Солипсист. Тема 11. Дальше некуда

                «Хомут через хвост  не надевают»
               
                (Поговорка)

   Nb Пожелавшему познакомиться с нижеследующей главою читателю в какой-то момент может показаться: или сам автор, Демиург этого текста, очевидно «поплыл», или «поплыли» его главные персонажи. По-моему, верно как первое суждение, так и второе. Первое – на том основании, что «Рыба гниет с головы», второе – от того, что «Бох – то Бох, но и сам не будь плох». Имеющий уши да слышит!
Немного, таким образом, оправдавшись в глазах читателя, автор считает возможным продолжить свое повествование. 

1.
   Какой бы могучей ни была соматика  несгибаемого  Грэга, матушка Костлявая, как и следовало того ожидать, оказалась посильнее: Грэг испустил дух. Василиса Захаровна, Дуняша  и  Кэт поехали на похороны. Они получили из банка по специальному приглашению. Я такого приглашения не удостоился и  остался верховодить в доме. А между тем необходимость побывать в городе, независимо от похорон, на которых я был бы, окажись я там, персоной нон грата, возникла и у меня.
    «Лед, тронулся, господа присяжные!»
    Как часто случается в человеческой жизни, что «черное» соседствует с «белым»! Так случилось и со мною. «Черным» было то, что ушел из жизни такой незаурядный, неоднозначный человек, как Грэг, «белым» - я сумел сам, без посредничества Кэт, дозвониться до вернувшегося на неисторическую родину моего опять же неоднозначного адвоката Лазаря Моисеевича. От него я узнал, что справедливость была восстановлена: была разоблачена целая сеть махинаторов, орудовавших в сфере отъема и незаконного присвоения чужой собственности (моя жалкая комнатенка лишь капля в море), и мне, как законному владельцу, должны вот-вот вернуть мои законные родные шестнадцать с четвертью квадратных метров в доме на Петроградской стороне.
     Передо мной распахнулась перспектива. Я могу в любое время, когда я захочу, покинуть пусть и гостеприимный, но все-таки чердак, вернуться под собственную крышу, точнее, потолок. Словом, пойти по стопам блудного сына. Сын, правда, припал к ногам своего одряхлевшего отца, я припаду к чему-то другому. Хотя бы к дверной притолоке. Ее облобызаю. Только сейчас по-настоящему, на все сто, пожалел об утраченных драгоценностях. «Вот этим – возвратом мне по праву принадлежащего, я, как только вернусь, и займусь»!
     Почувствовал, как у меня прямо зачесались руки.   
     Грэга не стало 9ого сентября, 11 – похороны и поминки. Все трое вернулись лишь ближе к  вечеру сентября 12ого. Усталая Кэт объяснила мне их задержку в городе необходимостью оформить какие-то важные документы. Речь шла о каких-то положенных им в связи с утратой кормильца денежных суммах, я Кэт толком не понял. Расспрашивать в подробностях не хотелось. Да и не моя это «прератива»  совать нос не в свои дела. Вернулись не изголодавшимися, сытыми, кормить не пришлось, Кэт лишь попросила меня нагреть побольше воды. С Дуняшей мы только обменялись ничего не говорящими друг другу взглядами, она, крайне удрученная потерей брата, вся в черном, ни дать ни взять послушница-монашка,   поспешила укрыться у себя.  Пошло время...   
     Был поздний вечер.  На улице лил дождь. Кэт поплескалась в душе, я наготовил много теплой воды, сразу из душа прошла в свою комнату. В доме наступила тишина, все попрятались по своим углам. Тишина особенно удручающая, учитывая, что ее уже никогда больше не нарушит Грэг. Еще совсем недавно витала надежда, что он вернется. Я слышал со своего чердачного ложа, как шебаршит подо мною готовящаяся к вдовьей ночи Кэт. Мне бы, идиоту, вовсе не соваться к ней сейчас, оставить ее в полном покое, но меня распирало желание обсудить с ней  свое будущее, приоткрывающееся передо мной после всех благоприятных ветров, подувших из Питера. Поделиться с ней своими планами. «Расскажу ей все про утерянный клад. Как я буду добиваться его возвращения. Может, посоветуюсь, как мне вернее его вернуть. К кому лучше в самом начале, чтоб вернее было,  в ножки поклониться. Она не знает, как должно произносить такое действительно корявое неблагозвучное слово, как «прерогатива» - я сам стараюсь в речи его избегать, - зато в практическом плане даст мне фору в сто очков наперед и все равно выиграет». 
       Я спустился, прошел к двери ее комнаты, постучался.
-Вань, ты?
        Когда я подтвердил ее догадку, милостиво разрешила:
 Входи.
        На ней  все положенное для женщины, чтобы немедленно отойти ко сну.
-Мне бы хотелось с тобой посоветоваться, - с этого я начал. – Может, я не совсем своевременно, но мне не терпится ввести тебя в курс дела. А ты ложись, если хочешь. Я тебе мешать не стану.
-Еще бы ты мне помешал!
      Однако ложиться в постель при мне, видимо, сочла неприличным, а на мое «ввести тебя в курс дела» лаконично отреагировала:
-Вводи. 
       Далее я поделился с ней своими окрыляющими новостями. О том, что мне вернули мой родной очаг и что я готов в любую минуту вернуться в отвернувшийся было от меня город. Обо всем, что связано с кладом, пока решил умолчать. Весь рассказ занял максимум минут пять. За все эти минуты Кэт ни разу меня не перебила. И только когда я уже закончил, услышал от нее:
-Что, Ванюша, крысы бегут с тонущего корабля?
-Почему? - растерянный, пробормотал я. На такого рода реакцию я  никак не рассчитывал. – Почему ты так решила? Во-первых, я не бегу: я сижу. И почему с тонущего?
-Чего уж тут непонятного? Мы были тебе нужны, когда могли тебе что-то дать.  Что-то там у тебя зашевелилось, - все. Нас можно по боку.  Я думала, ты благороднее.
Очевидно, Кэт взяла меня врасплох, я был не готов к такому повороту.
-«Благороднее» в каком, ты имеешь в виду, смысле? Я, конечно, благодарен тебе... Грэгу тоже. Вы меня выручили. Но что из  того? Что я теперь вечно буду батрачить на вас? – Спохватился, что «батрачить» не совсем в данной ситуации подходящее слово, быстренько исправился. – В смысле «работать». Мне у вас многое нравится. Многое по душе. Но это не значит, что я теперь должен забыть про все остальное. Что у меня есть свое. Я хочу вернуть себе статус нормального человека. Числиться в бегах я больше не хочу.
-Я про то и говорю.
-Про что «про то»?
-Значит, пока ты здесь, с нами ты считал себя ненормальным?
-В какой-то степени... Я жил не своей жизнью. Согласись. Я человек далекий от села.
      Я едва успел закончить фразу, когда Кэт швырнула в меня:
-Ну, и проваливай!.. Иди и живи своей жизнью. Очень много ты от нее поимел. Поимеешь еще больше. От того, что ты слабак. Уходи, я серьезно тебе говорю. Я ужасно устала. Я спать хочу.
      Я не стал с ней спорить. Что-то ей доказывать. В чем-то убеждать. Что-то мне подсказывало: все, что я ей сейчас скажу, ляжет на мертвую почву. Она меня не услышит. Не будет ни капельки вникать в мое положение. От того, что она сейчас  живет только в своем и своим. Сконфуженный, вернулся на свой чердак.
Принимать горизонтальное положение не спешил: чувствовал, что возбужден и поэтому буду лежать без сна. Не зажигая свет, прошел к крохотному чердачному оконцу.

                На холмах Грузии лежит ночная мгла;
                Шумит Арагва предо мною.
                Мне грустно и легко; печаль моя светла…
       Ах, Александр Сергеевич! Александр Сергеев-и-ич… Каким облегчением было бы сейчас поговорить по душам с Вами! Да что там «поговорить». Поговорить слишком жирно. Хотя б согласились выслушать меня. Я бы слезно… впрочем, почему «слезно»? – с полным на то достоинством попросил бы у Вас совета. И как много полезного важного для себя я б тогда узнал от Вас! Многое бы предстало в ином свете. То, что кажется сейчас важным, желанным, стало б, возможно, казаться мелким, никчемным… Взять хотя бы ту же шкатулку, об обладании которой я опять возмечтал. Да и те же пресловутые шестнадцать с четвертью квадратных метров, которые мне пообещали вернуть,  потеряли б, я это допускаю, свой притягательный ореол. Ведь все это, по сути, если вникнуть поглубже… Поглубже даже, может, и не надо: достаточно бросить взгляд на изнанку, и все сразу стало бы на свои места. Все это, чего я сейчас взалкал, всего лишь игрушки-побрякушки, которыми мы наполняем наше существование, себя тешим, которыми занимаемся, тетешкаемся, а настоящее, не замечаемое нами, находящееся в небрежении проплывает мимо нас…

                Ночной зефир
                Струит эфир
                Шумит
                Бежит
                Гвадалквивир… 


      Мне, с моего наблюдательного поста, видно, как из ангара вышла Дуняша. Если б не фонарик в ее руке, я бы этого не заметил. Видимо, соскучилась, пока была в отлучке, провожая брата в последний путь, по своим козочкам, захотелось их проведать. Заодно проверить, с каким тщанием я эти два дня, пока ее не было,  выполнял свои обязанности. Надеюсь, она осталась довольна. Я старался. «Я уеду и все опять лежит на нее». Да и как вообще после того, как не стало Грэга, эти три женщины смогут вести это хозяйство? Как будут оберегать от порчи дом? Как запасать уголь? Как держать круговую оборону против обнаглевших лис и ласок? И прочее и прочее. Непосильная для их женских сил ноша. Пожалуй, все пойдет  прахом. И дому этому скоро придет конец.
