сразу отправились на пляж, и мои ноги стали предметом внимания отдыхающих, потому что это было похоже на царапины…

         И так, переживания об экзаменах отступили на задний план. На повестке дня был выпускной вечер.

         Приблизительно в это время у одноклассницы, отличницы, Жени Мальцевой был день рождения. И её мама решила напоследок пригласить весь класс. Это было необычно, у нас не было до этого таких праздников. Я сначала отказалась идти, потому что у меня именно в это время должны были состояться важные соревнования по плаванию. Но Женя сказала, что это неважно, если я опоздаю, но я обязательно должна появиться там. И вот я, с мокрыми волосами после бассейна, запыхавшись, потому что всё пешком, попала на Женин день рождения. Женина мама  встретила меня очень ласково, усадила за стол и налила мне «штрафную» рюмочку домашней вишнёвой наливки. Я её выпила, можно сказать, на голодный желудок. В голове ничего не помутилось, но ноги почему-то «отнялись» и не хотели ходить какое-то время. Эту наливку я запомнила очень хорошо. День рождения очень сблизил нас, одноклассников, и к Жене мы начали относиться с ещё большей симпатией, познакомившись с её  замечательной мамой и бабушкой.


                32. Выпускной вечер.


        Волноваться, собственно, было нечего. Но я всегда переживаю перед такими значимыми событиями. С родителей собрали небольшие деньги на праздничный стол, по 10 рублей. Никто из родителей не собирался оставаться после торжественной части на празднование, так что для стола закупили «детские» вкусности: шампанское в ограниченных количествах, фрукты, конфеты  и торты. Кто организовывал и накрывал на столы, я даже не знаю.

       Я сходила в ближайший салон красоты, и мне сделали красивую причёску и маникюр. Салон находился в центре, на ул. Советов, в 3-х минутах ходьбы от нашего дома. Многие девочки-выпускницы собирались сделать там причёски. Парикмахерская работала по предварительной записи, и в тот день была большая очередь.

       Когда я, нарядная, с причёской и цветами, выходила из дома, ребята из нашего двора вышли на меня посмотреть. Мы не все были ровесниками, некоторые заканчивали школу через год. Я шла по привычной дороге в школу и вспоминала, как меня привели туда в первый раз, как мы ходили вместе с ребятами, как я встречала по дороге Серёжу Воротникова…Я шла одна, потому что Таня жила теперь в другом месте, и мне было грустно. Ей сшили тоже очень красивое платье из того «дедерона», что мама привезла из Германии, и причёска у неё тоже была красивая. Почему мы тогда не фотографировались, я не знаю… Казалось, что такие моментов будет в жизни ещё несчётное количество.

        Сначала в актовом зале состоялась  торжественная часть. Директор сам вручал нам аттестаты на сцене, украшенной цветами и воздушными шариками, мы поднимались по боковой лесенке, шли на середину, а зрители - родители и наши ровесники из других классов аплодировали. Классов и учеников было много, поэтому торжественная часть растянулась допоздна. Потом родители ушли домой, кто-то накрыл  длинные столы здесь же, в актовом зале, и мы уселись «пировать». Ну, молодёжи скучно было торжественно сидеть за столом. Вскоре, наконец, начались танцы. У нас был прекрасный ансамбль из старшеклассников, которые на пару лет раньше закончили школу. Они замечательно играли модные мелодии и песни, а один из них, Володя Зазулин, прекрасно пел. Так что танцы проходили под «живую» музыку. Меня всё время приглашали, и я неутомимо танцевала все танцы. Опять подошёл директор, взял меня за руку и сказал, что если бы давали медаль за танцы, то он дал бы мне «золотую»…

