Кали-юга, или приз Россия, часть 4

42. Рига





 Хуторские пуйки и сиволапые чуйки стояли и набыченно смотрели друг на друга. Борзым противостояли трусливые.

- Оборонительная борьба с наглым неприятелем редко бывает счастлива... - грустно заметил русcкий путешественник Карамзин.


 Тем временем наши с фиговыми, поджидая злобных тоталитарных танков, установливали загрождения из садовой сетки, чтобы они  в неё все попались, сгинули в ней вместе с их проклятым режимом, который расстрелял невинного  и, поэтому, невиданного мной, но горячо любимого дедушку-эсэсовца, начальника тогдашнего крематория для врагов человечества в лице неарийского народа.



 Я осмотрелся: четверть народа была в наркозе, четверть в прострации, четверть в коме, молчаливое большинство сидело в тролейбусах и в норах. Народу тогда тут было ещё много, дышать местным, практически, было не чем, ранее, говорят, аборигены в кислородных подушках жили. ЦК КПЛ им выдавало. Типа, лелеяли коренную нацию, и пылинки с неё сдували. Но не укрыли, как заповедовал Платон, в "недоступном, тайном месте."




  Кто-то рядом считал:

- Из расчёта 80 рублей за квадрат сетки, диаметром 1,2 мм...Эт - по 6 квадратов на клетку. Ну - 7, считая автопоилку... 560... За монтаж, скажем, для круглости,- 240. Итого: 900 рубчиков на  рыло. По всей Поебалтике, я думаю,- тысяч триста... По-моему - вполне достаточно... То есть — 270.000.000 рубчиков...  Ни фига себе!   

- И охота тебе считать всю эту хрень?   Отпустил партком и радуйся!



                ***

  Как-то потом Лещ сказал мне с гордостью:

- Мы оказалась единственной республикой Советского Союза, где ГКЧП победил, - как будто он лично приложил ку этому руку. Правда и со стороны Кремля это оказалось шуткой. Но при этом никто не выходил на митинги и демонстрации протеста. Активисты Народного Фронта  были напуганы и добросовестно выполняли все распоряжения проклятых оккупантов.

  А потом опять заговорил:

- Ну мы им покажем! Ну покажем, этим непрошенным оккупантам... Я, между прочим, никакой-нибудь оккупант, а самый настоящий старовер в пятом колене!

  "Дать бы тебе этим коленом под зад! - мечтали единоверцы."

                ***


   Я осмотрелся: глупцы рыли ямы сами себе. Во все это можно поверить только под гипнозом. Правда, Гёте  давно  замечал :

-  Это всё равно, выпадают ли на долю человека блестящие земные блага потому, что он сам их достиг, или же по наследству. Ведь первые обладатели этих благ были, во всяком случае, выдающимися людьми и сумели использовать в своих интересах невежество и слабость других. Мир так полон слабоумными и дураками, что совсем не надо отправляться в сумасшедший дом, чтобы их увидеть.


   Но маленькие простодушные люди и иже с ними Труповоз  в борьбе за свободу запада не гнали порожняк, а  уже четыре дня  рыли траншеи руками, срывая кожу и ногти так, что земля, как глина создателя, месилась с их кровью. На пятый принесли лопаты, дело пошло быстрее и траншеи получались красивей и глубже.  Потом и вовсе, все-таки, не наступили кровавые схватки с превосходящими силами не приятеля.Было страшно.

- Безмозглые зомби! - Зло проговорил фарцовщик Мишка Квакин и сплюнул сквозь зубы.

- Чернь везде легкомысленна! - Сказал из 12 года граф Ростопчин.


- Вы в заповеди Христа верьте, а не в Декларацию прав человека и гражданина... -
Из близлежащего храма произнес Серафим Саровский.




   Через неделю ожесточенных сбоев, мышцы у Труповоза (и др.) болели от перевернутых танков, ладони  горели от пойманных  и обезвреженных на лету самолетов. Эти самолеты и танки быстро вывозились за город, чтобы не валялись кучами свалок в городской черте,и, особенно, на видимой её части. Там, за городом, их и закопали одних с поломатыми крыльями и хвостовым оперением, другие - перевернутыми  на бока и, некоторых, закопали на даже башнях. Кое-что или что-кое из них  доумирали  уже там, не шевелили никогда  больше ни гусенницами, ни  подшибниками, не дергали своим  хвостовым оперением. Третьи еще дергались-умирали в некрасивых невырубленных лесах, тоже наследии проклятого тоталитарного режима. Об этом даже газета "Таймс", простите за каламбур, всю правду написала.


  Истребители, в бреющем полете, правда,ещё очень сильно не стреляли по нам, но мы эти  пули ловили и выбрасывали, как окурки, так что они не причиняли нам никакого вреда, кроме безнравственных мук.

  Потом меж нами пронеслось:

- Что-то кидают сверху...

- Даа?

- Это секретные пропагандные бомбы — целые мегатоны говна!

- Где бомбят?

- Повсюду! Только их не видно. Они издают только страшный хрюкающий звук!


- Бежим выпускать наших с Твайки! - раздался клич.

  Но они сами уже бежали нам навстечу.


  Прохожие испуганно оборачивались и в тролейбусах шептали:

- К власти дорвались сумасшедшие, совсем душевнобольные и примкнувшие к ним из дневного стационара.


- Я их знаю! Я их раньше всех видел и слышал! - возбужденно кричал один  из наших, -  Они с  буйных  палат все, как один! Сошли с ума, уже будучи в рядах коммунистической партии... Прошли через галоперидол, смирительные рубашки и нежную лоботомию! Их  не сломить!

- Да хер с тем, что они немножко больные. Главное, что теперь они за того, кого надо кого!

- Врачи-то при них ? - спрашивали его, и он, оглядываясь, отвечал:

- Нет, нет еще пока гадов! Мы им потом это вспомним!

  Невиданные силы поднимались в нас и вокруг. Мы разгромили приют для слабоумных детей. Попался пенс в пионерском галстуке и с комсомольским значком, мы его тут же растерзали.



- Ношаут! Нодокли уходят! -  кричал кто-то вслед уходящим частям монголо-татарской, с примкнувшими к ней лицами, Красной Армии.

- Пусть уходят! - дружно отвечали одни.

- Нодокли йет! -  всё скорбели  финансово грамотные люди. - Ак, девинь, шаусмас, шаусмас, ко дарит, ко дарит?

- Так не наши же! - возражали им в пылу схватки.

- Надо было посадить их всех в концлагерь, нодокли были бы наши! И еще
единовременная, но очень большая контрибуция.

- Йохайды...

- Да, дадут за них контрибуцию, жди! Еще и сами  денег попросят, чтобы этих вшивых от нас забрать!

- Да фиг с ними!- кричал Повар про красноармейцев и лагерь, - Запад нам всё равно поможет!

- Гомениды! - кричали мы им в догонку. 

  А они шли совсем в другую сторону. Ведь чтобы понять время нужно не быть в нем. Гоминиды пошли другим путем. На правильной ли они дороге?

  Они шли так долго, что под ними истлели попоны на лошадях. Ханы, подханки, темники, тысячники и тьмы. Время стачивало даже их стремена. Века в седле, даже без обеденного перерыва. Только в сражениях - отдых.

- Выходит, мы зря обогнали время.

- Куда оно уходит ? - спросил другой монгол и сам себе ответил,- В прошлое, черт возьми! Всё время уходит в прошлое, значит, вечность там, и мы будем там, где вечность!

- В принципе, вся человеческая жизнь - это прошлое... - сказал монгольский политрук, - и, значит, вечность!

  Ведь на самом деле всё остается в прошлом.

- Но их-то туда не впустят! - кивнул монголо-татарский красноармеец в нашу западную сторону.

