Отпетый

   Агафон шевелил пальцами затекших рук, разгоняя кровь по жилам. Больно давила веревка в запястьях, перехватывала тело и не давала дышать полной грудью. Затекли и ноги, от долгого сидения в одной позе. Старался движением не выдать стражникам, что не спит, давно бодрствует. А они дремали восседая  в сторонке, боялись подойти ближе. Вчера, когда обозленные мужики по команде старосты навалились на Агафона толпой, были смелее. Так всегда в большой массе люди чувствуют себя героями, а стоит оторваться – возникает боязнь. Тем, более у деревенских мужиков привыкших жить общиной и смотреть за старшим, повторяя действия.

   Он приехал попутной подводой в это большое село вечером. Зашел в придорожный кабак, чтобы в разговорах понять, чем дышат ее жители. Еще разговаривая с возницей, определил – деревня крепкая, мужики своенравные, но набожные и, не смотря на близкое положение к большому городу патриархальные до глубины крестьянской души. Здесь, среди выпивох, Агафон выделялся внешностью: яркая рубаха, сапоги, лихо заломленный картуз. Даже волосы, зачесанные назад выделяли его среди серой массы завсегдатаев.

   Начинать с питейных заведений стало его правилом. Здесь мужики, разгоряченные спиртным, смелее себя ведут и говорят бесстрашно. Потому и слушают, затем поддакивают любой предложенной мысли. Его задачей являлось не затеять бунт: люди не готовы к открытым действиям, а вот посеять смуту, заложить сомнения в эту непробиваемую головушку крестьянина, - посильная задача.

   Сам Агафон с детства бунтарем слыл. Сначала в мальчишеской среде: множество прутьев прошлось по его спине, - мужики наказывали за неповиновение жестко. Заступиться некому, один с матерью подрастал. Затем бежал из деревни из-за  юношеского максимализма, на почве неповиновения: ударил сгоряча шкворнем зажиточного хозяина, у которого работал в примаках. Посчитал несправедливым выплаченную сумму за работу на уборочной и после всего шагал босиком в ночь по дороге, озираясь и опасаясь, погони. Даже не простился с матерью.

   Город его и приютил, с ногами, сбитыми о колдобины на дороге, морозно в пути. В рваной рубашонке и залатанных штанах. Взяли подмастерьем на условиях нисколько не лучше, чем в деревне. Но благодаря сноровистости поднялся быстро, оделся и вскоре девки заглядываться начали. Агафон словно оправдывая значение своего имени: добрый, благостный, - каждой готов отдать себя от головы до пят. Пока один раз не побили знатно и жестоко парни с соседней улицы. Отходил его дядя Аким, выходил в своей дворницкой каморке. С тех пор другому делу посвятил себя – ездить по деревням и правду мужикам рассказывать о том, как их унижают.

   Да, выделялся он своим видом в полутемном помещении кабака, потому его сразу определили в толпе крепкие мужики приведенные на расправу старостой. Скрутили, били шибко: Агафон облизнул разбитую губу, потянулся телом, отгоняя боль. Связали и повели в арестантскую, пока послали за околоточным надзирателем. Тот велел до утра пристроить и охрану наладить. Привели в баню, определили в предбаннике и двух заморышей выставили на охрану. Те словно верные псы внимательно выслушали инструкции старосты, при нем стащили сапоги с арестанта, стянули пояском ноги и бросили Агафона на земляной пол к кирпичной стенке холодной печи.

   Попытка разговорить охранников ни к чему не привела и на ночь все трое угомонились в ожидании рассвета. Первый раз агитатор попал в такое положение, раньше обходилось и удавалось унести ноги. Теперь дела плохи, за агитацию разговор короткий – ссылка. Покатит, а вернее пойдет пешком Агафон в Сибирь. Теперь выпячивай не выпячивай спину, будущее в арестантской форме обрисовано. Как угораздило ошибиться так в мужиках? Не иначе тот плюгавенький, с редкими волосенками на голове. Все кивал маленькой головкой, затем шапку натянул и незаметно исчез из-за стола. Он то и привел амбалов на расправу.

   Все! Теперь и отпеть душу некому. В Бога не верит, единственно близкий человек – мать, так с ней связь не имеется больше десятка лет. Так и будет в неведении маяться горемычная и молиться долгими зимними вечерами за здравие сыночка. Сообщить бы ей об этой оказии, да как? Стражники даже слушать не хотят.
Да и что сообщать? Что сын ее отпетый арестант, без будущего. Вскорости отправится по этапу в один из рудников на окраине Родины. А там как судьба сложится. Бежать далеко, да и как? Привалит лавой, а повезет – на поверхности прикопают в землю, хорошо, если отметину поставят. А мать будет плакать, не зная, где крест над могилой сына склонился: под березой или в чистом поле. Эх, отпетый я отпетый! Горемычная и буйная головушка. Не себя жалеть нужно, а о матушке подумать. Как век доживать будет? Прости ты меня за Христа ради, не суди строго. И молись! Авось выживу и вернусь, тогда уж первым делом тебя навещу.

   Через щели дощатой двери в предбанник проникли солнечные лучи и упали на  бунтарскую фигуру Агафона, он потянулся, страшно болели мышцы, словно телегой переехали. Но терпел, чего уж теперь себя жалеть. Отпетый!
Послышался скрип колеса приближающейся повозки, смазать и то не хватает сил - все в жандармерии через пень колоду. Зашевелились стражники, показать, что не спали и бдительно охраняли арестанта.

   Загремел засов на двери…