          Хотя окна в зале были открыты, вечер стоял довольно жаркий, как всегда в Новороссийске. Я была в очень коротком и открытом платье, но мне стало жарко, и я пошла в туалетную комнату и сняла колготки. Туфли надела на босу ногу. Танцы продолжались, я сразу натёрла себе «водянки» на пятках. А т.к. мы танцевали быстрые танцы, типа «твист» и «шейк», «летку-еньку» и «вальс», и только изредка медленные танцы, то я растёрла себе ноги до крови. Я сидела снаружи длинного стола, спиной к залу, мне было удобно вставать, поэтому меня приглашали на каждый танец. А те, кто сидел у окна, задвинутый этим  большим, длинным столом, не мог так часто оттуда вылезать. Таня, как раз, оказалась у окна…

        У нас была традиция в школе: иногда на выпускные вечера приходили в гости бывшие выпускники школы. В этот раз тоже пришли несколько молодых людей. Их гостеприимно посадили за стол и угощали тем, что было. Один из них оказался рядом со мной за столом. Симпатичный такой блондин, но не в моём вкусе. Серёжа Воротников оставался для меня идеалом мужской (юношеской) красоты. Этот блондин, не помню уже, как его звали, начал активно меня приглашать на все танцы. Мы с ним оттанцевали несколько танцев подряд, стало очень жарко, и он предложил мне выйти на воздух.  Мы спустились по мраморной лестнице с третьего этажа и вышли во двор школы, а точнее, на стадион. Побродили в темноте, потом он нашёл, на что сесть и предложил мне присесть ему на колено. Я сначала отказалась, но он, так сказать, взял меня «на слабо». « Ты же уже взрослая девушка…Что тут такого?» И я присела. Сидеть было неудобно, пришлось обнять его за шею, чтобы не свалиться с колена. Мы ещё какое-то время поговорили ни о чём, и он меня поцеловал. Я почему-то сразу испугалась. Встала с его колена и заторопилась обратно в зал. Он меня уговаривал ещё посидеть, но я не хотела. И он тогда взял с меня слово, что завтра мы с ним вместе пойдём на пляж.

          После этого мы вернулись в зал, где я снова отплясывала до 5 утра. Я, конечно, сразу для себя решила, что не пойду с этим молодым человеком ни на какой пляж. Я была очень осторожной, недоверчивой дикаркой и очень боялась попасть в какую-то зависимость от мужского пола. Мои строгие родители внушали мне, что надо во что бы то ни стало сначала учиться, и поэтому близкие отношения с молодыми людьми совсем не входили в мои планы.

         Наконец, выпускной вечер закончился, и мы с ребятами из класса отправились на море – встречать рассвет. Я так растёрла себе новыми туфлями ноги, что еле шла. А т.к. мой дом находился по дороге, то я забежала домой и поменяла белые туфли на летние сандалии без задников. И так мы пошли на море. Нас было человек 10-12, не больше. Не все захотели идти на Набережную. Мы пришли на городской пляж, гуляли по Набережной, сидели на лавочках. Толик Иванов захотел искупаться, потому что мальчики пили под столом что-то более крепкое, чем шампанское. Я держала его одежду, и он пошёл поплавать. Под утро стало свежо, и мне совсем не хотелось лезть в воду, тем более, что я была в нарядном платье и, конечно, без купальника. Когда он благополучно поплавал,  вылез на берег и  оделся, свой пиджак он набросил мне на плечи. Уже было настоящее прохладное утро, хотя и вышло солнце. Ребята разбились на группы и побрели домой. Толик проводил меня до дома, мы просидели во дворе на лавочке до 8 часов. Я уже не волновалась, что разбужу родителей и  пошла домой.


                33. Первая попытка.


          Теперь надо было думать о поступлении в институт. Моя мама была идеалисткой-романтиком, как и я. Никакой практичности… Она хотела, чтобы я занималась любимым делом и тем, к чему у меня способности. Художница Меньшикова внушила нам, что у меня несомненный талант к рисованию, и что мне просто необходимо поступать в КХУ- Краснодарское Художественное Училище им. Грекова.  Ещё одна девочка ходила со мной на занятия в Изо-студию, Надя Зайцева. Миловидная блондинка, немножко медлительная, но со спокойным , уживчивым характером, она мне нравилась. И мы вместе с ней решили ехать в Краснодар. Мама купила мне новую, красивую дорожную сумку бежевого цвета. Она приятно пахла и стояла в моей комнате в ожидании своего часа. Экзамены в училище должны были состояться в июне, раньше, чем в институты, поэтому мы почти сразу после выпускного  вечера поехали в Краснодар. Вдвоём мы чувствовали себя более уверенно.