       Я проводил Дуняшу глазами - от ангара до дома, - потом прислушался к тому, что происходит прямо подо мной. Звуков никаких, зато был пробивающийся через щели в полу свет. Кэт еще бодрствовала. Я еще немного поборолся с самим собой, и, в конце концов, уступил желанию продолжить наше последнее общение с Кэт, завершившееся ее нервным: «Ну и проваливай!»
       Я нашел ее не в жилой комнате, а в осиротевшей берлоге Грэга. Она стояла у сундука, в котором, как я еще раньше предположил, Грэг хранил свою боевую амуницию. Сундук был открыт, а Кэт разглядывала выуженный ею из него короткоствольный карабин. Ничуть не возмущенная тем, что я без спроса ворвался в помещение, где таким посторонним, как я, находиться вовсе не желательно, только поинтересовалась у меня:
-Как это называется?
-Шмайсер, - отболтнулся я. 
-Почему «шмайсер»?
-По-немецки.
-Я тебя спрашиваю, как будет на русском.
-Вообще-то, ружье… винтовка, но это, скорее всего, лучше называть карабином. От того, что у него ствол укороченный.
-Ты в этом хоть немного разбираешься?
.Абсолютно ни бум-бум.
-Ты хоть в армии-то какой-нибудь служил?
-Нет, не имел такого счастья.
-Отболтался?
-Почему «отболтался»? На вполне законном основании. Я был студентом. Нас не трогали.
       В 1ом медицинском, студентом которого, если вы еще помните, я был, военная кафедра отсутствовала. Но были сборы длительностью один месяц, на которых нас, то есть студентов мужского пола,  должны были обучить хотя бы элементарным навыкам обращения с огнестрельным оружием. Мне даже дали в руки пистолет Макарова, из которого я пару раз бабахнул по мишеням. Оба раза попал точнехонько в молоко. И, помню, наш инструктор, дядечка весьма   почтенных лет, так обозвался обо мне: «Нет, парень, Василия Зайцева из тебя точно не получится». Я тогда специально навел справки, кем является этот Василий Зайцев. Получил информацию, что он прославился тем, как исполнял обязанности снайпера при обороне Сталинграда.
-Как же, спрашивается, ты Родину будешь защищать, когда на нас нападут? – пока
 Кэт нападала на меня. – Аника ты воин.
-Я буду военврачом общего профиля и по мере сил и знаний стану лечить тех, кому действительно придется взять в руки автомат… А ты? Хочешь этому искусству научиться?
Кэт удрученно вздохнула:
-Хотелось бы. Но…не по Сеньке шапка. У меня рука дерганая.
-Что это значит?
-Не знаю. Это Грэг так про меня сказал, а я не переспросила. – Убрала ствол в сундук. – Отчего не спишь?
-Хотелось бы с тобою объясниться…
-Невтерпеж?
-Да. Ты меня не совсем правильно поняла. Да, мне, после того, как я узнал, действительно  захотелось вернуться в город. Не вижу в этом желании ничего ненормального   
. Это ты… живешь, как перекати-поле, малая родина для тебя ничто, а меня связывает с домом очень многое. Я не авантюрист по своей природе. Не босяк. Мне нужен свой очаг. Своя, если угодно, гавань, в которую я мог бы всегда заплыть. Но это вовсе не значит, что я настроился мгновенно расстаться с вами. Я понимаю, в каком положении вы оказались. Без мужской силы. Я готов еще какое-то время с вами пожить. Вам помочь.
-Мне нужен человек, который умеет стрелять. Которому я могла бы доверить дело Грэга, - вот что, в ответ на мою примирительную речь, я услышал от Кэт.
Я заткнулся смущенный, а Кэт, невозмутимая, продолжала:
-Грэг перед смертью взял с меня слово, что я найду способ довести его планы до конца, я не могу его подвести.
-Браво, - безо всякого, правда, энтузиазма отреагировал я, - но каким образом?.. Если вдруг рассчитываешь на меня…
     Кэт остановила мое словоизвержение  движением руки.
-Я давно поняла, что пользы с тебя, что с козла молока. Буду искать настоящего убийцу. Найму его. Какие-то деньги для этого у меня, слава Богу, есть. Я не поскуплюсь. Может, ты кого-то посоветуешь?.. Не ломай голову, я шучу.
«Может, и про все остальное, она точно также шутит?» – промелькнуло у меня в голове. Но Кэт, как это уже часто случалось с нею, как будто прочла мои мысли, поспешила меня разочаровать:
-Я про все это очень серьезно, Ванюша… Ты, наверное, думал, нас с Грэгом только постель объединяет? Как бы не так! Мы с ним оба птицы более высокого полета.  Ну, постель нам тоже нужна, мы же не ангелочки, как ты. Мы люди. Без постели долго не сможем. Но это далеко не все. Нас еще сближала идеология.
      Я  дожидался, кажется, всего, что угодно, но только не такого.
-Что ты понимаешь под этим словом?
-Думаешь меня на этом поймать? Доказать, какая я неграмотная по сравненью с тобой?
-Послушай, брось ты! – в этом месте мне захотелось рассердиться. – С чего ты такая?.. Откуда у тебя такое восприятие меня?  Кажется, до сих пор не давал тебе никакого повода. Если хочешь до меня что-то донести, - обращайся со мной достойно. А не как с первым встречным. Ну, идеология. Пусть будет идеология. Ничего против не имею. Но что ты вкладываешь в это понятие?  Вот в чем вся соль.
-Когда люди живут не ради одного живота. А ради чего-то еще. Или ты с этим не согласен?
-Хорошо. Дальше.
-Я о нашем общем деле, Ванюша. Твоем, кстати говоря, тоже.
«Чем дальше в лес, тем больше носорогов».
-Понимаешь, о чем  я? Или ты ко всему уже охладел?
-У тебя есть особенность, Кэт, - я заранее настроил себя на то, что буду предельно хладнокровен. – Я не раз, по разным поводам, в тебе это замечал: ты большая любительница принимать желаемое за действительное. Ты увлекаешься, а потом не знаешь границ. Вот и в отношении меня. Ты принимаешь меня за кого-то другого. А на самом деле я такой же, как все. Я прибился к вам не от того, что стал разделять вашу, прости меня, господи, идеологию. Я стал жертвой разбоя. Вы, ты, в особенности, меня выручили, вытащили из беды. Я окреп, и вы все пришлись мне по душе. Но это не значит, что я готов идти за вами безоглядно.  Я вам сочувствую, но не более того. Я свободный  человек. Я как ветер: гуляю, где хочу. Не придерживаясь никакой идеологии. Я вообще их не признаю.
-Как же так? Но разве ты не солипсист? – искренне удивилась Кэт.
      Я какое-то время стоял с незакрытым после предыдущей фразы ртом. Подумал: «Может, я ослышался?». Попросил:
-Повтори.
      Охотно, даже с удовольствием, с четкой артикуляцией произнесла:
-Со-ли-псист... А что я не так сказала? Разве это неправда?
-Откуда  об этом у тебя?
-Значит,  бахвалился только? Я так вначале и подумала, а потом все-таки поверила.
-Еще раз... Слушай меня внимательно и отвечай по существу.  Откуда это у тебя?
-Трепло ты худое, Ванюша, а не солипсист. Вот ты кто. А я на тебя рассчитывала. Размечталась.
      «Должно быть, подслушала, когда что-то вытворяла со мною, а перед этим обесчувствила по методе своего учителя-шамана. Подслушала это мало. Поверила и прониклась, как могут проникаться только такие безоглядно увлекающиеся существа, как она. Не представляю, как долго она тогда корпела надо мной, я в эти минуты... часы?.. существовал вне времени и пространства. Что я мог тогда наболтать? Какие гроздья лапши понавешать на ее приемистые, охотно слушающие уши?  Знает теперь только она одна. Ей в плюс, что до сих пор ни разу об этом даже не заикнулась. Умеет держать секреты. В разведку с собою взял бы».  Но коли уж эта тема волею обстоятельств всплыла, да еще в такое время, когда я стоял перед выбором: «Или туда, или сюда», - необходимо было провести с Кэт хотя бы минимальный ликбез, расставить все по своим местам. И враз покончить с этой ее опасной иллюзией.
