Золушок

   "Ласточка" мягко затормозила у перрона, бесшумно раскрыла двери. Пассажиры деловито шагнули на платформу и заторопились к турникетам. Андрей не торопился: остановился, пропуская всех. Хотя надо бы поспешить: мама сказала "Приедь, пожалуйста". Впервые...

(- Мама, ты как? Хочешь, я возьму несколько дней от отпуска: приеду?
- Не нужно. У меня всё хорошо. Саша с Димой приедут, обещали.)
Как она не понимает, что ему больно? Ему необходимо быть ей нужным, особенно - после гибели папки...
 
   Мама. Единственный родной человек, которому он был не нужен ни в горе, ни в радости. До сегодняшнего дня... Неужели что-то серьезное? В больницу попала, что с ней - не говорит... Нет, если бы серьезное - младшим сказала бы...

  Электричка так же мягко тронулась, набирая скорость, и скрылась.
Женщина-охранница в очередной раз посмотрела на мужчину "за сорок", стоящего столбом на перроне: - Чего ждет? Одет прилично: добротное пальто, сумка кожаная. Не похож на "вредителя". И лицо нормальное: интеллигентное, сосредоточенное…
- Мужчина, Вам помочь? Подсказать чего?
- Что? – Андрей вернулся в реальность, - нет, благодарю.

Он заторопился: и правда, чего ждем? Надо идти. Братишки не приедут: им некогда. Им всегда некогда. И тогда, когда мама их (их, а не его) ждала - им было некогда.
- Зол, сорри, брат! Ну, запарка, мужик! Ну, никак сейчас: бабки сгорят, понимаешь?! Давай пока один, Зол, я – как только, так сразу…
Прямо под копирку и Сашка, и Димка "отмазались", будто текст вместе готовили… Вот пойми: родные, в одной Москве крутимся, а не видимся, словно на разных планетах живем ... 

   Зол: Золушок в сокращении. Батя снасмешничал (- У старинушки три сына: младший ушлый был детина, средний сын – ни так, ни сяк, старший вовсе... золушок), а братишки и рады подхватить. Батя, конечно, не со зла: всех своих "мужиков" любил. Это мама не всех: только младших… Пошутил батя по делу: был повод. Сашка с Димкой все игрушки раскидали, а убирать – неа: они маленькие, по пять лет им всего. А Андрюха – большой, ему целых десять, к тому же за порядок в комнате ответственный. Вот Андрюха и убирал разбросанное, когда батя в комнату вошел. Сашка, который старше Димки на целых две минуты, в это время конфеты наныканные ел, вытягивая по одной из-под матраса, а Димка у него клянчил конфетку: - Дай, а то мамке скажу!

   Он, Андрей, конфеты не любил. Он и ныкать не любил, и ябедничать. Он любил братьев, папу и маму. Он очень хотел, чтобы его тоже любили. Особенно мама. Он же видел, как она смотрит на младших. Он слышал, как твердеет её голос, стоит ей заговорить с ним. Он не понимал: почему? И старался стать самым любимым, ну, или хотя бы как близняшки. Не получалось. Мама его не обижала: она его игнорировала.
(- Мам, давай помогу.
-Отойди, не мешай. Саша, помоги мне, пожалуйста...)

  В роду Кедриных мальцы всегда близняшками рождались. Девчонки, бывало, выстреливали по одной, а парни только парой. Наверное, он, Андрей, должен был родиться девчонкой – в этом всё дело. Или… он не родной бате?!. Он так и спросил в пятнадцать лет: - Пап, я тебе родной?
Батя (он чинил тогда своему "Ижаку" переднее колесо: что-то там плохо крутилось) отложил ключи, вытер руки ветошью, упёр взгляд в сыновьи встревоженные глаза и серьезно спросил: - По морде хочешь, да?
 
   Вскипел батя нешуточно - Андрей видел. Эта ярость и успокоила: свой он. Про морду – это так: мог, конечно, по жопе шлепнуть за дело, но и то несильно - батя всегда умел себя в руках держать. Нашкодят младшие в школе ли, во дворе – поставит их перед собой и скажет: - Еще раз подобное повторите – пеняйте на себя. Лишу всех радостей жизни…

   Это он мог, и никакая мама не заступится. Если батя чего сказал – так и сделает. Характер такой: армейский. У его брата Николая – другой. Говорят, что близнецы во всем похожи: неправда. Дядя Николай – тот легкий, веселый. И анекдот на любую тему есть, и песня под гитару по случаю (особенно у костра: любил Андрей, когда взрослые его на рыбалку  с собой брали)…