        Краснодар находился в четырёх часах езды поездом или машиной от Новороссийска. Я в нём до этого никогда раньше не была. Когда мы приехали, мы сразу отправились в училище, а потом искали квартиру неподалёку от него. Краснодар мне совсем не понравился. Большая часть города состояла из частных домов. Это были казацкие поселения с высокими заборами и железными воротами. Улицы выглядели безлюдными и какими-то неприступными. Если бы ты начал посреди улицы кричать и звать на помощь, никто бы тебя не услышал и не помог. Большие дома находились только в центре, на улице Красной.  Они все были безликими и безо всяких примечательностей. Никаких красивых зданий и памятников мы не увидели.  Климат же Краснодара отличался от Новороссийского ещё большей сухостью и жарой. К тому же в Краснодаре протекала река Кубань, и поэтому летом там была тьма комаров. А воздух такой душный, что совсем нечем было дышать.

          Мы поселились с Надей в одном из частных домов. Приятная хозяйка сдала нам отдельную комнату с выходом в сад и даже разрешила рвать яблоки с деревьев. Мы неплохо устроились с Надей и приходили в эту комнатку только ночевать. Ели где-нибудь по дороге в кафе.  Целый день мы находились в училище или гуляли по городу, заходили в Собор и церкви, изучали роспись стен и потолка.

         Сначала в училище состоялись консультации, а потом начались экзамены. В училище были два факультета: станковая живопись и декоративно-прикладной. Мы понимали, что для станковой живописи мы обе не готовы, а декоративно-прикладной факультет нам подходил. Экзаменов по специальности было три: рисунок, живопись и композиция. Рисунок и живопись - тут всё было понятно. Тебе ставят постановку: капитель или натюрморт, и ты просто срисовываешь то, что видишь. С композицией было сложнее. Нужно было придумать сюжет и нарисовать за три часа картину. А потом ещё придумать и нарисовать гуашью орнамент. У меня были домашние заготовки, и я решила их повторить. Все эти экзамены мы успешно сдали на «5» и «4». В паузах между экзаменами мы ходили в кино и кафе, изучали фрески в большом соборе и катались на качелях во дворе у нашей хозяйки. Оставались два экзамена: по истории и сочинение. Я совсем не волновалась, только повторила даты и была совершенно уверена в успехе. Историю я сдала на «пять». Триумф приближался. Оставалось сочинение. Нам дали «вольную» тему: написать о каком-нибудь любимом художнике. Я очень обрадовалась и написала о Федотове, которого любила, все картины которого я хорошо изучила, и биографию  которого я  отлично знала.  Я не сомневалась ни минуты, что это блестящая «пятёрка». И каково же было моё удивление и разочарование, когда я увидела в результатах «3»… Это было явно подделано кем-то, потому что я писала совершенно грамотно и могла в самом худшем случае пропустить одну запятую, а уж про содержание и говорить не приходилось, оно было безукоризненным: с планом и эпиграфом.

           Нас с Надей вызвали к директору училища. Он был очень вкрадчив и ласков и сказал нам так: «Девочки! Вы совсем молоденькие, после 10 класса, у вас всё впереди. А мне прислали несколько солдат после армии, и я должен их принять по разнарядке…Вы приезжайте на будущий год и будете учиться…» Было очень обидно. Главное, что экзамены по специальности: рисунок, живопись и композицию, мы сдали очень хорошо… Было стыдно ехать домой ни с чем… Стыдно перед родителями и знакомыми, перед этой художницей- Меньшиковой…

          В институты экзамены состоялись позднее, в июле, и я успевала ещё раз попробовать свои силы. Мы, теперь  с мамой, отправились в Краснодар, в университет. Там было так много факультетов, что я даже растерялась, не зная, куда подавать документы. Очень привлекало «физвоспитание», но мама и слышать об этом не хотела. Мне больше был симпатичен факультет иностранных языков. Мы тогда и представления не имели, сколько желающих хочет туда попасть. С немецким языком вариантов было мало, и я подала документы на французское отделение со вторым немецким языком.