-Послушай... Ты бы с этим поаккуратнее. Я о солипсисте. Начнем с того, что это никакая не идеология. Это, скорее, философия. Людям свойственно все на свете вульгализировать... Упрощать. Сводить все сложное до минимально простого. Солипсизм это не стиральная машина: рубильником включил, выключил. Вообще никакого прикладного значения. Все намного сложнее. Тоньше.  Это, прежде всего,  своеобразное ощущение мира. Своей роли и места в нем. С делами Грэга ничем и никак не связанное. Взаимоисключающее...
-Пустое бла-бла-бла, - у Кэт не хватило терпения дослушать мои бла-бла до конца. -  Что ты мне лекции начал читать? Я тебе про Фому, а ты про Ерему. Ты же, когда соловьем передо мной заливался,  совсем про другое говорил.  Ты мне сказал, у тебя есть такое средство чудодейственное. Что тебе, например,  по силам ото всего, что тебе не нравится, избавиться. Словом, от любой дряни, которая тебя до печенок достала,  одним махом освободиться. И для этого никакого оружия – ни холодного, ни горячего, - не надо. Все только силой твоей воли. Тебе просто очень сильно захотеть  надо.
-Это бред... Мой, я имею в виду. Я набредил всякого рода ерунду, а ты восприняла...
-Значит, ты врал.
-Я был другим. А в том состоянии, в котором я тогда был... Я мог представить себя каким угодно волшебником из «Тысячи и одной ночи». Способным на что угодно.
-Ну, да. Ты говорил про другой мир. Има... Дальше не помню.
-А мы не в «има», мы с тобой находимся сейчас с тобою в мире реальном, в котором никакие такие има-штучки не проходят. Мы должны с этим считаться. И любые мои «По моему хотенью, по моему веленью» могут вызвать только улыбку. Это в лучшем случае. В худшем...
-Эх, ты!
     И столько ж в этом «Эх, ты» было разочарованья! Мало того, она еще дополнила это, как мне показалось, совершенно искренним:
-А я ведь тебя, Ваня, любила.
     «Ну, да. Любви нам здесь только еще и не хватало».
-И меня тоже?.. Ты, помнится, призналась, и не раз, что любила Грэга.
-Грэга-да. Я не отрекаюсь от Грэга. Только его грешной любовью, тебя платонической.
-Совсем платонической?
-Ну, не совсем. Но больше «да», чем «нет». Любила еще и за то, что врать не умеешь. А ты?
-Я не врал, - я сделал последнюю жалкую попытку оправдаться в глазах, как вдруг только сейчас обнаруживается, любящей меня женщины... Пусть даже только платонической любовью, «хотя и не совсем». – Когда я тебе все это говорил, я наверняка искренне верил. Наболтал на себя. Приписал себе кучу достоинств. Способностей. Представил себя... эдаким... мировым судьей. Ты мне поверила. Ну, извини.
       Удрученная Кэт молчала.
-Твоя способность верить в подобные чудеса подкупает. Мне хотелось бы предстать перед тобой в таком виде, в каком ты меня навоображала, но выше головы, ты знаешь, не прыгнешь...
-Даже, если ты солипсист?
      «Дался ей этот солипсист!»
-Повторяю, мой солипсизм... – почувствовал себя упершимся в какую-то противостоящую мне стену, - даже если он есть... это не руководство для действия. Всего лишь мое убеждение... Даже менее того. Это моя, если хочешь... Ну, Игра, что ли...  Человеку зачастую бывает трудно в этой жизни. Его со всех сторон осаждают какие-то проблемы. Они требуют своего разрешенья, а человек не чувствует себя к этому готовым. Ему хочется избежать этого. Спрятаться за чем-то. И для этого он придумывает для себя какую-то Игру, в которой он чувствует себя почти как рыба в воде. Или не придумывает, а заимствует у кого-то другого. Играя во что-то или в кого-то, он чувствует себя более уверенным. Ему есть на что опереться. Кто-то, скажем, провозглашает себя убежденным ленинцем, кто-то монархистом, кто-то сторонником движения за спасение вымирающих амурских тигров. Ну, этот ряд можно бесконечно продолжать. Игр много. На все вкусы. У меня вот так получилось, что мне на глаза попался этот солипсизм. А могло бы и что-то другое. Словом, ты меня поняла. Человек постоянно, всю свою сознательную жизнь во что-то играет...
-Сыграй и сейчас, - предложила Кэт.
-Что ты имеешь в виду?
-Возьми и притворись, что ты мститель. Или тебе чем-то не нравится эта игра?.. Раз ты солипсист, у тебя должна быть такая  возможность. Ничего придумывать для этого не надо. Единственное, что от тебя потребуется, чтобы сыграть в эту игру, тебе надо сильно захотеть... Очень сильно... Сам об этом говорил.
       «Может, у нее с головой стало что-то не в порядке? – вот что в это мгновение мелькнуло уже в моей голове. – Может, смерть Грэга так на нее подействовала?» Но это «может» во мне длилось совсем недолго. На смену этому пришло другое, более обидное для меня: она разуверилась во мне, в моем якобы всемогуществе. Видимо, я был очень красноречив, убедителен в своем бреду. На женщину наибольшее впечатление оказывает, что она воспринимает через свой слуховой аппарат. Многие мужчины этой их слабостью часто пользуются. Бедная Кэт. На ее хрупкие женские плечи легла тяжелая ноша. Точнее, это даже не ее заслуга: это Грэг, прежде чем уйти в другой мир, переложил бездумно ношу со своих плеч на нее. Да, безрассудный с его стороны поступок. Опрометчивый. Ей же одной едва ли с этой задачей справиться, не женское это дело, и тогда она решается обратиться за помощью ко мне. Но не как к мужчине – как мужчина я тьфу, без аргументов,  -  а как ко всемогущему, как ей воображается, загадочному таинственному, обладающему какой-то необыкновенной силой и властью солипсисту. Это ее ставка. Только я обладаю качествами, необходимыми, чтобы выйти из этой Игры победителем. Да, довольно сложная логическая структура, я с этим согласен, далеко не каждый ее воспримет, но и Кэт весьма и весьма непроста. На такие многочленные построения ее своеобразный мозг способен. Он еще, если захочет, и не такое выдаст. Вопрос: «Должно ли мне раз и навсегда ей отказать?  Сказать:“Не держи на меня зла, но я не дотягиваю до статуса подлинного солипсиста. Я всего лишь жалкий любителишка”Уф! В хорошенькое же положение она меня поставила.      
       Я вязну в этом положении, как человек забредший на дикое болото, а Кэт, видимо, окончательно разубедившаяся в моих способностях, гонит меня от себя:
-Все! Мне спать пора, - она собирается покинуть берлогу Грэга, амбарный замок на сундуке заперла поворотом ключа парой мгновений раньше.
       Это она выглядит окончательно разубедившейся, но я –то еще не сказал своего последнего слова. А я, между нами говоря, тоже штучка еще та. Многие еще тараканы в моей собственной черепушке обитают. Ворохаются. Усиками туда-сюда. Может, еще и поэтому не хочется мне уходить так вот... бесславно, не  оставив этой поставившей на меня  женщине ни малейшей надежды.
-Допустим, я иду тебе навстречу, - осторожно говорю я.
       Кэт встрепенулась. Ждет, что я вякну дальше. А я ей:
-А как ты сама себе это представляешь?
-Ну, я не знаю. Тебе-то, наверное, лучше знать. Тебя, наверное, этому учили, а что я?
-В этом случае мне придется над этим  миром  серьезно поработать.
-Как «поработать»?
-Пока точно не представляю... Видишь ли, я никогда всерьез не задумывался над этим. – Ищу хоть какие-то аргументы, чтобы только не ввязываться именно в эту игру. - В голову не приходило, что передо мной  когда-нибудь на деле возникнет такая проблема. Ты – своими требованиями, - сделала эту проблему актуальной и...
       Я не представляю, как мне выйти из этого положения.
-Выходит, я открыла тебе глаза?.. – Я молчу. То есть, получается, я соглашаюсь с нею. - Я всегда догадывалась, Ванюша, что ты в чем-то умный, а в чем-то недотепистый. Напоминаешь мне покойного дедушку Сережу.
-А что с твоим покойным дедушкой?
-Он знал одно волшебное слово. Его ему еще прабабушка сказала. Он его на бумажке написал и спрятал. Потом, когда приспичило, долго искал. Но вот беда! Бумажка его к тому времени, когда нашлась,  истлела. Ничего не разобрать. Вот и ты тоже, похоже на это, уже ничего не помнишь.
-Нет, - меня обидело такое сравнение с неведомым мне дедушкой Сережей, - не такой уж я и недотепистый, каким меня посчитала. Что-то в моей памяти еще есть, однако, это «что-то» надо как-то освежить. 
 -Освежи... Или мне все же придется плюнуть на тебя?