 И они удалялись, пересекая пределы стран времени и мрака там, где царит непроглядная тьма, и нельзя подбирать ничего, особенно, что блестит: всё, что блестит, должно оставаться под ногами - самое наше дорогое неприменно поднимут чужие, тем более, когда самим поднимать влом. А там уже бегали страшненькие, быстрорастущие местные и неместные зародыши туманного будущего.

 Мы же, сиволапые, остались смотреть, как гибнет иллюзорный мир почти идеального
существования.   

- Место сиволапых  в резервации! - кричали нам. Кремль молчал.



  А в общественном транспорте всё переговаривались:

- Идиоты у руля — страна может не выдержать!

- Флаги им в руки, барабаны на шею и свистки в жопу! Пусть танцуют! - отвечали нигилисты.

- Я серьезно убежден, что миром управляют совсем сумасшедшие, - сказал Лев Николаевич Толстой, - Несумасшедшие или воздерживаются, или не могут участвовать.

- Мама, что будет?! - спрашивала девушка-студентка, - Тут целый сюжет по типу «Скотного двора»...

- Я так вижу, что бесы Достоевского вполне себе интеллигентные люди! - отвечала ей мать.

- Супостаты,  ангажированые злом! - добавила она. - У лучших из них неврастения,
остальные тяжело больны психически.




  Накал страстей превышал всякие самые смелые ожидания. «Свобода, равенство, братство, - думали люди.» Но лес рубят - щепки летят, а опилки засыпают глаза, и в высоких теневых кабинетах решали иначе. Оттуда могли говорить народу лишь казенные речи и давать только лживые обещания. Никогда никакого личного денежного самопожертвования. За что же мы не проливали нашу кровь? За кого доборолись вслепую? Да, тяжелее всего быть обманутыми самими собой. Но все обманчивое, как известно,обольщает. Никто из них не понимал, что теряет и, поэтому, не думал. В ощущении реальности зачастую происходит всякая фигня. Все текущие обещания – блеф навсегда.

   А тем временем наши и не наши женщины с нашими и не нашими детьми, с несказанными трудностями и рвением рыли за них траншеи... "За счастливое будущее,- говорили они ещё прокоммунистическими лозунгами, но уже с заметным правым уклоном и сознанием растущего, как на дрожах, эгоизма.» А мы все разбирали брущатку, чтобы ею сбивать самолеты и танки. Как вдруг оттуда хлынула чума, там её захоронения позднего средневековья, которое, по счастью, к нам ближе оказалось. Поэтому, некоторые скелеты совсем живые были. Пусть, наконец, увидим мы то, что от нас раньше так тщательно и долго скрывали, не договаривали!  "Хорошо, что граница у нас крепко закрыта. Это великая милость Божия к нашему советскому народу, - говорили нам раньше некоторые глубоко верующие православные атеисты."  Ну что, договорились?! Запретный плод совсем рядом! Вот он! Целый чумной могильник! Это  ваабще!!! Как раз то, что надо нашим  братьям-латышам для клятых монголо-татарских не родственников!

- За чечевичную похлебку продаетесь! -  в отчаянии кричали нам вонючие рты уже спочти что бывших. Поняли,козлы, наверное что-то... Но поздно! Уже поднимались славные европейские кости в красиво истлевших лохмотьях с мечами и атоматами.

- Выкусите говнеца, комунисты проклятые! - сквозь зубы процедил один скелет, Lucifers Trimda, встающий с колен и в развивающемся плаще из мух, - Вышлем вас всех в Гвиану!

 "Немцы? - пронеслось у меня в голове."

 Все немножко оторопели.

 "Не заболеем! - решили наши, - а если и заболеем, то нас Там вылечат и сделают еще прекрасней, умнее и круче!"

 Сама Чума смотрела на нас. "Большинству было не избежать вечного рабства! - Думала она".

  Она вслух повторила это слово. Хор нестройных голосов, хриплых от ужаса, подхватил его, и  оно радостно пронеслось над рвами. Я вскинул голову и увидел между землей и небом  пылающий кроваво-алый силуэт. Он был столь ярок, что мне показалось, что я ослеп. Я полдумал, вот он костер новой революции…. Пока перед глазами стояли темные и красные пятна, я подумал : «Мерещится».

  – Выпустили... - Выдохнула  она и обвела нас взглядом. Алый свет лежал на всем. Блики его мерцали на окнах, на асфальте, шныряющих крысах и на земле.

- Что  есть прекрасней долгой и мучительной смерти? - Спросила она нас.

- Ничего!  - Нас было человек пятьсот. Мы были почти не знакомы.  Я увидел, что наше существование прежде было бессмысленным и  теперь все ранее привычное теряет смысл. Но мы все чувствовали теперь к чему приближается время. Она посмотрела на кости и  позвала:

- Свита... - Но ее не сразу послушали: слишком много времени прошло. 

- Вам всегда нравился трупный яд, а здесь настоящий  коктел...Пейте, своими   жадными ртами!

    Мы - молодые волки. Нам нравятся волчьи законы капитализма. Мы должны были совершить высший акт: простить всех предателей и проклясть героев. Потому что ложь - часть истины. Под этим небом теперь все наше!


  И, пока они, то ли немцы, то ли шведы, полностью не поднялись,  ребята попросили, кивнув на привлекательную сильно стройную и бледную женщину с пылающим алым румянцем:

- Труповоз, станцуй с нею! - и рыжий Янка, даже сунул мне ключи от  своего личного места в общаге на Терешковой. И она закружила меня галопом и, похоже, была на все согласная, красивая, алая и горячая...


- Хорошо, что маленькие народы склоны к сумасшествию! - горячо прошептала она мне, - Как они склоны... Как склоны... Но это строго между нами.

« Чего же в этом хорошего? - пронеслось у меня в голове,и я вспомнил, что это действительно Фрейд раньше писал, - Но что это она о пустяках думает, а не о предстоящей нам приятной встрече?»

- Интересно! - сказала она, как услышала, - С ними будет очень интересно.

- Любите Фрейда? - спросил я.

- Очень!  А ты?

- Я больше Эйзенштейна. Он местный... - ответил я.

- Тоже хорошо,- сказала она, - Но не так интересно, в дальнейшем для тебя бесполезно и, поэтому, должно быть иначе. Хотя бы потому, что ты с  трупами возишься, и от тебя ими пахнет. Мне так нравится этот запах! Я от него балдею... Дыхни на меня! - и она его, сладко улыбаясь, вдохнула.

  Я засмущался, думал, что не воняю... Но  тут же увидел, что вылитый Фрейдс в кучке других любомудов уже приближался к нам. По-крайне мере, человек, очень на него похожий. И другие, что потом, были точь-в-точь копии известных исторических личностей. Тогда ожившие человеческие голограммы ещё большой редкостью  были, никто не видел их еще, и все новые технологи на нас успешно, как на белых мышах, отрабатывали. А может, это и не голограммы были. Ведь уже потом всё разоблачили  на "Рен-ТВ" , как временные порталы - природные машины времени - где захотят, там и открываются. То тут, то не тут. Ничего постоянного в этом мире.

- Пойдем ко мне, - предложил я, - полакаем вина, погрызем  шоколада, послушаем музыку... -  Она ярко заулыбалась. Я подумал, что все окончательно схваченно.

- Нет-нет, - вдруг сказала она, - ужасно много работы... Как нибудь в другой раз, дорогой. И вообще ты нужен мне для другого.

- Ловлю на слове, - как-то разочарованно, пытаясь себя взбодрить, сказал я,  и она легко вспорхнула прямо посреди танца, алая, как пламя.

  Я  растроился. Трахнуть Чуму было бы круто. Но в этом мире происходит всё изподтишка, случайно и нечайно.

- Не понадобились твои ключи, - сунул я их Янке обратно.

- Не повезло... - заметил он.