          Мы с мамой остановились у тёти Норы. Они жили в то время на 5 этаже типового пятиэтажного дома в Краснодаре, куда перевели дядю Петю после академии. Жара стояла невыносимая, а под крышей без чердака особенно…Жени дома не было, была только тётя Нора и Маша. Мама уехала, оставив меня готовиться. А меня переселили в пустую квартиру каких-то знакомых на 3 этаже, которые уехали надолго в другой город и оставили Богатырёвым ключи. Я занималась с двумя преподавателями по немецкому языку из университета: утром и вечером, с мужчиной и женщиной. Они так натаскали меня за месяц, что я могла проснуться среди ночи и безошибочно разобрать сложноподчинённое предложение на немецком языке, просклонять любое немецкое слово с артиклем  и ответить на любые каверзные вопросы.

         Наступили экзамены. Немецкий я блестяще сдала на «5». Историю и сочинение - тоже на «5» и только какой-то устный экзамен на «4». Каково же было наше с мамой удивление, когда мы не нашли мою фамилию в списках поступивших. А сколько было рыдающих девиц во дворе университета в тот день! Оказалось, что мест было всего 20, а претендентов – по 12 человек на место. Даже «медалисты» не поступили в тот год.  Мы опять вернулись домой ни с чем. Отчитываться, особенно, было не перед кем, так что я просто «поджала хвост» и сидела дома. Мама сказала: «Будешь готовиться и поступать на следующий год». Это было довольно унизительно, ведь я хорошо училась, а по этим предметам -  вообще отлично. Но жизнь есть жизнь. Оля Пупко - «серебряная» медаль, поступила в медицинское училище. Таня Чувашова -  на исторический факультет в Питере. Оля Золотарёва – в Медицинский, Женя Мальцева – в финансовый,  Сурик Оганесов поступил в Политехнический или в Строительный в Краснодаре, кто-то пошёл в наши индустриальный и строительный техникумы, Толик Иванов начал работать… Теперь каждый был сам за себя.


                34. «Пустой» год.


        Сентябрь начался очень бестолково. Я не знала, что мне делать, как это - «начинать готовиться» и к чему? А мама была разочарована во мне и очень сердита, и я была, как бы наказанная. Она сказала, что пока я не поступлю, она не сошьёт мне ни одного платья и ничего не купит. Это было для меня ужасно.18 лет, самый расцвет молодости и не иметь красивой одежды. Остались, конечно, выпускное платье и другие «старые», но ведь не везде уместно белое платье, да и обувь надо иметь соответственную.

       Я почти никуда не ходила, иногда виделась во дворе с Женей Пановой. Её родители не заставляли никуда поступать, и она устроилась работать в наш центральный Универмаг продавцом в галантерейный отдел. Универмаг только назывался так солидно. На самом деле это был обыкновенный магазин на улице Советов в том же здании, что Дворец пионеров. Старинное здание растягивалось на весь квартал. На первом этаже с двух сторон от парадного входа во Дверец располагались большой Центральный гастроном  с одной стороны и этот Универмаг - с другой стороны. И там ещё оставалось место для кафетерия, куда мы часто заглядывали с Таней, и для фото-студии. Женин отдел был прямо в центре магазина, и она целый день была на виду. В её отделе продавались всякие шарфики, платочки, мужские галстуки и бельё, иногда привозили и женские блузки и кофточки. Я завидовала Жене белой завистью. Не тому, что она – продавец… Нет. Мама давно внушила мне, что «торговкой» быть - это последнее дело. А тому, что Женя могла сама распоряжаться собой, делать то, что она хочет, зарабатывать и покупать себе те вещи, что считала нужным. А я была зависима от мамы и отчима и не имела своих денег.

