Скелет найденный на чердаке

 

Глава первая. Старинный дом купца Истомина,

Именно с этого необычного вечера началась эта история. Никто: включая моих родителей, одноклассников и даже я сам - не мог предположить, что вскоре в нашем доме начнут происходить странные и загадочные вещи. Но обо всем по порядку.
Я был полнейшим неудачником, плохо учился в школе и даже один раз меня оставляли на осень: то есть условно перевели в четвертый класс, так как и летом у меня не нашлось времени сесть за учебники. Состояние тоски и ощущение абсолютной безысходности, … кому не знакомо это чувство? Я не был рассеянным или безалаберным, но мне часто было скучно заниматься тем, что мне не нравилось. Просто не нравилось и все.
Я рассорился с многими друзьями (или они со мной) и был наверно одиночкой: немного замкнутым и самодостаточным. У меня не хватало времени на полезные дела, и я любил поскучать или помечтать. Мечты мои всегда были прелестны и чарующе обворожительны. Только в этом необыкновенном мире грез у меня все получалось и там меня любили. Я просто сидел и думал, в то время как все пузырились в моём мозгу, и этот мир в розовых очках, представлялся мне таким реальным и существующим на самом деле. Я был волшебник, волшебник моего города, моей страны, страны городов, где все были счастливы и даже я. Но мечты, конечно-же, были далеки от реальности.
 Жили мы бедно, у мамы периодически не было работы, она часто болела. Зарплаты отца хватало только, чтобы заплатить за квартиру и купить немного продуктов. Это происходило от того, что у отца прежде была другая семья и он платил алименты. Может поэтому он так часто был не в духе.
Меня иногда называли Гриша-дурачок. Ну звали и звали, мало ли кого как зовут. Я себя таким не считал. Какой я дурачок. Ну так со странностями. Жили мы на Депутатской, бывшей Бийской. Туда мы переехали еще до моего рождения. Дом был старинный, купца Истомина, построенный в 1905 году. Истомин, будучи зажиточным человеком, имел большой вес в Новониколаевске, и даже одно время являлся главой городской думы. Соответственно и дом он построил с размахом. Стены первого этажа, пристройки, а также спуск в подвал были выложены из прочного красного кирпича, а второй этаж срублен из огромных бревен, которые от времени потемнели. Парадный вход был расположен слева от главного фасада, а наличники окон, карниз и подоконные доски второго этажа - украшены резьбой по дереву.
Дом хранил в себе много тайн о бывших жильцах, которых за эти годы сменилось не мало. Особенно привлекала мое внимание четырёхскатная крыша, покрытая металлической зеленой кровлей, а точнее громадный чердак, на который бывшие жители десятки лет стаскивали различные предметы обстановки. Отслужившие срок вещи здесь были представлены в большом изобилии, но очевидно многих владельцев уже не было на свете или они напрочь забыли о припрятанном добре.
Чердак всегда пребывал в сумраке так как не имел слуховых окон. Его почти никто не посещал. Даже отец, на моей памяти, был на нем всего однажды и то, когда искал меня. Вдобавок ко всему, все вещи и засыпанный шлаком пол были обильно покрыты толстым слоем пыли, от которой противно свербело в носу. А чихать здесь было - смерти подобно: можно было поднять кучу пыли и вылезти похожим на трубочиста. Несмотря на это, для меня чердак представлял большую ценность. Это было место моего уединения и неожиданных находок. Чего здесь только не было: кованные сундуки с истлевшей от времени одеждой, старые зеркала с накладной резьбой растительного орнамента, шкафы с филенчатыми двустворчатыми дверками, изящные этажерки, украшенные элементами токарной резьбы, связки книг, подшивки газет, с десяток пар лыж, основательно помятая труба от граммофона, плакаты Осовиахим с крепкими улыбчивыми девушками изучающими основы первой помощи … Это была необъятная кладовая старинных вещей, каждая из которых несла на себе печать ушедших времен, но венцом этих залежей был, конечно, самый отдаленный от входа угол, отделенный мощными стропильными лагами. Таскать вещи через бревна, поддерживающие крышу, никто из жильцов не хотел и поэтому там лежал всего один продолговатый ящик, засыпанный доверху песком. Нестроганые доски его потемнели от времени, а крышка держалась на честном слове.  Это было странно!! Кто и зачем затащил такую тяжесть наверх!? Я как-то не поленился, разгреб песок и отшатнулся. Под слоем песка лежал настоящий человеческий скелет небольшого размера. Когда оторопь и ужас от находки немного схлынула, я, присмотрелся и заметил на руках и шее скелета таблички. На одной значилась надпись химическим карандашом: «Разграбленное погребение, найденное в 1927 году у станицы Мелеховской, в 4,5 км от правого берега Дона. Труп девочки был уложен головой на север; посыпан мелом; ноги скрещены; в грудной клетке обнаружен наконечник каменной стрелы». На шейной табличке, тем же почерком, было каллиграфически выведено: «Пожизненная деформация черепа в виде сплющивания и удлинения. На месте найдены маленькие бронзовые зеркала, с квадратной перфорированной ручкой, римские эмалевые броши, бусины из стекла и стразов». Порывшись в песке, я нашел ящичек, в котором были перечисленные в описании вещи, но все это выглядело очень непривлекательно, и я вернул украшения обратно.
