Моя политическая карьера
— Что там у тебя? — крикнула мама. — Перестань тащить в рот всякую гадость!
Дед забрал свой партбилет, обтёр его о штаны и спрятал за дверцу буфета.
— Дочка, — сказал он маме. — Мне приятно, что ты умеешь называть вещи своими именами, но воздерживайся от этого, пожалуйста, на людях.
В раннем детстве я частенько болел воспалением лёгких. Потом перестал, а лет в шестнадцать начал курить, и всё как рукой сняло.
В первом классе нас принимали в октябрята. Я всё пропустил из-за болезни и когда вернулся к занятиям, то мои одноклассники уже ходили со значками с изображением «дедушки-Ленина-когда-он-был-маленький».
Я стал ждать, когда и меня примут в октябрята, но учительница ничего не говорила, а я рос скромным мальчиком и страдал молча, ощущая свою непричастность к великому делу.
Однажды утром я надел школьный пиджачок, собираясь в школу, и обнаружил на груди октябрятскую звёздочку.
Её приколола мне мама.
Так просто? — подумал я.
В пионеры нас принимали в школьном актовом зале. Били барабаны. Бюст Ленина смотрел на нас с доброй усмешкой.
Старшеклассник никак не мог завязать на мне правильный узел и тихонечко матерился сквозь зубы.
На следующий день, под позывные «Пионерской зорьки», я встал напротив зеркала и принялся завязывать галстук. У меня не получалось как надо и я стал повторять вслух слова, которые слышал от старшеклассника на торжественной линейке.
Как заклинание.
— Смотри, мать, — услышал я за спиной папин голос. — Пионер-то наш совсем вырос!
И я ощутил его твёрдые пальцы на своём ухе.
Пионерский галстук был частичкой красного знамени и у него имелось три конца — пионерия, комсомол и коммунистическая партия. Если развернуть его задом наперёд, то он становился похож на салфетку, повязанную на шею к обеду и почему-то алого цвета.
В школе было в ходу двустишие:
Как повяжешь галстук — береги его!
А захочешь кушать — поверни его!
Когда умер Брежнев, я был пионером. Нас опять собрали в актовом зале, поставили перед фактом и объявили, что занятия на сегодня отменяются.
— Ура, — кто-то тихо сказал позади меня.
Смерть генсека меня потрясла. Я ещё не сталкивался со смертью, и был поражён, что ей подвластны такие люди. Что вот ведь — есть на свете штуки, посильнее чем коммунистическая партия.
Да, пожалуй, посильнее, чем все партии скопом.
С комсомолом и вовсе не заладилось.
Когда в восьмом классе все вступали в комсомол, мне ещё не стукнуло четырнадцати лет. А на следующий учебный год я пошёл в техникум.
Там тоже была комсомольская организация, но она уже как-то быстро сходила на нет. Развивались кооперативное движение и рэкет.
Вскоре комсомольские значки поснимали, а комсорг группы приколол себе на свитер другой значок.
С фотографией Оззи Осборна.
Больше, насколько я помню, я ни в каких политических организациях не состоял.
На выборы я хожу. Правда мне говорят, что от это ничего не изменится, но мне кажется, что если я перестану голосовать, то я заранее откажусь от любых надежд на перемены к лучшему.
Я, наверное, наивен.
Хотя нас таких миллионы. Мы не рвёмся в первые ряды и о нас вспоминают лишь тогда, когда дела на фронте идут по-настоящему худо.
Мне доводилось бывать на митингах, демонстрациях и собраниях. Последний митинг, на котором я присутствовал, был очень многолюдным. И все хотели одного и того же.
Это замечательное чувство. Чувство общности с тысячами людей, что разделяют твоё мнение и выступают как одно целое.
Я его боюсь.
Я боюсь этой восторженности, затмевающей разум.
И поэтому я не любитель митингов, многолюдных концертов и футбольных стадионов. Я изведал это ощущение, когда ты находишься в толпе и начинаешь жить с ней в унисон. Общие чувства, общие выкрики… Энергия толпы наполняет меня, и я поддаюсь ей, растворяюсь в этом коллективном порыве.
Это – восхитительно, это – прекрасно!
Только, боюсь, что как-нибудь я поддамся настолько, что не смогу сопротивляться и тогда, вместе со всеми, я могу закричать не «шайбу, шайбу!», а что-нибудь другое.
Например:
— Распни его, распни его!!!
Свидетельство о публикации №220111100888