         Несколько месяцев я «готовилась», сидя дома.  Я читала учебники, но толком не знала, что именно мне нужно, и куда я буду поступать. Всё зависело от мамы. А она, по-прежнему,  не хотела мне ничего покупать и шить, и я стеснялась лишний раз выйти из дома. Положение было довольно унизительным.

         Вторая девочка из нашего двора - Наташа Евтеева, тоже закончила школу вместе с нами. Она была очень скромной блондинкой из бедной семьи, и она пошла работать на огромную швейную фабрику, которая располагалась недалеко от нашего дома и была такой  большой, что имела ещё и филиалы. Наташа была немногословной и почти ничего не рассказывала во дворе о своей работе, но я поняла, что ей там нравится. Мне всегда хотелось попасть в большой коллектив, участвовать в общественной жизни, тем более, что школьные друзья все разъехались, и общаться было почти не с кем. Мамина приятельница сказала маме, что хорошо бы мне поработать месяца 2-3 где-нибудь, чтобы в трудовой книжке появилась запись. Тогда институт засчитают в трудовой стаж. Это стало для мамы аргументом, и она разрешила.

          И я сама пошла и тоже поступила работать швеёй на фабрику. Мне казалось, что если я умею шить на домашней швейной машине, то всё у меня получится. К тому же нас учили шить на профессиональных электрических машинах в школе, и мы проходили практику в ателье в 9 классе.

          Мама не была довольна, но дело было сделано. Работать меня послали, к моему разочарованию, не в главный корпус фабрики, а в филиал, немножко дальше. Так что мои мечты о большом, дружном коллективе рухнули. Филиал тоже был достаточно большим, располагался в одноэтажном здании чуть дальше от нас по улице Свободы. В цеху за конвейером сидело до ста женщин разного возраста, они шили вельветовые брюки. За конвейером были разные операции, и изделия, начиная от просто раскроенной материи до готовых изделий медленно продвигались по ленте от работницы к работнице. В школе нас учили на трудах работать на профессиональных электрических швейных машинах, и я не боялась. Но меня посадили в конец конвейера на операцию по пришиванию пуговиц к  брюкам. Машина работала вертикально, и нужно было точно подложить место с пуговицей под иголку, чтобы она попала в дырочки, иначе пуговица разлеталась на мелкие кусочки, и можно было  поранить глаза. Защитного щитка не было, хотя на плакате по ТБ он был изображён.

         Меня сразу посадили работать. Я смело приступила в своей операции, но неопытность сказалась в первые же часы, и я была завалена вельветовыми мужскими брюками по самую макушку. Пуговицы брызгами летели в разные стороны, их потом надо было отпарывать (то, что от них осталось), короче, я не справлялась. Ко мне подсела бригадир и быстро «разгрузила» завал. Я поняла, что это не так всё просто. Но на другую операцию меня не пересадили…Девочки, что сидели за обычными машинами, могли подрабатывать на них, шить что-то себе. А на такой машине, как у меня, ничего нельзя было ни заработать, ни сшить. Поэтому эта операция всегда была вакантна, сажали на неё таких молоденьких дурочек, вроде меня. Цех работал в две смены. И одну неделю мы работали с 7 утра, а вторую- с 3-х дня. Обедали в перерыве своими бутербродами пока было тепло - на улице, на лавочках, а когда похолодало- в цеху.

          Как бы там ни было, я проработала там несколько месяцев и заработала себе хоть и небольшие, но свои деньги. Женя сообщила мне, что к ним в отдел поступили сначала красивые немецкие нейлоновые блузки с кружевами, а потом и модные тогда свитера под названием «гольф». Я дала ей деньги, и у меня появились две красивые новые вещи, которые так необходимы молоденьким девушкам. Мама увидела, опять рассердилась и забрала у меня оставшиеся деньги, которые я хранила в ящике письменного стола. Я обиделась, но делать было нечего.