Отдельно лежал завернутый в толстую оберточную бумагу наконечник стрелы. На удивление он оставался таким же острым, как наверно и в те далекие времена, когда его сделал неизвестный мастер. «И вот этим можно было убить!? - с удивлением подумал я, рассматривая его острые грани, тонкий трезубец острия. – Вот были времена! Ее то за что?!» Я смотрел в черные пустые глазницы черепа и меня охватывала робость. Какой секрет хранила эта древняя находка. Кто была эта молоденькая девушка. Может всему виной была неразделенная любовь или коварство ее родителей или злые происки соплеменников. Очевидно, об этом уже никто никогда не узнает. Так думал я и ошибался. Но это была моя тайна, о которой я никому не рассказывал, даже Таньке Масловой. Обойдется задавака. Не то чтобы я больше всего на свете боялся, что кто-нибудь об этом узнает. Просто каждый человек должен иметь один секрет. Хотя бы один. Тогда человек не чувствует себя пустым. Жизнь приобретает особый смысл. Так думал я и был уверен в этом.
Но как-то однажды наступил тот знаменательный день, о котором я упоминал, и он полностью перевернул мою жизнь. Это случилось ранней весной, когда в школе задавали много уроков на дом, а учить их совсем не хотелось.
 От палящего солнца белоснежные сугробы разом набухли, почернели и по улицам потекли ручьи. Мы с Сашкой Колтыгиным, набрав коры от бревен и вставив в них спички, отправились на улицу Революции. Наши импровизированные боевые кораблики весело неслись в искрящихся потоках, пока их не прерывала очередная ливневка. Но нас это не смущало, и мы переносили свои сооружения дальше. Большим капитанам большое плавание. Чей корабль быстрее. Соревнование захватывало. После двух кварталов, мы оказались на примыкающей улице Урицкого, а потом добрались и до Красного проспекта, который пересекает Каменская улица. Очнулись мы только улице Семьи Шамшиных. Уже вечерело. Мы были изрядно мокрые, а до дома еще предстоял долгий путь.
Когда я появился домой под вечер, изможденный и промокший, меня уже поджидал отец. Его внешний вид не предвещал ничего хорошего. Мои оправдания звучали неубедительно. Долгое отсутствие, промокшие ноги, шатание по улицам, которые были перегружены транспортом. Все было против.
 Он давно хотел меня, как он говорил привести в чувство и вот этот момент, судя по всему, наступил. Мать, которая могла меня защитить, еще к тому времени не вернулась с работы, и отец распалялся все больше. Пока я раздевался, укладывал носки на батарею и размазывал слезы по щекам, он вытащил из брюк ремень и начал гоняться за мной вокруг круглого стола в зале. Я обещал, давал все клятвы, но все было напрасно. В этот раз он поймал меня и зажав мою голову между колен, хорошо походил по причинному месту ремнем. Досталось и спине. Она была вся в красных полосах.
 Мать, вернувшаяся с работы, заплакала, прижав меня к себе. «Чего тут бить, тут тельце то, как у комара, а у тебя ручищи-то!? Соизмеряй силу!» Отец никогда за всю жизнь не бил меня за учебу, наверно, потому что у него самого было только шесть классов образования и военное детство, но в тот раз на него что-то нашло. Эта обида у меня осталась на всю жизнь. Но дело уже было сделано.
Пребывая в сильном расстройстве, я, спросившись у матери, сбежал на чердак. Только там я мог успокоиться и прийти в себя. Моим неизменным спутником был как всегда китайский фонарик. Чердак встретил меня почти непроглядной чернотой, но это совсем не смущало меня, так я ориентировался на нем свободно. Одев на себя побитый молью зипун, я устроился у западного фасада, обшитого снаружи рейкой. Здесь не дуло. На полу лежал остаток узбекского ковра, а колченогая табуретка была заботливо стянута проволокой. Я привычно снял отражатель у фонарика и сделал из него подобие свечи. Ее я поместил на лагу выше человеческого роста. Стало уютно. Желтое пятно света раздвинуло пространство. Напротив, тускло мерцало старинное зеркало, навечно закрепленное на внутренней стене странного сооружения, что с незапамятных времен возвышалось в центре у вентиляционных труб. Свет фонаря тускло отражался от зеркала. Подумав, я решил ветошью протереть тусклое стекло и так разошелся, что скоро стекло заблестело как новое, а старинная амальгама вспыхнула неожиданно ярким слепящим светом. А я не унимался тер серые углы, чуть под облезший низ. Я даже чуть вспотел от усердия, когда наконец вновь вернулся на свое место.  Я не мог предположить, что эта заурядная чистка буквально перевернет мою жизнь и это случится совсем скоро.