       А я, очень на это похоже, уже и сам завелся. Эх! Задела меня сумасбродка Кэт этими разговорами за что-то живое. «Да что, в  самом-то деле! “Тварь ли я дрожащая или право имею?”Да простит меня Федор Михайлович за эту, может, и не уместную цитату!.. Не напрасно ведь  этот пресловутый солипсист  во мне постепенно – год за годом – набухал? Прицепился, как репей. Значит, чего-то ради?.. Может, именно для того, чтобы я пришел на выручку этой женщине? А то ведь и в самом деле наймет какую-нибудь шантрапу. Наобещают. Кучу денег с нее сдерут. Полезного ничего не сделают, зато подведут ее самое под монастырь. Жалко ведь. Человек-то она по сути дела хороший. Пусть частенько и заблуждающийся.. Да еще и любит меня. Как только что в том призналась... Так-то оно, может, и так, но по силам ли мне? Вот в чем вопрос.
-Давай мы с тобой так договоримся...
-Договорились! – ей уже не терпится: человек рвется в бой.
-Я тебе еще ничего не сказал.
-Говори. Я тебя внимательно слушаю.
-Дай мне еще какое-то  время. Мне необходимо подумать.
-И долго ты еще собираешься?
-Надеюсь, что недолго...  Но и не очень скоро. Тот случай, когда поспешишь – людей насмешишь.
       Мы еще какое-то время с ней на предмет продолжительности ожидания поговорили. На ночь расстались почти примиренными. От прежнего «Ты слабак» у Кэт не осталось почти не следа.  Воспрянувшая в надежде, что ей не придется искать наемного убийцу,  что я справлюсь с поставленной Грэгом перед кончиной задачей сам,  Кэт вернулась в свой будуар. Я же – озадаченный - к своим соскучившимся по мне чердачным мышам. 

2.
      Nb Какой бы неправдоподобной эта ситуация в глазах других не выглядела – я о том, как мы хладнокровно обсуждали с Кэт проблему, как освободить землю от расплодившейся на ней разнообразной поганой нечисти, - это отнюдь не стопроцентная, забредшая в голову автора фантасмагория: подобное случается. Для этого надо выполнить два условия... нет, все-таки, пожалуй,  три: сами по себе прямые участники должны быть «на взводе», этому разговору должно предшествовать выходящее из ряда вон событие, и чтобы стрелка часов перевалила за полночь. Все эти три условия были мною и Кэт соблюдены.

      Вернувшись на чердак, я вновь долго не мог заснуть. По понятным причинам. Кэт, разумеется, сильно меня разбередила. Засыпать начал не раньше, чем до моего слуха стали доноситься звуки, издаваемые церковным колоколом. Ночь была теплой, комары к этому времени утихомирились, и звуки лились беспрепятственно. Не знаю точно, сколько я проспал, когда мне привиделся очередной, оставивший потом след в моей памяти и сознании сон. Вот он. Прошу любить и жаловать. 

                Второе мое сновидение
                ПРЕЗЕРВАТИВ

      Пожалуй, всем знакомо такое явление, как многосерийный сон: ты чего-то испытываешь во сне, на короткое время пробуждаешься, вновь засыпаешь и видишь себя в тех же декорациях, что и во сне предыдущем. И так по несколько раз. Что-то очень подобное случилось и со мной. Различие состоит только в том, что при нормальном сне-сериале между сном настоящим и предыдущим проходит всего-то ничего, в моем же случае между тем и этим пролегло не так уж мало времени. Но на декорациях это никак не сказалось: та же крохотная речка.  Ранним утром, но туман уже успел рассеяться. Еще даже не рассвет, скорее зорька. И вижу я не девушку, трансформировавшуюся в конце сна в Дуняшу, а некоего уже весьма почтенных лет пузатенького джентльмена. Он сидит на том же плоском камушке, слегка уходящем под воду своей нижнею частью, на котором девушка-Дуняша укладывала прежде предметы своего туалета.
       Так вот, он, этот джентльмен, сидит, держа в руке удилище,  и смотрит... пожалуй, на поплавок.  Как будто бы этот почтенный человек мне знаком... Всматриваюсь повнимательнее... Ба, это же, скорее всего, сам автор трактата, так сильно наследившего в моей жизни, преподобный Джордж Бёркли! Глазам своим вначале не могу поверить, однако ж, приходится. Да и наряд, что сейчас на нем, скорее, подтверждает мою догадку, чем отвергает. Правда, основоположник солипсизма бос, зато на нем весьма прихотливого кроя штаны  из какого-то дорогущего сукна, сотканного, безусловно, руками бесправных ткачей, преимущественно обезземеленных и превратившихся в люмпенов жителей порабощенной Ирландии. Штаны подвернуты на  ногах джентльмена до щиколоток, а голые ступни ног погружены в бегущую мимо проповедника и философа речку.   Во всем остальном его одеяние обычно, как принято одеваться вельможной персоне его достатка и ранга, и каким я запомнил его по нескольким сохранившимся гравюрам.
        Тихо. Даже комары еще не проснулись. Издали доносится заунывный крик какой-то птицы. Одна и та же единственная жалующаяся на что-то нота с небольшим интервалом: «Уи!..Уи!..Уи!» Я бы ее перевел с птичьего языка на человеческий, как «Подайте Христа ради! Подайте Христа ради!»
        Я недоумеваю, а Джордж Бёркли, видимо, глаза у него и на затылке, меня увидел. Однако ни капельки не испугался.
-А что, молодой человек? – слышу я обращенный, очевидно, ко мне голос. На отличном русском, ни малейших акцентов. – Коль скоро вас заинтриговала моя особа,  позвольте и мне задать вам пару-другую вопросов. Вы из местных?
-Д-да, - пробормотал я. – По-видимому.
-Тогда окажите мне помощь. Мне тут удалось кое-что подловить, но я сомневаюсь, стоящая ли это рыба... Если вас не затруднит, подойдите поближе.
        Я подхожу и вижу... Заполненная мутной водицей пятилитровая стеклянная банка. В ней барахтается несколько жалких рыбешек. Я не ихтиолог, мало того – даже не рыбак. То есть дать квалифицированного ответа я не могу. Но на такие случаи, когда ты неуверен в ответе, всегда можно прибегнуть к прекрасному слову «кажется»... И еще: «По-моему». Второе, пожалуй, будет в данной ситуации даже получше.
-По-моему, это ерши.
-Благородная рыба?
-Нет. Беднота.
-Съедобные?
-Смотря для кого. Если только для кошек... И то не для всех. Городские, пожалуй, скорее всего, побрезгуют. Они уже отвыкли от такой еды. Им привычнее искусственная.
-Да, - согласился со мною Джордж Бёркли, как-то, мне показалось, грустно согласился, - к вам тоже проникла эта зараза? Но обожаемой мною форели, судя по всему, мне здесь не поймать.
-Это исключено, - так же грустно, почти обреченно подтвердил я.   
-Присаживайтесь, пожалуйста, - любезно обратился ко мне Джордж Бёркли. При этом слегка подвинулся, уступая мне часть камушка.
       Я не смог отказаться и сел. На меня пахнуло каким-то ароматом: смесь свежего огурца и утонченных духов. 
-Вы знаете, молодой человек, с кем вы имеете дело? – Джордж Бёркли приосанился, а то сидел, чуточку сгорбившись, поправил на себе обрамляющий его полную  шею накрахмаленный воротничок. 
-Да, конечно! Как вас не знать? - я решил не играть с этим почтенным джентльменом в кошки-мышки. «Скажу все, как есть, ничего не утаю. А дальше ему решать, стоит ли ему с таким замухрышкой, как я, иметь какое-то дело». – Вы известный философ Джордж Бёркли. Последователь и продолжатель философского течения неоплатонизма.
-Откуда у вас такие познания?
-Я читал ваш трактат. Не скажу, что он стал таким уж для меня открытием... Я вообще не философ в академическом понимании этого слова. Любитель – да. И то с большой натяжкой. Будет большим преувеличением сказать, что ваш труд произвел на меня какое-то большое впечатление. Однако случилось странное. С годами я проникался вашими идеями все больше и больше. Я все больше находил, что они перекликаются с чем-то во мне. В конечном итоге,  я – в какой-то  степени, - стал солипсистом... во всяком случае, стал таким представляться. Но что плохо? Я и не заметил, как вступил в фазу кризиса. Теперь мне все больше начинает казаться, что все ваши идеи это, извините... как этот утренний туман. Появляется солнце и туман рассеивается, не оставляя после себя ничего. Кроме утренней свежести и этой желающей, чтобы ей подали Христа ради птицы.
-Удод, - уточнил Джордж Бёркли. – Запомнил ее по детству... Но вы, кажется, поэт?
-Нет. Я врач. Педиатр. Хотя в данный момент вообще никто и ничто. Или, как говорят у нас в народе: «Не пришей кобыле хвост». 
-Как?
-«Не пришей...». Впрочем, не придавайте этому никакого значения. Всего лишь вербальный оборот. Извините.