- Не очень-то и хотелось, - ответил я небрежно и вздохнул.

  Под ногами, бегали крысы и хрюкали,что наш корабль не утонет.

  Товарищи по борьбе потом все заболели, кроме меня, и уехали лечиться с концами, а там сами все такие.

 У них там падали давление и температура, пульс замедлялся, зрачки расширились, цвет лица становился кислотными. Им казалось, что на них набрасываются жуткие чудища, а с неба сыпятся огненные шары. Они срывали с себя одежду и носились по улицам нагишом. Один бывший летчик, вскочив на подоконник раскрытого окна пятого этажа, громко закричал: «Я самолет!», спрыгнул вниз и сломал ноги. После чего бросился бежать, не чувствуя боли. Другой три недели подряд пересчитывал крышки кастрюль у себя на кухне. Третий считал окна в соседних домах.

 Это, конечно, не Великая Октябрьская Социалистическая революция, но масштабы настораживают.


  Зеленый змей вовсю ползал по скверикам, улицам и площадям.

- Мы пьяны и ,значит, веселы! - горланили одни.

- Мы веселы и, значит, пьяны! - вторили им другие.

  А третьи с утра приехали торговать на колхозные рынки мясом, картошкой и цветами, а к вечеру,  наровне  с отпетыми кривозубыми оборотнями-коммунистами, уже стали народными  депутатами и принялись лакать народную кровь. Появился девиз: "Каждый латыш может управлять государством!"

  Потянулись во власть и ученые, и торговцы мелким оптом в розницу. Они шли между нашими окопами, волоча за собой торговые тележки с недопроданным товаром. В любви к стране они дойдут до крайности и пойдут ещё дальше, превращая страну в помойку. А ведь еще Сократ заметил, что у дельцов пренебрежение ко всем подряд, и ложное мнение доставляет шаткие и обманчивые успехи.

- Я ненавижу плохую работу, как смертный грех, по всего более  - плохую работу в государственных делах, так как от неё страдают тысячи и милионы людей, - сказал Иван Васильевич Гёте. Как всегда, он был прав. Но массы ведь всегда желают не правды, а правдоподобия.






  Так вот, покуда я не забыл, два старичка, что вылитые  Фрейдс с Юнгомс, продолжая разговор, поднимались  улицей вверх по течению.

- Психика человека такова, что ему всё время надо терпеть скорби, -  говорил один из них, - А малые народы вообще склоны к сумасшествию.

- Оно над психологией, - ответил другой, - Кроме того, историческое чувство всегда ощущается как нечто значительное и связанное, если ты тем более козырной нации, с твоей личной судьбой, т.е.  личным огородом и подсобным хозяйством с любимыми свиньями. Мы с тобой всё это проходили. Лично я усматриваю в этом руку Персефоны и древний кладбищенский зов.

- Заблуждаетесь, коллега, это они загадку Сфинкса не разгадали, и скоро вынуждены будут прыгать в пропасть головой вниз и верх ногами,- сказал Фрейд, - Мало им было национального равенства и социальной справедливости... Люди сильны, пока защищают великую идею; они становятся бессильными, когда идут против нее. Теперь Геката теперь им в помощь!

- Человек, будучи частью, никогда не постигнет целого... - задумчиво заметил Юнг.

- Ломка прежних ценностей  всего надежнее произойдет путем воспитания растущей нечувствительности к прежним ценностям, путем изглаживания из памяти прежней истории посредством переписывания ее основных моментов. Так, что никаких голов и ног, всё скоро пойдет через задницу, - прямо из воздуха присоединился к ним третий старичек, вылитый Хайдеггер.

- Поистине для того, чтобы разрушить такую великую империю,основанную на крови столь доблестных людей, потребна немалая низость правителей, немалое вероломство подчиненных, немалая сила и упорство внешних захватчиков; таким образом погубил ее не один какой-либо народ,но объединенные силы нескольких народов, - несколько высокопарно отметил текущий исторический момент  совсем уже древний старик и добавил, - Цикл Эль-Ниньо. Марс  уже входит  в ближний круг. 
 
  Я даже подумал, что это затерявшийся красный политработник, но ему на вид было лет триста.       
 
- Фигня, - сказал Повар, - Пройдет всего два поколения, и никто ничего не будет  помнить. А, значит, ничего и не было на самом деле.

- Кто это? - спросил Маккиавели.

- Лебон! - ответил Повар, - Вы его не застали.

- Да они уже через десять лет ничего помнить не будут, - сказал Юнг.

 

  Впоследствии, любимчик Трампа разнес Лебона, и он кувыркался в гробу.


 
   Мы же тем временем, между боями с ретировавшим, но ужасно страшным противником, вдруг захотели строить башню. Слабая память только прибавляла  нам сил. И огромная медная баба с большим факелом над головой пускала в наши глаза свет, чтобы мы сподручней видели того пока, кого надо того.

- Всякий низший народ приходящий в столкновение с высшим, фатально осужден на полное исчезновение...- грустно проговорил промелькнувший мимо нас краснокожий в орлином оперении и с томагавком.

- Когда большое управляет малым – это счастье; когда же малое пытается управлять большим – это погибель! - раздалось откуда-то сверху.

  «Война херня, - вдруг ловко разглядели мы  в луче света в посеянном нашими родными не братьями  мраке социальной справедливости, братской взаимопомощи и национального равенства, - Главное, новый старший брат, мозгоправ стоумный звездатый и полосатый...  И немыслемо хитроумные - даже для таких великих, как мы,  маневры. Трудно, правда,  было уже нам разобраться, где предполагаемый противник, а где ненастоящий друг. Но, главное: если будут несправедливо  делить, то нам же больше достанется! Бей своихъ, чужие бояться будут!

 Повсюду подвозили передвижные гигантские мясорубки, в которой перемалывались вражьи тела, чтобы сразу в неродную землю уходили. Они теперь были значительно ниже нас в пищевой цепочке. С сердца вон и с глаз долой. Асфальт уже был на полметра залит кровавым месивом. Обезглавленные бывшие люди плавали в нем,  вовсю журчали и весело подхватывали их попутные ливневые стоки.




- Все, что будет - только обещание! - проговорил поэт. Чудовища рождают кошмар разума.




- Надо нам построить длинную башню! - закричали  вдруг коллеги, - Длинее вавилонской... Настоящую, до неба и дальше. В честь нашей  настоящей будующей  победы. Только говорить будем все на местном, чтоб врагам не понятно было.

- А про местный язык - это правильно придуманно! - радостно воскликнули последовательные сторонники языкового террора, - Чтобы скорее все не наши сдохли! Установим хромым барьеры! Разговаривающим завяжем язык!

- Нам необходимы только интинкт и воля! - прокричал старший среди лингвистов.

- Да плевать я хотел на этот крестьянский язык , но, если так надо, пиши, как надо! - тихо сказал один сиволапый и огляделся, - Все равно на этом языке с его грамматикой ничего выразить невозможно!

- Валоду оттачивай! - как услышала его одна из наших филологов, Мудита, - Тогда, наконец, слезешь с дерева, сменишь пол и понимать жизть научишься: займешься партеногенезом!

- Вредители! - кричали языковеды небратьям,- Убийцы нашей орфографии!

- Не узнаете нашей орфографии, синтаксиса и морфологии - рассуем вас по камерам, там живо выучите! - пообещали они, - Вставим вам там по самый этногенез!


  Им вторили наши:

- Убивать их, конечно, нельзя... пока, но что-то ведь с ними делать надо. Требуем закрыть ГЭСы, ТЭСы и широко распахнуть Калнциемские каменоломни! Вскроем сердца достойным, рассечем голени талантливым... Нас не надо бояться, мы хорошие!


- О, первой обязаностью настоящего государственных людей должно быть изменение слов! - кричал вместе с ними Повар, мечтая про отстрелы сиволапых, каменоломни и английский одновременно.