          Мама думала о моём поступлении и поездке, а я – красоте и привлекательности. За весь год мама сшила мне только универсальную юбку – «четырёхклинку» из шерсти с лавсаном тёмно-серого цвета. Она хорошо на мне сидела, не мялась и не пачкалась, легко стиралась и годилась для всех случаев жизни. С ней новые кофточки замечательно сочетались. Правда «гольф» пришлось купить того цвета, какой был. А он был оранжевого цвета. Я, конечно, хотела белый или голубой, но выбирать не приходилось. Какой «достали». И на этом Жене спасибо. Но «гольф» мне очень шёл, и такого цвета  ни у кого не было. Он не был слишком ярким и смотрелся очень свежо и оригинально.

        Женя с Наташей начали регулярно ходить на «танцы» и звали меня. Но моя строгая мама и слышать об этом не хотела. «Танцы» бывали в разных местах: на танцплощадке в горсаду, который назывался Ленинский парк, в Доме офицеров и во Дворце строителей. Девочки заранее решали, куда идти. Мамы разрешали им подкрашивать глаза и ресницы. И тогда я начала хитрить, потому что сидеть монашкой в 18 лет дома  мне казалось, что это незаслуженно. Конечно, мы общались с ребятами во дворе вечерами, но это было совсем не то. Я выходила,  как будто гулять во двор, потом мы шли домой к Жене в 4-й подъезд, подкрашивали тушью ресницы и бежали на танцы. Через пару часов мы возвращались опять к Жене, стирали ваткой тушь с ресниц, и я шла домой.

        Ничего особенного на «танцах» не происходило. «Живой» музыки почти никогда не было, через громкоговоритель транслировали какие-то модные песенки, и молодёжь танцевала. Народу собиралось, обычно, очень много, не протолкнуться. Многие просто стояли посреди площадки и наблюдали, что вокруг делается. Иногда бывали драки. В те времена драки бывали даже на школьных вечерах, во дворе…

           В Доме офицеров я встречала и мою школьную подружку Галю. Она к этому времени перевелась в музыкальное училище, которое открылось в Новороссийске. Так получилось, что случайно я как бы повлияла на её личную жизнь. Одна из маминых сотрудниц  сообщила маме, что из армии приходит её сын, Саша, и она хотела бы познакомить его с хорошей девушкой. Не знаю уж, почему, мама решила нас с ним познакомить и пригласила его к нам в гости. Их семья жила прямо напротив нашего дома, через дорогу, на улице Советов. Саша заглянул к нам как-то днём.  Я очень вежливо его приняла, мы поговорили с ним о книгах, фильмах и музыке. Но планы-то у меня были совсем другие, да и он собирался тоже поступать в институт. Мы обменялись телефонами, и на этом знакомство как бы закончилось.

          При встрече я рассказала о нём Гале, фамилия его была красивой - Златомрежев, и Галя им заинтересовалась. Я предложила их познакомить, Галя согласилась. Телефона у нее тогда еще не было, поэтому я привела его к ней домой в один из выходных. А Галя лежала в постели с температурой, поэтому встреча состоялась как бы у постели больной. Ребята друг другу понравились и начали встречаться. У меня не было возможности следить за развитием событий. Мы не часто встречались с Галей, потому что она напряженно училась и сдавала сессии в своём училище. Но с её слов я знала, что отношения продолжаются и развиваются. Ребята ходили в походы, в кино, гуляли по улицам и даже один раз зимой пешком дошли до Шесхариса, где работала его мама, а потом обратно. Расстояние не маленькое, несколько километров. Саша провожал её домой «на бугор», а потом возвращался домой в центр.

           23 февраля мы встретились с ними на «танцах» в Доме офицеров. Там был очень солидный актовый зал с блестящим паркетом, колоннами и шторами «маркизы» на овальных высоких окнах. Так что со здавалось впечатление, что это не просто «танцы», а настоящий бал. Мы раздевались в красивом гардеробе на первом этаже, переобували нарядные туфли и торжественно поднимались по устланной ковром мраморной лестнице на второй этаж, в зал.  Галя приготовила в тот день сюрприз для Саши, она принесла ему в подарок небольшой букетик живых фиалок и поздравила его с праздником. Он очень обрадовался, растрогался и сделал ей ответный подарок: снял с руки какие-то необыкновенные импортные часы треугольной формы на чёрном ремешке и надел ей на руку. Галя была просто счастлива в тот вечер, и мы были рады за них.

