В исполнении осьминога
Было так красиво, что хотелось кричать от счастья, но, как всегда одышка мешала. Она не могла и кричать, и быстро идти.
Куда она спешила, знала только она сама. Потому что не было никакой рациональной потребности куда-то ехать и даже идти таким ранним утром: в доме были и еда, и напитки, и необходимые лекарства, и стояли в фарфоровой китайской работы вазе ее любимые цветы.
Они не имели названия, но цвели именно в ноябре, когда уже ничто не расцветало и не пахло.
Они же грациозно держались на замысловатой ветке с резными листьями.
Внизу ветка была обрамлена абсолютно круглыми листьями.
Это было странно: резные листья вверху, крупные соцветия, как бы нанизанные на них, а внизу всю эту роскошь поддерживает своей округлостью и тяжестью листья более темного цвета.
Фиолетово-розовые соцветия мерцали и переливались бриллиантовым светом, светом призрачной розы в полуночи.
Своим тонким и неожиданным запахом для ноября они насыщали воздух воспоминаниями о совсем недавней весне и юности, и счастье… и даже нежданных поцелуях украдкой под старой-старой яблоней... ах...
Эти ноябрьские цветы без названия, которые она собирала вдоль одной ей известной тропинки в лесу, были ей родственны духовно - так она представляла свою душу после смерти - цветок на ветке с резными листьями... а внизу нечто круглое и сильное - опора, столп Истины, любовь!!!
Она добралась, наконец, до электрички. Все люди были, как всегда, в песьих намордниках, их руки скрывали грубые перчатки, заканчивающиеся почти львиными когтями – так было удобнее доставать из мешковины сумок билет и деньги для неизбежного штрафа за отсутствие ушных тампонов: люди не могли их носить постоянно, так как теряли слух и попадали во всякие трагикомические и травмоопасные ситуации: приходилось громко гудеть машинам и кричать соседям, чтобы тот, к кому обращались, сделал то, что от него требовалось…
Светлана нашла выход: вместо ушных тампонов она носила наушники, тайно подключенные к спрятанному среди её маленьких острых бугорков, которые в медицине назывались женской грудью, проигрывателем.
Это был старинный аппарат, заряжавшийся от таких же старинных (неизвестно как сохранившихся) батареек, и время работы было достаточно продолжительным: от двух до четырех суток бесперебойного звучания Моцарта и Баха – её любимых композиторов.
И потому – не слушая никого и ничего кроме Моцарта и Баха – она прорывалась сквозь лабиринт кишащих там и тут контролеров, полицейских, сопровождающих лиц и прочих роботов, пристально следящих за Порядком, Строем, Красотой стройных рядов современных рабов, подчиненных алгебраической гармонии Государственных беспрекословных Законов.
Вот, наконец, её место – сзади за стенкой, разделяющей первую часть вагона от второй.
Она закрыла глаза, вслушиваясь в божественную скорбь Реквиема. Так рыдают серафимы (думала она), когда ангельская душа попадает в ад и не может оттуда выбраться, потому что ее крылья непостижимым образом увязли в черной смоле грехов и страстей…
И что же – скорбь так неизмерима в свой глубине – но почему нельзя очистить эти крылья ангельской души? Разве не заплачена за неё цена искупления. И почему так рыдает орган и скрипки рвут душу. Разве нельзя объяснить душе – уже при рождении- что нельзя! Нельзя! Нельзя! – грешить, уподобляясь камню, падающему в пропасть – вечную пропасть забвения и смерти?!!
И почему любовь – Любовь! – приравнена к греху смертному, а ненависть ненаказуема?
Разве не ненавистью движутся народы в схватке войны и дележа земель? Разве не ненавистью продиктованы расизм и нацизм??? Рабство? Геноцид? Колониализм?
Музыка разрывала ей душу…
Она рыдала…
Она обхватила свои колени и лила слёзы в рукава дешёвой куртки, делая вид, что всего лишь качается в такт поезда. Плакать, как и громко смеяться, в общественных местах категорически запрещалось.
… Хор неистовал в своей скорби – неизмеримой, небесной, божественной.
Оплакивалась уходящая с лица Земли душа, рыдалось об окончании жизни человека…
А вот почему Моцарт так ценил возможность вдыхать воздух (мертвым в этом окончательно отказано)?
Почему он так бесповоротно любил свою одержимость сочинением музыки и свой фанатизм - беспредельный фанатизм!!! – работы…
Умирая, он диктовал своему ученику ноты Реквиема – Плач не только по своей жизни и но по жизни и смерти человечества…
Так я сегодня услышала – сквозь стук колес электрички и звуки монотонно стучащего в окно осеннего дождя.
Серость, слякоть, беспроглядное существованием под присмотром полицейских и роботов…
И вдруг все замолкло. Прервался стук и шум электрички. Остановился – внезапно Реквием…
Перед моими зрачками возникло видение: за органом сидел не человек, а осьминог.
Объявили Токатту ре минор Баха.
И он заиграл.
-Как???
-ВЫ спрашиваете как???
Это ни с чем не сравнимое звучание: сразу фуга заструилась всеми возможными оттенками и смыслами.
У него – несравненного – было огромное преимущество перед человеком: не две руки и две ноги – а намного больше. Кроме того, осьминог обладал не только абсолютным музыкальным слухом, у него было врожденное чувство космического слуха – слуха океанического и всепланетарного…
Меня кто-то толкнул дубинкой в лоб.
Я пришла в себя.
Нужно было выходить.
Мой электронный билет подсказал контролеру, что меня нужно вышвырнуть в эту слякоть и это абсолютное бездорожье…
Деньги кончились - вон пошла!!!
Хорошо, что не выбросили на ходу! Волчьи стаи так и ждут такие подношения!
Но я ведь почти доехала! Вон виден краешек трубы моей дачи. Скоро приду, растоплю печь, дослушаю Осьминога.
ОН старался! Мне не было ни страшно, ни темно: впереди была Божественная Музыка Моцарта и Баха – на всю оставшуюся вечность, несмотря на уходящее в никуда от вирусной инфекции человечество, погрязшее в склоках из-за цены на вакцину…
Свидетельство о публикации №220111201801