- Мы расцветем! - обещали мы нашему хмурому небу.

- Махровым цветом... - завидовали нам сиволапые и косо смотрели в нашу сторону.

- Язык стал их утопией,- переговаривались они трусливым шепотом между собой,- А судьба утопий - лагерь. Т-ш-с...

- Это новообразование  за проблемами о языке обязательно доберется до наших денюшек.

- Спортили, гады,  республику!

  Совсем обезумели  люди нелатышские. Они  молили бога, чтоб их миновала борьба, и он превратил их в коз и баранов, а  судьба баранов - бойня.


- Это ваша родина дети! - проговорил кто-то.



  Но приближались поющие и танцующие бойцы. Дерижёр в черном фраке, спиной к сиволапым. Они пели прекрасные народные песни. Земля дрожала и помогала нам от этих звуков.


- Легионеры! - крикнули мы, и все те бросились в рассыпную. Кремль молчал.




  Меж тем, промеж наших продолжался строительный спор. 

- Вселенная круглая, и башня должна получится, как кольцо,  - продолжали наши,- Только загибать ее нужно будет плавно, чтобы не поломалась.

 - Нет! - с ними сразу заспорили по существу, - Это земля круглая, а вселенная плоская.

- Не-а, вы неправы, это земля плоская, а над нею стеклянный купол, - возражали  им.

- Вы еще скажите, что бог есть...

- Да какая разница...

- Вот именно, - пришли к согласию все, - Начнем строить, а там видно будет...

 «Ах! Ах! Какая прелесть! Ну как можно не задурить этот народ? - думал Повар."



- Незрячая блуждает мысль однодневок, - сказал поэт.


  А башня всё ломалась и ломалась, сколько бы мы цементна не клали. Клеем «Моментс» было бы, конечно, лучше, но для молодой страны это слишком дорого. Зато впереди поставили ряд колод, на которых наши рубили кисти рук тем, кто хотел музицировать по-старому...

- Никто не может играть, оставаясь безвинным... - говорили преступникам.

  И  смиренно, как с петлями на шее, стояли остальные сиволапые и ждали приговора."Консервы бы из них собачьи делать! - подумал я". Но над рядами понеслось:

- Выписать!

- Подвесить!

- Выписать!

- Подвесить! -  чтобы потом они еще долго тряслись от страха и ходили в штаны по-маленькому... И в ДГИ ходили тоже... Узнавать: выписан или подвешен?

  Заодно там  можно будет купить, как и положено в свободном мире, индульгенцию. Если, конечно, деньги зеленые есть. Так некоторые побежали покупать паспорта по левому, они стоили недорого. Я не побежал, только сейчас я понял, что у меня была Родина. Что еще ждать от людей, которые добровольно отказались от свободы, равенства и братства, чтобы просто тупо бороться за свое выживание.           СССР стал скрытым местом, как рай, который пускает  в себя только мертвых.


  А тут  ЦГЯ, известная своим кодексом живых и мертвых, присоединилось, умело сочетая идеологию и клиническую демократическую психиатрию. Образцовые агенты хтонических сил.

  Закон стал для всех един - мы кушаем, кого хотим. Им предстаяла глобальная по маштабам страны задача: исключить просто так половину населения из членов своего нечеловеческого общества.

- А вас  мы уже похоронили, осталось только зарыть.

  И оставшимся:   

- Вы нас с собой не путайте!

  Предчувствие недоброго сжимало сердца.

- Русские засидели Латвию, как мухи картину Пурвитиса. Лезут они всюду со своим оккупантным языком: на улицах, в магазинах, в общественном транспорте... В ванной, в сортире, в корридорах, в телевизорах... всюду они, - говорили мейтаны и пуйки, - Шаусмас!

  Им не возражали. Кремль молчал, как лишенный жизни. Русские люди его не интересовали. От обширности на шару достанного, там помутились в разуме, забыли про братьев своих и обратились своими помыслами к чужакам, умелым во лжи, кидках и рабстве.

- Не стесняйтесь! - кричал Повар недоброй, но простоватой революционной массе,- Свирепствуйте, как у себя дома!


  А Лацису, - председателю комиссии по исполнению закона о гражданстве, -  в политехе правильные люди вручали железный крест СС. Толи запоздали, толи опередили время, толи — вовремя. Когда же он умер, долго не хоронили, всё ждали, пока оживет. Остальные эсесовцы,  как и надо поступать с приличными людьми по жизни и смерти, также мумифицировались высококлассными специалистами.




  На западе в то время было три солнца.  И огромное гало  смотрело  сверху, как циклоп. Они сделали историю: начали переписывать ее.



- Идите вы,  - жизнерадосто улыбаясь, как коммунизму, говорил  кадр-парторг Лещ, - голосовать за свободу, товпода! -  работа у него такая: во все времена народ куда-то зазывать, туда или не туда, всё равно. Меняют эти нынешние парторгии только свое название. Очень хлебное и не пыльное место. Любое движение им надо своевременно возглавить. В атаку - не. Партия — их рулевой, а какая партия рулит, неважно.

- Выбери будущее! - кричал ему в тон Повар, - Подпишись за свободный народ и себя в его количестве! За нашу свободу и мать вашу тоже!

 «Может я и выпиваю, но веревку себе мылить не буду, - подумал я.» Всех перевели в диаметрально противоположное время. С инкубатора всех выкинули в лес. Смотреть немыми губами в холодеющее небо.

  И настоящего скоро не останется ничего: ни людей, ни работы, ни мяса, ни куриц, ни огурцов с помидорами, ни сигарет, ни пива с водкой и молоком, ни даже капусты с ленинским профилем.  Алхимики страшные  очень сильно денег другого фейса  зажелают и рвануться за ними к людям страсть небедным, а главное, большеголовым, властным и с закрытым пиаром. Нахимичат они с ними такого, что мама не горюй! Извести заходят народ, примерно им из ста ртов девяносто девять будут лишними. Минимум! А пока живут, пусть за свою жизнь нам в казну платят!

 


  Шумел камыш, деревья гнулись...

- Сколько народа...- говорили совсем не слышно рядышком заокеанские невидимки с печенюшками, заблаговременно и обильно испеченными "меценатами".

- Больше них только мошек! - отвечали им такие же.

- Не... Народ - полный биологический мусор. Эти летают.

- Да... Как написано в Танхуме, мошки хоть выполняют волю Божью!



  Стоял гул. Это за углом сжигали несогласное. Горбач  сдал Прибалтику за 33 тысячи долларов Рейгану в Рейкьявике под военный базы, а за ней и все остальное посыпалось.




                ***


   Ущербная Луна висела на черном небе, проколотом милиардами звезд.

  "Будьте дебилойдами! - копаясь с паяльником в схемах ноосферы, посылал землянам команды старый аннунак, - Быть дебилойдами хорошо, легко и весело! Хорошо, легко и весело... легко...  весело... Да здравствует Великое Виртуальное Экологически Чистое Будущее! Настоящее Пустое Будущее с Большой Буквы!  Всё в нем будет, как на самом деле... на самом деле... деле... Только вас не будет... До связи...  милые...  До связи...связи...связи..." - неслось через космос.

  А госсекретарь Джон Керри, род. 11 декабря 1943, Орора, штат Колорадо, подозрительно вторил ему, учил, что если ты даже круглый дурак, не надо тебе этим расстраиваться, а надо тебе этим гордиться! ...гордиться...гордиться... Мы тебя таким еще больше полюбим... ...бим...бом...

 "Думать рабам не полагается! - молча решал он."
 

 

  И для дуралеев настала не жизнь, а  малина, только садовая. И соответствующее для всех грядущее. Живые обзавидуются мертвым.