          Они встречались почти год до июня. Галя получила плохую оценку на экзамене, и Саша решил, что нужно реже встречаться, чтобы она не завалила учёбу, а сам он тоже сдавал экстерном экзамены за 10 класс. Однажды утром Галя проснулась и увидела на своём окне приклеенное письмо. Это Саша ночью пробрался через соседский двор и оставил ей сообщение. Он написал, что они должны взяться за учёбу, чтобы она не волновалась, и всё будет хорошо. Потом он уехал поступать в город Горький, и дальше жизнь закрутила их обоих.

         Однажды я познакомилась с одним юношей, он проводил меня домой и назначил свидание. Номер нашего телефона я никому из мало знакомых никогда не давала. Мне он не понравился, но у других девочек были поклонники, и мне тоже хотелось похвастаться. Юношу звали, кажется, Володей. Он был блондином высокого роста. Я даже не поинтересовалась, кем он работает. Он зачем-то решил познакомить меня сразу со своими родителями и на первом же свидании повёл к себе домой. Дома собралась вся семья на меня поглазеть, иначе я не называю. Они стали задавать мне каверзные вопросы: где я работаю, сколько получаю. Больше всего вопросов задавала его младшая сестра лет так 14-ти. Дело было весной. К тому времени мама уже потребовала, чтобы я ушла во швейной фабрики и «готовилась». Поэтому я не работала, но числилась в фонде городской библиотеки. На общественных началах… Сестра сразу заявила, что она меня там не видела. Мне пришлось соврать, что я работаю в архиве библиотеки.

          Я поняла, что этим людям совершенно неинтересно будет слышать о подготовке в институт. Их интересуют совсем другие вопросы. Мы благополучно «отбыли» из его дома. Гуляли на площади Героев. Уже не помню, где он умудрился в стельку напиться. Мы присели на большую лавочку в парке, и он заснул. Я с чувством облегчения его покинула, чтобы уже никогда больше не видеть и не встречать. А знакомства на танцплощадке тоже начала считать глупостью, как и говорила мама. Она всегда была права, моя мама. Только мне самой надо было это проверить, чтобы с ней согласиться…

          Весной из армии вернулся один юноша из нашего двора - Юра Савченко. Он жил в соседнем подъезде на первом этаже с родителями и младшим братом Серёжей, который всегда участвовал в наших дворовых играх и мероприятиях. У них были пожилые, очень строгие родители. Когда Юра ещё служил в армии, его мать с гордостью демонстрировала нам во дворе его фотографии. Он был симпатичным молодым человеком 25 лет, с тёмными волнистыми волосами, но очень небольшого роста. Я в то время как раз ещё работала на фабрике и, бывало, поздно возвращалась домой, а он курил возле своего подъезда. Так слово –за слово мы начали разговаривать, а потом и немного гулять по улицам. Я даже нарисовала его портрет карандашом, получилось очень похоже. Я считала, что у нас обычные дружеские, соседские отношения.

         И вдруг однажды вечером, когда мы сидели на лавочке в сквере прямо перед нашим домом, он сделал мне предложение выйти за него замуж.  Моя реакция была мгновенной: «Нет!». Во-первых, он был невысокого роста, и это меня очень смущало. Надеть туфли с любыми каблуками я бы уже не смогла. А во-вторых, и самое главное, я готовилась в институт, и мне бы в голову не пришло заикнуться моим родителям про какое-то замужество…За кого? За первого встречного? Он только устроился в трамвайно-троллейбусный парк слесарем с зарплатой в 90 рублей… А жить где?  Короче, я ему наотрез отказала. Он быстро утешился. Поехал поступать в Москву, вместо поступления моментально там женился и остался жить в Реутово. Но ещё какое-то время писал мне оттуда письма с объяснениями.