-Меня подкупает ваша искренность... Однако даже если вы сейчас так критично настроены, это не умаляет достоинств вами сказанного... Спасибо за прямоту. Я о том, как вы высказались о моем труде. Давно ни от кого  не слышал такой беспощадной критики. Даже от моего друга и коллеги, щедрого на едкое словцо почтенного Джонатана Свифта. Но откровенность на откровенность. Я и сам пришел приблизительно к таким же неутешительным выводам. Я о тумане, который рассеивается...  Но, как мне показалось, вы заявляете об этом, как будто извиняясь передо мной. Видимо, испытывая какое-то чувство вины. Однако... – в этом месте Джордж Бёркли подсек - видимо, кто-то клюнул, - однако этот «кто-то» в последнее мгновение сорвался с крючка. – Что-то было покрупнее ерша, - предположил Джордж Бёркли. Достал из стоящей на земле жестянки новую наживку, начал насаживать на крючок. Делал это довольно умело. Я бы так не сумел. – Однако... я бы предостерег вас от этого. От такой безоглядности. Ваша эволюция – от энтузиазма к скепсису, - вполне естественна. Я также пережил нечто подобное. – Забросил удочку с только что наживленной новой жертвой. – В какой-то мере переживаю до сих пор... А откуда вы вообще узнали обо мне?
      Я начал было рассказывать – о нашем «тайном союзе», нашем интересе к трудам разнообразных мыслителей прошлого, в том числе и его, - Джордж Бёркли меня перебил на полуслове:
-Не утруждайтесь, молодой человек. Я начинаю догадываться, кто вы. У меня есть родственник. Примерно ваших лет. Он рассказал мне о вашей встрече. Когда вы бродили по созданному мною имманентному миру, а он был вашим попутчиком. Рассказал и во что вам обошелся ваш интерес ко мне. Точнее, к моему учению. Прошу прощенья, что я стал невольным виновником многих свалившихся на вас бед...
-Это довольно сильное преувеличение, - чувство правды заставило меня несколько подкорректировать речь Джорджа Бёркли. – Да, беды преследовали меня, но вы с вашим солипсизмом здесь почти ни при чем. Это, скорее, дефекты моей собственной несколько причудливой... или даже лучше сказать «вычурной» натуры.
-Вы считаете себя дефектным? – мне показалось, мой собеседник даже слегка поморщился. Чуточку отодвинулся от меня, словно испугавшись, что я могу его заразить.
-Н-не совсем, - я поспешил исправиться. -  Совсем не дефектным. Далеко несовершенным – да.
-Ну, это совсем другое дело!.. – Философ вновь подвинулся ко мне. – Это даже не дефект, всего лишь доказательство нашей незавершенности... Да, над нами ведь тоже работают. И с такой, я скажу вам интенсивностью!.. А как вы как нашли мой  имманентный  мир?
-Я был под большим впечатлением.
-Увы, молодой человек. Я от него избавился. Да, я потратил на этот мир когда-то много сил и фантазии. Мир без сучка и задиринки. Отвечающий моим представлениям об Идеале. Какое-то время я своим творением  гордился... любовался. Я находил в нем отдохновение. Но в какой-то момент...  поддался гневному порыву, оставил после него одно мокрое место. И знаете, почему?
-Почему?
      Над поплавком, за которым я также непроизвольно наблюдал, вновь кто-то снасильничал: он задергался. Джордж Бёркли, очевидно, испытывая волнение, привстал со своего каменного ложа. Однако поплавок скоро успокоился. Вместе с ним успокоился и Джордж Бёркли. Или, скорее, не «успокоился», а, недовольным, разочарованным, вернул себе свое прежнее положение на ложе.
-Извините, но вы хотели, но не успели сказать. Что стало причиной того, что вы решили оставить от вашего мира, которым когда-то любовались,  одно мокрое место?
-Чрезмерный либерализм моего родственника. В инструктаже,  когда я поручал его заботам сотворенный лично мною мир, я строго-настрого ему внушал: «Не распускай вожжи. Построже, построже». Однако, судя по всему, он меня не послушался. Слюнтяй. Слишком во многом попустительствовал. И, как результат, - никак не помешал тому, что в мой идеальный мир проникла зараза. Я, когда прознал об этом, поспешил его уволить, но было уже поздно. Зараза к этому моменту уже укоренилась, от нее пошли метастазы... Вы, наверное, догадываетесь, о какой заразе идет речь. Вы этим тоже, безусловно, пользуетесь.
-Н-нет, - нерешительно заявил я. – Я ни о чем не догадываюсь.
-Всего лишь крохотное гуттаперчевое  изделие. Оно надевается на определенное место, - мой собеседник движением руки показал примерное место, куда эта, по его определению, «зараза» прикрепляется.
-Презерватив? – догадался я. Поскольку Джордж Бёркли мне не возразил, я пришел к заключению, что я угадал. – Вы полагаете, это источник заразы?
-Или, скорее, - его прямое следствие. Страшное изобретение. Мною не предусмотренное. С  его внедрением и освоением в моем мире возникла цепная реакция.   Неизвестно как и откуда возникли силы разрушения, над которыми у меня не было ни малейшего контроля. Помимо моей воли начали рождаться мутанты – дегенераты. В какой-то момент я испугался, потерял голову и решил ото всего этого избавиться, чтобы эта беда не вышла за рамки моего мира, не расползлась, не достигла бы уровня и масштаба Универсума. Иначе – катастрофа, результатом которой стало бы полное исчезновение нашей Вселенной. Все-все, что мы видим, ощущаем, воспринимаем, превратилось бы в Ничто...Или в свою противоположность.
-У вас клюет, - я дерзнул прервать мрачные пророчества Джорджа Бёркли.
Он подсек, а потом подтянул поближе к берегу какой-то предмет. Очевидно не животного, не естественного,  а рукотворного происхождения.
-Что это? – спросил у меня философ и моралист конца семнадцатого и начала восемнадцатого века.  – Вы ближе к современности. Вам проще...
-По-моему, ровно о, о чем мы с вами только что... Видимо, уже использованное...
-Какая мерзость! – Джордж Бёркли брезгливо поморщился, вслед за этим в гневном порыве швырнул удилище вместе со всеми его причиндалами  в воду. Оно неторопливо поплыло, как я подозреваю,  в сторону комфортно обогреваемого Гольфстримом Атлантического океана. – Примерно так же, молодой человек, я поступил и со своим имманентным миром. Отшвырнул его от себя.
       Далее я увидел, как он начал не спеша обуваться. Видимо, настроился на то, чтобы уходить. Довольно «крутые» кожаные башмаки с медными застежками. Я обратил внимание на каблуки: действительно, высокие, внучек мне не врал, делающие Джорджа Бёркли на несколько сантиметров повыше. «А раз так, значит, и все остальное правда... Моей непростительной оплошностью было бы расстаться с ним, не заполнив один существенный пробел в моем понимании солипсизма».
-Прошу прощенья, вы, кажется, хотите отсюда уйти, а мне, пока вы здесь, очень хотелось бы получить от вас ответ на очень интересующий меня вопрос...
-Я вас слушаю, молодой человек.
-Вы сказали мне, что оставили от вашего имманентного мира только мокрое место.  Но как вы это сделали?
-Вы же изучали мои труды, молодой человек...
-Это было так давно! Я что-то успел забыть. К тому же, признаться, у меня было мало времени, - я прошелся по верхам, не вдаваясь в детали...
-А в деталях-то, как известно, дьявол и водится, я это знаю. Но что-то, я надеюсь, вы все-таки усвоили.
-Да. Например, что объективного мира не существует. А то, с чем мы имеем дело, не более чем плод наших собственных перцепций. Означает ли это, что нам стоит лишь волевым усилием перестать его воспринимать и этот мир сам по себе исчезнет?
-Отличный силлогизм! Вы очень корректно рассуждаете, юноша.
-Но этому миру, согласитесь, профессор, - «профессор» чуточку в отместку за «юношу», совсем недавно я был в его глазах молодым человеком, - присуще не только плохое, в нем есть и много хорошего. С моей, допустим, точки зрения. То, что достойно продолжать свое существование.  Вопрос. Нельзя ли освободиться от части, оставив, как есть, нетронутым целое?
-Отнять часть от целого? Разрушить единство? Практически исключено. Все в жесткой неразделимой спайке.
-Но почему? Согласитесь, это слишком жестоко.
-Вопрос, дружище ты мой, не по моему скромному преподавательскому окладу, как поговаривают на моей прародине в Ирландии. Я и сам иногда, в минуты, особой слабости, задаюсь подобного рода вопросами. Их нужно  задавать не мне, а Демиургу, Творцу всего Универсума. Я же всего лишь его скромный служитель,  - поднял с земли пятилитровую банку. – На жаловании всего лишь викария. Хотя заслужил намного бОльшего.- На банку. - Вот и не знаю, что мне теперь с этим делать... У вас есть кто-то, кто мог бы на это угощение польститься?
-К сожалению.
      Джордж Бёркли выплеснул все содержимое банки – прежде всего речь идет о жалко растопыривших свои жабры ершиках -  в речку.
-Мы начали с того, молодой человек, что я вас спросил, местный ли вы. Вы мне как-то ответили на это неопределенно.
-Честно признаться, Ваша честь, - мне вдруг вспомнилось, как я общался с судьей, как я к нему обращался, личность Джорджа Бёркли, его творения, деяния давали мне полный карт-бланш относиться к нему с искренней почтительностью, - я и сам этого определенно не знаю. Даже не имею четкого представления, где мы сейчас находимся.