   Одно государство было миролюбивым, и на гербе у него были серп с молотом и золотые колосья хлеба, но его считали агрессором;  другое вело бесчисленные войны, и в гербу у него был хищный орел со стрелами и молниями в лапах, но его считали миротворцем. Одна система в свои пятьдесят пять лет шагнула в космос и предоставила человеку равные права и неслыханные социальные гарантии, другая —  более, чем пятьсот лет не может справиться со своими кризисами.

   Одна страна в долгах, как в шелках, но её считают богатой. Другая - живёт почти без долгов и помогает всем (ну кто не попросит), и её считают бедной.

   Но первая  страна обречена на погибель. "День в ней начинается ложью, - так написано в  пророчестве Нефертиса." Правители могут ошибаться, пророки, увы, навсегда правы: ведь не бывает пророк без чести, а правитель - очень даже бывает.


                ***


   Брахман сейчас только засыпает. А в мире уже столько говна. Он проснется через каких-то четыре милиарда земных лет, и все изменится к лучшему.






43.Больше нету.



 
   Мир случился : там — папа из гитлерюгенда, здесь — капиталисты из КПСС... Фатерлянда больше не было!

   Ещё только вчера все они, - за исключением Астры, - кричали: "Слава КПСС", а сегодня типа: « Хайль Гитлер!» И им, раскрыв рты, верят. Ну точно, как научал Геббельс. Так резко они поменяли красную звезду на аусеклис, что совсем тормоза отказали.

   А народ... Как говорил тот же: "Народные массы примитивней, чем мы себе представляем. Если бы я сказал им прыгнуть с третьего этажа, они бы прыгнули..."

  "Есть мертвые пространства, как и мертвое время, - говорил колдун Делез. И нам не повезло в него попасть."


  "Терпите,  люди нелатышские! - ехидненько думал Энлиль, точно зная, что следующие будут еще хуже."

  "Скорей бы перевести, блин, всех в адскую директорию! Как надоели! - думал он."



 Снесли они, наши коммунисты, коммуниста своего Ленина, пламенно им певшего вместе с поэтом Демьяном Бедным,- только Ленин совсем не стихами, а вечными благами - но теперь надо идти не тем, всё таки, путем. Зато оставили Меркеля с опусом "Латыши, особливо в Ливонии, в исходе философского столетия", вышедшем в 1797 году, в котором он писал: "«Латыши нечто большее дворовых животных. Замечали даже, что в известном возрасте они получают некоторую умственную зрелость и последовательность в выводах и поступках.    ...Склонность к пьянству - другая общая черта латышского народа. Матери их c нежным самоотвержением разделяют поднесенный им стакан водки со своим грудным ребенком. Четырнадцатилетние мальчики и девочки пьют водку, не поморщась...»

  Из всех Ильичей, настояшим Ильичем оказался один Рубик, ну и Линдерман прицепом. «Рубикс-кубикс, - думали бывшие товарищи по партии, - Как же нам его собрать?» А на это у них был готов специальный ящик для сборки на пять лет. Функцией согласных является прекращение гласных. В жизни также, как в грамматике. Только все равно, все шесть сторон красными вышли, как заря. Порозовели только от времени, стерлись малехо, пока крутили. Или слишком рано ешё было.

  В определенные часы, с Запада, огромный кто-то появлялся над этой землей, широко раставлял ноги  и  лил на расположенный в центре памятник. Об этом в стародавние времена было заключено секретное соглашение с англичанами. Но, так как те еще в евросоюзе были, то и другие нации подтянулись отлить на развлекуху.
 
  Памятник был похож на женщину-космонавта. То было не хорошее предзнаименование, прогресирующего, как паралич,  грядущего: «Все - в космос!» В буквальном и в переносном смысле. Без скафандров.

  И, конечно, капиталистические цветы: мошенники, наркоманы, бездомные, лесбиянки, пидорасы - тоже ещё те цветочки, - тем более, что советским социалистическим людям они очень в диковинку сперва были, шарахались по-первой от них...   Но  лучше всё-таки цвели бы они в своём, родном для них огороде.

- Ибо всякая плоть извратила свой путь на Земле! - кричали нам откуда-то сверху.


  На следующий день под ногами   Свободы в зеленом платье с золотым поясом - спасенной  Мухиной «Милды» по-нашему - сжигают два милиона партийных билетов.
 
- Я умоляю Вас, сохраните мой партбилет, считайте меня коммунистом! - Звучало меж их рядами на случай шухера.



                ***



  Местничковая политика? Первые мэры  были героями. Говорят,  ночью они брали лопаты, чистили через всю страну дороги от снега зимой, до самого рассвета. А с рассветом - на работу... Как потеплеет,  только птички зачирикают, они уже лично варят на обочинах асфальт и заделывают им вручную ямы и ямки. А потом - на работу. И на сто долларов снабжают города и погосты всем необходимым, попутно вешая на окраинах, чтобы не видели несовершеннолетние дети, зарвавшихся бандюганов, уже завывавших от такой жизни.  Дозавывались, пока не превратились в волков позорных... Их всех уволили. Откатили тех, кто не делился. Личными соображениями.



  И некто моложавый, прекрасный, но с лысиной внимал Бафомету.

- Тебя посадят, - говорил Бафомет ему, - но ты не горюй! Специально для тебя время пройдет быстро, не дольше двух недель.
 
- А, как откинешься, но не сразу, - и он сказал когда ,- обратись к демократическим учреждениям американской власти, чтобы опубликовали секретные протоколы, которые Горбачев подписал с ними, будучи  на Кипре, в Ирландии и еще кое-где. Там такие договоренности, что закачаешься,  как разделить Балтию и что с ней потом сделать.

- Я и сам, - пошутил Мамона, - очень желаю  их видеть из-за той мульки, что дошла до моих ушей от очень и очень высокопоставленных людишек в Москве и Вашингтоне. Ты об этом затем книгу обязательно напиши, чтоб в веках эта информация осталась! Потому что таких простофиль в истории человечества еще не было и, под её завязку, не предвидится.

  "Как же мог Горбачев не зауважать то, что на общесоюзном референдуме большая чась населения проголосовала за сохранение Родины, - тяжко вздыхал, внимая ему, Рубикс. - Наверное, Раиса насоветовала!".

- Да на неземной осине будет он к Иуде присоединится, согласно Сифре Деварим! И еще несколько... - сказал Бафомет, - Все последующие Махаюги. Вечно будут мучится... Не до конца удушенные... Но и после этого не сдохнут и черти,слуги ада, будут избивать их непереставая, а они будут падать то в огонь, то на шипы, то в кипящее масло, то в горячую воду, то в расплавленное железо и медь. Потом они сотни раз родятся глистами, змеями, вороньем поганным и столько же свиньями - кем и были на самом деле - пока, наконец, не возродятся человечками, убогими и слепыми нищими, питающимися говном и прахом.

- Заговорился я с тобой, увлекшись... - заметил он.

- Ко-ко? - переспросил его на родном Рубикс, а тот похлопал его по плечу.

- Ты же не из куриц! "Ленин встал, развел руками: "Что поделать с дураками!?" - пошутил он. Как знал.

 "Дохрюкались! - пронеслось у Рубикса,- Просрали социализм..."



  Потом Энлиль, уже в  растянутых тренингах и линялой фуфайке, как и все более-менее приличные мультинониллионеры(не отличишь) звонил по маленькой мобиле брату, в город Челябу. А тогда еще и больших-то мало у кого было.

- Энки...- проговорил он.

- Я все знаю, - ответил тот, - Обитающие на Западе отсечены, и жизнь их презренна; омерзительно присоединиться к ним. Невозможно описать их существование: вовеки покоятся они во тьме. Но этих-то за что?

- Какое нам до кого дело?

- Как разъяренный бык, погонишь опять все народы на бойню? Теперь не смешаешь все языки, а переведешь в один? - помолчав, предложил, - Так воплотись!

