О депрессии

Депрессия, сплин - слова-то какие... нездешние. Так и тянет от них гламурностью: ах, осень прессует, ах грустно... Промаешься так в ипохондрии до полудня, встанешь, аспиринчику примешь, кофе сваришь, в салон сходишь. Считай, полный рабочий день как корова языком слизала. А всё равно тоска.
Вечером в клуб. И оторвёшься там с такими же депрессивными, как сама. А потом всё равно что-то давит вот, давит... А всё осень виновата.
        Мой дед был крепкий кулак. В доме вставали с петухами. Утро начинали с того, что задавали корм скоту (ежели не было нужды в поле выгонять по причине несезона) и всякой живности. Потом завтракали сами. Плотно завтракали, основательно: молоко (теперь это называется сливками, когда в магазине покупаешь), творог со сметаной, ладки на сале с пылу, с жару, из русской печи (ожирением от такой снеди никто не страдал и про диеты слыхом не слыхивали). Хоть и говорят, что сытый желудок - работе помеха, а дед рассуждал иначе: голодный думает не о работе, а о том, как бы поскорей до еды добраться, да и какие силы у голодного...
        С весны до осени работы – только успевай плечи подставлять да рукава засучивать. Для крестьянского труда выходных календарём не предусмотрено.
Пахать, сеять, косить, урожай собирать с поля-огорода. При этом уход за скотиной никто не отменял. Детям тоже уважение к труду прививал сызмальства.
        А осенью, когда, вроде, и можно потворство какое-никакое себе позволить, всё ж таки находил чем руки занять: валенки дед валял,  да такие, что хоть на босу ногу надевай, а всё равно тепло. Бывало, так до утра и засидится в работе. А на спине рубаха - мокрая от пота. Потом на базар, в райцентр, нёс продавать.
Случалось, сосед только калиткой скрипнет – посудачить, а дед за поленницу – шасть, будто его и нет. Не уважал пьяниц и досужих. Да и время жалко терять на пустую болтовню, его и так всегда не хватает.
       А в тридцать седьмом раскулачили деда. И в лагеря сослали. Там он и помер, так и не узнав, что такое депрессия.