Идеологическая интерпретация развития языка

                (Идеологическая интерпретация истории развития отечественного языка:
                теоретические подходы С. П. Шевырева)

        Среди крупных отечественных филологов XIX века, занимавшихся проблемами истории русского языка, заметное место принадлежит специалисту по древнерусской литературе С. П. Шевыреву [1, с. 405–416]. Им была разработана целостная концепция приоритетного развития русского языка перед другими европейскими языками. Посредством развернутой аргументации делалась попытка обоснования исторического права России на культурное первенство в международных отношениях. Концепция Шевырева интересна прежде всего тем, каким образом ключевые научные положения произвольно сочетались с идеологическими интерпретациями, имевшими подчеркнуто патриотический характер. При этом фундаментальное филологическое образование и широкая лингвистическая эрудиция интерпретатора (Шевырев владел четырьмя европейскими и двумя классическими языками) позволили ему сделать несколько верных наблюдений, не утративших своего значения и в наши дни.

        В наиболее полном и законченном виде концепция Шевырева была изложена им в курсе публичных лекций по истории русской литературы, прочитанных в 1862 году в Париже для проживавших там русских слушателей. Исходным тезисом концепции явилось отождествлении национальной ментальности с внутренними особенностями языка: «Язык есть невидимый образ всего народа, его физиономия. У нас довольно изучали грамматику языка и словарь его; но почти нисколько не обратили внимания на то, как в русском языке выражаются дух и характер русского народа» [2, с. 3]. По ходу изложения лекционного материала Шевырев постоянно акцентировал внимание на параллелях между формами языка и особенностями национального самосознания: «Наша речь широкая, размашистая, как и народный характер. Два противоположные свойства соединяются в русском человеке: необыкновенная сила и необыкновенная мягкость» [2, с. 5].

        Показательным примером сближения свойств языка и специфики русской национальной ментальности может служить комментирование Шевыревым видовой категории глагола в русском языке: «Наш глагол имеет виды; они трудны не только для иностранцев, но и для русских и даже для самих грамматиков, которые до сих пор не совершенно определили их значение. Виды выражают возможность или сократить действие в одну секунду времени, или растянуть его на самое большое пространство, или наконец выразить его несовершенно и совершенно. <...>  Не выражается ли в этой возможности сокращать и растягивать действие времени то свойство русского народа, по которому он сокращает иногда века в десятки лет, годы в месяцы, месяцы и дни в мгновения; ленится и растягивает время свое, не дорожа им, а потом пробуждается вдруг и действует; сидит сиднем 30 лет, как Илья Муромец, и внезапно встает богатырем, готовым на всякое славное дело?» [2, с. 7].

        Аналогичным образом объясняет Шевырев отличительное своеобразие формы повелительного наклонения русского глагола: «Есть еще особенный способ отдавать приказание посредством прошедшего совершенного: русский человек говорит: пошел! Его воля так сильно выражается, что он желал бы, чтобы приказание его перешло в прошедшее в тот самый миг, как он отдает его» [2, с. 6]. Даже различение родовых окончаний у глаголов в формах прошедшего времени использовано Шевыревым для патриотической апологии русского народа в глазах иностранцев: «Есть еще нежный оттенок в употреблении женского рода в прошедших временах глагола. <...> Укоряли наш народ в том, что он будто бы грубо обращался с женским полом; но язык однако того не показывает и, напротив, более к нему внимателен, чем другие языки» [2, с. 6–7].

        Свои грамматические интерпретации Шевырев не ограничивал одной лишь защитой русской культуры от предвзятых стереотипов западного восприятия, но и стремился доказать лингвистические преимущества русского языка перед многими языками Европы: «Есть еще свойство в русском глаголе, дающее самые разнообразные оттенки действию: это – сочетание с глаголами предлогов. Возьмем прежний пример и приурочим к глаголу колол разные предлоги; получим: уколол, заколол, отколол, приколол, поколол, надколол, наколол, расколол, исколол, сколол, переколол, доколол и проч. Какое бесконечное разнообразие оттенков получило одно и то же действие! Это свойство в русском языке одинаково с свойством языков греческого и латинского, но его нет уже в языках производных; есть оно также и в языке немецком, но немцы откидывают предлоги от глаголов, ставя в конце периода dar, ab, или zu» [2, с. 8].

        Шевырев совсем не случайно противопоставил богатый формопроизводный потенциал русского языка относительной скудости так называемых «производных» языков, возникших значительно позднее и не имевших, по его мнению, той самостоятельности и независимости, как русский язык, причислявшийся им к группе древнейших языков, послуживших основой для возникновения вторичных «производных» языков многих стран Европы: «Русский язык, вместе с языками ему соплеменными, принадлежит к числу языков первобытных, каковы санскритский, зендский, греческий, латинский, кельтский, готский, немецкий и леттский» [2, с. 3–4]. Такая «первичная», исторически древняя природа русского языка должна была, с точки зрения Шевырева, обеспечить народу, носителю этого языка, приоритетную культурную гегемонию.