- Эти мне, как дети... - добавил он.

-  Ты же знаешь, Бог уничтожает бывшее раньше  ради забавы! В этой лиле  я мешаюсь с тобой, с женами, детьми, народом, природой, религией... прочей фигней и становлюсь Единым Богом, каждый раз с новым Именем! - Сказал Энлиль, помолчав, добавил. - Против кого те боролись? Против самих себя!  Они, брат, не твои дети, а мои произведения, придуманные для богов,  для нашего развлечений!

 "Всю тяжесть мира того и этого я в долготерпении ношу с собой! Опять он за старое! - горько подумал он и сбросил вызов.»

  Энки тяжело вздохнул, чуть не заплакал при мысли о русских. "Положение всё хуже и хуже, -подумал он и утешил себя, - Но свету предшествует тьма. Борис Годунов сошел с ума, а нынешний  Борька свел с  ума всю страну! - повертев потухшую мобилу в руках, горько думал Энки, - Придется ему всю последующую Махаюгу пьяным дураком в белой горячке ходить, а при редких просветлениях на похмел денег никогда не будет и - опять по-новой... Хотя в Талмуде и нет такого."




  Боги испугались, что на одной шестой части Земли было построенно обшество всеобщего благоденствия. Общество правды, любви и справедливости.

  Сошли с постамента Красные стрелки и разлилась в одну сторону Даугава. А с Запада разлилось море лжи и затопило всем уши.





42. ...продолжается бой.




  Рядом с ними бежал мальчишка лет восьми: «Папа, дай я!  Ну дай пострелять....-кричал он,- Папа, дай я!» Мы бежали, как маленькие зайцы, а они палили по нам из своих трехлинеек и давили отставших своими каменными башмаками. Они давили всех, кого непопадя... Ну, как раньше.... Наконец, мы поймали такси.

  На капоте была большая вмятина.

- Бомбили!- сказал водитель,- Думаете война?

  И ответил:

- Рэкет!

- Ну что тварь... Ты меня с гавном смешал? - спросил его запыхавшийся верзила.  Он выволок  таксиста из салона и походу выстрелил в голову.

- Куда? - спросил он нас, занимая водительское место.

  Мы назвали.



  Мир хрупок. Война — железней. Рэкет - это только начало первичного накопления капитала...


  Там еще постреливали, а нам стрелять было уже нечем. С крышь по нам херачил ОМОН, а сзади кто-то херачил по ним и нам в спину.

- Патронов!!!- вопили мы, но нам их никто не нес.

- Булыжник - тоже оружие против сиволапых! - закричал я, и мы рванули на Лачплеша разбирать тамошнюю брусчатку. А под ней другая веселуха,- якшма холера.

 "А вот и много бацилок для переноса моих волшебных палочек! -  думала она, пробуждаясь."

- Инфекция! -  поднимаясь, представилась она.

- Очень страшная эта гансуха... - завистливо пробормотал один сиволапый и попятился к себе в нору.

- Разносчики, ко мне, стая! - скомандовала наша Холера.

  Плащ у нее был желто-зеленого цвета. Когда он трепетался,  повсюду ливнем неслась диарея. Некоторые морщились. Но мы не из таких! С этих капель стали вылупляться её чудесные сущности - холерики.

- Назад! В средневековье! - кричала она, а мы только и ждали этого. Нам везло неперестовая!


  И перед нами наперебой начали выступать желто-зеленые холерики. Под одним из них была серая лошадь в яблоках.

- Эй, мутноглазые! - крикнул он, - За мной!

  Кто знает истинное имя, знает суть.

- Мы будем сражаться! Мы будем сражаться все до одного, до последней капли крови, до последнего вздоха! Мы или погибнем или разобьем их на хер!

  Народ подчиняется тому, кто знает. И мы побежали за ним.

- Когда нации грозит вымирание, другие нации не имеют никакого значения! -  кричал Тримда.

(- Какое вымирание? Нет никакого вымирания! - не понимали глупые сиволапые.)


  Но тот продолжал:

- Помните, когда враг благодаря вам обретает жизнь, вы  благодаря ему обретаете смерть. Поэтому,  будьте беспощадны! Особенно, к старикам, женщинам и детям!

  Другой холерик, несясь и пахня, орал:

- Сварите меня, очистите кости от мяса, и скормите его голодным!

- Голодным! - эхом подхватывал Тримда.

  "Каким таким голодным? Нет никаких голодных! - всё недоумевали эти совковые сиволапые. А это ход такой был, когда слова упреждают, но тупые сталинисты этого даже  не прочухивали."

  А холерик всё завывал:

- Посадите меня на коня, привяжите к седлу, и я   поведу вас  к свободе.

  Другой кричал:

- Посадите меня в черный «Вилис», и мы к ней поедем!

  Совсем обветшалый, но стойкий холерик обещал:

- Мы будем есть траву, но  посмотрим на Восток только в прицел автомата! Там стоят дикие армии, и моторы у них не глушатся! Пойдет  безжалостная война! Фюрер, как всегда, был прав, когда сказал, что по её окончанию не будет победителей и побеждённых, а будут живые и мёртвые!

  Благоприятные для наших знаки Апокалипсиса были видны повсюду. Они рвали тех на части. Из бывших советских домов исчезали, дрожа за свои лапки, даже тараканы.

  «Спаси, Господи, простыя люди Твоя!- прошептала какая-то пожилая коммунистка."


 "Наши баррикады ещё только будут построены,  поэтому мы сейчас на них ещё не пришли... – говорили впоследствии с трудом выжившие  не наши  сиволапые.  Мы были с вами по одну сторону... теперь только ваших баррикад! Вы развели нас... - добавляли они, - по разные, и теперь мы сильны действием врасыпную!"


- Фашизм - Дух Запада, аскетизм — Дух Востока... - заумно мямлил  какой-то  сиволапый, - Мы  все  обречены. У них огромный опыт. За ними столетия работорговли, грабежей и колониализма.




  Затем настала аморальная передышка. Мы мирно пили и пели у костров на Домчике. Ночь раскинула над нами свои гороскопы. Пахло кострами, пивом и шашлыком. И тут нам показалось, что нас двинулись полчища страшных зеленых танков, грохотавших своими гусенницами и сметающими все на своем пути в пыль и в фарш.

  Мы ловко сгруппировались в команды по десять-пятнадцать человек и, бок о бок, не взирая на вероисповедания и национальности, подняли их на руки — все, тыщу штук , - и они беспомощно закрутили своими безмозглыми башнями, оглядываясь по сторонам по сторонам, в бессильной злобе накрывая здания и улицы орудийным огнем пушек немыслемого калибра. Танкисты выпрыгивали из люков и разбивались насмерть. Мы  понесли танки к реке, где утопили их , как крыс.

  К нам приблизились с западной линии фронта двое усталых.

- Мы только что с передовой... - сказал один их них — бронетранспортеры своими зубами загрызли. Зубы выдержали, а они — нет!  Справились мы с наземным противником!

- Остальные там ещё гоняют на «Жигулях» за  самолетами! - добавил он, - И расстреливают из рогаток войска противника.

  Я  протянул им котлету и налил по пол стакана спирта  «Рояль».

  Какой-то мутный сел на корточки и гадил на мостовую.

- Это агония, братишки!

  Короче, все наши просрались. Шла диарея с кровью. От эпидемии спасла нас вовремя подоспевшая международная помощь. От чужих мы её не принимали.  Оставшиеся всё пили королевский спирт от которого многие ослепли, как Лир, потерявший отечество. Мы все равно выпили бы всё до конца, но тут  пьяным дурманом  нас повалил  противник.

 Прячась за асфальт, там и тут нас окружали криеву суки. 

- Янка мэт гранату! - свирепо крикнул я, раненный в голову спиртом. Подавая ему камень, смутно подумал, - Варбут ебнит даун...