На меня в неверном свете, в обрамлении ночи, смотрел маленький затравленный мальчик. У него были очень грустные глаза непонятного цвета и в них отражались блики от света фонаря, помноженные отражением.  Я смотрел в зеркало пристально, очень пристально. Как будто хотел пронзить, просверлить его насквозь. Так продолжалось долго, очень долго. Казалось, даже дремота начала спускаться, затуманивая взор.
 Я уже был не на чердаке, а там за невидимой чертой в скрытом мире ночи, за стеклом. Я прошел время. Здесь осталась только бренная оболочка. Это конечно было иллюзией, но я представлял это четко. Я забыл обиды, погорячившегося отца, безропотно покладистую мать. Я был уже не мальчик одиннадцати лет. Я был стрелой, пронзившей время. 
И вдруг. Это случилось. Случилось то, чему я в первый момент даже особенно не удивился. Стекло неожиданно треснуло. Само, я его не касался в тот момент. Оно не просто треснуло, а пошло лучами как от удара камнем. Кривые загогулины расползлись по краям, а спустя секунду-две, верхний осколок под собственным весом, треугольником упал к моим ногам. За ним спустя секунду упал и второй осколок, чуть меньше. Они не разбились, войдя острым краем в шлак.
 Я поднял первый треугольник и глянув в него отшатнулся. Пелена гипноза и транса враз покинули меня. В осколке я ясно увидел вместо своей физиономии лицо девушки, совершенно незнакомой. Русые волосы мягко обрамляли ее напряженное лицо и были заплетены в тугие косы, собранные на затылке. Она была очень симпатичная и строгая, но как будто я что-то знал про нее. Ее изображение не было чем-то новым и совершенно неизвестным. Это было дежавю. Ощущение, что увиденное в настоящее время, это состояние уже имело место в прошлом. Я чувствовал, что знаю ее, хотя видел в первый раз. Кто она?  Я уже встречался с ней? При каких обстоятельствах. Почему это выпало из моей головы. Тут ресницы у нее дрогнули. Я ясно заметил это и меня взяла оторопь. Живая?!!! Остолбенел я. Как же так!? Что это означает? Я даже невольно оглянулся, но в желтом фонарном свете, темноте ночи ничего не изменилось. Создавалось впечатление, что картинка проступает откуда-то изнутри. Я только открыл рот, как изображение поплыло, по нему пошла рябь и черты милой девушки скрылись. Только обрешетка крыши смутно проглядывала сквозь мрак. Зеркало стало обычным осколком. Я трясущимися руками положил его на прежнее место и попытался усмехнуться. Но вышло криво. Впечатление не отпускало меня.
Однако! Не поверив в эти сказки, я подобрал второй осколок и опять вздрогнул. В нем отражался неизвестный город, люди, бредущие по нему, церковь с заколоченными дверями. Что это?! Что творится?!!!  Я же не сошел с ума! Я стал вытаскивать остальные осколки из рамы, и они все стали переливаться незнакомыми картинами. Там были снежные горы, железная дорога с мчащемся на всех парах составом, а еще диковинные чудовища, монстры, оружие, награды, амулеты, странствующие бродяги, и глаза, лежащие на столе. Я смотрел на эти глаза, смотрел и вдруг понял, что это мои глаза. Мои глаза покинули глазницы и лежат напротив на столе. Это я смотрю сам в себя. «Что за наваждение! Уже хватит!» - хотел крикнуть я, но не смог.
Усталость накатила на меня. «Надо просто не сопротивляться. Сейчас все пройдет. Это наваждение не может быть ничем иным как иллюзией в моем воспаленном сознании» - мысленно повторял я сам себе. Спустя минуту я вновь открыл глаза. Осколки были девственно чисты.
- У-ффф! – прошептал я и улыбнулся. – Кому скажешь – не поверят.
На лбу у меня выступила испарина. «А все-таки почему оно треснуло?» Я приблизил лицо к пустой раме и вдруг ясно увидел, что за бывшим зеркалом была пустота. «Странно!» Подумал я и протянул туда руку, чтобы убедиться в своем предположении. Действительно. За зеркальной поверхностью скрывался хитро замаскированный ход. Это был именно ход, а не проем, так как нижняя поверхность была застелена чем-то мягким. Это все как бы предлагало заглянуть дальше. Что там за этой загадочно открывшейся дверью? Я снял фонарик и поднес его ближе, пытаясь осветить таинственный ход.  Он сильно сужался, но можно было попытаться в него пролезть, чтобы заглянуть дальше.