        Для подкрепления своей мысли Шевырев провел сравнительное сопоставление русского языка с основными европейскими языками, причем результаты сравнения оказались не в их пользу: «Согласные, рассеянные по другим языкам, у нас сходятся вместе. Немец не различит ж от ш, д от т, б от п, в от ф, с от з. У француза нет ни ч, ни х. У италиянца нет чистого ж. В этом звуковом богатстве заключается тайна нашей способности говорить на всех почти языках, за что нас славят другие народы и в чем нам сочувствуют» [2, с. 4]. Показательно при этом, что выводы сугубо научного, фонетического анализа отечественного языка («В звуковом отношении русский язык отличается между всеми европейскими разнообразным богатством звуков» [2, с. 4]) приводят Шевырева к масштабным идеологическим обобщениям: «Замечу, что, конечно, недаром Провидение поставило на рубеже Европы народ, одаренный таким многоязычием. Нам суждено усвоить и соединить все результаты европейского образования, для чего языки служат лучшим орудием» [2, с. 4–5].

        Способность русской культуры интегрировать и усвоить себе результаты европейского образования доказывается Шевыревым с помощью оригинальной лексикографической аргументации: «Словарь наш свидетельствует о нашем гостеприимстве к европейскому образованию. Возьмите одну букву А: в ней весьма много иностранных слов и очень мало русских» [2, с. 13]. Тем самым объединяющая роль России в международном культурном взаимодействии выводилась Шевыревым из коренных свойств русской ментальности, отчетливо выраженной в национальном языке.

        Наибольшую научную ценность представляют этимологические наблюдения Шевырева, справедливо указавшего на тесную взаимосвязь между словарным составом языка и системой народного мировоззрения, основополагающих духовных ценностей национальной культуры: «В словах можно изучать первоначальную философию народа и историю его сношений с другими народами. Философия народа открывается нам в производстве слов от корней, чем объясняется их первоначальное значение» [2, с. 10]. Эти теоретические положения Шевырев дополнил конкретным анализом нескольких ключевых слов русского языка: «Возьмем слово мать: оно имеет корень в санскритском глаголе ма, что значит: имаю, емлю, обнимаю. Какое высокое понятие о значении матери открывается в этом слове! – Возьмем слово истина: оно происходит от слова есть. Русский человек признает за истину то, что действительно есть. – Вот еще слово мiр: оно означает собрание всех вещей видимых, а вместе согласие и стройность, выражаемые словом мир, которое хотя пишется иначе, но есть одно и то же слово. Это понятие о гармонии мира физического русский человек переносит и на мир нравственный, разумея под ним собрание людей, связанных единодушием воли» [2, с. 10].

        Кроме того, Шевырев напомнил также о плодотворности культурных контактов между Россией и странами Запада, что вело не только к обогащению языкового словаря, ни и к улучшению материальной стороны жизни: «Некоторые слова в древней Руси указывают на торговые наши сношения с европейскими народами. Так, слово шелковый в XIV веке заменяется словом шидяный – от немецкого слова seide, потому что тогда мы покупали шелк у немцев, а когда стали покупать его у англичан, то заимствовали у них слово silk (шелк)» [2, с. 12].

        Однако перспективным путем дальнейшего развития русского языка Шевырев считал не заимствование лексических ресурсов с Запада, а опору на исконные, самобытные богатства народной речи, их активное включение в сферу художественной литературы и в разговорную практику образованного общества. Только на этой основе объединения языка литературы и языка народа возможно было, по убеждению Шевырева, совершенствование общенационального языка: «Но всё будущее русского языка заключается в большем сближении его с народною устною молвою. К ней стремятся и ее изучают все лучшие наши писатели. Мы тем отличаемся от других народов, что у нас простой народ говорит не каким-нибудь грубым патуа, а лучшею избранною речью» [2, с. 9–10]. Как видим, и в этом случае Шевырев остался верен базовому положению своей концепции о культурном преимуществе русского языка перед другими языками Европы.
 
        Оптимистическим итогом интерпретации Шевыревым истории развития русского языка стало утверждение важнейшего значения языковой среды в деле формирования и укрепления национального единства и культуры: «Много залогов и надежд в литературе того народа, где мысль и слово выражаются прекрасным делом жизни» [2 с. 19]. Этот принцип в полной мере сохранил свою актуальность и в наши дни, хотя не так-то легко достичь его реального осуществления. 

                Литература

    1.  Русские филологи XIX века: Биобиблиографический словарь-справочник. – М.: Совпадение, 2006. – 432 с.
    2.  Шевырев С. П.  Лекции о русской литературе, читанные в Париже в 1862 году. – СПб.: Тип. имп. Академии наук, 1884. – IV, 280 с.

         Май 2007