  И меня вырубило.

 Лишь только когда сбитый камнем самолет врага попал мне в морду, я понял, что со мной что-то не то и, шатаясь на карачках, выполз с асфальта боя.




 


  У меня еще болели конечности от таскания тяжелого, а мне уже протянули по губам, отказав в гражданстве. 

- Лояльность еще не близость! -  сказали мне в департаменте, намекая этим на нетрадиционный секс.

- Во-во! - сказал Янка, ставший тут третьим шефом и посмотрел на меня свысока.

- Янка, я же с тобой на баррикадах сидел! Мы же с тобой танцевали со Смертью, помнишь?

- Пошел ты на... - и дальше по-латышски.

  "Вотбля! - подумал я, -   Мы-то думали, что они  тоже люди и постараются понять других. Хотя бы тех, кто был заодно с ними..."

  «Что-то тут не так!- думал я. - Не могут так быстро менятся ценности. Но если они  так быстро меняются, значит вообще не существуют... - не доходило до меня. Вспомнил я про красных латышских стрелков, чекистах, ваффен сс …  и все понял. »
 
 И тут меня еще раз прострерило в голову и спину: "Так мы не будем равными с аборигенами!? Так за что ж я тогда Родину продал... Теперь мы вынуждены принимать вещи, как они есть,- и я переродился, - Но разве от лжи, разделения народов и других сегредаций можно ождать что-то хорошее?"

 
  И вышел из кабинетов.


   На стульчике сидел какой-то невзрачный мужчина.

- Секретная служба США наблюдает за вами... - прошептал, озираясь, он. Я тоже огляделся. - Во всех новых  реформах заложена смерть.  А из нас всех сделают ритуальную жертву. Оставшихся в живых штабелями положат  в котлованы и засыпят дустом. Они так уже делали! Запад пришёл сюда не помогать. Он явился сюда за легкой наживой и нашими детьми. А нас погубило желание иметь другую судьбу, чем было на роду написано. И, поэтому, мы пошли по чужим несчастливым путям.

- Это не шаг назад,- добавил он скорбно, - это пробежка к аду.

- Спакуха! - ответил я, - Небеса уже сведены на землю! Теперь надо свести их  в ещё ниже!

  И вышел.

  Потом, слег с температурой. Очнулся я, когда СССР уже не было.


  Наши  ходили  в черной форме, копия придуманной ранее Боссом   для «СС».  (Он и сейчас неплохо шьет, вот и нам пошил, как хорошим.) Вокзал наш был весь в мотках колючей проволки, поезда между ними лавировали. Перроны патрулировали наши с автоматами и собаками. Никто к нам не сунется - покоцаем! А ихних никого не было: ни одного коммуниста, ни чекиста, ни военного, все в себя ушли так, что даже уши не торчали, не видно было их и не учуять. Рабов охватил рабский страх. Что в этом удивительного!?



               
 Большинство людей по-прежнему умели пять вещей:  спать, жрать, пить , трахаться и работать на дядю. Если им предложить рай к обеду, а утро проспать и пропить, они выберут утро. Заря человечества! Рабство никуда от них никак не уходит, просто принимает другие формы. Но оно, это... большинство, как и во все времена,  думало: "Вдруг меня обойдет?"; думало, невзирая на бесчисленные исторические Холокосты... и будет так думать, пока опять не узнает, какого это на самом деле. Какая-то патология. Их уже даже не надо выталкивать в окна Овертона - они сами в них лезут на радость всем иллюминатам.

 "Травоядные животные не страдают от перемены пастбища, - сказал Лао Цзы." "Страдают! - заметил бы я,- Но недолго."

  И когда их приводят на закланиние, перед бойней они сбиваются в стадо и дальше не идут, переминаясь с копыта на копыто. Тогда к ним выпускают специально обученного собрата, и под его руководством, они , думая о светлом будущем,  с удовольствием идут под нож мясников, чтобы стать расфосованными мясо-колбасными изделиями. 

 

  Мелких хозяйчиков поперву было много. Им уже казалось, что вот-вот и они расщепят этот мир  и растащат его по частям для мелкого опта. Посмотрев на их рожи, было понятно, что они не только страну похерят, но и бабушку по живому весу сдадут. И стоят  они на редких островках среди сточных потоков говна и крови, расхваливают нам прелести капитализма и свободы работать на  заграничных дядей. Раньше рабочую силу силком вывозили с Берега Слоновой Кости, а теперь они сами едут. Только бусы, в принципе, все те же.

  До хозяев дотянули  немногие, ну а большинство лишь  покорно становилось холопами. Ну... кое-кто поднялся до хозяина, но совсем редкие - до господина. Те уже видели мир, как свою игрушку. У них была мечта: допрыгнуть до Солнца, сорвать его, спрятать и показывать за деньги. Да перечитывать на них бесконечно: "In God we trust", потому что они  не способны выучить это наизусть - хотя и стремятся изо всех сил - но это для них длинно, а их генотип способен запоминать только цифры.



  На улицах големы шагали тяжелым  шагом.

- Жертвы! Нам нужны жертвы! -  взывали глашатаи Мамоны целыми днями. И скоро стало привычным,  что многими тысячами пропадают люди. Не говоря уже о тех, кто сам уехал.


  Я посмотрел за окно, на углу квартала, над тротуаром, исчезал в воздухе огненный столп.

 «Флоренский! - подумал я. Я уже давно понял, что никто ничего не придумывает. Только не осознал.»

  Начались обыски неправоверных. В столице трясли Лидермана. Им нужна была карта Латгалии. Они не знали, где она.


- Вы не рабы! Очнитесь!- кричал Рубикс. Ему было безумно жаль населения и, чтоб он не страдал, его посадили.  Чтоб ему было веселее, они посадили   несколько старпёров по своим политическим убеждениям. Но в разные камеры.

- Ты не страна, ты — Сатана!- сказал прохожий, озираясь. - Утонула  Атлантида, и мы, как холодные рыбы, пурзаемся  в чужом зеленом океане...


   Людей на улицах видно не было. Если кто появлялся, его ловили и вели на общественные работы: мыть жопу дебильному правительству и членам его семей.



  Во всем  чувствовалось, что скоро надо будет надеть черные джинсы и начать, наконец, эвтаназию тех, кому за тридцать. Или запереть их всех в этой пустыне без воды и пищи, и закрыть ее на ключ.

   Наступила плебсократия. Народ растлили, как девушку. А мы ждали главного - Жены в родовых муках, облаченную в пасмурную погоду.




  Там была показуха социалистическая, и она была светлей и лучше; здесь же показуха капиталистическая, и она - ужасна, тупой хоррор, так темно, что и не видно даже хотя бы туманной перспективы.

   Витрина же капитализма рухнет вслед за витриной социализма, только еще паскудней. Начинался Великий Генетический Сбой.





43.Гавагав. 90-е..






  Мама стояла и говорила какому-то постперестроечному чуду.

 - Не волнуйтесь вы, Леночка,  про это озеро... Вот Изяслав бросит, что я ненавижу, и все устроит, вернет вам  землю с этим берегом!

   Совсем недавно, когда  Атлантида еще не утонула, они обе были связаны по работе: Леночка работала экономистом на ЖБК,  а госбанк их поквартально проверял. А теперь Ленка разводила руками.

- Просили мы с мужем уже скольких юристов, и денег обещали, а  они все одно — сроки  пропущены, документов не хватает, дело гиблое, прощайте...

 - Изя справится без всяких документов и денег! - уверенно говорила мать.

   Ленка призадумалась. Земля была в прекрасном месте, и  ей  позарез нужно было  для личного счастья это место продать.


  Потом заговорила.