-Какие-нибудь предположения... если можно.
-Средняя полоса России. Может даже, Валдайская возвышенность.
-Насколько я понимаю, это ваша Родина.
-Да, конечно. Я здесь укоренен. 
-Я отчего здесь... на вашей возвышенности объявился?.. Я где-то прочел... сейчас не вспомню... что вы дикие. Очень этому обрадовался... Хотя вы совсем не выглядите очень диким.
-Благодарю, ваша честь.
-Еще я там же прочел, что ваша Родина необъятная. Как вы считаете, можно в пределах вашей  необъятной Родины, устроить себе хорошую настоящую рыбалку, а не это убожество?
-Знаете ли, у нас, как сейчас во всем мире, серьезные проблемы с экологией...
-Да, к сожалению. Я когда-то предупреждал, но меня не хотели слушать.
-Однако есть еще и не совсем изуродованные человеком территории. Я бы посоветовал вам прогуляться, допустим, в Ямало-Ненецкий округ. Это вечная мерзлота. Она крайне скудно заселена.
-Хоть какие-то дикари там встречаются?
-Если очень сильно поискать.
-А как насчет форели?
-Боюсь, что нет. Но есть другие ценные редчайшие породы рыб... К сожалению, я плохо в них разбираюсь...
-Благодарю вас за совет, молодой человек. Вы очень любезны. Ямало-Ненецкий округ. Я запомнил. Пожалуй, отправлюсь туда. А вы дерзайте, юноша! Мне нравится ваш задор. Ваша готовность... Дерзайте, дерзайте.
      Далее он отправился в Ямало-Ненецкий округ, я же остался на том, что я в спешке назвал   Валдайской возвышенностью, хотя, скорее всего, то была довольно захламленная местность в окрестностях поселка Мга, - каким образом Джордж Бёркли здесь оказался? Кто ему посоветовал посетить эти места? На бережок чахлой речонки,   в которой кроме жалких ершиков и использованных презервативов больше не ловится  и-че-го. Никто, пожалуй, на этот вопрос не ответит.

3.
        Настало утро. Потом новый день. С новыми-старыми текущими заботами. Но увиденное накануне сновидение никуда из моей головы не испарялось. Надежно хранилось в одной из многомиллиардных ячеек моей памяти. Я даже догадывался об этимологии этого сновидения, откуда у него ноги росли: одно из событий дня предшествующего, когда мы пришли к согласию с Кэт, что я буду находить способ избавиться от всякого расплодившихся вне моей воли  мутантов-дегенератов. Не состоялось бы этого разговора, не было бы и этого сновидения.
       бстановка нагнеталась еще и непогодой. Ночью почти беспрестанно лил дождь. Только ближе к утру поослаб, но вовсе так и не прекратился. «Как бы подвал не залило», - второе,  о чем я подумал, когда  только-только оторвал голову от подушки и взглянул в чердачное оконце. Залитый водою подвал это целое бедствие для поселянина, я испытал это удовольствие еще прошедшей весной. Повторять не хотелось. 
       Вставать, начинать новый день ужасно не хотелось, я чувствовал себя больным, - конкретно чем, я пока этого не знал. Чтобы поставить себе диагноз, необходимо, чтобы я предпринял какие-то действия. Но, допустим, подтвердится мой первый диагноз, что,  скорее всего, это элементарная простуда, -  что дальше? Я не мог позволить себе слечь и оставить Дуняшу без помощника.  Встал, оделся, спустился вниз, чтобы опорожнить наполненный накануне желудок. Оказалось, что даже это сделать не просто: у меня были все признаки констипации. Проще выражаясь, запора. Извините, если у кого – то это слово вызывает неприятные ассоциации.
      Из собачника доносилось покрикивание Кэт: она занималась кормежкой своих пучеглазых нахлебников. Точнее, они только вначале  были нахлебниками, в дальнейшем худо-бедно окупали потраченные на них силы и средства. То есть из нахлебников преображались в гешефт.
         Я как-то поинтересовался у Кэт, почему она не обзавелась какими-то менее уродливыми собаками. «Это тебе они кажутся уродливыми. На самом деле, они очень добрые и ласковые». Ее, то бишь Кэт, недавнее: «Ты украл у меня Веру», - конечно, также не выходило у меня из головы. Еще бы!  Сакраментальная фраза. Разумеется, отчасти то был наигранный пафос – Кэт намеренно переигрывала,  поднимала, как говорится, ставку, - но и другой оставшейся части, искренней, достаточно было, чтобы я был до крайности задет. Не совсем понятно было, какое именно содержание  она  вкладывала в это высокое слово «Вера». Это также давало дополнительную пищу  повод для размышления. А меня хлебом не корми, дай только повод о чем-то поразмышлять. Хотелось  бы какого-то снижения накала. Отсюда и «Конечно же, не так уж и безоглядно она в меня верила. В мои якобы какие-то гигантские способности. Все это слова, слова, слова». Этим я немножко ставку понижал, хотя совсем  избавиться от испытываемого мною давления не мог.
          Словом, я чувствовал себя уязвленным и чувствовал, что мне надо было как-то спасать свою подмоченную  репутацию. Но как? Не буквально же, как я об этом легкомысленно заявил? Солипсизм это уже, как некая запредельная крайность, и, насколько она была исполнима,  еще бабушка вилами на воде написала. Не менее нереальным представлялось, чтобы я подхватил эстафетную палочку, выпавшую из рук павшего смертью храбрых Грэга, то есть приступил бы к той форме мщения, которая была для него  самого органичной. Но то был бы в высочайшей степени абсурд, граничащий с безумием, если я освою профессию киллера и пойду, таким образом, по его стопам. При всем, может, и желании, ничего бы из этого не выгорело.
И еще. Очень многое зависело от степени, силы побуждений.
         Ведь, по правде-то говоря,  по Гамбургскому, что ли, счету, не так уж сильно я и настроен против всей этой темной шатии-братии, которую Грэг поставил  своей целью истребить, не оставив от них ни камушка. Я был куда в большей степени склонен к какому-то более мягкому варианту мести. Я испытывал ощущение омерзения по отношению к этим перебежкиным всех мастей, но находил способы обходить их далеко стороной, заткнув при этом себе поплотнее нос, а не лезть на рожон, как это делал Грэг. Так зачем же мне надевать на себя чужие, с грехом пополам лезущие на меня вериги? Ведь за мной непосредственно не стояла  испоганенная перебежкиными родная сестренка.  Я же в этой воинственной амуниции  буду выглядеть только смешным и беспомощным. Да и  Грэг, я верю в наличие у него разума, будь он жив, он  бы меня понял, и не осудил. Кэт – да. Она устроена по-другому. Но и она также потихоньку остынет. Ведь для нее это во многом наносное. Привнесенное, навязанное Грэгом: он был авторитарен, Кэт преклонялась перед силой.  Но его не стало – потихоньку исчезнет и эта несвойственная  ей тяга к «терроризму»... Как отнесется к моему  ренегатству Дуняша? Вот в чем вопрос. Ведь я постоянно помнил признание Грэга, когда я пытал его, велико ли число сторонников затеянной им беспощадной мести, и он мне назвал свою сестру. Мало того, не она ли невольно и была самым главным зачинщиком всей этой кампании?  Ее, что ли, нравственным спускным крючком. Не с надругательств ли над ней вся эта кровавая вакханалия и началась? Едва ли она подзуживала брата, это никак и ничуть не в ее характере. Но сам факт того, как она постоянно носила сейчас всю эту ношу в себе, - уже был величайшим стимулом для Грэга, чтобы он не протянул своим неприятелям трубку мира.
           Да. Дуняша... Хм… Вот еще одна из осадивших меня загадок, не дававшая мне покоя.
-Послушай,  - раздался голос Кэт, - ты там случайно не заснул? Заканчивай поскорее, не то я описаюсь.
        Оказывается, я все это вам только что изложенное обдумывал, сидя на далеком от  комфорта отечественном унитазе фабрики «Сокол».
        Уже покинув туалет, я сказал дожидающейся своей очереди Кэт:
-Послушай, у меня, похоже, проблемы.
-У тебя постоянные проблемы. Ну, что у тебя?
-Принеси мне что-нибудь из своего. От простуды. И заодно какое-нибудь слабительное.
-Отчего это у тебя? Что-нибудь поел?
-Не могу сказать.
-Хорошо. Что-нибудь придумаем… А моих ты подзапустил.
        Я сначала не понял, о чем она, потом осенило: про своих собачек. Подзапустил, - это верно. Я старался с ними якшаться насколько можно реже, особенно после того, как одна из ее пучеглазок  очень чувствительно меня укусила за большой палец. Собачки были недоухоженными, и я испытывал сейчас перед  ними  определенное чувство вины… Ну, не только перед ними, но и перед Кэт тоже.