  Внешне похожи батя и дядька во всем, только у дядьки глаза голубые, а у бати – карие. А так и рост, и походка, и даже голоса один в один. Судьбы только разные: батя на маме Любе женился еще до армии, "сделав" наследника, после еще мальцев нарожал, а Николай – и холостой, и бездетный. Холостой – не нашел, говорит, свою любу, чтоб жениться: в поиске пока. (Вот уж седьмой десяток, а всё "в поиске") А  бездетный – расплата за любовь к истребителям. Облучился дядя Николай, когда в Омске "крылышки" обслуживал. Обидно за него: хороший был бы папка. Андрей это всегда знал: чувствовал дядькину любовь даже сквозь расстояние. Он, Андрей, так и говорил себе: - У меня два папки и одна треть мамки (если делить с братьями поровну)…


  Андрей шел по городу, оттягивая визит в больницу: готовился внутренне к встрече. Это трудно… и страшно. Пять лет мама не хотела его (и его семью: жену и двоих близнецов – её внуков:?!!) видеть. Пока батя был жив - приходилось "видеть" - куда денешься?, дед внуков обожествлял (младшие-то не торопились "детей заводить - ограничивать свободу" ). После бати - как отрезала: не приезжайте, не надо. И по телефону не хотела разговаривать: так, пара фраз. – У меня все хорошо. Деньги получила, спасибо, но больше не траться: Дима с Сашей помогут…

   Городишко как был "на обочине цивилизации" - так и остался. Магазинов только понастроили на каждом углу: разного размера - от киосков мелких до супермаркетов. Правильно: народ кушать хочет и может. Интересно, из профессионального по-прежнему только ПТУ, пед и мех, как во времена батиной, а потом и его, Андрея, молодости?

  Ему не повезло, что он родился сам-один. Вот папане с дядькой была лафа: поступили на разные факультеты и дурили преподов за милую душу.
- Вы – Андрей? У Андрея, помнится, глаза карие.
- Нет, Петр Васильевич, у Андрея – голубые…
Папа – тот "на колеса подсел": права получил все, что предлагали. И в армию пошел "рулить". И понравилось ему там. А дядька к железу прикипел: любую штуку вырежет, выточит, сварит и спаяет. Сначала-то его на оборонку отправили - в Питер вместо срочной. Нужен был там, но он захотел ближе к небу. Кто бы знал…


    Андрей купил в "Цветочном вальсе" букет гербер (маме всегда нравились), потом фруктов в универсаме и молочки разной (не знает он, что ей теперь можно – что нельзя). Больше тянуть время было недопустимо: надо идти.

   Мама Люба исхудала до немыслимого: одни глаза на серо-белом лице. Волосы (а есть ли они?) завязаны платком по брови. Вернее – по то место, где должны быть брови. Маленькая такая, как воробушек, укрытый больничным одеялом - только два бессильных крылышка поверх...
- Приехал? Спасибо, сынок…

   Он не хотел плакать – он заплакал. И от этого теплого слова "сынок" (сказанного, наконец,.. но - где?!), и от ТАКОЙ, увиденной наконец, мамы...
Он гладил её руку, показывал ей семейные фотографии, рассказывал разные истории о своих мальчиках – её внуках. Говорил о том, как все обрадуются бабушке Любе, когда она к ним приедет (ведь приедет же?)... Слезы текли непрошенно, но он старался улыбаться: это, мама, слезы радости, все будет хорошо…

   Вошла медсестра: - Любовь Алексеевна, через пять минут обход врача. Прощайтесь с сыном до завтра. Андрей Андреевич, не задерживайте...

   Мама Люба медленно подняла худую руку, погладила сына по щеке, прошептала: - Прости мамку… Скажи Николаю, чтоб пришел. Он сейчас в городе. Мне нужно…
 
   Вошел врач. Андрей поднялся с прикроватного стула. Говорить было трудно (горло перехватило), но он сказал: - До завтра, мамочка. Поцеловал в платок (так получилось). Попросил доктора: - Можно Вас на минутку?
Доктор (молодой, энергичный, пахнущий "Олд Спайсом" и "Ленором" одновременно: халат тоже "в порядке") нахмурился, но вышел.
- Неделя максимум, - сказал, не дожидаясь вопросов, - мы позвоним…

*

 Он все сделал, как хотела мама. Он был лучшим золушком из возможных. И обрядил маму в желанный ей наряд, и крестик нужный в шкатулке нашел, и обрядовые действа учел до мелочей.  Единственное, чего не смог – вызвонить братьев. Обещались на девять дней – обязательно. Дядька Николай сдал, но держался. Старался, как мог. Организовали поминки после похорон рабы божьей Любови дома: немного, но горстка соболезнующих собралась. Слов хороших маме наговорили, земли пухом намолили.
Наконец, остались вдвоем.
- Сынок, у мамы просьба была ко мне. Последняя. Хочешь правды?..