- О-о-о...  Я не сразу как-то поняла... Погодите...  Я  вам тоже могу помочь... у меня  есть одна знакомая... экстрасенс... еще с советских времен...  и по этим делам...  сто процентнов! - На том и порешили. 





   Запой кончился, и я поставил «Женщину в черном». Ещё сидели какие-то веселые девчонки и бухие друзья. В этой пьяной квартире гурьбой менялись соседи и соседки. Веселые девчонки стремились в нее, как утки к озеру. Если ложился спать с одной, это не значило, что с ней же и проснёшься. А как хотелось бы засыпать и просыпаться с одной и той же! 

  "Любвеобильность - вещь, положим, и недурная, но ведь можно и заездить клячу. Всё одно да одно - оно и присластится, не любовь то есть, а любвеобильность", - знал, всё знал Федор Михайлович!

 - Позор нам, желающим мирских услад! - проговорил Пурандара, но я его не услышал.

   К тому же, если нет сомы, то приходится пить суру. Как бы запрещено, но Шива простит. Ведь давно минуло ведийское время. Вообще-то алкоголь придумали алхимики. Не дураки были. Туммо у меня без алкоголя почти никогда не получается, как "Пьяный кулак" какой-то. И я догадываюсь, почему... Пластинка спела, и я выпроводил гостей. Я уже  просчитал систему:  раз в двенадцать лет судьба посылает мне черную метку: женщину для брака и, чем дальше, тем чернее. А против судьбы бессильны даже боги. Вот  и всё мое желание...




  Потом я очистился и сел в йогу. Пока её еще можно прерывать, а после шестидесяти трех, говорят, копец. Но после шестидесяти трех и запои у оставшегося большинства случаются нечасто... Кроме того, до этого еще так далеко, что даже думать не хочется, да и может не придется докарабкаться до указанного.  Через пару часов  асан пошла перепайка контактов, по спине побежали бессетные укольчики, следом я весь взмок, хоть выжимай. Немного передохнул, начал дышать, возникла всегдашняя проблема: дышать длинно и неправильно или короче и не
напрягаясь? Данная дурацкая проблема в подобных случаях всегда меня парит. А так я дышу на 24 и выше. Десяток раз сглотнул воздух, как выброшенная из воды рыба. Да, я уже говорил, что благодаря хорошей наработке -  догадываюсь чьей -мне не нужно закрывать  ноздри ни пальцами, ни языком. Часа через  два, случилось сосредоточится, почти тут же произошло туммо и резко пришло созерцание: какой-то человек тонул в болоте. Как всё напутано! Я хотел разжать веки, чтобы сменить картинку, но они не разжимались.  Что за хрень? Дальше не помню. Но это была не йоганидра.


 





 44. Калининград.




-Да ты что, Лелик!!! - орал, как сумасшедший, завзал казино, и Танька леденела.

- У нас,  пля,  акуенная недостача  кэша! Как мульён грёбанных прошмандовок типа тебя! - он зловеще  приблизился  к ней, ядовито харкал в лицо, а вчера только спал с нею. Она хотела отойти, но ноги стали ватными,  сразу подкосились. Слабо дергаясь, она повисла на руках у двух амбалов. Денег отдать она не могла, даже если бы и очень захотела. Над ней вдоволь поиздевались, перемотали скотчем и засунули в багажник.  Когда доставали, она  безвучно закричала, и вся ушла с этим немым криком в болото, чтоб другим неповадно было.

  Её  облепила  зловонная жижа.  В лицо лезли какие-то твари.  Их становилось все больше. Вдруг к ней прижалась что-то  большое, а болото обняло ее огромными лягушичьими лапами и сильно забулькало. Она из последних сил замычала, и тут её поднял гейзер. Неведомо как, её  вынесло  на  сухую землю.

 Болото отпустило ее, и гейзер помог, но  вот смерть совсем не хотела отстать, и время  запуталось в её липой паутине.  Кто-то  спросил:

- Разве у этой особы  есть какие-то особые заслуги? - как будто именно сейчас это  было так  важно.

- Она нужна нам! - ответили ему.


   Как змея, Танька поползла прочь, подальше от проклятого места.  Спустя какое-то время, она заметила, что если дышать низом станешь совсем, как живая.

- Я - земля... - вспомнив почему-то свой знак, произнесла она про себя, и ярко засветили звезды.

- Ползи! Быстрей ползи, пока тебе светит! - горячо зашептал кто-то прямо в ушах.

-  Я стараюсь... Но я не могу быстрей...  Я же вся  в скотче! - пояснила она молча.

- А-а-а.... - понятливо протянул неизвестный. Под ней изчезла трава, и наклонились деревья. Невидимые силы развязали её.  Чтобы бандиты повторно не прибили, она сбежала к матери в Гавгав.





45.Гавгав, окраина.



  Если на дворе не стыла вода, её помещали жить в сарае. Он сразу покрывался инеем  снутри и  снаружи. Когда же она  заходила в дом, то вносила такой замогильный холод, что в жилах стыла кровь, и вся утварь лопалась от неземного мороза.

  Мать, по совету бывалых людей, установила ей в изголовье  на дрова трехлитровую банку с колодезной водой, в которой, как два солнца, плавали пара желтков от свежих куриных яйц,  данных для этих целей ушлой соседкой. На утро в банке вместо  воды  оказалась мутная слизь черно-кровававого оттенка, и кишели белесые черви. Танька белыми глазами не моргая смотрела на банку.

 «Жутковато... - думал, смотря в банку Витька, недавно откинувшийся с зоны новый Ленкин сожитель." Но зэки бессмертны и, поэтому, мужественны.  Не из-за теплого угла и женской ласки он же  претерпел...


  Потом Танька чистила во дворе овощи и здорово порезалась. Лена посмотрела: рана была глубокая, но крови не было.

- Фигня! - сказала, немного подумав, Танька. Лицо и губы ее при этом кривились, а тело трясло.


  «Корчи... - догадалась Ленка». А у той  болело всё, очень сильно болело, потому что когда, как бы умрешь, жить просто тяжко.

- Не обращай внимания, мама... - гулко проговорила Танька.


- Молчи! - приказала мать, -  Опять сдохла, сволочь!

  Ей  тут же начал поддакивать  Витька. Он был тут, как  шестерка в колоде. Но забывал, болезный, что Танька работала крупье на сдаче и не с такой картой.

 
- Она  у меня из  борща  мясо ворует! - пожаловалась мать  Витьке, но он и сам  это неоднократно видел.

- Вот падла! -  сказал он.

- Пошел ты... -  посоветовала Таня, но сама чувствовала исходящий от нее холод и смрад, - Мама, зачем ты  родила меня на этот свет?

  На редких жилых хуторах в округе ее так уже и звали: «Танька-покойница».

- Кто мог думать, что оживет дочка хуторского клоуна?- соседи не любили их.

  «Эксперемент проклятый! Когда же я от него отделаюсь? - думала Ленка." Ей, кстати, подвернулось счастье устроиться санитаркой в психушку. А концы эксперемента наглухо затерялись в перестройке.

  И вот сначала сдохла кошка, с которой Танька общалась, потом свинья, потом начали умирать соседи, к которым она  заходила.


- Я-то думала, - константировала Елена Витьке, - появится с дурыми болезнями и лобковыми вшами, а  всё оказалось гораздо хуже. Вот Светкиным предкам свезло,
Светку-то с поезда сбросили, на рельсах под Вильнюсом нашли, ещё та была профура!

- А наша-то и родилась без девственности... - Многозначительно досказала Витьке Ленка.

  Сама же она с наступлением криминально-колониального капитализма   не пропускала ни одной передачи Кашпировского, Чумака и  спала головой на целебных  магических брошюрках от болезней и бед на счастья. Этим лишь спасалась.

  И стали они с Витькой серьёзно размышлять, как им избавиться от этой зомби.


                (Продолжение следует)