   -Да! И еще. Послушай, - я заметил, что Кэт собралась оставить меня одного и мною вдруг овладело желание… Нет, не повиниться перед ней за собачек: желание другое. Видит Бог, оно возникло во мне стихийно – обстоятельство, которое важно подчеркнуть. Как будто кто-то сидящий во мне воспламенил спичку и… словно я каким-то горючим или его парами был наполнен, - во мне вспыхнуло. Прошу мне поверить: еще за пару секунд до того, как эту горькую истину озвучить, довести ее до сознания Кэт, во мне не было на этот счет ни единой самой тощей мыслишки, а теперь, повторюсь, загорелось. Вот оно. То самое, что загорелось.  – Послушай, пока не уходи. Дай, я скажу… Я был бы согласен пойти тебе навстречу… я о вчерашнем,  – не мог не заметить, как Кэт напряглась.  -  Ты понимаешь, о чем речь. О том, как отомстить всем этим перебежкиным и Ко.
-Не тяни. Говори.
-Так вот. Я был бы согласен, но там есть одно «но».
-Что за «но»? -
-Я подумал и решил, что, наверное, смог бы… то, с чем ты ко мне обратилась и от чего я вначале отказался…
-Короче, Ваня. Не режь меня по кусочкам.
-Я создал этот мир, своими органами чувств… Этот мир существует, пока я его воспринимаю. Как только я отказываюсь его воспринимать, он полностью исчезает. Так вот, мне по силам этого добиться. То есть от него избавиться. Правда, там есть еще  одно непременное условие… Оно очень жестоко… Мне придется очистить этот мир  от всего и от всех, не делая никаких исключений… вплоть до того, что не станет, допустим, и тебя… и Дуняши тоже… Да, именно так.  Не уверен, что ты на такое согласишься.
-Ты это сам только что придумал? – сразу не поверила мне Кэт.
- Об этом говорит солипсизм. Я лишь следую за ним… А еще мне только что сказал об этом сам Джордж Бёркли. Не напрягайся, вряд ли ты с ним знакома. Я видел его. Правда, только во сне. Но очень правдоподобно. Мы разговаривали с ним. Почти как мы сейчас с тобой…. Поэтому выбирай.
-А ты?
-Что? – не понял я.
-Ты говоришь, меня и Дуняши не станет…
-Я останусь. Ты об этом хочешь у меня узнать? Да, я останусь.
-Почему?
-За тем,  чтобы было кому создать новый мир.
-Новый? Мало тебе одного?
-Тот… Точнее, этот… Я создал его в минуты своего вдохновения, пока был чем-то озарен… То было в далекой юности, когда мне казалось, что я знаю все. Где и в чем состоит мой Идеал. Знал дороги к этому Идеалу и был уверен, какими качествами  должен обладать человек, чтобы стать достойным этого Идеала. В действительности все намного сложнее. Важно и то, что я другой. Теперь я точно знаю, как не надо, раньше я лишь смутно догадывался.  Оказалось, во многом ошибочно. Теперь я населю свой новый мир новыми людьми,  непременно лучшими…
-И это все придумал… Как его? 
-Джон Бёркли? Нет, конечно. Так придумано Творцом с большой буквы, а Джордж Беркли приблизительно такой же, как и я. Мы оба – с маленькой. Только он постарше и поопытнее.  Вот и вся разница. Не принципиальная. Но сейчас не это важно. Важно, как ко всему этому отнесешься ты.
-То есть, что я думаю, для тебя тоже важно?.. Ну-у-у, Ванюша, - Кэт озадаченно покачала головой. – Даже не знаю, что тебе на это сказать…
-Решайся. В конце концов, ты же заварила эту кашу, а не я. Ты поставила передо мной проблему. Я лишь откликаюсь на твою просьбу.
-И ты обязательно это сделаешь, если я этого захочу?
-Я попробую… Наверное… Я никогда прежде этого не делал. Возможно, что-то у меня и получится… Возможно не все и не до конца…  Но со стопроцентной уверенностью утверждать, что все так и будет, как мне сейчас кажется, я  не могу.
-А с какой можешь?
       Я на этот вопрос лишь пожал плечами.
      Кэт еще подумала и вот что я услышал от нее:
-Спасибо, Ваня, хотя бы за то, что, я вижу, ты меня не обманываешь. Ты вот признаешься мне, что и сам всего до конца не знаешь. Спасибо за правду. Насчет согласна я или нет… Ну, ты можешь себе представить, как трудно на такое решиться.  Дай мне хотя бы немножко подумать.
-Да, конечно! – я охотно согласился.  – Подумай, Кэт. Я тебя торопить не стану. Пока ты, я - тоже. Мне придется очень сильно потрудиться.
-Как ты собираешься трудиться?
-Сосредоточиться,
-Сосредотачивайся, - разрешила мне Кэт. С  этим благим напутствием и ушла.
       Такой вот не укладывающийся ни в какие разумные рамки фантастический диалог. Кто-то, кому придется все это прочесть, подумает: «Ну, что за бред, честное слово!» А я бы с бредом, ей-ей, не спешил. Человек не всегда отдает себе полный отчет, о чем и под влиянием чего он говорит. А потом опамятуется… «Это было как-то будто не со мной. Кто-то присвоил себе право говорить за меня, я лишь покорно пошел за ним». Возможно, ровно то же самое сейчас происходило и со мной. Да еще и Кэт с присущей ей бесовщинкой меня на то подначила… 
Я бросил глаза на слабо светящийся циферблат своих наручных часов. Скоро семь. «Куда же она ушла? Как же она собирается думать?»  Впрочем, это ее забота, а у меня забота другая.
        Представил себя заблудившимся,  спешившимся с коня богатырем посреди голого поля перед дорожной развилкой «Направо пойдешь коня потеряешь, налево еще какую-нибудь неприятность найдешь»  И тут, как будто по чьему-то хотению-велению в моей лишенной шлема голове, шлем при этом не отпускаю,  держу в руке,  чуть что – хоп! Шлем на голову, я в седле… Так вот, в моей обесшлемленной голове началась какая-то катавасия.  С донышка того, что было моим подсознанием, поднялась какая-то взвесь. Поднялась и закружилась. Словно метель внутри  меня разыгралась.
 
                Мчатся тучи, вьются тучи;
                Невидимкою луна
                Освещает снег летучий…

     Я к чему об этом? А вот, к чему. Сейчас я выскажусь… Обо всем, как есть, нигде ни в чем не уклоняясь, ничего не затушевывая, не ретушируя, не боясь кого-то неосторожным словом  задеть, обидеть, оскорбить… Держитесь. Иду на Вы.
Ну, что за прекраснодушие,  что за наив, что за дешевый популизм отстаивать или просто придерживаться той точки зрения, будто мы все одна общая дружная семья, будто мы все до единого братья и сестры. Так   нам, стаду, внушают, чему  учат религиозные моралисты всех пород и мастей.   И что нас якобы  объединяет, сплачивает нечто, именуемое  Любовью. Как бы не так! Вопиющая ложь. Много ли мы этой Любви в реальной жизни видим и видели? Будем откровенны: самые, что ни есть, крохи, мизер. Поэтому  с этими крохами и носятся, как с писаной торбой: лишь от того, что это раритет, страшный дефицит. Да, с одной стороны, Любовь приветствуется, воспевается, возносится до небес, в ее честь кое-где даже возводятся храмы, прихожане молятся на нее, правители всех рангов делают ее  обязательным атрибутом их власти, при этом под всяким подходящим соусом, освящают ею их право начальствовать над нами и так далее и тому подобное. Еще много, много всего, устанешь перечислять. Но все это видимость. Сплошной глянец. А как же  на самом деле? Ну, посмотрите, посмотрите, загляните, прежде всего, в самих себя, потом оглядитесь…
         Не хочется быть голословным. Я понимаю, под пустыми словами, тирадами, призывами, лозунгами, не подкрепленными реальными жизненными примерами, можно похоронить любую мысль. Вот отчего я обычно затыкаю уши, когда рядом со мною начинает витийствовать какой-то оратор. Словеса, словеса, словеса. Хочется избежать такого же рода витийства. Довести тех, кто тебя читает или слушает, до прямой сути. А там уже сами – разбирайтесь, как хотите.
           Вот вам пример из реальной жизни. У моей знакомой, она живет в Уссурийске, была подруга, из тех же таежных краев. Ее звали Кристиной. Показывает отчасти на то, что предки ее живали в Прибалтике. Отсюда и свойственная ей предприимчивость. Хотя, справедливости ради,  я тоже наполовину, вроде бы, из тех же краев, но никакой предпринимательской жилки во мне не просматривается. Но это, видимо, из той же песни: «Средний был и так, и сяк, младший вовсе был дурак».
Кристина очень старательно училась в школе, закончила ее с серебряной медалью, поступила в московский институт имени Склифосовского, потом не на шутку увлеклась парапсихологией. Уже в достаточно зрелые годы, ей было за тридцать, совершила новый жизненный кульбит: она обнаружила в себе способности учить погрязших в невежестве людей, как им следует жить, чтобы не чувствовать себя обделенными, организовала курсы под заманчивой вывеской «Счастье в доверии». Появились какая-то известность, ученики, последователи, адепты, лишние деньги «на карманные расходы». Словом, жизнь удалась.
