Дружба с привилегиями. Глава 19

После завтрака отправился на автобусную остановку, и по дороге мне опять стало неловко. Потом уже в автобусе, представив, что Света сейчас ещё ничего не знает, мне вспомнилась одна восточная поговорка: птица поёт в кустах, а стрела уже летит. От этого сравнения мне стало совсем не по себе, и я стал снова и снова повторять, что мы ведь со Светой договорились, что полностью свободны, и что этому нет альтернативы, и с чего это мы не должны иметь секс с другими, мы же не пара. Но сколько я это не повторял, был один нюанс, который нечем было крыть - я ещё в прошлую субботу говорил Свете, что не собираюсь ни с кем знакомиться, а сам уже в понедельник целовался с Машей. Да-да, так уж по ситуации получилось, но, тем не менее, именно этот нюанс снова и снова сводил на нет все мои аргументы, в частности, - гласивший о том, что наша дружба ни в коем случае не должна быть замедляющим и тем более сдерживающим фактором в завязывании новых отношений. В общем, я столкнулся с настоящей квадратурой круга. Если кто-нибудь из читателей думает, я должен был просто смолчать, чтобы пожалеть Свету, то это наихудший вариант, так как любая тайна тут же бы прекратила нашу ни с чем не сравнимую дружбу, которая держалась на полной искренности. Именно абсолютная искренность и полнейшее доверие делали из нас тех самых друзей которыми мы были, и ни за что на свете никто из нас не стал бы ничего умалчивать от другого.

На переговорной я занял очередь и пошёл разменивать деньги. Минута разговора с Москвой в автомате стоила 15 копеек, и я наменял монет на 5 рублей. Встав в очередь, я вдруг понял, что так долго мне никто не даст говорить, начнут возмущаться и мешать. Я решил встать в другую очередь, в ту, что по заказу. Но и там я понял, что моя очередь подойдёт только через два если не три часа. Мне было так хреново и так хотелось быстрее позвонить Свете, что я заказал срочный разговор, который был без очереди и стоил намного дороже обычного. Когда телефонистка узнала, что я буду говорить, как минимум 20 минут или может дольше, она просто ахнула и, пожалев, предложила, что если я продлю разговор, то заплачу за продление по нормальному тарифу. Через минут 10 меня пригласили пройти в кабину под таким-то номером.

Я сильно волновался. Когда наконец услышал светин голос, мне стало ещё хуже, так погано я себя не чувствовал никогда. По моему голосу Света тут же поняла, что случилось что-то серьёзное, и озабоченно спросила, что. Я не знал, как начать, чем напугал её ещё больше (это было слышно по её голосу). Наконец, набравшись смелости, я выпалил, что завёл курортный роман. На другом конце провода на некоторое время установилась тишина. Наконец Света спросила, а чего это у меня такой гробовой голос, и сказала, что рада за меня. Как всегда в трудную минуту она помогла мне, и, не давая ответить, спросила, как будто она была парнем, как выглядит девушка. Я описал Машу, и что та здесь с подружкой и с их мамами. Так же я рассказал о том, кто и каким образом нас познакомил. Продолжая помогать мне, Света напомнила о нашем уговоре, добавив, что это нормально, что я так переживаю, и это не значит, что я сделал что-то неправильно, и, появись у нее кто-нибудь сейчас, она бы точно так же, как и я, переживала, а я бы объяснял ей, что это переживание совершенно нормальное явление. Я посмел на это возразить, что это, мол, не совсем так. Света спросила, что я имею в виду, и я ответил, что, в отличие от меня, она не стала бы заводить такого рода романа. Я почувствовал, что этим как бы слегка прижал Свету к стенке, и уловил, как она собирается с мыслями, чтобы дать правильный ответ. Ответ был как всегда элегантен -  с чего это я взял, что она ни с кем не станет заводить ветреного романа, окажись в моей ситуации? Тут я окончательно записался в мазохисты, и уже откровенно, прижав Свету, образно говоря, к стенке (этого я больше не делал никогда), прямо спросил её, заранее напомнив, что мы близкие друзья, что она чувствует сейчас. Света, понимая почему я это сделал, после небольшой паузы сказала, что конечно же переживает и ревнует, и, возможно, это продлится какое-то время, и что это нормально, и что мы именно такую ситуацию несколько раз обсуждали.