       К лету мы с мамой определились, что поедем на сей раз в Ростов. Там много институтов и много родных, у которых можно остановиться. Это было, конечно, дальше. Но там жили папа Глеб и дед Николай, так что за мной было, кому присмотреть.

               
                35. Поступление.

   
        В Ростов мы собирались основательно, и мама ехала со мной. Кроме немногочисленных вещей я набрала кучу разных книг, так что чемодан было не поднять. Приехали мы в Ростов с мамой в июне, заранее. Остановились у деда Николая на Ворошиловском проспекте. Даже не помню, как мы с мамой спали, потому что комната – гостиная, в которую нас поселили была довольно большая, но в ней был только узкий диван для сна.  Ну, это неважно. Как-то устроились. Пошли в Педагогический институт, где училась когда-то и моя мама. Здание произвело на меня впечатление своей внушительностью. Четыре высоких этажа, огромный балкон на колоннах перед парадным входом, мраморная лестница…

      А какой прекрасный большой актовый зал!  Приёмная комиссия находилась именно в нём. За отдельными столами сидели женщины, которые принимали документы по факультетам. Мы с мамой зашли в зал и остановились. К столу, где брали документы на иняз, стояла длинная очередь, выходящая в коридор… Зато к столу в центре зала, на филфак, никого не было. Мама сказала: «Не будем рисковать!». И мы пошли сдавать документы на филфак. Тем более, что и мама его заканчивала и моя крёстная мать Наташа, и Нонна Биргер. Потом оказалось, что именно в этот день на иностранный факультет стояла такая очередь, а на филфак - никого. На самом деле на иностранный факультет было 3 человека на место, а на наш – 7!!! Но мы этого не знали…

        Теперь надо было готовиться к экзаменам. Сочинение, русский язык и литература - устно, история и немецкий. Я сидела в кресле у окна  в дедовой гостиной и, не разгибая спины, и зубрила, зубрила, зубрила. В основном, историю и темы по немецкому языку. Мама ходила на базар, покупала мне витамины «для мозгов». Так я впервые попробовала не магазинную отвратительную сметану, а чалтерские сливки. Их делали армяне из поселения Чалтер под Ростовом. Я старалась изо всех сил, понимала, что если и в этот раз не поступлю, то мне придёт конец…

         Сочинение мы писали в большой аудитории, сидя на большом расстоянии друг от друга. Я специально забилась подальше к окну, чтобы иметь возможность подсмотреть в «шпоры», если потребуется. Даже не помню тему, но она меня не разочаровала. Пару человек всё же выгнали с экзамена за «шпоры». Результат объявили через три дня- «5». Следующий экзамен был устный. Не помню, как я его сдавала, помню только, что вылетала из здания, искала глазами в толпе мою бледную, испереживавшуюся маму и показывала ей издалека растопыренную пятерню –«5»!  Так же по истории, и так же по немецкому языку. Все «5». Но мы уже имели опыт не поступления с хорошими оценками, поэтому боялись радоваться заранее. И только когда своими глазами прочли на дверях факультета на 2-м этаже мою фамилию в списке группы-«А» 1-го курса, только тогда мы смогли, наконец, с облегчением вздохнуть. Поступила!

         Теперь можно смело смотреть в глаза знакомым и не волноваться о несшитых нарядах. Радостную новость мы сообщили папе Глебу, дедушке Николаю и Биргерам. Их Нонна как раз в этом же году закончила этот же факультет и уезжала в Ростовскую область по распределению. Но теперь я уже должна была остаться в Ростове, потому что студенты сразу ехали в колхоз работать, а мама возвращалась домой. Жить я должна была у папы Глеба с тётей Клавой. Меня определили на диван в столовой, я перевезла вещи и осталась в городе. В колхоз меня, как и группу ростовчан, не отправили, а послали работать на кирпичный завод, на месяц.

         Прощай, мой милый Новороссийск, моя любимая комната, мои книги и кошки, мои дорогие подружки! Впереди открывалась неизведанная и большая жизнь.