        Как-то, после того, как она закончила выступление на очередном мероприятии в рамках «Счастье в доверии», все это происходило в одном из помещений Театра киноактера, к ней за кулисы прошел один из зрителей. Мужчине  было заметно за сорок. Начал жаловаться Кристине на то, что проповедуемые уважаемым лектором  рецепты, как обрести счастье, на деле могут обернуться полной противоположностью. В доказательство приводил собственный пример. Следуя строго в фарватере рекомендаций, внушенных ему Кристиной, он полностью доверился одной из своих приятельниц: оформил на нее документы на передачу своей квартиры и другого принадлежащего ему имущества под  залог. Это спасло семью приятельницы от разорения, она благополучно разделалась со всеми своими делами и ей благодушно разрешили выехать  на ПМЖ в Израиль. Когда же доверившийся по истечении какого-то недолгого времени мужчина спохватился, оказалось, что разоренным теперь оказался он сам:  - у него теперь ни кола, ни двора, от того, что время залога истекло, никаких выплат по залогу не поступало, а приятельницы, с которой он мог бы по закону, что-то потребовать,  и след простыл.
         Истец  был крайне возмущен, требовал от Кристины объяснений, угрожал тем, что подаст на нее в суд, потребует материального возмещения. Словом, много подобного рода чепухи. Кристине следовало бы проявить гибкость - недаром ведь училась парапсихологии, - применить все свои знания на то, чтобы так или иначе утихомирить взбунтовавшегося. Но, как в народе говорится, ей также попала шлея под хвост: стала убеждать мужчину в правоте себя и проповедуемого ею учения. Видимо, у мужчины была неустойчивая психика: в какой-то момент он прекратил выслушивать Кристинины аргументы, схватил со стола старинной работы бронзовый пресс-папье (Кристина была большой любительницей антиквариата) и ударил им по голове Кристины. В результате она умерла на месте, а мужчина получил сколько-то лет тюремного заключения.
          Таким стал финальный итог проповедуемого Кристиной обретения человеческого счастья через безграничное доверие.
         У вас теперь есть законное право предъявить мне претензию: «А при чем здесь Любовь?» А при том. То и другое приблизительно из одной оперы. Оперы красивой, возвышенной. В пышных декорациях. С трогательным, душещипательным, слезовышибательным финалом. Любовь и Счастье это еще два крыла одной сказочной птицы. В разных местах зовут эту птицу по-разному, но для нашего отечественного слуха чаще всего ее имя звучит, как Жар-птица. Урвать хотя бы одно перышко из ее богатого оперения  это то, о чем мы мечтаем, чем бредим в нашем детстве и, уже намного реже, лишь отдельными урывками в начинающей бродить закипать суматошными страстями юности.  С годами, правда, это стремление довольно быстро проходит. Мы перестаем мечтать о Счастье, начинаем жить стремлением к благополучию. То же и с Любовью. На ее место приходит потребность в обладании. «Мы владеем, следовательно, мы живем». Любовь здесь вообще по боку. В корне ложная вредная предпосылка от того, что подлинные Любовь и Счастье состоят ровно в противоположном: «Мы живем от того, что ничем не владеем». В терминах Любви это означает не «взять», не «присвоить», а «лишиться», «отдастся». Но это высшая Истина, доступная лишь единицам, а мы сейчас говорим про вообще. То есть про абсолютное большинство.
         Хотя… Что это я пустился в морализаторство? Мне никак не свойственное. Я не Кристина, проповедничество мне не к лицу. Я грубый реалист, и, как реалист, я вижу, что человеку, во всяком случае, современному,  Любовь это что-то сродни блатному «за падло». Не модно и не вкусно. Не любит он никого, кроме себя, родненького. Ко всем остальным равным образом безразличен, равнодушен. Это в лучшем случае. В худшем – настороженно - враждебен. Или, если кто-то добился в этой жизни большего,  испытывает к нему элементарную зависть. А любит, лелеет только свое, и живется ему комфортно только в своем окружении, среди «своих», ему равных и ему подобных.
        Так стоят ли эти люди, чтобы я  и дальше терпел их присутствие в этом мире?  Если представить, каковы они, какие непотребства они уже натворили. Ждать, когда натворят следующие? А между тем мир и так уже трещит от них по всем швам. Все, что не принадлежит к никудышному, теряющему последние крохи совести племени человеческому, словом, все живое на земле уже вопит и стонет от их бесчинств. Да пошли они все… лесом. Дремучим. Пропади они пропадом. Не станет их, все, как один, провалятся в тартарары, мне их будет ни капельки не жалко.  Ни одной слезинки по ним не уроню.
         Да, таков ход, точнее бег, моей спуртовавшей, с места в галоп мысли. И мне уже не терпится поскорее, пока не остыл, донести результаты моих размышлений до Кэт. Да вот, кстати, и она. Я готов выложить перед ней все, до чего за прошедшие несколько минут додумался, но она опережает меня:
-Ты уже? Сосредоточился?
-Д-да… Хотя не совсем до конца.
-Пожалуйста, отложи с этим, - Кэт более чем взволнована, это заметно по всему ее облику.
-Почему?
-Ты ведь всегда можешь это сделать? Не обязательно прямо сейчас?
-Допустим…
-Пожалуйста, пока не делай этого. Рассредоточься.
      Я жду, когда Кэт объяснится, а снизу, как назло, подняли дружный вой ее собачки. Что-то им вдруг потребовалось от хозяйки.
-Посиди минутку, - попросила Кэт, - я сейчас. Но ничего не делай. Пожалуйста.
Кэт опять за дверь. Я в полном недоумении и даже… не постыжусь признаться в этом, - в некотором недоумении. Это состояние неопределенности… Когда уже решительно настроишься на что-то, но возникает какое-то непредвиденное «Стоп, машина!» И  ты вынужден, допустим, на замахе твоей руки замереть. А далее – время ожидания, когда «ни то, ни сё, черт знает что».   
        Кэт возвращается. Однако, не с пустыми руками: несет две наполненные какими-то зельями кружки. Ставит их на табуретку. Я догадался: в одной кружке варево от простуды, в другой нечто, способствующее стимуляции перистальтики моего кишечника, проще выражаясь, слабительное.
-Спасибо, что подождал… Вся штука, Ваня, в том, что я передумала. И больше приставать к тебе с этим не стану. Я сейчас объясню, - почему…  Знаешь, мне жаль не себя. В самом деле, ну что я?  Не велика птичка. Меня не станет, ничего от этого не изменится и никому от этого ни жарко, ни холодно.  Я про другое… Я про то, что я беременна, Ванюша.
-Как? – единственное, эмоциональное, что пока вылетело из меня.
-Да, Ваня, видишь, какая у нас картина интересная складывается. – Улыбка появилась на ее все последнее время напряженном лице. -  Я ношу в себе ребенка.
-Как это  ты?
-Что «как»? Ты не знаешь, как делаются дети?.. От Грэга, конечно. Не от духа же святого.
-Он знает?.. Точнее, он знал об этом?
-Да, я ему в свое время сказала. Он ни в какую. «Нам еще не время». Взял с меня слово, что я съезжу тут… к одной хорошей повитушке. Так вернее. Он всю дорогу в чем-то боялся засветиться. «Она, - он мне сказал, - сделает все положенное и никто про это не узнает».  Я так было и сделала, но по дороге передумала,  вернулась обратно. Но не пустой, как того хотел Грэг, а по-прежнему полной.
    Я вспомнил тот эпизод, когда Кэт отказалась быть лесным попутчиком Дуняши. Насколько она была тогда не в своей тарелке. Зато ближе к вечеру вернулась счастливая. То был день ее выбора.
-Видишь, в каком я положении? Когда я порожняя, одна картина открывается. А когда беременная – совсем, ты знаешь, совсем другая. А теперь я обращаюсь к тебе. Как я теперь могу дать тебе разрешенье на это?.. Ну, я. Ну, даже, если все остальные, уже как-то наследившие на этой земле. Да гори все синим пламенем. Но его-то? За что? Оно же еще ни в чем не провинилось. Никому не навредило, не обидело, словечка дурного ни про кого не сказало. За что же его-то, Ваня, дорогой? То был бы, согласись, уже перебор. Разве не так?
       В общем, Кэт перебросила мяч на мою сторону. Теперь ответственность за выбор легла бы на мои плечи. Ну, и как мне в этой ситуации нужно было поступить? Упереться рогом в землю и стоять на своем? Для этого мне надо было чувствовать в себе куда бОльшую убежденность. Той, что во мне присутствовала, было явно недостаточно. Словом, конца света не случилось, и все живое, что населяло этот мир в те роковые минуты, несмотря на все мои к нему претензии, продолжило свое корявое существование.
       Я, разумеется, тоже.  «Разумеется» от того, что моему существованию, в отличие от всех остальных, ничто не угрожало. Вашему… Как знать?
На этом я бы посчитал свою книгу законченной от того, все самое интересное я успел вам поведать, может даже, в чем-то «интересном» и переборщил, однако захотелось все вышеизложенное каким-то образом, что ли, обрамить. Отсюда, и все то, что последует ниже.