Мне опять стало погано. Света просекла это и повторила ещё раз то, о чем мы говорили в Москве. Она, как и я ей, сначала напомнила мне, что мы только близкие друзья, и продолжила, приведя наш главный аргумент такого рода ситуаций: если мы из-за нашей дружбы ни с кем не будем заводить отношений или крутить романов, то в конечном итоге превратимся неизвестно во что. К чему тогда наша дружба, и что это за такая дружба, если вместо того, чтобы радоваться новым отношения или романам мы будем заниматься самобичеванием. Она привела ещё несколько аргументов о неправильности и чрезмерной утрированности моих переживаний, вновь повторив, что все эти переживания являются лишь следствием нашей взаимной привязанности, и что так и должно было быть, и что впервые серьёзно обидится на меня, если не прекращу переживать по этому поводу. Под конец она сказала, чтобы я не смел из-за неё останавливать роман и разочаровывать девушку, это, мол, последнее дело разочаровывать девушку, и мы кое-как натянуто рассмеялись. Когда мы прощались, я сказал, что позвоню в среду, на что Света ответила, что давай всё же в субботу. Я повторил: "хорошо, тогда в субботу" таким гробовым голосом, что Свете пришлось пояснить почему не в среду - ей надо было самой переварить ситуацию, и справиться с неправильными, хоть и органичными эмоциями. Под конец она очень убедительным голосом добавила: "Вот увидишь, через неделю мы будем уже смеяться над твоей так называемой изменой и над моей ревностью".

Ехал я назад с двояким настроением. С одной стороны, самый неприятный момент был уже позади, с другой, пока ничего не изменилось, и мне было так же тяжко, как и перед телефонным разговором, ну, может быть, чуть полегче. Несколько раз представлял, что сейчас испытывает Света, и приходил в ужас. Ну вот зачем мне это нужно было, думал я. Но в то же время я вспоминал аргумент Светы - какие же мы тогда близкие друзья, если из-за нашей дружбы ни с кем не можем начать отношения. Этот аргумент был настолько логичным, что мне ещё больше полегчало. Подъезжая к спортивной базе, я уже почти уговорил себя, что ничего страшного не произошло, и переживал теперь только за Свету.  Но и тут я нашёл, чем успокоить себя - хоть сейчас Свете и плохо, но зато она в будущем не окажется в таком же положении, как я, ведь после моего пляжного романа ей будет легче завязать с кем-нибудь отношения, не чувствуя себя при этом чуть ли не изменницей.

Выйдя из автобуса, я не пошёл в гостиницу, а спустился к реке. Там на берегу, глядя на текущую воду, я решил, дабы перестать мусолить эту тему, окончательно определиться с происшедшим, дав ответ на вопрос: "Была ли это измена?" Ответил я на него следующим образом: "Это точно не измена, поскольку мы не любовная пара, а однозначно только друзья". Потом, вспоминая дядин скепсис по поводу так называемого дружеского секса, я задал себе вопрос, а не начинаю ли я потихоньку и незаметно влюбляться в Свету, и потому так переживаю. Ответ был - что уж точно нет, так как в этом случае наверняка бы заметил изменения, и уже совсем не находил бы себе места, сокрушаясь ещё сильнее, а также ковал планы, как без риска потерять Свету перевести дружбу в любовные отношения, а от Маши бы вообще бежал без оглядки. Получив ответы на волнующие меня два вопроса, я почувствовал, что мне ещё больше полегчало, но, как в известном анекдоте про якобы украденные ложки, - "осадок то остался". Однако теперь этот осадок, как минимум, больше не господствовал надо мной, и я мог держать его под контролем. Придя в номер и увидев на тумбочке фотографию с Машей, я решил отдать её, сказав, что куплю себе ещё одну. Пусть, мол, у тебя будет своя фотография, а у мамы своя. Ещё перед обедом, отдавая Маше фотографию, я твёрдо решил, что после её отъезда больше ни с кем не буду сближаться. Мне первый раз в жизни очень захотелось остаться совсем одному, раз уж рядом нет моего самого близкого друга Светы.

Следующая глава на: http://proza.ru/2020/11/11/1961